Текст книги "Десант. Повесть о школьном друге"

Автор книги: Семен Шмерлинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

В старших классах Леопольд стал посещать публичные лекции в Московском государственном университете. Его привлекало главным образом то, что лекции о Пушкине, Толстом, Шекспире читали настоящие эрудиты, а после лекций слушателей непременно ждал драгоценный подарок: выступали его любимые артисты, и среди них великий Василий Иванович Качалов.

Беседуя с бойцами о спектаклях, лекциях, концертах, Леопольд переживал их заново, встречался с замечательными артистами, слышал их голоса, в его ушах снова звучали прекрасные мелодии, и он испытывал большое наслаждение. Однажды об этом он написал своей подруге:

«Да, помню, помню, все помню! И незабываемую игру мхатовцев, и нечеловеческую музыку Бетховена, и еще много, много помню и не забуду – никогда! Это мой кумир, символ жизни, к этому я стремлюсь. А если я никогда не вернусь к старому и не лишусь жизни – я буду несчастным человеком, ибо я отравлен чистым и прекрасным и жить без него не могу».

Гвардии лейтенант умел говорить со своими фронтовыми товарищами проникновенно и ярко. В душе он был артистом, хотя никогда и не мечтал о профессиональной сцене, и все-таки в школьном драмкружке отлично сыграл несколько ролей в пьесах Островского, Гольдони, Лопе де Вега, братьев Тур и Шейнина. В девятом классе он здорово изобразил смущенного паренька-провинциала из пьесы «Очная ставка», который впервые оказался в столице. Ляпа так растерянно и робко повторял: «А я из Кыштыма», что зал заходился от смеха. В десятом классе Леопольд в широкополой шляпе, с гитарой на перевязи выступал в пьесе «Фуэнте Овехуна» («Овечий источник»), где живо и весело исполнял роль крестьянина и поэта Менго.

2

В том же морозном декабре сорок третьего года на привале гвардии лейтенант Некрасов прочел бойцам Маяковского:

Я недаром вздрогнул.

Не загробный вздор.

В порт,

горящий,

как расплавленное лето,

разворачивался

и входил

товарищ «Теодор

Нетте»,

Это – он.

Я узнаю его…

– Больно хорошо у лейтенанта получалось, – говорили однополчане. – Все от души и понятно…

С той же зимней поры Некрасов в своей кирзовой полевой сумке носил маленький, величиной с папиросную коробку, томик Маяковского. Фронтовые товарищи Леопольда по-разному рассказывали, как попал этот сборник в красной коленкоровой обложке, выпущенный Горьковским издательством в 1940 году, к офицеру-минометчику. Кто говорит, что он привез его с собой. А политработник из дивизии, который передал томик в Центральный музей Советских Вооруженных Сил, объяснил его историю так: «Смертельно раненный офицер подарил книгу Некрасову и при этом сказал: «Возьми, он тебе близок».

Действительно, Леопольд влюбился в стихи Маяковского еще в восьмом классе. Он воинственно нападал на тех ребят и девчат, которые не понимали его любимца, доказывал, что тот ясен, как стеклышко, глубок, звонок и щедр. Одноклассники догадывались, что и желтую куртку, пошитую из «чертовой кожи», Некрасов носил в подражание Маяковскому. Как-то учительница русского и литературы Татьяна Родионовна Крюченкова рассказала, что еще девчонкой бегала в кафе футуристов и там встречала поэта в этакой просторной желтой куртке и, якобы, на его щеках были намалеваны то ли фрукты, то ли овощи.

– Хочешь, я тебе нарисую морковку на физии, – подтрунивал над Ляпой Кирилл Мишарин. – Давай…

– Не в этом суть! – отвечал Леопольд.

Его тяга к творчеству Маяковского была не поверхностной, а постоянной и очень серьезной. Часами просиживая в Исторической библиотеке, он выкапывал из многих книг, журналов и газет подробности о жизни писателя и с увлечением рассказывал товарищам, помнил наизусть десятки его стихов и с наслаждением читал их во дворе и школе. Свое выпускное сочинение он посвятил поэтическому мастерству Владимира Маяковского, и в нем обстоятельно и оригинально проанализировал произведения поэта. «Отличные мысли», – написала в конце сочинения преподавательница литературы Татьяна Родионовна Крюченкова.

