Текст книги "У стен столицы"

Автор книги: Семен Кувшинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

Затем слово взял комиссар Бобров, успевший возвратиться с митинга из соседнего подразделения.

– То, чего все мы ждали с нетерпением, – сказал он, – скоро совершится: через несколько часов мы пойдем в наступление на врага. На своих штыках понесем возмездие гитлеровцам за убийство наших отцов, матерей, жен, сестер и невест на временно захваченной ими советской земле. Перед нами сильный, хищный и коварный противник. Такого одним оружием победить нельзя. Мы должны разжечь в себе неугасимое пламя ненависти к фашистским оккупантам. Помните: нельзя врага победить, не умея его ненавидеть! Мы должны сказать: убьешь фашиста – молодец, убьешь десять – честь и слава тебе, уничтожишь сто врагов – ты герой! Дело, которое ты делаешь, правое, ибо ты освобождаешь от захватчиков свою родную землю, ты защищаешь свободу, честь своего народа!

Весь следующий день моряки готовились к бою.

Маленький разведчик

Возвратившись в штаб, я прилег на лавку, чтобы вздремнуть немного перед наступлением. Безверхову не спалось. Он склонился над картой, что-то подсчитывал, прикидывал. Потом прошелся по избе, подошел к занавешенному одеялом окну. Прислушался. Глухие, далекие раскаты артиллерийской стрельбы не смолкали. Подвернув пламя керосиновой лампы, полковник осторожно отогнул краешек одеяла и вгляделся в темноту за окном.

Беспокоиться было о чем: высланные в сторону Языкова разведчики еще не вернулись, обстановки не донесли, а через несколько часов бригаде выступать.

– Что-то делает сейчас противник в Языкове? Какова его оборона? – тревожился комбриг.

Но вот в сенях заскрипели половицы. Вошел начальник штаба.

– Разведчики вернулись! – коротко доложил он.

Через минуту появились разведчики и с ними два незнакомца. Впереди – мальчик в большой серой шапке, надвинутой на глаза, в кожушке и валенках. На вид ему было лет тринадцать. Несколько позади – мужчина, длинный и тощий, в коротком не по росту полушубке.

– Вот задержанные, товарищ полковник. Говорят, из Языкова, прямо из фашистских лап, – доложил разведчик.

Комбриг оживился, сел за стол и стал расспрашивать прибывших, кто они и откуда. Выяснилось, что мальчика звать Сережей, он пионер, учился в шестом классе. Второй сообщил, что он красноармеец из части, оставившей Солнечногорск.

– А как же вы оказались вместе?

Объяснил мальчуган. Он степенно снял шапку и начал обо всем рассказывать, не упуская малейших деталей.

– Было еще светло. Сидим мы с дядей Федором в овощехранилище. Под церковью. И думаем, что ждет нас? А над нами, на каменной колокольне, фашисты с пулеметами возятся, о чем-то по-своему лопочут. Вдруг послышалась стрельба, немцы загалдели, забегали. Мы – к окну. Видим, как за речкой, в лощине, где проходит дорога на Дьяково, бежит красноармеец. Наверное, хочет в леске скрыться. А фашисты из пулеметов строчат, вихрем поднимают снег перед ним. Он бросается влево, вправо, а впереди него все ложится на снегу пулеметная дорожка.

Пока мотался туда-сюда, немцы подобрались ближе, догнали его, под дулом пистолета повели в село. Дальше мы ничего не видели. Уже в темноте услышали, как фашисты кричали: «Шнель! Шнель!» Я выбрался украдкой из подвала и вышел к школе. Подполз к крыльцу и хотел заглянуть в освещенное окно. Вдруг заскрипела дверь. Вышли два фашиста. Одеты почти по-летнему, в пилотках на головах. С собой ведут красноармейца. В руках у одного немца – ведро, у другого – автомат. Я отскочил в угол. Фашисты с пленным скрылись в темноте. В конце села, на кладбище, вспыхивали ракеты. От вспышек слепило глаза. Думаю: не увижу фрицев, так услышу их шаги. Остановился у последнего плетня, прислушался. Дальше – крутой спуск, можно упасть и наделать шуму. Выстрелов не было. Вдруг замечаю: недалеко от меня пробежали те два немца. А где же наш боец, что они с ним сделали? Навострил слух, всматриваюсь в темноту. Через несколько минут послышался хруст снега в овраге. Кто-то полз.

