Текст книги "Шантаж"
Автор книги: Семен Малков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 25 страниц)
Когда в спальню вошла Вера Петровна, не спеша причесалась перед зеркалом, аккуратно повесила в шкаф одежду и облачилась в ночную сорочку, Иван Кузьмич терпеливо ждал, не говоря ни слова. Но стоило ей устроиться в постели с книгой в руках, повернувшись к нему спиной, – сразу перешел в наступление.
– Отложи, пожалуйста, книгу, Вера! – обратился он к ней непривычно резким тоном. – Нам нужно объясниться. Так продолжаться не может!
Вера Петровна, демонстративно зевнув, повернулась на спину, показывая всем своим видом, что готова слушать, хотя ничего хорошего и не ждет. Книга с ее стороны лишь дипломатическая уловка: знала, что читать он ей не даст, да и сама жаждала поговорить с мужем начистоту.
– Наши отношения подошли к критической черте. До сих пор я со многим мирился, надеясь на твой здравый смысл. Но сегодня убедился, что ты и его лишилась. – Иван Кузьмич сердито умолк, ожидая протеста с ее стороны, но она молчала, и он продолжал, стараясь сдерживать накопившуюся злость: – Ты давно уже ко мне неласкова, всегда отказываешь, ссылаешься на болезни, но я не жалуюсь, терплю. Потому что ты по-прежнему прекрасная хозяйка и вела себя всегда умно и достойно. Что с тобой, Вера? Ты стала другой! На этот раз Вера Петровна не смолчала: – Ты сам давно уже стал другим, Ваня. Черствым, грубым. Не жалеешь никого, даже меня. Больно делаешь, вот у меня все и пропадает. И еще спрашиваешь, почему отказываю... болею. – Смущенная, замолчала, но его лицемерие помогло и она добавила с презрением в голосе: – А что до твоего терпения, так не лги и не считай меня дурой. Скажу: мне от доброжелателей давно известно о твоих... подвигах на охоте. Да и без них я догадалась, какая у тебя там «охота» – духами от тебя разит, когда возвращаешься домой.
«Вот так раз! Да она, оказывается, все знает!» Григорьев боязливо и уважительно покосился на жену, но смутить его не так легко.
– Ну и что же? Я здоровый еще мужик, и мне требуется. Ты должна быть только довольна. Ведь я больше к тебе не пристаю. Лечись себе на здоровье! – И сменил тон на более мягкий, миролюбивый. – Ладно, послушай, что тебе скажу. – Разоблачение его измен явно подействовало на него охлаждающе. – Я знаю, ты, несмотря ни на что, ведешь себя как порядочная женщина – по-прежнему безупречно. У нас спецслужбы хорошо работают. – Усмехнулся, бросил на нее иронический взгляд. – Тоже скажу правду: мне не по себе стало, когда появился рыжий профессор. Но былое не взыграло – вот и хорошо!
Он снова сделал паузу и, серьезно глядя ей в глаза, мягко произнес:
– Давай договоримся по-доброму. Мне от тебя нужно одно: чтобы, как прежде, вела себя достойно, вызывая уважение и симпатию всех, кто нас знает. Ведь ты сумеешь? Болезни, думаю, явление временное. Буду нужен – к твоим услугам. А нет – не вини! Быль молодцу не в укор!
Впервые за все время разговора прикоснулся рукой к ее плечу, осторожно развернул к себе, просительно завершил. – Ну разве много я от тебя требую ? Всего-то пустяки – не перечить, быть уважительной, соблюдать внешние приличия. Поздно ведь нам что-либо менять – у нас взрослая дочь. Что она нам скажет, если дурить начнем? – И умолк, ожидая реакции на свои слова, чувствуя, что сумел довести свои доводы до ее сознания.
Вера Петровна долго молчала, размышляла над словами мужа. Нарисованная им перспектива семейных отношений, конечно же, ее не устраивала, с ее-то прямой, честной натурой, но она понимала, что требовать от него большего бесполезно, – он уже не изменится. Очевидно, ей остается только делать что он хочет. Особенно теперь, когда Света беременна... Что ж, пора обсудить с ним и это.