Леопольд нередко размышлял о духовной близости Маяковского к Пушкину. Он как-то особенно почувствовал ее на концерте известного чтеца Владимира Яхонтова. То была литературная композиция «Пушкин – Маяковский». До встречи с Яхонтовым Леопольд представлял себе, как и многие в те годы, что Маяковского – «агитатора, горлана, главаря» – надо не просто читать, а непременно выкрикивать, резко жестикулируя и поднимаясь на носки. А Яхонтов читал его так же естественно, задушевно и просто, как Пушкина, беседовал со слушателями. Он как бы объединял стихи двух великих поэтов: только кончалась пушкинская строфа, и ее тотчас продолжал Маяковский. Они, убедился Некрасов, стояли рядом, родные, как братья. Леопольд многое понял и, став постарше, старался читать стихи Маяковского просто, душевно и доверительно. И на фронте он читал так же. Бойцы отлично понимали его.

Минометчики замечали, как бережет их командир маленький красный томик, носит в своей видавшей виды полевой сумке вместе с необходимыми принадлежностями офицера-минометчика: сложенной в аккуратную гармошку топографической картой, компасом, курвиметром, а также со скромным запасом ржаных сухарей.

Леопольд пронес Владимира Маяковского по дорогам войны, с ним поэт побывал в пехотных траншеях, на наблюдательных пунктах, в походах, держал оборону и ходил в атаки.

Этот томик сохранился. В Центральном музее Вооруженных сил СССР, в зале № 14, есть небольшой стенд, посвященный Герою Советского Союза Л. Б. Некрасову. На нем – портрет Леопольда, орден Отечественной войны I степени, потрепанная кирзовая полевая сумка, а рядом книжечка в красной обложке. На титульном листе однополчане сделали надпись: «Маяковский был тебе всегда близок» и поставили дату – 26 апреля 1945 года.

Глава седьмая. Подданный пехоты

1

В окоп, где примостился Некрасов с ординарцем Терехой, спрыгнул рослый и плечистый старший сержант. То был Баженов, по фронтовым меркам старый знакомый: вместе воевали с осени прошлого года.

– Здравия желаю, товарищ гвардии лейтенант. Поздравляю с назначением, теперь ты законный командир роты. Рад, небось?

– Есть немножко: растем над собой. Ноги-то болят?

– Гудят. Как-никак, а две с половиной сотни протопали, из-под Витебска к самой Орше. Теперь мы с тобой в 3-м Белорусском, у генерала Черняховского. Ты, москвич, поди, заметил, где мы находимся? Минская автострада – рукой подать. Я километровый столб видел: 470 до столицы. Вот бы тебе прямо по асфальту и – домой…

– Да, здорово. Так бы и мчался до самой Поклонной горы, а оттуда хоть с завязанными глазами на Полянку.

– Она там ждет, а?

– Может, ждет, а может, нет, но я все равно туда даже пехом бы допер. Только напрямик не выйдет, придется с заходом в Берлин…

И в батальоне, и в полку Некрасов знал многих, и его многие знали. Как не свести знакомство с пехотой, когда большую часть боя находишься в траншеях, окопах, в цепи. Офицер-минометчик делит со стрелками и горести, и радости, а также хлеб-соль. В своем первом батальоне Леопольд особо выделял Баженова. Помнил, как еще под Городком тот в критический момент заменил раненого лейтенанта и повел взвод в атаку, как, доставив в траншеи термосы с кашей, брался за автомат и отражал очередную контратаку немцев. Гвардии старший сержант был мастер на все руки, владел нашими автоматом и пулеметом, немецкими «шмайссером» и МГ, ловко запрягал обозных лошадей и водил трофейный грузовичок. Не раз пытался Некрасов сманить Баженова в минометную роту, но тот отказывался:

– Зачем менять шило на мыло, все равно вместе. Мы с тобой, как рыба с водой.