«Кто здесь?» – спросил я тихонько. «Свой», – слышу. Я подошел ближе. Это был он, – указал Сережа на мужчину, – красноармеец. Избитый, в одном нижнем белье. Оказывается, фашисты раздели его, окатили холодной водой. Хотели, значит, в снеговика на морозе превратить. На потеху себе. «Надо чем-то быстрее помочь человеку», – подумал я и побежал в овощехранилище. Взял у дяди Федора полушубок, на котором мы лежали, валенки и принес все это красноармейцу. Оделся он и говорит: «Проводи меня, мальчик, а то как бы вновь не нарваться на немцев». Не дошли мы до Дьякова, как нас разведчики и сцапали.

– Ты, Сережа, сделал хорошее дело: спас бойца Красной Армии, – сказал комбриг. – А вот, что ты нам расскажешь про фашистов? Как они укрепились? Где у них пушки и минометы стоят? Есть ли танки в селе?

Мальчик внимательно посмотрел на комбрига, хотел было рассказывать, но, подумав, попросил:

– Товарищ командир, дайте мне, пожалуйста, листок бумаги и карандаш.

Начальник штаба протянул карандаш и бумагу. Мальчик сел за стол и с деловым видом принялся за работу. Через несколько минут мы рассматривали аккуратно составленную схему. Квадратами и прямоугольничками Сережа нанес все дома и постройки колхозников. Топографическими знаками обозначил пушки в промежутках между домами, батарею минометов у церкви, пулеметные гнезда. Он не забыл отметить на схеме даже окопы и блиндажи на сельском кладбище, склад боеприпасов посредине деревни. А над одним домом нарисовал флаг со свастикой. Так мальчик изобразил штаб фашистской части.

Рассмотрев внимательно схему, комбриг спросил:

– У кого ты, Сережа, научился так хорошо составлять план?

– У меня два брата служат в Красной Армии, – ответил пионер. – Один из них командир, вот он и научил меня.

– А где они сейчас? – спросил Безверхов.

– На фронте, под Ленинградом.

Мы сличили план Сережи с нашими разведывательными данными. Информация мальчика дополняла и уточняла сведения о круговой обороне врага в селе Языкове. Такие подробные данные едва ли мог добыть в фронтовых условиях даже опытный разведчик. Некоторые полезные детали сообщил и спутник Сережи.

…Была глухая полночь, когда мы с командиром бригады вышли из штаба. Луна уже скрылась. Звезды стали крупнее и ярче. Темнота сгустилась. Трещали ветки деревьев от мороза. Ударные батальоны оставили Кузяевский лес, перешли канал и двинулись на запад – туда, где фашистские караулы всю ночь жгли ракеты, боясь, как бы кто не нарушил их спокойствия.

Боевое крещение

После тяжелого марша по бездорожью наши батальоны на рассвете заняли исходное положение для атаки на опушке леса у села Языкова. Комбриг предложил мне вместе с ним объехать позиции. Что увидели мы? Некоторые подразделения уже начинали обживать занятый рубеж: делали снежные окопы, насыпали перед ними высокие брустверы, ломали ветки деревьев и устилали ими дно окопов. Безверхов то и дело подзывал к себе командиров рот, батальонов, давал им последние указания. Везде бойцы внимательно слушали его напутственные слова.

В роте лейтенанта Черепанова мы встретили старшину 2-й статьи Петра Никитина, бывшего минера тральщика «Потрокл», которым я до войны командовал на Тихоокеанском флоте. Никитин с вещевым мешком за плечами и гранатами за поясом лежал в снежном окопе, словно впередсмотрящий на баке корабля, зорко всматривался в даль. Петр Никитин до службы был сборщиком женьшеня. По глухим лесам Сихотэ-Алиня бродил он, как и его отец, в поисках «корня жизни». Придя на флот, Никитин в скором времени стал лучшим минером в дивизионе, отлично нес походные вахты на тральщике. После службы Петр мечтал окончить сельскохозяйственный техникум и выращивать женьшень на плантации колхоза.