– Ладно, Ваня, – молвила она примирительным тоном. – Ты прав в одном – нам поздно что-либо менять. Давай доживать век вместе. Тем более с дочерью у нас возникла проблема, которую мы же сами с тобой создали. Нам вместе и расхлебывать!
– Это какая еще проблема у Светы? – встрепенулся Иван Кузьмич. «Похоже, меня ждет еще один сюрприз», – мелькнуло у него в голове.
– Не послушались они нас с Михаилом, не стали ждать его возвращения. Словом, внук у тебя будет, Ваня.
– То есть... как это? Беременна она, что ли? – пробормотал ошеломленный Григорьев. – Хороша же наша тихая, послушная дочь!
– А чего ты ждал? – перешла в наступление Вера Петровна. – Сам их толкнул на это. Разве не ты запретил им пожениться? И меня втянул, – побоялась я, убьют его и Света рано овдовеет. Все твоя черствость, нежелание понять и пожалеть других, даже собственную дочь!
– Опять ты за свое! – вновь вскипел Иван Кузьмич, но тут же сдержался, боясь испортить с трудом вроде налаженные отношения с женой. – Не знаешь ты меня до сих пор, хоть и прожили мы вместе долгие годы. Я ведь смотрю на вещи намного глубже, чем ты, и вижу дальше. Разве стал бы я тем, что есть, если б был как все?
И объяснил самодовольно:
– Хотел только оттянуть, ну и по возможности разрушить их союз, потому что люблю дочь и хочу дать ей все лучшее в жизни. Вот с Олегом не было проблем! Выйди она за него – помог бы ему подняться как можно выше, с его-то биографией и данными. Михаил – дело другое: у меня на него имеется вся информация, только не говорил. – Лицо его приняло скорбное выражение. – Отец его имел небольшие заслуги, погиб при исполнении служебного долга; но дед – бывший белогвардеец, расстрелян в тридцать седьмом. – Сделал паузу и продолжал так же враждебно: – Да это еще полбеды. Михаил правду сказал о своем происхождении: он действительно со всех сторон потомок самых аристократических фамилий России. Это установлено точно.
– И что же? Что в этом плохого? – как эхо отозвалась Вера Петровна.
– Все-таки дурочка ты у меня, непрактичная, – без злой бы обругал ее Иван Кузьмич – Ну как ты не понимаешь? У него же куча родственников за границей! Эмигрировали от революции и отнюдь там не бедствуют на фамильные капиталы. Даже в Америке полно! А тут и одного достаточно, чтобы повсюду красный свет зажгли! Даже я ничем помочь не смогу. Поняла теперь, какая их жизнь ожидала?
– Все, значит, рассчитал. Только их чувства не учел. Доволен? – горько упрекнула его Вера Петровна.
Ум ее воспринимал практический смысл доводов мужа, но душа категорически их отвергала.
– Опять не поняла ничего! Теперь ясно, почему дочку не сумела воспитать. В тебя она такая распущенная! – разъярился Григорьев – он не мог больше владеть собой. Годами сдерживаемая, загоняемая в глубь горечь прорвалась наружу. – Душа у тебя нежная, отзывчивая. Это ты так считаешь. А я говорю – слаба на передок! И дочь вся в тебя! По твоим стопам пошла! – И умолк, кипя и негодуя.
Когда остыл немного, почувствовал недовольство собой и горечь: выдал себя и прощен вряд ли будет.
Веру Петровну потрясло сделанное открытие. По некоторым признакам она и раньше подозревала, но теперь убедилась: муж знал, знал все с самого начала...
Немного придя в себя, прошептала едва слышно:
– Так ты столько лет прикидывался... а сам обо всем догадался?..
– А мне и догадываться нечего было! – признался запальчиво. – Ты что же, шило в мешке думала утаить? В деревне секретов нет! Старик Ларионов видел, как он к тебе бегал. И я не дурной – сразу понял; бросил он тебя, вот ты ко мне и прибежала. А потом мне и Дешка Савельев рассказал.
– Так как же, Ваня, ты меня принял, ни словом не попрекнул? Это при твоем-то самолюбии!