По душе было Леопольду и нетерпение Баженова, его решительность и дерзость в бою, о чем не раз сообщала газета-дивизионка «За счастье Родины». Некрасов и сам разделял его чувства. «Ох весна, весна! – писал он. – Все время хочется сделать что-нибудь особенное. Четвертый день собираюсь ползти к фрицам в траншею и забросать их гранатами. Только ординарец знает мое желание и глаз не спускает, так и держит за рукав».

Ожидалось новое наступление. На здешнем участке держала оборону 78-я немецкая дивизия. Ей Гитлер присвоил наименование штурмовой, вооружил новейшими видами оружия, в том числе фаустпатронами. Командовал ею генерал-лейтенант Г. Траут, прозванный «железным генералом». «Пока я под Оршей, – заверял Траут, – Германия может спать спокойно».

До начала операции «Багратион» оставалось более месяца, и Городокскую дивизию отвели в недальний тыл, где она усиленно готовилась к боям. И весь пыл, с которым на переднем крае Некрасов рвался в схватку с врагом, он обратил на боевую учебу. К тому времени Леопольд стал завзятым минометчиком. Если в письмах минувшего года он обычно называл себя «офицером-артиллеристом», то в сорок четвертом писал с гордостью: «Я – минометчик, даю фрицам жару»; «поддерживаю пехоту из своих «самоваров».

После Невеля и Городка, боев под Витебском он по-настоящему оценил свое оружие. О, скромный батальонный миномет калибра восьмидесяти двух миллиметров, образца 1939 года, ты достоин самой высокой славы! Как горячо и искренне любила тебя, близкого и верного помощника, наша пехота, как ждала той поддержки и надеялась на нее: «Дай огоньку!» – и ты давал. Едва укрытые высоткой, холмиком, берегом овражка, лесной опушкой, твои горячие трубы изрыгали навесной огонь, прокладывая дорогу стрелкам, окорачивали рвущихся в контратаку фашистов. Твои карающие мины летели и в ближнюю цель – на сотню метров, и дальнюю – на три с лишним километра. Ты – истинно подданный матушки-пехоты!

На лесной поляне с рассвета до заката шли неустанные тренировки. Приметливый, переимчивый Некрасов прежде всего сам научился приемам, которые отменно получались у Воронкова, Шабанова, Колесова, – быстро, точно работать с прицелом, подъемным механизмом, определять и устанавливать дополнительные заряды, регулируя дальность стрельбы.

– Хорошо, что в расчете Шабанова все умеют все, – говорил Некрасов, – наводчик заменяет командира, а тот – наводчика, заряжающий знает прицел… Расчетам научиться взаимозаменяемости!

Раскуривая короткую трубочку, которую держал с юношеской важностью, Леопольд руководил тренировками вместе с командирами взводов гвардии лейтенантом Дружининым и гвардии младшим лейтенантом Кондратьевым.

«У нас в роте каждый номер мог заменить другого, – вспоминает бывший минометчик гвардии ефрейтор Владимир Родионович Ковалев. – Даже ездовые знали минометную науку».

Часами, в поту и пыли, сменяя друг друга, красноармейцы отрабатывали заряжание, кормили ненасытную «трубу» и пришли к замечательным результатам. Подавая мины «конвейером», они добились того, что при шквальном огне двенадцать, а то и четырнадцать мин, покачивая своим оперением, висели в воздухе, а очередная уже гнездилась в стволе. То был автоматизм высокого класса и отменной точности, ибо движения бойцов стали рассчитанными и соразмерными. Ошибка стоила жизни всему расчету: поспешишь в горячке боя, вложишь «хвостатую» в «трубу», когда там еще сидит другая, – тотчас взрыв, конец.

Коротенькая трубочка-носогрейка давным-давно потухла, а Леопольд все стоял рядышком с расчетом и, поглядывая на секундную стрелку часов, следил за действиями очередного заряжающего.

В ту же пору бойцы по приказанию Некрасова, когда удавалось, собирали трофейные мины калибра 81 мм, которые в отличие от наших, зеленых, были окрашены в красный цвет. От начальника артиллерии полка Леопольд получил специальные таблицы стрельбы немецкими минами. Тщательно их изучив, убедился, что с помощью дополнительных зарядов трофеи можно легко приспособить к своим «самоварам».

