Текст книги "Десант. Повесть о школьном друге"

Автор книги: Семен Шмерлинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)

Мы расстались с Леопольдом Некрасовым на рассвете 17 июня 1941 года.

Накануне нам были торжественно вручены аттестаты об окончании десятилетки. После выпускного бала, поздно вечером, вчерашние ученики высыпали из дверей 7-й школы. Шумной гурьбой прошли по знакомому с детства Казанскому переулку, пересекли Замоскворечье, прошагали по Каменным мостам и поднялись на Красную площадь. Молча постояли у Мавзолея Ленина, покружили по центру, попрощались и разошлись.

А через пять дней началась война. Мало кому из нас довелось встречаться с Некрасовым в эти трудные годы. Только по письмам да редким рассказам однокашников узнавали о его военной судьбе, как и о судьбах многих школьных товарищей.

Вскоре после победы в газете «Красная Звезда» прочли один из Указов Президиума Верховного Совета СССР о присвоении фронтовикам звания Героя Советского Союза. В списке награжденных Золотой Звездой и орденом Ленина значился и гвардии капитан Некрасов Леопольд Борисович. Посмертно.

В послевоенные годы выпускники 7-й школы часто вспоминали о нем, думали о его короткой и яркой жизни, главная часть которой протекала в боях, походах и госпиталях. О ней, к сожалению, нам было мало известно. Встречаясь, бывшие ученики параллельных классов, «ашники» и «бешники», обменивались скупыми сведениями о Леопольде – Ляпе, Ляпке, как ласково мы его называли, собирали присланные им с фронта «треугольники» и «секретки», письма и рассказы его однополчан. Нам очень хотелось, чтобы о нем узнали нынешние ученики как нашей, так и других школ страны. Ведь в его биографии, боевых делах, мыслях и поступках отразились многие характерные черты советских юношей и девушек военного поколения.

В сборе материалов нам помогали родные, знакомые, ветераны – боевые спутники Леопольда Борисовича Некрасова, а также сотрудники военного архива, Центрального музея Вооруженных Сил СССР, последние даже составили краткую летопись его фронтовой жизни, краеведческих музеев Калининграда и Балтийска.

Год за годом накапливались необходимые факты, документы, и вот я, в прошлом одноклассник Леопольда, попытался осуществить наше общее намерение – написать о нем книгу. Повесть о школьном друге.

Расскажу, что мы узнали, прочли и вспомнили о Герое Советского Союза гвардии капитане Леопольде Борисовиче Некрасове.

Глава первая. Замоскворечье

1

– На Стрелку, на Стрелку! – торопит Кирилл Мишарин. – Быстрее, Ляпа!

Подхватив пузатый клеенчатый портфель, Некрасов легко прыгает по выщербленным ступеням школьной лестницы. Хлопает дверь – и он выбегает в сад, одетый свежей июньской листвой. Задержавшись на минуту, оглядывает массивное здание с широченными окнами, бурый брандмауэр соседнего особняка, плотный тесовый забор, на котором начертана любимая фраза учителя ботаники Николая Николаевича Лебедева: «Одно дерево сохраняет жизнь десятку людей». Перед забором замерли дуплистые тополя, а в центре сада поднялась юная поросль топольков, посаженных ранней весной. Те, что поближе к клумбе, – это его, Леопольда, деревца.

Сам посадил и пестовал. Какие молодцы, прижились, окрепли, тянутся к солнцу…

Некрасову радостно и немного грустно. Сдан последний экзамен за десятилетку. И скоро прости-прощай 7-я образцовая, в которой учился с шестого класса. Не будет в жизни учителей – Марии Яковлевны, Серафимы Дмитриевны, Татьяны Родионовны, Николая Николаевича… Не будет неистребимых школьных запахов – мела, чернил, краски и смолистых стружек из столярной мастерской, привычного вида из классного окна: площадки, утоптанной футболистами, красно-золотых луковок колокольни Ивана-воина на Якиманке, спиральной парашютной вышки на берегу Москвы-реки. Расстанется с ребятами, разлетятся кто куда… Не для них станут расти и зеленеть эти молодые тополя.

– На Стрелку, на Стрелку!