– Что ж, растолкую тебе, раз на то пошло. Может, поумнеешь. Баба ты совестливая, с душой, из себя видная, мне пришлась по душе. Хозяйка хорошая. Зачем рисковать? Вон сколько карьеристок, нерях, ну и... всяких там распущенных кругом вертится... Разве наперед их разгадаешь? А тебя я знал. – Перевел дыхание и со спокойным цинизмом продолжал саморазоблачение: – Чужой ребенок мне был не помеха. Знал – привяжет он тебя ко мне намертво. Вообще-то я не люблю сопливое племя, но без ребенка нет семьи. А мне нужна была семья – крепкая, образцовая. – Снова умолк, поглядел на нее с саркастической усмешкой.
– Да ты... не человек ты, Ваня, ты... компьютер, – произнесла Вера Петровна как-то отчужденно, бесстрастно. – Неужели никогда не любил Свету, раз знал, что она не твоя дочь, а только разыгрывал... и отца образцового?
– Нет! Никогда не поймешь ты мою душу! Видно, тебе это не дано, – с грустным самодовольством возразил Григорьев. – Разве отец ребенка – кто зачал? Нет! Всем известно – кто воспитал. А Светочку люблю как родную дочь. И ничуть не ревную ни к тебе, да и ни к Розанову. Знаю – я лучше его, во всех отношениях. Вон – мыкается один. Меня-то бабы любят!
Высказав все, что накопилось за долгие годы, Иван Кузьмич, почувствовал облегчение и успокоился. Для его холодной, расчетливой натуры главное – сохранить видимость мира в семье. Подавленное молчание жены он расценивал как полную утрату способности к сопротивлению; теперь он и воспользуется трудным положением, в котором оказались его женщины. Покровительственно взял притихшую Веру Петровну за руку, заключил со спокойной уверенностью:
– В отношении Светы никакой трагедии не вижу. Во-первых, есть отличный выход – медицинское вмешательство. В Кремлевке прекрасные условия, избавиться от ребенка можно совершенно безопасно для здоровья. Во-вторых, если захочет – пусть рожает! Ребенок наш, и никому нет дела, что у него в жилах голубая кровь. Огласки я не боюсь, сейчас не патриархальные времена. А Светочка без хорошего мужа не останется. Ты нашла, а она – тем более. Давай-ка лучше спать, завтра все-таки рабочий день. – С этими словами Иван Кузьмич слегка пожал ей руку, повернулся на бок и быстро уснул – будто и не было нервного, тяжелого объяснения.
Вера Петровна долго лежала с открытыми глазами, печально размышляя над своей неудачной, несмотря на все внешнее благополучие, личной жизнью. Она совершенно по-новому смотрела на спящего Григорьева: вот лежит рядом, мерно дыша и похрапывая во сне, абсолютно чужой, незнакомый человек...
Глава 20
МАТЬ-ОДИНОЧКА
С развитием беременности Светлана наряду с физическими метаморфозами организма ощутила и изменения психологические. Ее по-прежнему часто одолевала тревога за Мишу, беспокоило отсутствие писем, но она стала спокойнее, уравновешеннее. Постепенно все ее помыслы переключились на поселившееся в ней еще неведомое существо, С первого же дня, когда почувствовала, как ребенок шевелится, внимание ее было поглощено новыми ощущениями, а сознание – возрастающей ответственностью за благополучное появление маленького человечка на свет.
Теперь она старалась меньше волноваться, избегать резких и опасных движений, правильно питаться. Ребенок рос не по дням, а по часам, и живот становился все заметнее.
– У нее что, уже три месяца? – обеспокоился Иван Кузьмич, когда они с женой вместе обедали.
Светлана отдыхала у себя в комнате: питалась она по собственной программе, руководствуясь советами врачей из женской консультации и медицинскими журналами.
– Ошибаешься, больше четырех, – ответила Вера Петровна, подавая второе. – А что ты, собственно?..
– Да так... Надеялся на ваше благоразумие, – недовольно проворчал он, нахмурив брови. – Напрасно аборт не сделала. Ребенок здорово руки свяжет. Ведь у Светы голос хороший, лучше бы ей карьерой заняться. Успеет еще нарожать детей, когда замуж выйдет! – Сердито замолчал и принялся за еду.
– А ты не расстраивайся, время еще есть. Но что аборт безопасен – напрасно так уверен. Знаешь ведь, сколько женщин, особенно после первого, остаются бесплодными на всю жизнь.