– Вот где встретились, товарищ командир! – окликнул он меня.

До начала атаки оставалось несколько минут, и мы с комбригом направились на КП.

– Увидимся в Языкове! – крикнул я вместо прощания своему бывшему подчиненному.

Безверхов выбрал место для своего КП на небольшом холме у опушки леса, где рос огромный, развесистый дуб. Когда мы подъехали, на его изогнутом стволе, у самой верхушки, уже сидел наблюдатель с биноклем, а внизу суетились два связиста. Они устанавливали полевой телефон на утоптанном снегу. Отсюда было видно всю снежную равнину до самого села Языкова. Ни куста, ни бугорочка. Искрящийся на солнце снег слепил глаза после бессонной ночи. Все пространство перед нашими позициями простреливалось из любого вида стрелкового оружия. Это расстояние нужно было преодолеть одним броском, чтобы избежать лишних потерь. Гитлеровцы, засевшие в домах, пока ничем себя не обнаруживали.

Начала бой артиллерия. В морозном воздухе раздались резкие удары орудий. С деревьев посыпался иней. В небе засветились сигнальные ракеты. Через головы бойцов со свистом полетели снаряды. Это наши артиллеристы открыли огонь по фашистскому штабу, местонахождение которого указал пионер Сережа – «маленький разведчик». Мы увидели, как у самого дома взметнулись разрывы, как вскоре заметались от дома к дому, словно потревоженные в гнезде осы, фрицы.

Первым поднялся в атаку второй батальон. Его командир капитан Голяко повел моряков вперед. Они шли стремительно, на ходу распахивали шинели, из-под которых виднелись полосатые тельняшки. Краснофлотцы надели заветные бескозырки, прибереженные к такому случаю, как бы открыто предъявляя гитлеровцам свои визитные карточки: идут моряки, это ничего хорошего вам не сулит!

– Молодцы! Смотри, комиссар, как они идут, – проговорил довольный Безверхов.

– Да, хорошо, – удовлетворенно ответил Евгений Васильевич.

Комбриг еще раз поднял к глазам бинокль, но тут же нахмурился.

Противник из всех видов оружия открыл огонь по атакующим. Стреляли пушки, крупнокалиберные пулеметы, минометы. А тут еще вскоре над полем боя появились немецкие бомбардировщики. Они развернулись и один за другим стали пикировать на боевые порядки наступающих. Огненно-черное облако поднялось над зимним полем.

Моряки залегли.

– Ну ладно, пусть гитлеровцы вступят в бой со вторым батальоном. Подождем! – сказал Безверхов. – А этим временем выдвинем вперед нашу артиллерию для стрельбы прямой наводкой по целям, которые обнаружат себя.

Так вскоре и произошло. На поле показались наши пушки на конной тяге. Вскоре их огонь подавил на время огневые средства противника. И тут комбриг подал сигнал атаки для первого и третьего батальонов.

– Что там на левом? – крикнул Безверхов телефонисту. – Передать: не медлить! Вперед! Вперед!

Заминка тревожила его. Полковник понимал, что значит потерять темп атаки. Выхватив из рук связиста трубку, он присел у корней дуба.

– Майор Тулупов? Что медлишь? В чем дело? Поднимай людей! – раздалось на противоположном конце провода. – Батальон, говоришь, в движении, а почему задерживается? Где лыжники? Прошли они лощину? Сейчас начарт поддаст огоньку, поможем. Ну, поднимай моряков! Еще один рывок!

Безверхов настойчиво и упорно добивался выполнения своего плана окружения Языкова.

Прошли первые полчаса боя. Еще полчаса. На КП стали поступать донесения. Комиссар Г. И. Романов из второго батальона сообщал: «Батальон ворвался на окраину, ведет бой за каждый дом. Фашисты упорно сопротивляются». При подходе к кладбищу рота лейтенанта Л. С. Борзаковского была прижата к земле сильным огнем из крайнего дома. Подоспевший в это время артиллерийский расчет сержанта Кривицкого выкатил на руках свою пушку и прямой наводкой несколькими выстрелами уничтожил засевших в доме гитлеровцев.

