Текст книги "Встреча на Эльбе. Воспоминания советских и американских участников Второй мировой войны"

Автор книги: Семен Красильщик

Соавторы: Марк Скотт
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

Мы могли бы избежать этой встречи, но тогда бы не узнали, на кого наткнулись. Ведь была вероятность – хотя и малая, что это были русские. Поэтому на приказ остановиться мы ответили по-немецки: «Мы друзья» – и вышли на небольшую поляну, где трое солдат вермахта нацелили на нас оружие.

Кобура у меня была расстегнута: на протяжении вот уже нескольких месяцев я упорно тренировался, учась мгновенно выхватывать из нее пистолет. Курок моего кольта был взведен, и в голове пронеслась мысль, что, если дела пойдут совсем плохо, я наконец испытаю свое счастье. Помню, тогда же подумал: что же будет с матерью, когда она узнает о моей бессмысленной смерти в последние дни войны. И потом – не смерти же мы искали, идя на это задание.

Я попросил позвать командира. Появился человек в штатском и сказал, что он механик. Однако, по всей видимости, его здесь слушались. Нужно было сочинить хорошую историю, и притом быстро. Через капрала Соловица я сообщил им, что остались считаные часы до встречи русских и американских войск и что сопротивление бессмысленно. Я подчеркнул, что мы прибыли со специальной целью предотвратить напрасные жертвы и что им следует пойти навстречу войскам, следующим за нами, и сдаться. Я сказал, что отсюда мы направимся дальше и будем предлагать другим немецким подразделениям сделать то же самое.

После долгого разговора немцы стали соглашаться с моим предложением все, кроме тощего и прямого, как шомпол, сержанта. Он настаивал, что вопрос должен решить лейтенант. Тогда я сказал: «Ну, ладно, приведите его». Лейтенант куда-то ушел, и они послали за ним одного из солдат. Пока его искали, вопрос стал решаться в нашу пользу. Теперь сержант уверял, что лейтенант нас послушается.

Лейтенанта не нашли. Я сказал сержанту, что тогда решение должен принять он. Но упрямый козел никак не хотел брать ответственность на себя. Он утверждал, что должен согласовать вопрос со штабом.

Дело осложнялось, но, к счастью, штаб находился в том же направлении, куда нам было нужно, а информация сама шла к нам в руки. Мы пошли по ярко освещенной луной лесной дороге в сопровождении десятка немецких солдат, беспрерывно болтавших, словно школьники, возвращающиеся с футбольного матча.

На рассвете 24 апреля мы пришли в штаб дивизии СС «Мертвая голова». Меня посадили за письменный стол. Потом пришел лейтенант танковых войск и принялся осыпать меня бранью. Я пытался и ему рассказать о моей миссии милосердия, но безрезультатно. Появился еще один лейтенант и замахал кулаком у меня перед носом. Он высказал все, что думает о нас с тех пор, как мы начали бомбардировку немецких городов. Я сказал ему, что это начали не мы, а немцы, что мы, наоборот, хотим прекратить бомбежки и избежать уничтожения людей и имущества. Но он совсем разошелся, и я опять вспомнил о матери. На сей раз, думал я, я ввязался в такое, с чем мне не справиться. Однако, дав выход своей злобе, допрашивавшие меня немцы поутихли и продолжали разговор уже с большим пониманием.

Было уже шесть часов утра. Я заявил, что нам не найти общего языка и нет смысла продолжать разговор.

Сказал, что мне нужно встретиться со своим командованием. Они ответили, что напрасно я на это надеюсь. Тогда я попросил доставить меня в штаб более высокого немецкого командования. К моему удивлению, они согласились. Нас посадили на заднее сиденье «мерседеса», лейтенанты сели впереди. Нас сопровождал двойной эскорт – впереди и позади нас двигались мотоциклы.

Немцы возили нас взад и вперед по той самой территории, которую мы и собирались обследовать. Мы встретились поочередно с двумя полковниками, рассказали им нашу историю и оба раза были отосланы к вышестоящему командованию. Дело стало походить на глупую шутку. Мы дважды проезжали через Торгау. Утром 24-го мост через Эльбу был еще цел и находился под охраной. Высились баррикады. Город обстреливала артиллерия. Сопровождающие сказали нам, что русские находятся в 20 километрах к востоку от Эльбы. Мы озябли: в сапогах стояла болотная вода.