– Чепуха! Это зависит от врачей и от условий! – убежденно возразил Григорьев. – В нашем медицинском центре все – лучшее в стране. Прыгать будут вокруг моей дочери!
Больше он ничего не сказал, просмотрел сидя за столом свежие газеты и только потом отправился в комнату дочери.
– Светочка, к тебе на прием можно? – пошутил он, приоткрыв дверь и убедившись, что она не спит. Вошел, присел рядом с ней на кровать. – Как твое самочувствие, дочка? От Миши есть что-нибудь?
Светлана приподнялась на кровати, взбив повыше подушки.
– В консультации говорят – все у меня идет как надо. Самочувствие вполне приличное, а аппетит – прямо гигантский. Ем за двоих, а может, за троих! – пошутила она, делая испуганные глаза; но тут же приуныла – От Миши давно никаких вестей... В последнем письме к матери, месяц назад, сообщил, что выезжает с товарищами на задание; с тех пор – ни строчки!
– Думаю, Светочка, волноваться не следует, – постарался он ее успокоить. – Обстановка там сложная; боевые действия идут по всей стране. Письма могут проваляться в блокированном районе, а то и совсем пропасть. – Помолчал, подумал; потом спросил осторожно: – А как твои музыкальные планы? Совсем забросила? С распределением-то прояснилось? Уж не решила ли бросить пение в связи с родами?
– Меня, папа, стажером направили, в труппу Театра музыкальной комедии. Да ты знаешь, я говорила. Но пока мне полагается законный отпуск, а там посмотрим. – И, видя его недовольное, озабоченное лицо, добавила: – Не беспокойся, я свой талант в землю зарывать не собираюсь. Вот увидишь – буду знаменитостью. Я и псевдоним уже придумала – Светлана Светланова. Как тебе, а?
– Вот эта ты дело говоришь, доченька! – Григорьев решил, что настал благоприятный момент. – Нельзя, конечно, бросать дело, к которому чувствуешь призвание, столько лет готовилась... – Посмотрел на нее испытующим взглядом и с преувеличенной тревогой поинтересовался: – Как же ты в театре будешь работать, когда родишь ребенка? Он же свяжет тебя по рукам и ногам. Да и вообще, зачем вам с Мишей торопиться? Вы совсем молодые, вам для себя пожить бы. А ему, как вернется, еще сколько работать, чтобы встать на ноги и содержать семью.
– А что ты предлагаешь? – насторожилась Светлана, и лицо ее потемнело. – Избавиться от ребенка?
– Ну зачем же так резко? – Иван Кузьмич немного смутился от прямоты поставленного вопроса, но решил не отступать. – Хотя, в общем-то, я счел бы правильным воздержаться от шага, который осложнит жизнь вашей молодой и неокрепшей семьи. И тебе и Мише нужно реализовывать себя как личностям, а ребенок... он не даст.
– Хватит меня агитировать, папа! – Светлана начинала сердиться. – Я твою позицию знаю и не разделяю. Мне мой ребенок дороже всего на свете – любой карьеры! Понял ты меня? Между прочим, твой внук. Неужели не хочешь стать дедушкой? – Она как будто смягчилась от своих слов.
– На этот счет возражений, конечно, нет. Но для меня главное – это ты, доченька, твоя судьба! А внуки – дело второстепенное, – не сдавался Григорьев. – Я тебя люблю больше... всего остального.
– Что-то сомневаться в этом начинаю, – покачала головой Светлана. – Если я тебе дорога, зачем же толкаешь меня на аборт? Не боишься за мое здоровье? Думаешь, это не опасно?
– Вы что же, сговорились с матерью?! – взорвался Иван Кузьмич – обычное самообладание оставило его: видно, с возрастом нервы сдают. – У вас обеих... дефект какой-то в голове! Какая опасность – это в блестящих-то условиях Кремлевки? Всего бояться – так и жить не стоит! – И, ругая себя за несдержанность, опасаясь в раздражении сказать дочери еще что-нибудь лишнее, поднялся и вышел.