Командиров расчетов, наводчиков, заряжающих Некрасов учил стрелять и немецкими минами. И это вскоре пригодилось.

Некрасов сроднился с солдатами, ему нравились эти люди, вчерашние рабочие и колхозники, он ценил их труд, верность и дружбу. «Сколько замечательных душ, чистых и благородных, кроется за внешней сдержанностью и грубостью! И как приятно открывать это хорошее в людях!» – писал Леопольд своей подруге. Он жадно общался с солдатами, понимал, что эти недолгие денечки учебы скоро минут и он, оставив на огневых позициях своего заместителя гвардии лейтенанта Филиппа Дружинина, поползет под огнем на наблюдательный пункт. Таков удел минометного командира, верного подданного пехоты. Зато как ценил Леопольд редкие и столь желанные часы отдыха:

«Знаешь, друг, я сейчас пишу тебе письмо, развалившись на лесной прогалине с зеленой (!!) травушкой-муравушкой. Думал ли ее увидеть? Увидел все-таки. И все это – и чувство радости за жизнь, за пережитое, и зеленая травушка-муравушка, и ласковое солнце – все так растрогало мое сердце, наполнило его чувством обновления и счастья, что мне кажется – вот-вот война окончится и я поеду домой, в Москву. Ох, как это далеко и призрачно: скоро новый бой».

2

«Дорогой дружище. Еще 23 июня получил твое письмо. Возгорел желанием ответить, но обстоятельства оказались опять сильнее меня. Кругом все загрохотало. Задрожала земля. Полетели в воздух тысячи тонн земли, металла. Началась артиллерийская подготовка – увертюра к большому сражению за Советскую Белоруссию. Уже Орша позади, Борисов под носом, а что дальше будет – увидим. Едва выбрал минуту написать тебе пару строк: война, Гоша! И вообще сказать, с 23 числа ни разу не получал писем: почта нас никак не догонит, мы шагаем по 20-30 км в день. Первые трое суток не смыкал глаз, а сейчас хоть 4 часа, но всхрапнул… Вот уж поистине – спурт…»

Это спортивное словечко «спурт» напоминало ему юность, родной город. Стрелку и бурные состязания на Москве-реке. Конечно, фронтовой спурт был куда тяжелей юношеского, спортивного…

…23 июня войска 11-й гвардейской армии ринулись в наступление. Дело пошло мучительно трудно. Десятки атак захлебнулись, и множество погибших бойцов и разбитых «тридцатьчетверок» остались на поле боя. Передовые дивизии задачу дня не выполнили. Сопротивление гитлеровцев было упорным, и особенно стойко держалась 78-я штурмовая дивизия немцев, снабженная новым оружием. Но 24 июня положение изменилось. Севернее Минской автострады нашим войскам удалось вклиниться во вражескую оборону, и тотчас в этот прорыв устремилась 83-я гвардейская Городокская дивизия.

Каждый метр брала с боя. Двигаясь южнее Выдрицы, полки переправлялись через десятки речушек, ручьев, шагали по зыбким болотам. И рота Некрасова, выбиваясь из сил, не отставала от стрелковых рот. С ходу развертываясь, минометчики открывали огонь, снова грузили на подводы свои «самовары», а то и навьючив на плечи стальные плиты и стволы, тащили их вдогон за пехотой.

В течение одного дня – 24 июня – войска 11-й гвардейской армии освободили 50 населенных пунктов. Два неглубоких клина в немецкой обороне обратили в широкую брешь в 30 километров по фронту и 15 километров в глубину.

Остров Юрьев, Киреево, Ласырщики, Осиновстрой, Завьялы – эти и многие иные деревни и поселки лежали на пути Леопольда, оседая надолго в памяти, а после операции – и в наградном листе. Но более всех ему запомнилась деревня Шалашино, лежащая на левом фланге наступления дивизии.