Когда мы во второй раз поехали через город, машина остановилась у крепости напротив моста. Потом какой-то впечатляющего вида тип отвел нас в теплую комнату, где на матрасах лежало около 15 американских солдат (хотел бы я знать, что с ними потом стало). По всей видимости, это был конец пути. Я принялся кричать и колотить в дверь.

Пришел охранник, спросил, в чем дело. Я потребовал встречи с командованием. Сказал, что мы прибыли с дипломатической миссией, а с нами возмутительно обходятся. Должно быть, капрал Соловиц хорошо переводил, потому что охранник ответил, что устроит нам встречу с генералом. Нас опять посадили в «мерседес» и в эскорте двух мотоциклов возили по Торгау и его окрестностям. Генерала нигде не было.

Не выдержав, я закричал: «Кто-нибудь же должен отвечать за действия армии!» Мы поехали на восток. После долгого путешествия остановились около деревенского дома. Наш хозяин вошел в дом и вскоре вышел в сопровождении капитана фон Рихтгофена.

Капитан прекрасно говорил по-английски. Он стоял на обочине и в течение 15 минут выслушивал мои призывы. Он был вежлив и внимателен и с сожалением сообщил, что практически ничем не может помочь.

Я сказал, что вопрос слишком важен для того, чтобы излагать его, сидя на заднем сиденье автомобиля, и спросил, нет ли какого-либо другого места, где можно было бы его обсудить обстоятельно. В ответ капитан предложил мне прогуляться.

Пока я изо всех сил убеждал его, мы успели пройти несколько кварталов. Я все время говорил о тщетности сопротивления и «сострадании» к солдатам. В конце концов он сказал, что согласен со мной, и что командование прекрасно сознает всю сложность положения, и что он поговорит с майором. Он вернулся в дом и пробыл там минут двадцать.

Я ждал. Наконец капитан вышел. Его одолевали сомнения. Ему казалось странным, что мы углубились в их расположение, вместо того чтобы встретиться с немецкими солдатами ближе к реке. Он недоумевал и по поводу скрещенных сабель у меня в петлице[34]34
  Знак отличия американской войсковой разведки.


[Закрыть]. Тогда я спросил, кому же еще могли поручить пробраться на территорию врага и найти там человека, у которого достаточно проницательности и власти, чтобы принять разумное решение. Я, может быть, и не убедил капитана, но он отнесся ко мне с пониманием и сказал, что сделает все возможное, чтобы воздействовать на майора. Он пояснил, что майор из разряда старых вояк и ему предстоит тяжелая внутренняя борьба с уязвленной гордостью. Он же, фон Рихтгофен, тем временем лично обсудит вопрос с генералом.

Мы снова отправились в путь. Впятером погрузились в машину, а капитан сел в коляску мотоцикла. Объехали несколько деревень, но генерала не обнаружили. Я не знал, куда мы, собственно, попали, но старался этого не показывать. И лишь когда мы вернулись в город, с которого начали свое путешествие, до меня дошло, что это Эйленбург. Подъехали к бункеру, спустились вниз, прошли по коридорам, забитым солдатами, и попали в большую комнату с длиннющим столом посередине. Вдоль стола на скамьях сидели солдаты.

Было около 18.00. Капитан несколько раз уходил беседовать с майором, потом возвращался и повторял, что все дело в самолюбии майора. Около полуночи он сказал, что, если к утру решение не будет принято, он, невзирая на упрямство майора, сам подготовит войска к капитуляции. Я знал, что наша 69-я дивизия расположена прямо напротив бункера, на противоположном берегу Мульде. А правее по флангу моя дивизия «Тимбервулф». Я хотел, чтобы в обеих американских дивизиях знали о намерении немцев капитулировать, и сказал фон Рихтгофену, что необходимо как можно скорее сообщить об их планах на другой берег. Он попросил меня письменно изложить просьбу о принятии капитуляции и сказал, что попробует убедить майора подписать ее.