«И это говорит мне родной отец? Не дорожит мной, не хочет иметь внука! А если аборт кончится плохо? Не похоже, что его это беспокоит, а ведь он такой предусмотрительный. Странно все это! – недоумевала Светлана, поневоле вспоминая признание Нади. – Неужели это правда, и отец... мне не родной? Что-то не почувствовала в нем сейчас голоса крови, – удрученно думала она. Но тут же отбросила печальные мысли. – Нельзя мне волноваться! Для маленького моего вредно!»
Иван Кузьмич об аборте больше не заикался, но Светлана, как ни старалась, не могла избавиться от неприятного осадка, – он остался из-за его настойчивости и возродил ее сомнения. Как-то, завтракая с матерью на кухне после его ухода на работу, она не удержалась:
– Мамулечка! Давно вот собираюсь тебя спросить... – издалека начала она, глядя на нее невинными глазами. – А почему у вас с папой, кроме меня, нет детей? Ведь я теперь взрослая, скоро рожу сама, и ты можешь откровенно все мне сказать. Или это секрет?
– Да какие уж тут секреты? Особенно от тебя. – Вера Петровна не почуяла подвоха. – Роды у меня были непростые, с осложнениями, вот и не получилось у нас больше никого. А ты что, недовольна?
– Да... как тебе сказать... не совсем. Иногда мне кажется, что папа добрее был бы, если кроме меня еще кто-нибудь был – брат или сестра...
– Думаю, ты ошибаешься. Он мне сам признавался, что не любит детей. Но это-то я много позже узнала, а сначала даже боялась снова забеременеть. Казалось мне: если рожу еще ребенка – тебя меньше будет любить.
Светлана отметила в уме последнюю фразу и решила подойти к главному.
– Ты знаешь, мне иногда кажется, папа меня разлюбил. Так пристает ко мне с абортом, будто совсем не дорожит... и внука вроде не жаждет иметь... Разве может так... родной отец?
Вера Петровна бросила на дочь быстрый испытующий взгляд: «Неужели о чем-то догадывается?» Но не стоит опережать события.
– Он такой человек – сухарь. И по сути таким всегда был. По-своему он тебя любит.
– Но прости меня, мама, почему же ты вышла за него – такого? Неужели никого у тебя не было, кто нравился бы тебе больше?
«Что-то все-таки знает... Может, сказать? Все равно когда-нибудь да откроется правда...». И все же ушла Вера Петровна от прямого ответа – время еще не настало.
– Любила я, доченька, одного человека, как ты, больше всех на свете. Но... разочаровал он меня. – Она внимательно смотрела на дочь, пытаясь понять – что ей известно. – Потому и вышла за отца – знала хорошо, встречалась до этого. Он был свой парень, надежный. Мне казалось – очень меня любит.
– Значит, с горя вышла за папу? – заключила Светлана, по-женски поняв мать. – А того... до сих пор любишь?
– Экая ты, дочь, настырная! – рассердилась Вера Петровна, чувствуя, как заколебалась почва у нее под ногами. – Ну прямо допрос мне устроила! Для тебя это знать очень важно? Разве не о другом думать надо?
– Очень важно, мама, – серьезно ответила Светлана. – Если говоришь, что секрета нет, – ответь мне, пожалуйста, и мы к этому больше не вернемся.
– Ну ладно, коли так, – сдалась Вера Петровна, боясь потерять доверие дочери, но не в силах открыть ей всю правду. – Если хочешь знать, отца я никогда по-настоящему не любила, хоть многие годы мы прожили с ним дружно, в мире и согласии. Просто привыкла к нему, ценила, уважала. Всегда был он хорошим отцом и мужем. Но в последние годы я по-другому к нему относиться стала. Огромная власть его испортила. Стал он таким, как вот есть, и сейчас для меня... словно чужой.
– С отцом ясно. Сама вижу – не ладите вы – и считаю: он в этом виноват, – выразила свою солидарность Света и добавила настойчиво: – Но ты не ответила на мой вопрос.
– А что я могу тебе сказать? – Лицо у Веры Петровны затуманилось, она задумчиво смотрела на дочь, вновь вспоминая минувшее. – Любовь моя к тому человеку была, как твоя – на всю жизнь. Потом было угасла – когда думала, что бросил он меня. Но вот узнала, что мы стали жертвами интриги, она и разрушила наше счастье. Хочешь знать?.. Тот огонь не дает мне покоя и сейчас – по-другому все, конечно.