В эти дни по войскам 11-й гвардейской армии разнеслась весть о страшном злодеянии, которое учинили фашисты. О нем писали в армейской газете, рассказывали командиры и политработники. Неподалеку от деревни Шалашино Оршанского района, во вражеском штабном блиндаже, был обнаружен зверски замученный фашистами гвардии рядовой Юрий Смирнов. Он служил в 77-м гвардейском стрелковом полку 26-й гвардейской дивизии, которая наступала по соседству с Городокской дивизией.

Фашисты схватили раненого Смирнова. Допрашивали и пытали, чтобы выяснить, из какой он части, какими силами она располагает. Комсомолец, помня присягу, ничего не сказал врагам. Тогда они распяли его на стене блиндажа.

Леопольд прочитал газету вместе со своим другом гвардии старшим сержантом Баженовым и сказал:

– Я им этого никогда не прощу.

– И я, – ответил Баженов.

Позже, выступая на полковом митинге, Некрасов, как и другие бойцы и командиры, поклялся отомстить фашистам за их злодеяние:

– От возмездия они не уйдут!

Продолжая наступление, батальоны 248-го гвардейского стрелкового полка атаковали деревни Юрцево и Дубровку, на подступах к Орше. Со своего наблюдательного пункта Некрасов видел, как бойцы первого батальона короткими перебежками продвигались вперед и среди них был гвардии старший сержант Баженов. Укрываясь в воронках, он приблизился к немецкому блиндажу, подполз к нему метров на тридцать и, привстав, метнул в его дверь подряд три гранаты. Это был, конечно, не тот блиндаж, в котором гитлеровцы замучили Юрия Смирнова, а другой, но в нем находились фашисты из 78-й штурмовой дивизии, и им мстил за гибель товарищей, за пытки и изуверства отважный гвардии старший сержант.

Все, что мог, отдал в этом бою и гвардии лейтенант Некрасов. И накануне его рота воевала храбро и умело: уничтожила две огневые точки противника, а под деревней Завьялы – опорный пункт немцев с пулеметным расчетом. А у деревни Дубровка минометчики стреляли особенно метко. Некрасов под яростным обстрелом быстро подготовил данные для стрельбы и передал на огневые, и через минуту-другую грянули все шесть минометов. Снайперски били расчеты Шабанова и Иванова, пущенные ими мины угодили прямо в капониры немцев и уничтожили два миномета противника.

В этих наступательных боях, овладев Оршей и Борисовом, форсировав Березину, наши войска нанесли противнику невосполнимый урон. Была наголову разбита и 78-я штурмовая дивизия немцев, а ее командир генерал Траут был взят в плен.

За бои под Оршей и Борисовом гвардии лейтенант Некрасов получил заслуженную награду – орден Отечественной войны II степени.

Командир полка гвардии подполковник Зубченко уже отправил наградной лист в дивизию, а Леопольд шагал на запад, и бессонная боевая дорога вела его по селам Белоруссии к широкому Неману. Он не знал отдыха, марши сменялись схватками, бои – новыми походами, и это действительно составляло сплошной «спурт», о чем и писал он своим друзьям. Конечно, Некрасов шутил, как нередко, но была в этой, как и во всякой другой шутке, доля серьезности. Может, тот юношеский спортивный пыл, закалка, стремление преодолевать трудности и неудачи помогли ему вынести непрерывное напряжение, испытанное им в летних боях сорок четвертого года. А боевая ярость, ненависть к врагу, испытанные под деревней Шалашино, определили и его новые боевые дела, которые он вскоре совершил вместе со своим товарищем-пехотинцем гвардии старшим сержантом Баженовым и ординарцем Терентием Коротковым.

Глава восьмая. «Сорвиголова»

1

Неисповедимы пути матушки-пехоты.

В летнем наступлении сорок четвертого года Городокская дивизия находилась поистине в центре исторических событий. Участвуя в операции «Багратион», она активно способствовала освобождению Орши, Борисова и Минска. Прихотливая военная судьба бросала ее и на обочины исторических дорог, готовила тяжелые испытания в стороне от них, у безвестных деревенек, названия которых не публиковались в сводках Совинформбюро.