Около трех часов утра 25 апреля фон Рихтгофен сообщил что бумага уже у майора. Несколько позже я узнал что он лично доставил ее майору и потом получил ультиматум от 69-й дивизии с требованием капитуляции к 6 часам утра.

Фон Рихтгофен сказал солдатам – их было около пятидесяти, – что он, тщательно взвесив все как солдат и просто как человек, пришел к выводу, лучше сдаться. Но добавил что предоставляет им право самим решать этот вопрос. Он несколько раз упомянул меня, восхваляя «благородство» моих усилий. Его торжественная речь несколько раз прерывалась аплодисментами. Когда он закончил слушавшие по очереди подходили, чтобы пожать мне руку. Оружие свое они грудой свалили на столе.

Ровно в 6.00, выходя из туалета, я услышал свист снарядов. Я и шедший впереди солдат одновременно бросились на землю. Когда огонь начал смещаться к югу, мы оба, американец и немец, кинулись к бункеру. В течение полутора часов 69-я дивизия обстреливала Эйленбург. Потом наступило затишье.

В перерыве между артобстрелами в бункер повалили гражданские лица, спасавшиеся от полыхавших в городе пожаров. С ними пришел врач. Ночью он был среди тех, к кому капитан обратился с речью о капитуляции. Грозя мне кулаком, он сказал, что мы разбомбили его госпиталь и что теперь он уйдет вместе с майором, который так и не решился сдаться[35]35
  Возможно, что отказ майора, как и сержанта, ранее задержавшего Шанка, капитулировать был вызван не просто гордыней, фанатизмом или слепой верностью присяге. Накануне из Берлина поступил приказ драться до последнего солдата, и офицеры приказывали вешать солдат, выступавших за капитуляцию. (Прим. американского редактора.)


[Закрыть].

Возобновившийся вскоре артобстрел окончился в 9 утра. Фон Рихтгофен и я пошли к реке. Солдаты, выбравшись из тянувшихся вдоль берега земляных укреплений и окопов, бросали в воду свое оружие. Мы вернулись в бункер и стали выстраивать капитулировавших в колонну. Несмотря на обстрел и пожары, из домов выбегали дети, они подстраивались к колонне и шли за мной. Я почувствовал себя тем самым дудочником в пестром костюме, который увел детей из Гамельна[36]36
  Согласно балладе XIII века некий волшебник истребил всех крыс в немецком городе Гамельне по просьбе его жителей. Однако, не получив за это обещанного вознаграждения, увел из города всех детей, которые последовали за ним, очарованные звуками дудочки, и домой не вернулись.


[Закрыть].

Вдруг мне показалось, что за одним из километровых столбиков у реки кто-то шевелится. Из-за него медленно встал американский солдат и сказал: «Бог мой! Ты что, американец?» Я ответил: «А ты, черт возьми, что думал, я – Бетти Грэбл?»[37]37
  Бетти Грэбл (1916–1973) американская киноактриса, пользовавшаяся огромной популярностью среди американских солдат во время второй мировой войны. (Прим. американского редактора.)


[Закрыть]

Из-за угла дома появился еще один американский солдат. Я сказал им обоим, что в бункере их ждут. Потом переправился через реку и связался по полевому телефону со своим 104-м полком и через штаб 1-го батальона – с 69-й дивизией. Вернувшись по мосткам, переброшенным с одного конца разрушенного моста на другой, я отравился в бункер, взяв с собой капрала Соловица и русского пленного, и принял капитуляцию около 150 полицейских. Мы втроем разоружили их, и еще 350 солдат. Приставили к ним охрану, а их пистолеты сложили в два одеяла и, сгибаясь под тяжестью, перетащили на нашу сторону. Фон Рихтгофен сдал свой пистолет лично мне. Я его хранил до недавнего времени.

Из 104-го за нами прибыл «джип». Я и фон Рихтгофен поехали в штаб батальона. Полковник устроил мне взбучку за то, что я спутал ему всю операцию, и за то, что перед его КП болтается какой-то немецкий военнопленный. Он сам вышел за фон Рихтгофеном, как бы отказав мне в праве распоряжаться им. Когда я спросил, зачем они обстреливали город, он ответил, что у них было много лишних боеприпасов и их нужно было как-то израсходовать. К моей пущей досаде, в штабе я узнал, что в полдень 69-я встретилась с русскими в Торгау.