Товарищи ждут его у ворот. Все в парадных по случаю экзаменов белых рубашках с отложными воротниками. Лица, крепкие шеи тронуты первым загаром. Спортсмены-гребцы. Команда академической лодки-восьмерки спортивного общества «Наука».

– Поторапливайтесь, опоздаем к старту!

Ребята выходят на Большую Полянку и, не дожидаясь трамвая, спешат к реке, на ходу обмениваясь репликами:

– Ляпа, тебе что досталось на химии?

– Таблица Менделеева. И, знаете, отвечал при Серафиме…

– Здорово. Пригодится для мемуаров: на экзаменах присутствовала классный руководитель, она же дочь великого химика – Серафима Дмитриевна Менделеева…

– Темп, темп!

Да, отошли одни экзамены, наступают новые. Последний день учебы, а в спорте, может быть, самый первый и решительный: состязания юношеских команд на первенство столицы. Видать, вся жизнь – экзамены.

Болотная набережная встречает их запахами влаги, горьковатого дымка и густым ароматом шоколада с кондитерской фабрики «Красный Октябрь».

Вот и Стрелка. Леопольд любил смотреть на нее с высоты Крымского моста, вздымающегося на гигантских серебристых цепях. Взглянешь в сторону Кремля – и перед тобой, за широким плесом, на развилке Москвы-реки и Канавы поднимается одетый гранитом острый мыс, а на нем изящный кирпичный коттедж с башенкой и шпилем. Гребная станция. Издали она похожа на корабль, плывущий в океанские дали.

Молодые гребцы входят в коттедж, облачаются в спортивную форму и, мягко ступая резиновыми тапочками, идут в эллинг. В его прохладном полумраке влажно поблескивают на стеллажах академические суда – клинкеры и скифы – и, словно охраняя их, в солдатских шеренгах стоят стройные высокие весла. Два таких весла, перекрещенные, как мечи, прислонены к задней стене эллинга. Это – реликвия. Весла принадлежали знаменитому гребцу Митрофану Сергеевичу Свешникову, который в начале века одержал блистательную победу на Темзе. Свешников еще не оставил спорта. Леопольд не раз видел, как этот плотный, мускулистый пожилой человек тренировался на одиночке. Завидная судьба! А как-то сложится она у него, Леопольда Некрасова, у всей юношеской восьмерки?

– Взяли, – командует тренер, широкогрудый, крутоплечий Леша Смирнов, один из самых славных мастеров академической гребли, – и молодые спортсмены с замирающими сердцами, осторожно поднимают нежный, тонкостенный скиф и бережно несут к причалу.

– На воду.

Гребцы занимают места, поудобнее устраиваются на движущихся банках, вдевают ноги в башмачки. О, чуткая и норовистая лодка, которую недаром сравнивают с самолетом! Нелегко освоить ее. Месяцы тренировок на тяжелом медлительном плоту, тренажере зимнего бассейна, учебном судне и клинкере, прежде чем получить право работать на скифе. И вот сегодня – состязания…

– Весла на воду… Вперед!

Размеренно движутся руки, сгибаются и разгибаются ноги, катятся банки по полозьям, все глубже дышит грудь. Лодка плавно набирает ход.

Освоившись, Леопольд входит в общий ритм. Он – седьмой номер, баковый. Перед ним сидит самый главный в восьмерке – загребной Володя Браило. Сложен, как молодой бог. Будто создан для академической гребли. Его весло вонзается в воду, как нож в масло. Товарищи по команде ему завидуют. И Леопольд тоже. Пожалуй, он не так силен и ловок, как Володя, случается, испытывает неудачи и, как другие, получает улыбчивые замечания от Леши.

– Рыжий-огненный, не тяни весло, – это Кириллу Мишарину.

– Толстяк, проводочку, проводку, – это Володе Гогитидзе.

– Гоша, резче. Руби капусту! – это Игорю Демьянову.

Достается и Леопольду:

– Ляпа, не зевай.

Наблюдательный, переимчивый, Некрасов быстро подстраивается, гребет в такт со всеми. Лодка ныряет под Крымский мост, одевается тенью, и сразу же ослепительно-ярко открывается Центральный парк культуры – гранитные трибуны, наполненные зрителями. Среди них, конечно, ребята и девчата из 7-й школы. Жаль, не разглядишь.