– Так что же, вы с папой... разойтись можете? – с замирающим сердцем тихо проговорила Светлана. – Это после стольких лет совместной жизни?.. И тебе не будет жалко?
– Вот здесь и кроется секрет моего несчастья – в натуре моей, – печально признала Вера Петровна, словно вынося себе смертный приговор. – Как бы ни оплошал Ваня – а он, доченька, давно уж мне изменяет, – первая его не оставлю. Буду нести свой крест до конца. – Подняла на дочь чистые, ясные серые глаза и произнесла торжественно: – Мы с ним в церкви не венчаны, но, если сам меня не покинет – навек буду ему верной женой.
Этот день с самого утра начался для Светланы неудачно. Еще до завтрака, когда она лежала в постели, тихонько ощупывая, поглаживая огромный свой живот и радостно ощущая толчки ребенка, зашел к ней Иван Кузьмич и устроил безобразную сцену – почему отказывается от аборта. И это на пятом месяце беременности... До этого он еще держал себя в рамках приличия, но теперь, когда прошли все сроки и он понял, что ничего не добился, не постеснялся в выражениях. Каких только оскорбительных слов не наговорил в адрес ее и Веры Петровны «Дуры безмозглые» – это еще самая мягкая характеристика. Выпустив пар, Григорьев, багровый от злости, уехал заниматься государственными делами.
«Да-а... не завидую сотрудникам его аппарата и посетителям», – думала Света со спокойной иронией. За последние месяцы она привыкла к его гневным демаршам, и они отлетали от нее как от стенки горох. И мать безответно выслушивала его ругань и проповеди. Не обращая на них никакого внимания, обе они добросовестно и деятельно готовились к важнейшему событию – рождению малыша.
Вскоре после ухода отца Светлану ждала еще одна, более серьезная неприятность. Сначала раздался телефонный звонок.
– Здравствуй, Светочка! – послышался в трубке сочный баритон Марка. – Как твое самочувствие? А настроение? – Помолчал и продолжал грустно: – Наверно, я тебе его испорчу, но деваться некуда – обязан.
– А что случилось? С Мишей что-нибудь?.. Или с Ольгой Матвеевной? – взволновалась она.
От Миши по-прежнему никаких известий, а мать его в последнее время сильно сдала – все к врачам приходится обращаться.
– Знаешь что, Марик, – нашлась она, чувствуя, что он не знает, как изложить по телефону неприятное известие, – ты не мог бы зайти ко мне и все подробно рассказать? Ты далеко находишься?
Последние месяцы они почти не виделись. Светлана со своим животом старалась на людях не показываться, но Марика она не стеснялась.
– Да совсем рядом! Я, собственно, за этим и звоню. И тебя хочется повидать, – честно признался Марк.
Когда он явился и проследовал за ней в гостиную, бросив печальный взгляд на ее подурневшее лицо и огромный живот, она усадила его в кресло, сама присела на диван.
– Ну выкладывай все не стесняясь. Я ко всему готова. Ты меня не щади!
– Значит, так... – Марк помолчал, собираясь с духом. – Вернулся из Афгана Сало... хотя ты же наших прозвищ не знаешь! – спохватился он. – Сальников Витек, парень из нашего двора. Насовсем вернулся, без ноги. Считает, что ему повезло.
– Ну и что? Говори скорее! Что с Мишей? – выпалила Светлана, сама не своя от охватившего ее волнения и страха.
– Так вот, он слышал... – мямлил Марк, не в силах выговорить роковые слова, – до него дошли слухи... от ребят из других частей, он с ними лежал в госпитале перед отправкой в Союз... – Он опять замолчал, тяжело дыша и с жалостью глядя на притихшую Светлану.
– Да скажешь ты наконец? Я с ума сойду! – простонала она, умоляюще глядя на него.
– Ну, в общем, то ли убили его, то ли в плен взяли моджахеды – это повстанцев так называют, – пробормотал он, опустив глаза. – Если в плен – то переправили в Пакистан, там у них базы. – И умолк, видя, что она близка к обмороку; попытался утешить: – Но ты... не спеши горевать. Если б убили – пришла бы похоронка. А если попал в плен – может вернуться. Ведь эта война когда-нибудь кончится... Сало пытался справки о нем навести, но ничего путного не узнал.