Два с половиной часа у меня ушло на то, чтобы подготовить отчет генералу Аллену и получить взбучку от «Старика», капитана Лондона.

Я не спал трое суток. После завтрака со «Стариком» я наконец добрался до казармы, лег и включил радио, когда вошел мой приятель и сказал, что «Старик» опять собирается послать меня на задание. Штаб дивизии приказал сержанту Адлеру попытаться вступить в контакт с русскими в Прече, примерно в 18 милях к северу от Торгау.

Адлер взял с собой в патруль капрала Боба Гилфиллана, капрала Сэма Становича и того же самого русского. Я должен был отвезти их на «джипе» на возможно более далекое расстояние и затем, если это будет целесообразно, отправить их дальше пешком с запасом провианта и заданием окопаться в случае необходимости и ждать появления русских.

Мы снова оставили бронемашину в Веллане, а сами доехали до какого-то местечка за Дюбеном, переправились через Мульде на пароме и проехали еще четыре мили на восток к Рёзе. От Рёзы мы направились к Швемзалю. До Пречи оттуда было миль двадцать, до Берлина – шестьдесят.

Мы взяли с собой большой американский флаг, чтобы, если понадобится, с расстояния показать, кто мы. Отъехав на несколько миль от Швемзаля, вынули флаг, привязали его к семифутовому шесту, а шест прикрепили у края ветрового стекла. На дороге мы всем были видны как на ладони, и если уж нельзя было спрятаться, то вполне логично было попытаться привлечь к себе внимание.

Под вечер к югу от Бад-Шмидеберга дорогу нам преграждали семеро конных немцев, нацеливших на нас винтовки. Мы сняли с голов каски и, стоя в «джипе», стали махать ими, стараясь показать, что намерения у нас самые дружественные. Мы подъехали прямо к ним. Где-то неподалеку шла перестрелка. Я спросил встречных, что они тут делают. Они сказали, что стоят в тыловой охране взвода, ведущего бой с русскими. Значит, русские совсем близко.

Мы повернули на восток к Прече и проехали через оставленную жителями деревню Шплау. Остановившись у края холма около Пречи, мы увидели слева в поле двух русских. Вначале они внимательно смотрели на нас. Потом вдруг бросились бежать к нашему «джипу». К ним присоединились еще двое – капитан и солдат. Мы принялись обниматься, целоваться, громко крича наперебой. Русские устроились на крыльях и капоте, и мы двинулись к парому через Эльбу. Они показывали нам дорогу, мы въехали на паром и вручную перетянули его на другую сторону.

На берегу группа из 16 русских солдат встретила нас тремя оглушительными «ура». Мы проехали еще шестнадцать миль до штаба русской 118-й стрелковой дивизии в Аннабурге. Прибыли мы туда 26 апреля в 19.30. Нас приветствовал командир дивизии генерал-майор Суханов.

Пока я говорил с генералом, кто-то сунул мне в руку букет цветов. Я было удивился: что это за нежности? Но тут еще кто-то подошел и вручил мне букет сирени. Потом-то я понял, что русские вообще очень любят цветы. Принесли карту, и я пытался показать генералу расположение нашей части. Все надписи были на русском, и все же мы совместными усилиями в ней разобрались и даже смогли обменяться кое-какой информацией. Поскольку я был связистом, попросил отвести меня к радистам. Сначала они не могли понять нашей частотной системы. Потом разобрались, но работать на этой волне не смогли. Русские повели нас пятерых обедать в помещение, где была устроена столовая с длинным столом посередине. Мы и русские офицеры расселись по обе его стороны. Севший рядом со мной офицер был подтянут и вежлив. Он хорошо говорил по-немецки, так что мы могли общаться. Было произнесено много тостов, настроение царило приподнятое. Русский капитан сказал мне, что дежурный пытается дозвониться в штаб и сообщить о нашем прибытии более высокому начальству. Он также сказал, что нас представят к наградам. Через месяц состоялась торжественная церемония в Лейпциге, где мне вручили орден Александра Невского.