– Удар, подъезд, удар!

Пятеро из этой восьмерки не вернутся с войны, и только один – Игорь Демьянов – всю жизнь посвятит академической гребле, станет семикратным чемпионом страны, заслуженным мастером спорта, заслуженным тренером СССР.

Остались позади белокаменная беседка-ротонда, Зеленый театр. Вот и Нескучный сад с пышными куполами деревьев. Плакучие ивы склоняются над водой…

– Табань!

Скиф общества «Науки» выходит на старт. Выравниваются пять лодок. Некрасов, как и все гребцы, – на. «подъезде». Ноги согнуты в коленях, плечи до предела поданы вперед, лопасти весел зависли над зеленоватой гладью. Нервы – в нитку… Ну?

Глухой выстрел из пистолета, вскрик рулевого: «Вперед!» – и пошли. Восемь парней, точно связанных одной нитью, подкатываются и откатываются на банках, восемь лопаток впиваются в упругую воду, оставляя за собой белесые водовороты. Где-то в середине двухкилометровой дистанции одолевает усталость, сбивается дыхание, ноют поясница, плечи, слабеют запястья.

– Хорошо идем, – подбадривает Леша, – на полкорпуса впереди. Закрепим!

Летит скиф. Голубеет небо. Пластается серая лента набережной, пестрит многоцветие людских фигурок на берегу.

– Выигрываем почти корпус.

И вдруг – треск уключины. Толчок. Восьмерка стопорится, будто напоролась на невидимое препятствие. У Некрасова из рук вырвалось весло, колом ушло в воду. Это же – лещ. Он, Некрасов, «поймал леща». Позор! Ускользает, ускользает вперед коричневый борт соседней лодки. Все пропало! Нет, нет, не сдаваться. Изогнувшись, одним ловким рывком он выкручивает весло и в лад с товарищами бьет по воде. Удар, подъезд, удар.

– Ладно, – азартно шепчет рулевой. Его лицо с орлиным носом хищно вытягивается. – Внимание… Внимание… Спурт!

Как же так? Спурт совершают у самого финиша. Гребки без роздыха, из последних сил короткими могучими толчками гонят лодку. А тут еще сотни метров до финиша. Дотянем ли?

– Спурт!

Яростные удары. Бурная, самозабвенная работа. Исчезает из глаз все – берег, деревья, вода, девушки на трибунах. Небо с овчинку. Сердце останавливается. Нет мыслей, сознания нет. Только бы исчерпаться до донышка. Удар, удар, удар… Финиша гребцы не замечают…

– Все. Суши весла.

Ребята откидываются на спины, ложатся, жадно глотают воздух.

– Выиграли!

Все отдыхают. Некрасов тяжко вздыхает: виноват, ох как виноват, поймал леща. Леша Смирнов утешает:

– Ничего. Бывает. Главное – выправился. Можешь.

…Летом сорок четвертого года, в дни тягчайшего наступления в Белоруссии, Леопольд прислал с фронта письмо, в котором упомянул спортивное словечко «спурт». Должно быть, он вспомнил ту бурную гонку на Москве-реке в июне сорок первого года.

2

Минул прощальный школьный бал. Отпраздновав выпуск, группа одноклассников Некрасова отправилась в многодневный поход по дорогам Подмосковья. Навьючили на плечи объемистые рюкзаки, туристские палатки и отбыли по Белорусской железной дороге за сотню километров от столицы. Шагают и наслаждаются солнечными полями, лесами и перелесками. Звали в поход и Леопольда, но он остался в городе ради неотложных дел. Надо было усиленно готовиться к поступлению в вуз – на этот счет у него был выработан четкий план.