Вскоре из первого батальона тоже прибыл связной и доложил, что подразделение ведет бой за школу, где гитлеровцы хорошо укрепились. Особенно отличились наши пулеметчики. Командир роты был ранен, но, увидев, что расчет вышел из строя, сам лег за пулемет и вел огонь, пока не выбил немцев из школы.

Все тише слышались дробь пулеметов, разрывы гранат. Бой переместился с окраины села вглубь. Еще немного – и враг будет полностью уничтожен. И вдруг – печальное известие: «Убит командир второго батальона, комиссар ранен». Это была тяжелая потеря. Комбриг приказал немедленно перенести КП в район кладбища, ближе ко второму батальону, оставшемуся без командира. Отсюда и лучше просматривалось село, западные подходы к нему.

Держались еще несколько укрепленных точек: каменная церковь и ряд домов у обрывистого склона холма. Москвич главстаршина Г. И. Стулов с моряками Худяковым и Борисовым, скрываясь за постройками, переползая сугробы, подкрались к вражеской пушке, стоявшей между домами. Перебив гранатами немецких артиллеристов, они захватили орудие, выкатили его на улицу и прямой наводкой открыли огонь по колокольне церкви.

Веером разлетались осколки кирпича. Колокольня окуталась дымом и красноватой пылью. После нескольких метких выстрелов пулеметы верхнего этажа замолчали.

Моряки уже были готовы открыть огонь и по нижнему этажу, откуда гитлеровцы еще огрызались пулеметными очередями, но разведчик Пяткевич доложил, что там свои, колхозники. Боец сообщил, что под церковью – овощехранилище и там скрываются жители села, выгнанные немцами из домов.

– Делать нечего, придется добивать фрицев врукопашную, – заключил лейтенант.

Окунев, Захаров и Прохоров подобрались к окнам церкви и забросали пулеметчиков противника гранатами.

Наступавшие с разных сторон подразделения бригады соединились вечером в центре Языкова. Но тут начался артиллерийский обстрел села. Оказывается, огонь вела батарея крупного калибра из Ольгова. Стреляла она довольно метко: видимо, вражеский наблюдатель хорошо просматривал наше расположение. После каждого залпа мы терпели урон в людях.

Безверхов приказал командиру артиллерийского дивизиона капитану М. С. Мамаеву подавить огонь батареи. В результате тщательного наблюдения капитан установил, что наблюдательный пункт противника находится на колокольне села Ольгова. Рассчитав данные для первого залпа батареи, капитан сам встал к орудию. Стрельба оказалась эффективной: НП противника был уничтожен. Через несколько минут огонь немецкой батареи прекратился и не возобновлялся в течение всего дня.

Удар по Языкову был сокрушительный. Однако некоторой части вражеского гарнизона удалось вырваться из кольца. Задуманный комбригом план окружения гитлеровцев, таким образом, не был полностью осуществлен. Причиной тому послужила неудача на левом фланге батальона майора Тулупова. Здесь произошло драматическое событие.

Рота лыжников лейтенанта В. Д. Сморгунова должна была обойти село с тыла, перерезать дорогу на Борнсово и ударить по Языкову с запада. Лыжники проделали 20-километровый путь, бесшумно подошли к селу на рассвете. Им осталось преодолеть широкую открытую лощину, которая хорошо просматривалась противником.

Чтобы не обнаружить себя, рота залегла на опушке березовой рощи, вплотную подходившей к крайним домам колхозников. Сморгунов предполагал с началом атаки коротким броском пересечь лощину и замкнуть кольцо окружения. Моряки залегли и стали ждать сигнала атаки. Через полчаса небо осветила ракета. Вдали в просветах между белыми стволами берез уже были видны темные очертания построек.

Лыжники поднялись и, утопая в глубоком снегу, двинулись вперед. Неожиданно рощу потрясли оглушительные взрывы. Дым застлал все вокруг. Бойцы попали на минное поле. Раненый лейтенант Сморгунов нашел в себе силы подняться и с криком «За мной!» рванулся вперед к селу. Он понимал, что выход из создавшегося положения может быть только такой. Уцелевшие краснофлотцы устремились за своим командиром.