Нам подали макароны с мясом, колбасу, копченую рыбу, мясо в тесте, черный хлеб, крутые яйца, горячее какао и печенье. На столе были расставлены бутылки водки, перед каждым стоял наполовину наполненный стакан. Стоило сделать глоток, как один из одетых в голубые гимнастерки официантов протягивал руку из-за плеча, подливая еще водки. Не желая показать, что не в силах тягаться со своими русскими хозяевами, я незаметно выливал содержимое стакана в сапог. Официанты тут же заново наполняли его.

Постель мне приготовили на втором этаже деревенского дома. Посреди ночи я проснулся. Кто-то меня тряс. Это был военный корреспондент, которому для статьи нужно было узнать наши имена и адреса.

На следующее угро голова у меня раскалывалась. Я вышел на скотный двор, где умывались солдаты. Окунуть лицо в воду было просто наслаждением. Для того чтобы пойти в столовую, потребовалось больше силы воли, чем на все, вместе взятое, за прошедшие три дня. Когда я увидел на столе бутылки с водкой, то понял, что мне пришел конец. Даже У. Филдз[38]38
  Уильям Филдз (1880–1946) – известный американский комедийный актер.


[Закрыть] однажды сказал, что он умеренный человек – никогда не пьет перед завтраком. Но не мог же я уронить честь американского разведчика. Я выпил и понял, почему у русских принято опохмеляться. Голова прояснилась, и я почувствовал себя просто замечательно. Чтобы сохранить ясность мысли, нужно пить эту штуку все время.

Выйдя из столовой, я увидел, что наш «джип» украсили цветами, словно передвижную рекламную платформу во время праздника роз. Капот был весь в букетах сирени, тюльпанов и роз. Русские привязали к левой стойке ветрового стекла свой флаг. Он был такого же размера, что и наш, американский. К ветровому стеклу они приклеили фотографии Рузвельта, Черчилля и Сталина.

Направляясь обратно в свой штаб, мы было подумали, что перед въездом в первый же город надо убрать все украшения. Но потом посмотрели друг на друга, нас переполнило чувство гордости и радости от того, что победа близка. Мы двигались вдоль длинных колонн беженцев, направляющихся на запад. Скудные свои пожитки они несли в руках или везли в тележках. Сначала они явно не верили своим глазам, а потом начинали приветствовать нас как героев-победителей. В Зеллихау мы наткнулись на немецкий полк, который был брошен своим командиром. Нам пятерым сдалось 1200 человек.

27 апреля самолет, пилотируемый майором Тэрнером, доставил командир 415-го пехотного полка Кокрэна, начальника оперативного отдела штаба дивизии подполковника Хуга и переводчика сержанта Ситника в русский штаб в Аннабурге. 28 апреля в наш штаб в Деличе прилетел генерал-майор Суханов. Я встретил его в своем «джипе» прямо у посадочной полосы. Генерал Аллен отпорол от своего рукава нашивку дивизии «Тимбервулф» и приколол нашивку к рукаву Суханова, произведя его таким образом в почетные офицеры нашей дивизии.

Поиски русских и встреча с ними стали самыми незабываемыми событиями моей жизни. Полные драматизма и радости, они были освящены духом дружбы. Оказалось, что люди способны выражать свои эмоции в самых необыкновенных, ярких формах. Безгранично чувство тепла, заботы, симпатии и сопереживания, которое мы, люди, способны испытывать друг к другу. Переполняя нас, оно может вылиться в самые удивительные выражения любви и сочувствия.

Когда я обнимал моих русских товарищей в тот день в 1945 году, никто не мог бы заставить меня поверить, что людей мучили и сжигали живьем просто для того, чтобы избавиться от них. Война, окончившись наконец, заставила многих людей полюбить друг друга. Если бы все люди общались так же, как мы во время встречи с русскими, не было бы никаких войн.

Билл Робертсон[39]39
  Уильям (Билл) Робертсон после войны продолжал изучать медицину. Специализировался по неврологии в Великобритании и США. Долгое время работал нейрохирургом в Лос-Анджелесе.