Этот план он принял вместе с приятелем детских лет Гришей Бакшеевым и с нетерпением ждал его приезда, назначенного на воскресенье. Гриша жил под Волоколамском, в старинном поселке Теряева слобода. Ровесник Леопольда, он тоже только закончил среднюю школу и нацелился в институт. С год тому назад приятели твердо решили поступать в «Корабелку» – Ленинградский кораблестроительный институт. Оба давно грезили морем. Читали о нем все, что могли достать. Не только полюбившиеся им повести и рассказы Джека Лондона, Станюковича и Новикова-Прибоя, но и, в меру понимания, сложные труды известного кораблестроителя академика Крылова. Они видели себя корабелами, творцами быстроходных пароходов, теплоходов, а то и больших крейсеров и миноносцев, а заодно и мореходами, плывущими по морям и океанам на построенных ими же судах. Сразу по окончании десятилетки оба послали в Ленинград документы. Оставалось запастись необходимыми учебниками, экипироваться и после вызова, на который ребята крепко рассчитывали, двинуться в путь.

Рано утром 22 июня приехал Гриша Бакшеев. Баскетбольного роста, круглолицый, улыбчивый, он, как и Леопольд, был полон радужных надежд. Мечта становилась явью. Встретившись, друзья повспоминали выпускные экзамены, разные школьные истории, потолковали о желанной «Корабелке» и, посчитав свои скромные капиталы, направились на Зацепский рынок, чтобы купить кое-что из одежды, а также чемоданы подешевле.

Когда переполненный трамвай «Б» привез их на Зацепу, ребята увидели большую недвижную толпу. В настороженной тишине отчетливо звучал голос Молотова. Он читал заявление Советского правительства о вероломном нападении фашистской Германии на Советский Союз.

Война!

И Леопольд, и Григорий словно оцепенели. Вот он – рубеж, перелом судьбы. Только что жизнь разворачивалась радостно, сулила исполнение желаний, счастье… А теперь принимает иной оборот. Мечта не скоро исполнится, а может быть, и никогда.

– Да, – тихо сказал Бакшеев, – зачем нам чемоданы? Наденем солдатские вещмешки… И «Корабелки» не видать, как своих ушей.

– Одна дорога – в военкомат, – закончил Некрасов.

…Они расстались на Добрынинской площади, крепко пожали друг другу руки, – скоро ли еще свидятся? – и Леопольд повернул на Ордынку. Ему всегда хорошо думалось на тихих улицах, в уютных переулках Замоскворечья. За школьные годы он исколесил их все, но особенно любил два переулка – Старомонетный и Первый Спасоналивковский. И на этот раз он медленно прошел по ним…

Старомонетный, застроенный почтенными купеческими особняками, берет начало от Москворецкого канала, в просторечье – Канавы, и, плавно поворачивая, впадает в Большую Полянку. Название ему дал Монетный двор, существовавший здесь в XVII веке. Именно в Старомонетном произошла одна история, о которой отец с матерью подробно рассказывали Леопольду. Ему даже казалось, что он и сам при ней присутствовал, видел все своими глазами и потому так отчетливо запомнил.

Стоит в глубине этого переулка просторный кирпичный дом под номером 33. В начале 20-х годов в нем располагалось студенческое общежитие Горной академии. Множество комнат, полутемный коридор, завершающийся общей кухней – пустой, холодной до получения студентами стипендии и, напротив, людной и жаркой, когда у веселых жильцов, объединенных в коммуну, заводились деньжата.

Долго ли, коротко ли в обширном здании квартировали многие в ту пору безвестные молодые люди, которые впоследствии стали весьма знаменитыми инженерами-металлургами, прославленными разведчиками земных недр, конструкторами, учеными, руководителями гигантских предприятий и строек. И жила в комнате-боковушке чета молодоженов – Борис и Лидия Некрасовы, пара общительная, гостеприимная и песенная. Лидия обладала хорошим голосом, немного училась музыке и могла играть на фортепьяно, которого в общежитии, к сожалению, не было. Зато имелась гитара, купленная коммунарами в складчину.

Почти все студенты, несмотря на молодость, успели повоевать на гражданской, в их биографиях было много общего, а потому при встречах вспыхивали воспоминания, велись долгие задушевные разговоры.

На застеленной газетами столешнице поднимается горка пайковой вяленой воблы, дымящийся котелок с картошкой в мундире, кружки, наполненные морковным чаем. Во главе застолья – круглолицая, черноволосая красавица тревожит струны гитары и поет:

Развевалися знамена,

Из тайги на вражий стан

Шли лихие эскадроны

Приамурских партизан.