Не успел офицер с группой воинов добежать до опушки, как их накрыли новые взрывы. Это били уже немецкие минометы. Сморгунов и бежавшие с ним рядом бойцы упали замертво. Но все же остатки лыжного отряда удалось спасти. Вскоре подошли наши танкетки. Они с гулом и стрельбой приближались к селу по еле заметной дороге. Старшина роты Пузанов, возглавив лыжников, увлек их за танкетками и вывел товарищей с минного поля, а также из-под обстрела.

Но и здесь вышла заминка. Танкетки из-за глубокого снега двигались колонной. Немецкая противотанковая батарея пристрелялась к ним и в несколько минут подбила две машины. Две другие танкетки при поддержке лыжников ворвались на позицию батареи, разогнали и частично истребили ее прислугу. Но перерезать дорогу, выходящую из Языкова, не удалось. Тем не менее большинство солдат и офицеров вражеского гарнизона не вырвалось отсюда. 400 гитлеровцев нашли здесь свой конец.

Когда мы вступили в село, то увидели такую картину. Посредине улицы стояли подбитые танки, огромные грузовики-вездеходы, штабные автобусы, мощные тягачи, раздавленная пушка. Везде валялись трупы фашистов. Особенно много их было около развороченного нашим снарядом штабного дома. Кругом дотлевали остатки горевших построек. Около церкви возвышались штабеля ящиков со снарядами и патронами, оставленные противником. Тут же печально чернели наши обгоревшие танкетки, а на снегу лежали раненые и убитые моряки.

Интересные находки обнаружили мы после освобождения Языкова. В кабине брошенного неприятелем бронетранспортера находился аккуратный фанерный ларец, в котором хранилась подкова, совершенно новая, тщательно отшлифованная, смазанная маслом и завернутая в водонепроницаемую бумагу. Долго думали мы, каких же лошадей гитлеровцы собирались подковать, ведь их поделка не подходила даже для самого большого артиллерийского жеребца. Пленный пехотинец сообщил, что немецкие шоферы, танкисты и артиллеристы такие подковы прикрепляют к машинам или возят с собой для счастья, как талисманы, якобы оберегающие от смерти. Эти талисманы спасали их владельцев во Франции, в Бельгии, но под Москвой изменили: около транспортера, завязшего в реке, были найдены десятки немецких трупов. «Счастливчиком» оказался лишь тот, кто, бросив машины и подковы, удрал на своих двоих.

В штабном фургоне гитлеровцев оказалось несколько комплектов нового офицерского обмундирования со знаками различия, орденами и медалями. Пленный лейтенант рассказал, что офицеры его полка готовили это обмундирование к параду на Красной площади в Москве.

Они были совершенно уверены, что войдут в столицу в ближайшие дни, рассматривали подступы к ней в бинокли и стереотрубы. Но, как гласит старая русская пословица, око видит, да зуб неймет.

В ходе боя было полностью очищено от фашистов село Языково – первый опорный пункт в системе пяти деревень. Боевое крещение принято. «Теперь уже по праву „православных“, – шутили моряки, – будем бить проклятых антихристов».

«Как это было?»

Сразу после боя, конечно, не до расспросов, кто и как действовал. Надо, чтобы и волнения улеглись, и мысли обрели свой обычный ход. Но вот отдохнули малость воины, и вопросы, похожие на тот, что вынесен в заголовок, в самом ходу: «Как это было?», «Как провели бой?». Тут уж воспроизведи все в подробностях, представь в натуре, с чем столкнулся, почему оплошал или как вышел из трудного положения, каким образом взял верх над врагом.

После боя за Языково мне довелось услышать немало таких историй. Историй разных: и грустных и отрадных, но всегда волнующих. Ведь все они – свидетельства очевидцев.

Первую подобную историю можно было бы назвать словами ее рассказчика: «Учились ценой крови». И рассказ этот я передам от первого лица, от лица автоматчика, старшины 2-й статьи Расторгуева Михаила Александровича. Передам в том виде, в каком он оказался у меня записанным в блокноте.