[Закрыть]. Новость, облетевшая весь мир

Захватив в апреле 1945 года Лейпциг, 69-я дивизия продолжала двигаться к востоку, и наш 273-й полк 20 апреля подошел к реке Мульде. Каждый солдат знал, что русские наступают в нашем направлении. Фашистская Германия должна была неизбежно потерпеть поражение.

Но вот когда это произойдет и кто из нас доживет до победы – это волновало каждого.

Нам было приказано остановиться у реки Мульде и не проводить никаких разведывательных операций к востоку от нее. Потом высшее командование разрешило выслать патрули к востоку от реки, но не далее чем на 5 миль.

Я был лейтенантом разведки и командовал небольшим взводом. Наш полк расположился на Мульде прямо напротив города Вурцена. 24 апреля бургомистр перебрался на наш берег и заявил о капитуляции города. Мы вошли в Вурцен. Всю ночь мой взвод занимался установкой заграждений для военнопленных и обследованием местности.

К тому времени единственной темой разговоров стала возможная встреча с Красной Армией. Все жили ожиданием. Нам не терпелось увидеть русских. Что они сейчас делают? Какие они? Мы знали, что они дошли сюда от Москвы и Сталинграда и что они стойкие солдаты. Но все-таки, что они за люди? Как себя ведут? Дружелюбны ли? Мы только знали, что они рядом, где-то чуть впереди. Мы понимали, что для нашей 69-й дивизии было бы большой честью стать первым подразделением Западного фронта, соединившимся с Восточным фронтом.

Вскоре, после того как мы вошли в Вурцен, оказалось, что всего в четырех милях к востоку от города расположен лагерь военнопленных. Их было там четыре тысячи, и теперь они потянулись оттуда в город. Слабые, изможденные, они приветствовали нас, и в глазах их сияло счастье. Теперь я воочию убедился, что война действительно была мировая. Некоторых из этих людей взяли в плен во время африканской кампании. Было много русских, поляков, французов, англичан, канадцев, индийцев, австралийцев и американцев. Трудно описать их радость. Они провожали нас глазами, словно не могли наглядеться.

К освобожденным военнопленным на подходе к Вурцену присоединялись сотни беженцев и рабочих из лагерей принудительного труда. Среди них были поляки, сербы, чехи, французы, люди других национальностей. Росла толпа немецких беженцев. Одни ехали на велосипедах, другие шли пешком, толкая или таща за собой тележки, груженные пожитками.

Утро 25 апреля было ясным. В нашем же положении ясности не было. 69-я дивизия занималась установкой палаток и полевых кухонь для военнопленных и беженцев на западном берегу Мульде. Немецкие солдаты сдавались и входили в город маленькими и большими группами. Один артиллерийский расчет сдал нам в полной сохранности самоходную установку на базе танка «пантера» с 88-мм пушкой.

Этим же утром из штаба батальона поступил приказ проверить дороги, ведущие в Вурцен, и составить хотя бы приблизительное представление о количестве беженцев, направляющихся в город. Это было необходимо, чтобы подготовить для них питание и жилье. Мне также поручили составить план размещения и охраны лагерей для военнопленных. Я взял с собой трех человек из разведотдела: капрала Джеймса Макдоннелла, рядового Фрэнка Хаффа и Пола Стауба, который говорил по-немецки.

Вчетвером мы сели в «джип». На нем был установлен пулемет, но ни ракетницы, ни радио не было. Мы проехали несколько миль на восток. Тем немногим беженцам, которых мы встретили, велели идти в Вурцен. Мы вернулись в город и около 10 часов утра отправились другой дорогой, на северо-восток.

Потом оказалось, что это была именно та дорога, которая привела в Торгау и позволила нам стать вторым патрулем, который встретился с Красной Армией. Поначалу, когда мы выезжали из Вурцена, у нас не было намерения ехать в Торгау, расположенный довольно далеко от нас, в глубине вражеской территории. Не планировали мы и встречи с русскими. Хотя у нас и был пулемет, мы двигались всего лишь на одном «джипе» – какой же это моторизованный патруль?