А вторит ей высоким сочным голосом русоволосый, голубоглазый студент-первокурсник, который недавно приехал в Москву с Дальнего Востока, где сражался в рядах красных партизан.

Так было не раз. Но в один из студенческих вечеров молодая хозяйка не могла, как прежде, управлять застольем. Она ждала первенца и, приустав, полулежала на постели, а лишь время от времени поднималась и потихоньку напевала свою любимую:

Эх да василечки,

Веселые цветочки…

В тот вечер русоволосый студент ей не подпевал. Он молчал даже тогда, когда товарищи говорили о боях гражданской войны. Он встал и прошел к вешалке, где висела его длиннополая шинель, и вскоре вернулся с толстой тетрадкой в руке. Смущенно улыбнувшись, сказал:

– Вот что, други, я, грешным делом, понемножку перевожу бумагу. Пишу, одним словом. И хочется кое-что вам почитать. Потерпите?

– Давай, Саша, послушаем, – ответил Борис. – Давно ждем, когда ты раскроешь свои тайные труды.

И хриплым от волнения голосом голубоглазый гость начал читать… Леопольд знает имя этого студента, ставшего замечательным советским писателем: Александр Александрович Фадеев. Вскоре после чтения на Старомонетном вышли в свет его первые повести и рассказы. Что же читал тогда друзьям Александр Фадеев? Мама хорошо помнит, что слушателей захватили правдивые, яркие сцены революции и гражданской войны, она убеждена, что читались страницы из романа «Разгром». Трудно сказать утвердительно. Судя по времени, скорее, это были главы из ранних произведений писателя. Но Леопольду, так же, как маме, хочется думать, что молодой Фадеев знакомил студентов с Метелицей, Морозной и другими героями «Разгрома». Леопольд горячо полюбил этот роман, перечитывал его, пересказывал школьным товарищам, а когда в театре Ленсовета на Ордынке поставили инсценировку романа, то первым из класса посмотрел ее. Особенно понравился Некрасову Метелица, бесстрашный и ловкий партизанский разведчик. И еще Леопольд цепко, навсегда ухватил слова партизанского командира, которыми заканчивалась книга, и нередко повторял их, ободряя товарищей и самого себя при неудачах: «Надо было жить и выполнять свои обязанности».

…Некрасов постоял у дома № 33 по Старомонетному, где впервые встретились его отец и мать. Мама приехала сюда в мае 1922 года из Донбасса по командировке Союза горнорабочих. В общежитии познакомилась с Борисом Некрасовым. В сентябре они стали мужем и женой… А родился Леопольд не здесь, а на Арбате, в доме номер 35, о котором тоже слышал от родителей. Там была крохотная холодная комната, из мебели – одна железная кровать, заимствованная из общежития, а постелью ему служила корзина для белья. Родители тогда мечтали о собственных примусе, столе и стульях. А гостей – студентов и однополчан – было, как и на Старомонетном, много. Отец донашивал фронтовые шинель, гимнастерку и сапоги… Таким, в военной форме, Леопольд его никогда не видел.

3

Отец. С ним связаны чудесные годы на Спасоналивковском… Леопольд пересек Большую Полянку и свернул в короткий переулок, открывающийся высокими, в прошлом доходными домами. В конце переулка слева увидел шестиэтажную махину, одно из первых железобетонных зданий Москвы. Хоть и родился он на Арбате, а теперь жил вот у Красных ворот, дом № 19 по Первому Спасоналивковскому ему всего дороже. С молодыми липами и тополями, пышными газонами и клумбами, окольцованный асфальтовой дорожкой, по которой он, Ляпа, поочередно с Кириллом Мишариным, Борей Горским, Володей Ботоевым гонял на велосипеде…

Здесь, у входа во двор, встречал отца, возвращающегося из дальних поездок. Среднего роста, худенький, с мальчишеским лицом, отец шагал широкой, мягкой походкой геолога. Ребята говорили, что издали его можно принять за парнишку-подростка. И даже сыновьям, Леопольду и младшему – Леве, представлялось удивительным, невероятным, как он успел повоевать в отрядах красных партизан, с отличием окончить Горную академию, в совершенстве изучить английский язык, стать выдающимся ученым, совершить множество путешествий и открытий и при этом увлекаться охотой, рыбалкой и ремеслами.