«Еще до наступления на село Языково наш взвод столкнулся лицом к лицу с врагом. Произошло это так.

Взводу была поставлена задача прикрывать батарею 76-миллиметровых орудий, которая была выдвинута к самой опушке леса. Заняли позицию, окопались в снегу. Языково, где хозяйничали фашисты, хорошо просматривалось. Людей не было видно. Враг методически обстреливал из минометов различные участки леса. Иногда вел бесприцельный огонь из пулеметов по опушкам.

Командир батареи, видимо, решил сделать несколько пристрелочных выстрелов, подавить беспокоившую нас минометную батарею. Через наши головы понеслись снаряды. Разрывы вставали у околицы села и на его улицах. И тут впервые издали мы увидели гитлеровцев. Они перебегали от дома к дому, меняли укрытия.

Несколько человек из нашего взвода имели снайперские винтовки. Имел это грозное оружие и я. И вот впервые мы открыли огонь по нашим врагам. В оптический придел я увидел немца. Он вышел из-за дома с котелком, без шинели и быстрым шагом пересекал проулок. Был солдат полный, котелок держал бережно. Немного нервничая, положив винтовку на сучок, я поймал фашиста в перекрестие прицела и выстрелил. Немец как будто споткнулся, упал на бок у стены. Его котелок отлетел в сторону. Позже, когда мы заняли деревню, я видел несколько голов зарезанного колхозного скота. Гитлеровцы варили себе мясо. А вот „моему едоку“, видно, не удалось попробовать говядинки. Так я впервые убил или ранил, не знаю точно, врага. Но немцы, видимо, имели хороший наблюдательный пункт на колокольне. Вскоре враг обнаружил батарею и ударил по ней из минометов. Наши артиллеристы, несмотря на глубокий снег, быстро сменили позицию и вновь изготовились к бою.

Начали отползать на новое место и мы. Но тут, в лесу, около нас разорвались две мины. Матрос Александр Шариков, москвич, был сразу убит (как потом выяснилось, убит он был не осколком мины, а пулей „кукушки“), помощник командира взвода главный старшина Георгий Карпович, мой земляк-свердловчанин, – тяжело ранен. Первый раз мы стали свидетелями смерти своего товарища – матроса Шарикова. Сняв шапки, в немом молчании отдали ему последнюю дань, тут же поклялись жестоко отомстить врагу за смерть боевого друга.

Раненого Карповича отвезли на попутной подводе в деревню Дьяково, где стояли наши тылы. Сами вновь направились к передовой. Только добрались до поляны, как вдруг около нас засвистели пули. Со всех ног рухнули в снег. Наверное, наши черные шинели резко выделялись на белом поле. И тем не менее было непонятно, кто стреляет в нашем тылу. При малейшем движении выстрелы повторялись. Догадались – это работа немецкого снайпера, „кукушки“. Стреляет издалека, с дерева. Решили рывком преодолеть открытое место, добежать до густого ельника. У самого ельника Коля Клековкин упал: его сразила пуля. Он нашел еще силы вползти в самую чащу. Сильный был, бывший штангист. Тут мы повстречали матросов из лыжной роты, указали им на место предполагаемого размещения „кукушки“. Позже я слышал, что и „кукушка“ откуковала: сбил ее кто-то. Вот так учились мы на ходу, порой ценой собственной крови и жизни.

Перед атакой Языкова капитан Голяко приказал нашему взводу произвести ночную разведку, войти в соприкосновение с боевым охранением врага, захватить „языка“. Подошли близко к деревне. На этот раз наши черные шинели помогали: на фоне темного леса нас было трудно увидеть. Столкнулись мы с гитлеровцами внезапно. Вернее, увидели друг друга одновременно и одновременно открыли огонь. Гитлеровцев было меньше, чем нас. Перебегая от сосны к сосне, мы решили замкнуть в кольцо захватчиков и хоть одного из них взять живым. Но недалеко оказалось еще одно охранение врага, в распоряжении которого были минометы. Нас обстреляли. Командир приказал взводу отойти. Отошли, рассредоточились, долго вели перестрелку. Потерь в этом ночном поиске не имели. Но все мы, что называется, понюхали пороха, стали теперь уже обстрелянными.