«Так вот почему писем нет! – мелькнуло в голове у Светланы. – Но он жив, я знаю! Сердце мое предчувствовало бы беду! – внушала она себе, стараясь успокоиться. – Мне нельзя волноваться! Это повредит нашему ребенку!» Ей удалось взять себя в руки.
– Вот что, Марик. Пока я не получу доказательств... неопровержимых – ничему не поверю! Мое сердце знает: он жив! Я верю: наша судьба будет счастливой! И не подумаю волноваться! – С гордостью посмотрела на своего верного товарища, взяла его, ничуть не стесняясь, за руку и приложила ее к своему животу. – Вот оно – мое счастье! Ты только посмотри, Марик, как он там шевелится... Чувствуешь?..
Осторожно прижимая руку к ее теплому, тугому животу, Марк ощутил толчок этой новой, зарождающейся жизни и его захлестнула жгучая зависть к далекому, возможно, уже мертвому другу. «Был бы это мой ребенок – считал бы себя счастливейшим человеком!» – думал он, с любовью глядя на Свету. Даже в таком состоянии она для него желаннее всех женщин в целом мире...
«Надо навестить Ольгу Матвеевну; привезти фруктов, еще что-нибудь вкусное; поддержать морально. Наверняка этот Сало и ей уже все рассказал», – решила Светлана и, переделав с утра все неотложные дела, стала собираться.
– Меня до обеда не будет, – предупредила она Веру Петровну, заглянув к ней на кухню.
Светлана решила тихонько прогуляться пешком. В последние месяцы Ольга Матвеевна тяжело болела. Увы, ее сразил рак желудка, да еще в какой-то особо агрессивной, быстротекущей форме. С присущим ей мужеством и энергией она боролась с недугом; согласилась на операцию, но судьба ее была предрешена. «Слишком поздно, все поражено» – таков был приговор врачей; ей лишь зашили разрезанные ткани.
После операции Ольга Матвеевна уже не смогла работать; дома почти не вставала с постели. Светлана, Марк, другие Мишины друзья, собственные коллеги не оставляли ее без внимания, заботились как могли, стараясь облегчить остаток дней.
Света часто навещала Ольгу Матвеевну, ухаживала за ней, прибирала, покупала продукты. Подолгу говорили о Мише, о его детстве, ой интересной и поучительной родословной их семьи. Ольга Матвеевна, большая патриотка России, любила и знала ее историю, гордилась созидательным вкладом своих предков.
– Откуда вы все знаете?! – изумлялась Светлана. – Ведь вы родились после революции, а в учебниках, в книгах доступных об этом ничего нет.
– Советские учебники никуда не годятся – только фальсифицируют историю, – отвечала она. – А ведь память историческая о славных делах предков, гордость за родную историю всегда русский народ вдохновляли. Взять хотя бы Великую Отечественную. Как туго пришлось – сразу вспомнили о царях да о князьях. Смотрела ведь ты фильмы... «Иван Грозный», «Петр Первый», «Александр Невский»... – Длинная, взволнованная речь утомила ее, она замолчала, отдыхая. – А историю России, Светланочка, и рода нашего древнего знаю по рассказам родителей, людей прекрасно образованных; еще – из семейного архива, из старых учебников; дома у нас исторической литературы полно было. Да вот пропало многое при переездах...
Светлана знала, что Ольга Матвеевна и сейчас вместе с фамильными реликвиями хранит исторические документы музейной ценности. Так, вспоминая эти беседы, размышляя о тяжелом ее состоянии, добралась она до знакомого дома в Малом Афанасьевском переулке. На звонок открыла соседка.
– Пожалуйте, Светочка! – И участливым взором окинула ее живот. – Ольга Матвеевна прилегла – плохое совсем самочувствие, слабость...
Войдя в комнату, Света застала грустное зрелище: Ольга Матвеевна лежит, постанывая от боли; на тумбочке полно лекарств, да видно, плохо они помогают... А похудела как... Подняла на Светлану глаза, в которых читалось страдание, и сделала слабый жест рукой, приглашая садиться.