Друзья у отца были необыкновенно интересными. В конце двадцатых и начале тридцатых годов он часто встречался с известным путешественником и писателем, автором читаного-перечитаного «Дерсу Узала» Владимиром Клавдиевичем Арсеньевым. Отец много лет дружил с академиками Иваном Михайловичем Губкиным, Владимиром Афанасьевичем Обручевым, Александром Евгеньевичем Ферсманом. Все они много раз бывали на Спасоналивковском. Как хотелось Леопольду рассказать об этом одноклассникам. Но в семье ценили сдержанность и скромность – хвалиться чем-либо или кем-либо у Некрасовых считалось просто неприличным. Однако о дальних и многочисленных путешествиях отца приятели со двора, из класса все-таки прознавали. Часто спрашивали: «Где сейчас Борис Петрович?» И Леопольд всякий раз называл разные места:

– В Сибири… На Дальнем Востоке… В Казахстане… На Урале…

– Прямо географию можно изучать по его поездкам, – говорил самый близкий друг Леопольда Кирилл Мишарин.

Бывал отец и в далеких странах – Англии, Франции, Америке, Италии. Школьных ребят, да и самих сыновей Бориса Петровича, изумляло множество его занятий. В начале 20-х годов он искал в Подмосковье какую-то очень нужную для промышленности глину, а позже – в Казахстане, на Алтае – редкие металлы, в Сибири – золото, в Хибинах – апатиты… Леопольд легко представлял отца, подвижного, быстрого на сборы, в роли отважного партизанского разведчика, который тайными тропами пробирается в тыл к белякам, а также в качестве неутомимого путешественника-геолога: ведь тот же разведчик! Куда труднее было представить его в кабинетах наркомата и еще труднее – на улицах Парижа или Лондона, а то на Всемирном геологическом конгрессе в 1935 году, где он на чистейшем английском языке делал доклад о проблемах поиска полезных ископаемых в нашей стране.

Вернувшись домой, Борис Петрович преображался. Откинув служебные заботы, посвящал досуг детям. В семье царило множество увлечений – музыка, спорт, охота, рыбалка. Отец, как и мать, играл на пианино, гитаре и пел. По совету родителей Леопольд занимался в домашнем оркестре у мамы одноклассника и друга Мишарина, и под ее руководством Кирилл, его сестра и старший брат по прозвищу Пат, Володя Ботоев и Ляпа играли на народных инструментах, изучали ноты.

Лет с пяти в жизнь Леопольда вошли рыбалка и лыжи. С отцом он выезжал под Волоколамск к Бакшеевым. На берегах Ламы и Истры с гордостью выполнял поручение папы – заготовлял корм для рыбной ловли, живцов для жерлиц и донок, собирал лягушек и червей. Изъеденный комарами, часами простаивал с удочкой: ловись, рыбка, большая и маленькая… А лыжи! Чаще всего с отцом, Гришей Бакшеевым и братом Левой совершали походы в окрестностях Теряевой слободы. А коли времени на поездку не хватало, отец с сыновьями шли в Центральный парк культуры и по набережной Москвы-реки они наперегонки бежали на лыжах до Ленинских гор.

В квартире Некрасовых рядом с пианино стоял небольшой столярный верстак. «Ребята, за дело», – призывал отец, и вместе с ним Ляпа и Лева пилили, строгали, клеили. Ладили ящички, полки, табуретки. Некрасов-старший радовался занятиям сыновей, их поделкам, учил владеть пилой, молотком, рубанком, уважать инструмент, бережливо складывать на место после работы. Полки изготовил сам. Требовал аккуратности, точности, сердился, если бросали начатое дело: «Взялся за гуж, не говори, что не дюж». Затевал разные состязания – кто быстрее и чище выпилит, отстругает, отполирует. Леопольд вспомнил одно из них, в котором участвовал и Гриша Бакшеев… Отец выдал сыновьям и Грише по одинаковому деревянному бруску, остро отточенному топору и… осколку стекла. Улыбнулся и сказал: «А ну-ка, сим немудреным инструментом соорудите по отменному топорищу. Ну, кто скорее и лучше?» И ребята, мигом ухватив топоры, принялись усердно тесать и скоблить, ревниво следя друг за другом и поглядывая на часы.