И когда у села Языкова морякам нашего батальона дали команду подняться в атаку, встали, не колеблясь и не кланяясь пулям, все, как один человек. Огонь фашисты вели плотный, но бросок наш был стремительным. С ходу ворвались в Языково. Тех фашистов, кто сопротивлялся, заставили замолчать. Зло брало только оттого, что кое-кому из фрицев удалось унести ноги, спастись бегством. Но, может, именно поэтому мы тщательнейшим образом обыскивали избы, сараи, погреба.

Я побежал к сараю, который стоял у края дороги. Обе половинки двери были распахнуты, сарай был набит сеном. Мое внимание привлекло то, что сюда вели следы немецких кованых сапог. На бегу бросил гранату. Она взорвалась у входа. Я крикнул что-то вроде „выходи!“ или „руки вверх!“ по-немецки (пригодилось знание языка, полученное в средней школе). В сене кто-то закопошился, и затем из норы вылез тощий немецкий ефрейтор. То ли от страха, то ли от холода его била дрожь. Я приказал ему следовать по дороге. Гитлеровец произносил какие-то нечленораздельные фразы, возносил руки к небу, спотыкался. Тут я заметил, что от фрица несет спиртным.

Оказывается, как только гитлеровцы завидели наши атакующие цепи, получили приказ принять изрядную дозу шнапса (водки) для „храбрости“. Вот из чего, прозревал я, черпает „стойкость“ хваленое фашистское войско. Из цистерны сивушной».

…Это будет потом. 27 лет спустя. Дочери погибшего капитана Голяко – Галине (в то время ей было несколько месяцев) пришлют документы отца, она передаст их в краеведческий музей и получит оттуда вот это письмо: «Приморский краеведческий музей имени В. К. Арсеньева выражает глубокую благодарность т. Пересторониной Галине Аркадьевне за передачу в дар музею ценных материалов своего отца Голяко А. Н. Ваши материалы представляют большую ценность и будут экспонированы в зале „Приморье в годы Великой Отечественной войны“. Они помогут еще лучше воспитывать нашу молодежь в духе патриотизма, преданности и любви к своей Родине».

Галина Аркадьевна, ныне секретарь-машинистка в конструкторско-технологическом бюро в городе Владивостоке, в числе других документов передала музею письма однополчан отца, свидетелей его фронтовой жизни и геройской смерти, вырезки из газет. Воспроизведем лишь один документ – газетную заметку с действующего фронта о том, как погиб капитан Голяко.

«– У него сердце было золотое, – тепло и скорбно сказал комиссар Бобров и задумался, опустив голову. Видно, на мгновение возник перед ним образ невысокого человека с русыми волосами, с открытым улыбающимся лицом. – Веселый и горячий был этот человек…

…Дело происходило у села Языково. Капитан Аркадий Николаевич Голяко вел свое подразделение в бой – первый бой, в котором участвовали его люди и воины других подразделений. Все существо офицера было охвачено страстным желанием как можно скорее добраться до той горки, на которой раскинулось село. Гитлеровцы превратили его в сильно укрепленный опорный пункт сопротивления. Фашисты стреляли из подвалов, с чердаков, из окон домов. Продвижение батальона приостановилось.

Голяко упал в сугроб, стиснув зубы, слушал, как содрогается и ухает земля под ним. „Только бы не сдрейфили ребята!“

С этой мыслью он встал, сделал рывок вперед. Оглянулся – и гордая радость охватила его. Нет, не сдрейфили те, за кого он отвечал своей командирской честью. Вот поднялись двое, согнувшись и держа винтовки, также побежали вперед. За ними еще несколько… Вот снова зачастил наш пулемет, прикрывая наступление…

Командир 2-го батальона 71-й отдельной морской стрелковой бригады капитан А. Н. Голяко.

Атакующие цепи вплотную подошли к оврагу, на противоположном склоне которого виднелись сараи и заметенные вьюгой плетни. Залегли. Оставался последний бросок – самый решительный и необходимый. Из-за сараев, плетней, домов вели огонь немцы. Морозный воздух, пронизываемый пулями, гудел.