В первых числах июля части 83-й гвардейской дивизии возобновили преследование противника. Наступая, они то и дело схватывались с сильными вражескими арьергардами и на отдельных участках отражали злейшие контратаки танков и пехоты. «А идти стало трудно, – писал Леопольд. – Ужасно трудно! Немец, чувствуя за своей спиной Пруссию, ожесточенно сопротивляется, я бы сказал больше – озверело…»

…Несколько часов подряд первый батальон дрался за деревню Родзевичи, уцепившись за ее окраину, дальше не мог продвинуться ни на шаг. Некрасов, как и вся его рота, был утомлен до предела. Но, как говорят про нашу пехоту: она пройдет сколько можно, а потом еще сколько нужно. Вот и гвардии старший лейтенант – в июне он был повышен в звании – продолжал работать. Он приказал занять огневую позицию на опушке смешанного леса и, пыхтя короткой трубочкой, пронаблюдал, как изнеможенные командиры расчетов Воронков, Шабанов, Иванов Иван и Иванов Василий, молодой командир рядовой Федор Тасьмук, руководя подчиненными, принялись отрывать окопы для минометов.

– Я пошел, – кивнул он командиру первого взвода лейтенанту Дружинину. – Ты – старший на огневой.

– Как всегда, – ответил немного медлительный Дружинин.

Минут через десять Леопольд встретился с командиром батальона и получил задачу:

– У них самые активные четыре точки, – сказал комбат. – Особенно два станкача. Убери!

– Есть… Я вперед…

Вскоре вместе с Терехой он добрался до роты гвардии старшего лейтенанта Борисова – редких окопов, которые едва успели отрыть стрелки. Он любил выходить в эту роту, с ней все удавалось, к тому же там находился и гвардии старший сержант Баженов. Тот уступил ему свой окоп, и Леопольд приступил к работе. За десяток минут отыскал четыре наиболее опасные огневые точки, понял, какие «станкачи» мешают стрелкам. Они действовали хитро: били из подворотен, сараюшек, меняя огневые позиции. Рассчитав исходные данные для стрельбы, Некрасов послал первую мину метров за пятьдесят дальше немецких позиций, в глубину их обороны, а затем перенес огонь поближе. Целый час охотился за пулеметчиками, сжимал огневой мешок, пока точные «мячики», по его словам, не угадали прямо в расчеты «станкачей» – и те замолчали навсегда.

Леопольд догадывался, что немцы не пустили в дело главные силы, ждал контратаки. И тогда комбат выкрикнул в трубку: «Гляди на опушку – машины, бронетранспортеры». Он уже видел их. Теперь не приходилось экономить боеприпасы. Глухие хлопки выстрелов сливались, повторяясь через две-три секунды. Минутами небо над его головой становилось черным от летящих друг за другом мин. То был истинный шквал огня. Кончились запасы своих мин, ездовые Лисовенков и Жигер доставили трофейные, и те, окрашивая небо в красный цвет, полетели в немцев.

Контратака была подсечена, но все-таки состоялась. По инерции цепи гитлеровцев и один бронетранспортер достигли Родзевичей, но не успели соединиться с теми, кто засел в деревне, как с фланга кинулась рота Борисова.

– Пошли, – вынув из кобуры ТТ, приказал Некрасов Терехе и крикнул в трубку: – Меняю НП!

Иначе он не мог, должен был видеть, что происходит за деревней. Там старший лейтенант застал такую картину. На истоптанной траве вразброс лежали убитые и раненые немцы вперемешку с нашими. У крайней избы приткнулся боком зеленый, в пятнах камуфляжа бронетранспортер. Экипажа не было – бежал или погиб. Они достигли бронетранспортера одновременно – Некрасов и Баженов – и переглянулись. Позже оба признали, что мысль эта пришла им в голову разом. Машина была целехонька. Броня источала жар, струйка пара поднималась над радиатором.

– Берем? – спросил Некрасов. – Поведешь?

– Попробую, – кивнул Баженов.

Леопольд запрыгнул в машину и прильнул к пулемету. Взявшись за рукоятки, внимательно осмотрел его, круто приподняв вороненый ребристый ствол, нажал на спуск – короткая очередь ударила в небо.