– Как вы, Ольга Матвеевна, дорогая? Боли очень мучают? – Светлана склонилась над ней, поправила одеяло. – Что говорят в клинике?
– А что им говорить? Я сама все знаю... Лгут они... мол, обострение язвы желудка... Только напрасно... Последние месяцы, может, дни живу на белом свете... Господь призывает к себе мою несчастную душу! – Глаза ее затуманились слезами, но она справилась с собой, тихо произнесла: – Тебе сказали про Витю Сальникова, я вижу. Потому и приехала. Не верь никому – только своему сердцу!.. На краю могилы тебе говорю: жив Миша и к тебе вернется! Нужно только верить и ждать!..
– Конечно, Ольга Матвеевна, дорогая! Я знаю: Миша сильный, умный, осторожный... Действует решительно, но на рожон не лезет. Он к нам вернется!
Она говорила с такой страстью и искренней верой, что у больной стало легче на душе, мучившая ее боль, казалось, немного отступила и в глазах засветилась робкая надежда.
Глядя на затихшую Ольгу Матвеевну, Светлана подумала – задремала. Но та вдруг шевельнулась, попросила тихо:
– Наклонись ко мне, моя голубка! Прости, что не могу обнять, но дай хоть погладить тебя по головке... Скоро, скоро тебе рожать... Неужели не доведется мне увидеть внука?.. Нет, Господь этого не допустит! Обязательно доживу! – И подняла глаза, беззвучно произнося слова молитвы.
Утешить бы ее, заверить... но не смогла Светлана – слишком очевиден скорый конец...
– Я перед тобой, Светочка, виновата... Но мне убедиться надо было... что ты не дрогнешь, не согласишься на... Прости, что не поверила тебе до конца... Вижу – не права... – Она умолкла, восстанавливая дыхание, и продолжала: – На днях меня в ведомственный стационар положат как жену чекиста, погибшего при исполнении долга. Сколько пролежу там – не знаю; выйду ли оттуда – тоже. А ты тем временем родишь. – Снова пауза.
Светлана слушала затаив дыхание, чувствуя – произойдет нечто важное.
– Вот я и решила передать тебе в руки то, что Миша оставил мне, готовясь к отъезду. Собиралась вручить тебе после родов, но боюсь, состояние мое... не позволит. – Ольга Матвеевна сняла с шеи и передала ей маленькую связку ключей на тонкой цепочке. – Открой, родная, правое отделение секретера... выдвинь нижний ящик... Там увидишь голубой пакет. Возьми и передай мне...
Светлана все сделала как ей сказали.
– Так... теперь открой, достань из пакета документы... Да, эти... Это, дорогая, нотариально заверенное заявление Миши о признании своими рожденных тобой детей и согласии на ношение ими его фамилии. Я им горжусь и умру с чувством выполненного материнского долга!
Светлана в изумлении рассматривала бумаги. Ольга Матвеевна пояснила:
– Миша считал – это практически не понадобится. Но он так тебя любит... счел необходимым предусмотреть... вдруг не вернется...
Светлана чувствовала себя счастливой. Тихо-тихо целуя лицо Ольги Матвеевны, произнесла:
– Милая, дорогая Ольга Матвеевна! Не сомневайтесь – вы увидите своего внука... Я день и ночь молюсь об этом... Но если... если вас призовет к себе Господь – клянусь: мы с Мишей навсегда сохраним память о вас, о вашей прекрасной, благородной душе!..
В приподнятом настроении, с горячей любовью к Мише и Ольге Матвеевне она покинула их дом.
В канун Нового года Светлана родила Мише его первенца – здорового младенца мужского пола. Весил он более четырех килограммов, что говорило само за себя. Роды прошли благополучно; новорожденный и мать чувствовали себя превосходно.
На женском совете (Иван Кузьмич особой активности не проявлял) решено было назвать его Петром, в честь Светланиного дедушки, погибшего на фронте в Великую Отечественную войну. При регистрации ребенка возникли осложнения. Мальчику присвоили отчество родителя, и он стал Петром Михайловичем, но на фамилию отца записать категорически отказались: доверенность, оставленную Мишей, сочли недостаточной.