Голяко сдернул зубами варежку, сунул руку за пазуху, доставая из грудного кармана запал к гранате. Замерзшие пальцы нащупали бумагу. Письмо. Капитан писал жене и своей маленькой дочке, чтобы они не беспокоились о нем, он жив и здоров и выполняет свой долг перед отечеством. Письмо осталось неоконченным. „Ничего, после боя допишу. А если погибну…“ Но мысль эта, на мгновение скользким холодком обдавшая сердце, пропала без следа. Так много сейчас большой жаркой жизни было в его молодом теле, столько накопилось в нем ненависти к врагу… Разве мог умереть капитан Голяко?

Он сорвал с головы ушанку, рывком расстегнул новенький, недавно полученный полушубок, поднялся во весь рост, закричал громко, зовуще…

Проваливаясь в снегу, с гранатой в руке, он бежал под уклон, а вслед за ним, обнажив штыки, бежали, прыгали, скатывались в овраг десятки краснофлотцев. И не было на свете сейчас силы, которая могла бы их остановить. Гневное протяжное „ура-а-а!“ несмолкаемо стояло в воздухе. Воины уже ворвались на северную окраину села, уже мимо изб с окнами, заткнутыми соломой, пробегает капитан Голяко. Он размахивает гранатой, зовет людей за собой. Выстрелы немцев стихают. В глубине улицы, за изгородями, за сараями, трусливо мелькают зеленые шинели. Немцы разбегаются, отстреливаясь на ходу.

Тяжело дыша, разгоряченный Голяко остановился, чтобы отдать приказание, и тут с чердака ближайшего домика коротко и воровато протрещал автомат. Несколько снежных дымков взметнулось у ног капитана.

Он пошатнулся, положил ладонь на грудь и молча повалился ничком».

Другие очевидцы боя к этому рассказу добавляют еще один существенный момент.

Весть о гибели любимого командира глубокой болью отозвалась в сердцах людей. Особенно тяжело переживал гибель Аркадия Николаевича Безверхов. Он лично знал Голяко до фронта и считал его лучшим командиром батальона. Недаром в этой операции он дал ему самое трудное задание: обойти село с севера, где были сконцентрированы главные силы немцев. Но, несмотря на тяжелую утрату, бойцы не пали духом. Командование принял на себя комиссар батальона Романов. С возгласом: «Вперед, товарищи! Отомстим за командира!» – он поднял бойцов, но в следующий миг уже был ранен, хотя и не подал вида… А на другом участке наступающих возглавил комсомолец младший лейтенант Митин. Он повел моряков батальона, выбивая фашистов из последних домов и сбрасывая их в закованную льдом и занесенную снегом реку Волгушу. Остатки гитлеровцев бежали из села. Враг дорого заплатил за смерть капитана Голяко.

…Я упомянул о младшем лейтенанте комсомольце Василии Кирилловиче Митине. Он заслуживает того, чтобы рассказать о нем больше. После боев за Языкове, а затем и за другие населенные пункты о его мужестве говорили многие.

Митин до фронта служил командиром прожекторного взвода на одной из батарей береговой обороны Тихоокеанского флота. Однако служба в прожекторном взводе не удовлетворяла смелого и решительного офицера. Он все время просил командование перевести его на должность командира огневого взвода, поскольку очень любил артиллерийскую технику. Но его не перевели.

Когда же началась война, Василий Кириллович подал рапорт о переводе в морскую пехоту. Он заявил командиру: «Пустите меня на фронт. Надоело небо „мазать“. Хочу фашистов бить». Митина отпустили. В бригаде он был назначен командиром огневого взвода в противотанковый дивизион, но матчасти не оказалось. В бою за Языково Митин со своим взводом сражался как пехотинец. Но вот лейтенант с группой бойцов захватил у врага миномет. Повернув его в сторону противника, моряки открыли огонь по отходящим гитлеровцам и продолжали стрелять до тех пор, пока не кончился боезапас. На второй день боя смельчаки первыми ворвались в Борнсово, захватили много мин у врага и продолжали бить фашистов их же собственным оружием. Митин в течение двух недель успешно воевал трофейным оружием, пока не получил артиллерийскую противотанковую батарею отечественного производства.