– Порядок. А у тебя?

Сидя за рулем, Баженов прилаживался к рычагам.

– Нормально.

– Ну?

Баженов повел машину по луговой траве, направляясь к подлеску, где виднелись разрозненные кучки немцев.

– Гони. Мы же для них свои, тоже фрицы…

Леопольд владел немецкими пулеметами – и ручными и станковыми. Этим он был обязан Баженову, у которого, не стесняясь своего старшинства, учился владеть стрелковым оружием врага. Не сомневаясь, что справится с «машинкой», Некрасов думал о том, как бы обвести противника, чтобы тот не сразу догадался, кто теперь хозяин бронетранспортера. Как будто это удавалось. Они вскоре догнали группу немецких солдат, бегущую в стороне от дороги. Те оборачивались и не выказывали беспокойства, трусили дальше.

– Гитлер капут, – яростно крикнул гвардии старший лейтенант и резанул длинной очередью по отступающим. – Рус Иван идет!

Машина рвалась вперед, и Леопольд посылал очередь за очередью в толпящихся на дороге, лежащих среди осинового подроста, укрывающихся в овражке гитлеровцев. Так они промчались с километр. Леопольд сменил ленту, и они снова понеслись, сметая все на пути. Этот бешеный бросок немецкой бронемашины с двумя русскими воинами на борту чем-то напоминал атаку чапаевской конницы или, быть может, неумолимый скок буденновских пулеметных тачанок, такой же внезапный и дерзкий, только превосходящий их в скорости.

Немецкий пулемет, которым управлял Некрасов, поджег грузовик с солдатами, посыпавшимися, как горох, разбил две повозки. В низине стояла минометная батарея, и Леопольд прошелся огнем по ее позициям. На своем пути он сеял ужас и панику, пока немцы не раскусили, кто ведет этот бронетранспортер и взяли его на прицел. «Маскировка» под немцев более не действовала. Те били не только из автоматов и пулеметов, но и из орудия.

Баженов маневрировал. Свернув с пыльного тракта, повел машину по кочковатому лугу, меняя направления, но пули и осколки уже летели вдогон и молотили броню.

Внезапно пулемет Некрасова замолк. Обернувшись, Баженов видел, что Леопольд сполз на днище машины.

Водитель круто развернулся и погнал назад, к Родзевичам.

– Куда? Я еще могу!

– Все, старшой, все… По домам…

К счастью, больше ни одна немецкая пуля не достигла их, и Баженов остановился у крайней избы. Некрасов был бледен и зло ругал водителя за то, что тот поспешил вернуться.

– Ладно, ладно, – примирительно говорил Баженов. – Ты сойди сначала, старшой…

Сам Некрасов не мог спуститься на землю, Тереха и бойцы из роты Борисова помогли ему. Когда ординарец делал перевязку, Леопольд потребовал телефонную трубку и, кривясь от боли, объяснил старшему на огневой Дружинину, что за лесом есть развилка дорог, там скопление немцев и туда надо дать шквальный огонь.

– Бей фрицевскими минами, не жалей! – приказал он.

Через несколько дней после истории с бронетранспортером Леопольд писал:

«Теперь я стал взрослый и в бою осторожный, хотя в полку и зовут меня «сорвиголова» и снова представили к ордену. Я не хвалюсь и вовсе не жажду наград, просто так получается, характер такой, физическое развитие и ловкость. Ведь этим все наши «ашники» и «бешники» отличались. Все дело только в том, что хочется поскорее кончить войну, а для этого надо воевать лучше… Я пишу подробно потому, что времени у меня стало достаточно: я мало-мало опять отвоевался – левое бедро осколком пробило. Однако чувствую себя превосходно и скоро буду здоров».

И, снова не долечившись, он ушел из госпиталя. Спустя полтора месяца после дерзкого рейда на немецкой бронемашине, о котором писала дивизионная газета и сообщалось в политдонесении, Леопольд оказался на передовой, командуя родной минометной ротой.