По мере того как мы ехали на северо-восток, пришлось принять капитуляцию немецкой пехотной роты – триста солдат и офицер. Я велел им свалить автоматы в кучу и переломить их стволы. Пистолеты и холодное оружие мы конфисковали. Снабдив немцев охранным свидетельством, мы отправили их в Вурцен. Потом заметили немецкую штабную машину, погнались за ней и задержали. Она была набита офицерами медицинской службы. Их тоже направили в Вурцен.

Дальше ехали довольно медленно, мне казалось, что где-то здесь мы натолкнемся на тыловые расположения немецких войск – на лагерь квартирмейстерской роты или на полевой госпиталь, полевую кухню, или на что-нибудь в этом роде. Мы взяли в плен двух эсэсовцев, попытавшихся оказать сопротивление, разоружили их и посадили на капот «джипа».

Невдалеке от Торгау наш патруль натолкнулся на небольшую группу английских военнопленных, сбежавших из города и теперь направляющихся к американским позициям. Они сказали, что в лагере военнопленных находятся несколько раненых американцев. Вот тут-то я и решил попробовать пробраться в Торгау. До сих пор нам не приходилось вступать в перестрелку, если не считать нескольких выстрелов эсэсовцев, теперь угрюмо нахохлившихся на капоте «джипа».

Подъезжая к Торгау, мы увидели дым пожаров, по всей видимости, возникших после последнего артобстрела русских. Провели разведку на южной окраине города. Поскольку у нас не было опознавательных знаков, кроме нашей формы, мы чувствовали себя довольно незащищенными. У нас не было зеленых ракет, и мы не могли дать заранее обговоренный между американской и советской сторонами сигнал. У встретившегося по дороге немецкого беженца конфисковали белую простыню. Вырезав из нее кусок пять на восемь футов, привязали его к палке, свернули и бросили в машину. Может, русские не станут стрелять, если при встрече будем размахивать белым флагом, рассудили мы.

В 13.30 въехали в Торгау, это был вымерший город, город-призрак. За все время, проведенное в нем, мне встретилось не более 40 жителей. В Торгау, в форте Цинна, мы нашли маленький тюремный лагерь – тот, о котором нам говорили английские «томми». Там было около сорока человек, приговоренных к смерти за шпионаж. Среди них были и двое раненых американских солдат, взятых в плен два дня назад. За ними ухаживал доктор-югослав. Мы пообещали прислать помощь как можно скорее.

Со стороны Эльбы слышались выстрелы. Оставив двух эсэсовцев в лагере, поехали в направлении реки. От встретившегося горожанина мы узнали, что Красная Армия находится на другом берегу Эльбы. Решили попробовать встретиться с русскими. Было около 14.00.

Потом наш патруль попал под снайперский огонь. Мы выскочили из «джипа», разбежались в разные стороны и пошли в обход снайперов. К тому времени к нам присоединились двое американцев, освобожденных из лагеря. Теперь наш патруль состоял из шести человек.

Поскольку мы собирались вступить в контакт с русскими, находившимися на другом берегу Эльбы, я решил, что нам нужны более надежные опознавательные знаки. Мы ворвались в первую попавшуюся аптеку и взяли там цветные порошки, красный и голубой. Смешав порошки с водой, нарисовали на нашей простыне пять горизонтальных полос красным и закрасили верхний левый угол голубым. Было 15.00.

Мы осторожно двинулись к реке. Я хотел найти какое-нибудь высокое здание или башню, чтобы оттуда помахать флагом. Замок Хартенефельс попался нам как раз кстати. Тем более что стоял он почти на самом берегу, и у него была высокая башня.

К замку можно было подойти только через обнесенный стеной двор. Я взял с собой Джима Макдоннелла, Пола Стауба и лейтенанта Джорджа Пека, одною из освобожденных американских военнопленных. В «джипе» остались Фрэнк Хафф и второй бывший военнопленный.

Мы поднялись по винтовой лестнице на башню. Я оставил трех человек на верхней площадке, а сам вылез на крышу, стараясь не высовываться из-за укрытия, и начал махать флагом, крича по-русски «американцы» и «товарищ». Это было около 15.30.

Стрельба прекратилась.

Другой берег был ярдах в 500–600, и там, еще ярдов через 200, по травянистому пологому склону в тени деревьев ходили по опушке леса русские солдаты. Они начали кричать, но я ничего не понимал. Я закричал, но они меня тоже не понимали.