Отец – он все мог, все умел. Самым лучшим в жизни Леопольд, конечно, обязан ему, доброму, талантливому, зоркому человеку. Вот уже год, как нет его в живых, а Леопольд помнит каждое слово, каждый жест отца. Часто листает семейный альбом, рассматривает снимки и всегда останавливается на старой, пожелтевшей фотографии. Два курносеньких мальчишки в матросках изумленно глядят в объектив фотоаппарата. Это – он, Ляпа, и брат Левушка. Мама – густоволосая, пышная, с веселой искоркой в больших глазах. И папа – такой молодой, совсем паренек, но как серьезен и вдумчив его пристальный взгляд…

Был бы жив отец – они, конечно, сейчас пошли бы вместе, плечом к плечу…

Некрасов еще раз оглядел знакомые двор и дом, свою школу, видневшуюся в глубине за забором, и медленно зашагал на Якиманку. Решение у него было твердое, в военкомат.

Главая вторая. Схватка

1

В мокрой, заляпанной грязью шинели, хлюпающих ботинках с обмотками и винтовкой за плечами Некрасов подошел к Теряевой слободе. Он оглядел знакомый с детства поселок и не узнал его. Основанного еще при Петре Первом старинного селения, с ладными избами, красильной фабрикой, школой и больницей, не существовало. Фашистские бомбардировщики разрушили мирный поселок, сожгли две с лишним сотни домов. Сохранилось их едва ли с десяток.

Где же изба дяди Миши, крепкая, пятистенная? Ее не было. И даже развалины с холодными угольями Леопольд нашел с трудом. Он кинулся на мельницу, чудом сохранившуюся, и стал расспрашивать встречных про мельника, жив ли? Сказали, что жив и поселился в чужой баньке.

В этом тесном, покосившемся строении Некрасов и нашел Михаила Ивановича Бакшеева. Навстречу молодому красноармейцу поднялся богатырского роста, широкогрудый шестидесятилетний человек. В полном соответствии со своим именем-отчеством он напоминал медведя, вставшего на дыбы. Вглядевшись внимательнее, старый мельник воскликнул:

– Неужто Леопольд? Ну, подходи, подходи, солдат, – и Леопольд потонул в его объятиях. – Живой?

– И здоровый, дядя Миша. А Гриша где?

– Где же может быть твой Гриша! Известно, в армии. Аника-воин. Самочинно отбыл. Добровольцем. В воздушный десант. С неба будет прыгать. Да вот месяц как нету вестей…

Хозяин усадил гостя на лавку.

– Ты-то как? Тоже добровольцем?

– Тоже, дядя Миша.

– Времечко-то у тебя есть?

– Есть, целых полдня. Отпросился к родным, командир разрешил.

– Верно сказал, что к родным, мы – родные и есть.

Михаил Иванович наказал жене приготовить обед и постирать солдатскую одежду:

– Небось, в ней поту три пуда?

– Есть такое дело. Быстренько помоюсь, а бельишко простирну сам.

– Сам?

– А как же, еще у геологов научился.

– Настираешься, достанется тебе… На-ко вот, Гришине исподнее возьми, великовато, но ничего, теплее будет.

Когда Некрасов снял пропотевшее обмундирование, котел уже закипел, осталось устроиться в корыте и с наслаждением мыться ласковой водой, которую из ковша поливал дядя Миша.

Этакая радость привалила, встреча – как подарок. Весь сентябрь провел на учениях и в походах. Нелегка она, пехотная наука. «Бегом, марш! Лежа заряжай! Штыком – коли!» Ему-то, со спортивной закалкой, с охотничьими навыками, после геологических маршрутов, полегче, чем иным. Но все же досталось изрядно.