2

Это было в двадцатых числах августа сорок четвертого года. Подлечившись в армейском госпитале, Некрасов возвратился в свою часть. Оставил он ее в Белоруссии, а догнал на литовской земле. Далеко ушла Городокская дивизия. Еще в конце июля она, как и вся 11-я гвардейская армия, с плацдарма на западном берегу Немана совершила прорыв сильно укрепленного оборонительного рубежа противника, который пролегал между городами Кальварией и Вильковишкисом. Прорыв был трудным, но успешным и перерос в решительное наступление. За восемь дней непрерывных боев армия продвинулась на 70 километров и вышла на ближайшие подступы к Восточной Пруссии. Таким образом она завершила в своей полосе грандиозную Белорусскую операцию.

Как замечал в письмах Леопольд, «фашисты сопротивлялись озверело». Они упорно цеплялись за каждую деревню, местечко, за речку и высоту, наносили удары и с фронта, и с флангов, подтягивая резервы из глубин Восточной Пруссии. Ежедневно нашим полкам приходилось отражать до десятка вражеских контратак, а в начале августа был день, когда фашисты двадцать пять раз контратаковали гвардейцев. Вражеский натиск не ослаб, а усилился и тогда, когда наше наступление иссякло и 11-я армия временно перешла к обороне.

Первый батальон 248-го гвардейского стрелкового полка окопался в виду литовской деревни Подворошки. Добравшись на попутных машинах и пешком, Леопольд здесь и нашел своих однополчан. С горечью обнаружил, что многих боевых друзей нет: убиты или ранены. Пехотинцев набиралось едва ли на одну роту, а держать им пришлось участок, рассчитанный на целый батальон. Его минроте работы прибавилось. К счастью, в ней сохранились все шесть расчетов, хоть и неполного состава. Отдохнуть с дороги не пришлось. Комбат встретил Некрасова, скупо улыбнулся и сказал:

– Отремонтировался? Порядок. Давай, брат, помогай. Где славян не хватит, минами брешь заткнешь.

«Хозяйство» Некрасова располагалось почти в километре от передовых стрелковых окопов, в лощине, густо поросшей еще зеленым кустарником. Одобрив огневые позиции, которые выбрал его заместитель Филипп Дружинин, Леопольд собрался на передний край. Он, как обычно, прихватил своего ординарца Терентия Короткова – Тереху, молча нагрузившегося катушками с телефонным проводом. Это было в ночь на 24 августа.

Командир минроты предполагал занять свой наблюдательный пункт в боевых порядках одной из поредевших стрелковых рот. Ему хотелось, чтобы с НП можно было разглядеть не только Подворишки, но и примыкавший к ней справа густой лес.

Шагали недолго: посвистывали пули, взмывали в небо ракеты – немцы тревожили нашу оборону, взбадривали своих солдат. Большую часть пути оба минометчика преодолевали по-пластунски. Тереха разматывал провод, подавал к будущему НП связь. Добрались до стрелков, и тут Некрасову «не глянулось». Едва забрезжил рассвет, он убедился, что из окопов обзор неважный. Подворишки отчетливо видны, а вот обширный угол леса плотно закрывает пологая высота.

– Не пойдет, Тереха, – сказал он ординарцу. – Полезем дальше, на высоту. За мной.

Коротков согласно хмыкнул. Прежде он в душе не одобрял рискованные вылазки своего молодого ротного. Еще минувшей весной Леопольд, полный боевого задора, не раз порывался подползти к фашистским траншеям и забросать их гранатами. Тогда осмотрительный и осторожный бывший шахтер Коротков отговаривал Некрасова от безрассудных поступков. «Держал за рукав», – как писал Леопольд. За время летних боев в Белоруссии командир сильно изменился, зря никуда не кидался. Даже его лихой рейд на немецком бронетранспортере был основан на безошибочном расчете. И это новое качество Некрасова нравилось Терехе.

«Надо на нейтралку – значит, надо», – подумал Коротков и вслед за командиром пополз по колючей стерне. Прижимаясь к земле, не замеченные гитлеровцами, они достигли бугристой вершины. Тщательно осмотрелись, нет ли засады. Некрасов выбрал груду камней, сваленных на боковом скате, вероятно межевых, и подобрался к ним.