Потом они пустили две зеленые ракеты (а вовсе не красные). Я не мог ответить, так как у нас вообще не было ракет. Они опять открыли огонь, но уже не только по башне, а по всему городу. Все это время немецкие снайперы стреляли в меня с тыла.

Я опять замахал американским флагом, пытаясь не высовываться из укрытия. Без устали кричал то «американцы», то «товарищ», а то объяснял по-английски, что мы американский патруль.

Они прекратили стрельбу и снова принялись кричать. Я прикрепил древко флага к правому углу башни так, чтобы они могли видеть полосы на флаге. К этому времени я послал «джип» обратно в лагерь, чтобы найти русского военнопленного, говорящего по-немецки.

Русские опять начали стрелять. На этот раз с левой опушки «кашлянуло» противотанковое орудие (я увидел дым). Снаряд врезался в башню в 5–6 футах от меня.

Потом они снова прекратили стрельбу.

Привезли русского военнопленного из лагеря. Пол торопливо объяснил ему по-немецки, что надо сказать его соотечественникам на другой стороне реки. Русский высунулся из башни и прокричал несколько фраз. Стрельба прекратилась. Небольшая группа русских солдат двинулась в направлении берега.

Мы слезли с башни, перебежали через двор и помчались к реке. Рядом с замком был мост, взорванный, по всей видимости, отступающими немцами. Хотя фермы моста были согнуты и скручены, одна из них все еще нависала над водой. На нашей стороне не было видно ни одной лодки.

Я направился к мосту, но освобожденный русский военнопленный опередил меня и двинулся в сторону противоположного берега. С другой стороны навстречу ему полез русский солдат. Вслед за русским военнопленным на мост залез и я и стал перебираться на ту сторону. За мной двигались лейтенант Пек и Фрэнк Хафф. Остальные члены патруля остались в «джипе». Пол нас несколько раз сфотографировал.

Военнопленный встретил советского солдата и, миновав его, продолжил путь на восточный берег, а его соотечественник двигался в нашем направлении. Примерно на середине Эльбы русский и я соскользнули вниз по огромному, в форме буквы «V» изгибу балки. В этом был некий символ, так как буква «V» обозначала Викторию – Победу. Но в тот момент мы не думали об этом.

Русский оказался сержантом. Звали его Николай Андреев. Мы пожали друг другу руки и похлопали друг друга по плечу, стараясь не упасть в быстрые воды струящейся под нами реки. Было 16 часов.

Русский продолжил свой путь на западный берег, а мы двинулись на восточный, где нас радостными криками приветствовали советские солдаты. Их подходило все больше и больше. В 16.45 мы, трое американцев, стояли с ними на берегу реки и смеялись, кричали, хлопали друг друга но плечу, пожимали руки. Фрэнк, Джордж и я кричали по-английски, а наши хозяева по-русски. Мы не понимали друг друга, но единство чувств было очевидно. Мы были солдатами, братьями по оружию, разгромившими общего врага. Война кончилась, и мир был уже совсем близко. Значит, каждый из нас проживет – это уж точно – еще один час, еще один день.

Торжество продолжалось. Русские все подходили и подходили. Один из них выставил ящик трофейного провианта – сардины, консервированное мясо, печенье, шоколад. Появились шнапс и вино. Мы произносили тосты в честь друг друга. Выпили за окончание войны, за США, за Советский Союз и за наших союзников. Провозгласили тосты за наших командиров и руководителей государств.

Мы смотрели друг на друга с нескрываемым любопытством. Русские солдаты казались совсем молодыми, да я думаю, что и мы тоже. Они походили на тех обычных солдат, которых я видел на войне, разве что были опрятнее. Они носили награды на полевой форме, по почему-то на их головах не было касок. Некоторые были в бинтах – несмотря на ранения, они продолжали воевать. Мне было радостно смотреть на эту пеструю толпу веселых ребят с приятными лицами. Мы обменялись сувенирами – нашивками, знаками отличия. Я обменялся наручными часами с русским капитаном, который после Сталинграда был пять раз ранен. Какой-то солдат отдал мне свое золотое обручальное кольцо.