И вдруг – Теряева слобода, второй дом. Перед боями, которые не за горами, попал к родным людям. Ведь у Некрасовых дядю Мишу называли сватом. Вспомнилось, родители рассказывали, как он помог им пожениться. Смешная и трогательная история. И мамин и папин отцы были ершистые, горделивые. На свадьбу согласия не давали: один считал, что дочь приехала в столицу учиться, а не замуж выскакивать, другой, что сыну, красному герою, надо сначала в инженеры выйти… Но Михаил Иванович знал, молодые любят друг друга, и решил им посодействовать. «Устрою в лучшем виде, нешто я не мельник? А мельник издавна – хитрец, колдун и сват». И устроил. Принял стариков, хорошенько угостил, уговорил. И когда молодые прибыли из столицы в Теряеву слободу, то их упрямые отцы уже подружились: один пел старинный романс, другой аккомпанировал ему на гитаре. Свадьбу сыграли тут же, в слободе…

Бакшеева– старшего Леопольд любил и уважал. И было за что: многое пережил, воевал -и в мировую войну, и в гражданскую. И был дядя Миша – истинный самородок. Не только мельник самой высокой квалификации, но и редчайший специалист по хворостяно-земляным плотинам, глубочайший толкователь поведения малых рек. Основательно изучил нрав тихих, но коварных в весенний паводок Истры, Ламы, Сестры и умел их укрощать. Окончив всего лишь сельскую школу, Бакшеев-старший внимательно и много читал. Свободно понимал украинский и польский тексты, разбирался в европейских языках – немецком и английском, на последнем с ним нередко говаривал Борис Петрович.

Да, у дяди Миши можно было многому научиться: спокойной мудрости, любознательности и трудолюбию. Человек этот зря словами не бросался…

– И как же ты, милый, воевать-то будешь? – спросил Бакшеев Леопольда, когда тот, закутанный в широченное Гришино белье, сидел на припечке в душном парном тепле. Некрасов ответил не сразу. Не тот человек дядя Миша, чтобы с ним говорить необдуманно.

– Пока буду красноармейцем в пехоте, как пришлось.

– Ну да, все просто: ружьецо в руки и марш-марш на супостата. Так? А немцы на танках прут, на машинах лезут, самолетами давят. Вон наш-то заштатный поселок вроде и от больших дорог в стороне, и тот не обошли. Вот вы с Гришкой люди образованные. Шутка сказать, по десять классов окончили, в институт пойти вознамерились… С вас побольше и спросится. Немец с техникой прет, а вы? С ружьецом. Я Грише все это толковал: научись понимать машину, при ней и воевать сподручнее. Может, до него и дошло… И он, и ты вполне командирами можете стать, зря, что ли, учились?

– Я об этом думал, дядя Миша. Согласен. Могу стать и командиром, и техникой смогу овладеть. Только для этого надо в военном училище поучиться. Значит – в тыл уходить. А разве можно сейчас в тыл? Фашисты к Москве подходят. Учиться – потом, теперь – воевать.

Некрасов, помолчав, продолжил:

– Есть, правда, у меня одна мыслишка. Кое-какой техникой все же владею, может, пригодится…

– Это какой же? А-а, понимаю. О лыжах, небось, думаешь?

– О них.

– Что ж, мысль добрая. К тому же зима нынче ожидается ранняя. Снег уже выпадал, вот-вот землю оденет. А ты – лыжник знатный…

– У нас создают лыжные батальоны, вот я и попрошусь…

– Полагаю, возьмут.

Леопольд уходил из Теряевой слободы мощенной булыжником, памятной с детства дорогой. Он шагал мимо крепостных стен с бойницами старинного Волоколамского монастыря, которые не смогли сокрушить фашистские «юнкерсы», пересекая знакомые леса и поля. Был он в чистом, пахнущем колодезной свежестью белье, прокатанной скалкой гимнастерке, весь обновленный и подтянутый, как положено русскому солдату, идущему на бой.

2

В записной книжке еще школьных времен, где хранились фамилии и адреса одноклассников, Некрасов начертил карандашом маленькую схему. Она изображала военную обстановку под Москвой осенью сорок первого года. Жестокое и страшное полукольцо фашистских войск, сжимавшее город.

Воинская часть, в которой он служил, стояла восточнее Волоколамска. Как и его однополчане, красноармеец Некрасов рыл окопы, вгрызался в неподатливую, схваченную ранними заморозками землю. Понимал: на этом или на другом рубеже, пересекавшем подмосковную равнину, придется вступить в бой. И все больше утверждался в своем решении: непременно стать бойцом-лыжником. Это самое его дело. Нужен только случай, и такой случай в конце октября представился.