Текст книги "Десант. Повесть о школьном друге"

Автор книги: Семен Шмерлинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)

Все разговоры в конце концов поворачивались к этой мысли. Ему претила жизнь в тылу. А Октябрина считала, что он честно заслужил право на отдых. Впрочем, какой отдых может быть в военном училище, там, верно, работы по горло – учения, стрельбы, дежурство… И кому, как не ему, с боевым, фронтовым стажем, награжденному славной медалью «За отвагу», готовить новых командиров?

При первых встречах с Некрасовым она надеялась, что после госпиталя Леопольд вернется в свое подмосковное Хлебниково и, хоть нечасто, станет приезжать к ней, их свидания будут повторяться долго-долго, может, до самого конца войны. Но вскоре почувствовала, что надежды ее зыбки, вернее, вовсе несбыточны. Разве он усидит в тылу? Да ни за что! Он же сам рассказывал, что уже не раз подавал начальству рапорты, просил, требовал отправить на передовую. Пока отказывали, ссылаясь на ранение, неокрепшее здоровье, нужду в преподавателях-фронтовиках. Но Октябрина понимала: он своего добьется. И в душе гордилась его решимостью и храбростью.

2

Через много лет после войны Рина, точнее, уже Октябрина Тимофеевна Иванова вместе с мамой Леопольда станет перебирать семейные архивы Некрасовых – фотографии, документы, письма – и среди них найдет одно письмо, написанное в сентябре 1939 года. Сын послал его матери, находящейся в отъезде. Рина прочтет его и поразится взрослости шестнадцатилетнего Ляпы, зрелости его мысли, продуманности планов на будущее. Вот что он писал:

«…Прошло уже пять дней, как я, весело отгуляв свой отпуск, вновь посетил школу, зовясь «девятиклассником». Но за эти пять дней было много событий, вдохновляющих меня, которыми хочется с тобой поделиться.

Во– первых, на днях закончилась внеочередная сессия Верховного Совета СССР, на которой с докладом выступил Маршал Советского Союза товарищ Ворошилов. Он предложил Законопроект о воинской обязанности (этот проект уже утвержден и был опубликован в газете как Закон), по которому юноши, окончившие десять классов средней школы, должны обязательно идти служить в армию.

Так что мы, то есть я и мои одноклассники, после 10 класса идем служить. Этот закон меня волнует и радует. Волнует потому, что я боюсь за время пребывания в армии забыть часть курса, а радует потому, что мне хочется знать и эту сторону жизни, чтобы и вообще иметь представление о ней и быть готовым к ее превратностям.

Чтобы как следует подготовиться к службе, я занимаюсь спортом, военным делом, причем усиленно. Кроме того, стараюсь и школьный материал усвоить как можно лучше, чтобы не растерять его по дороге в вуз, а может быть, и в военную академию.

Во– вторых, взоры всего мира прикованы сейчас к Западной Европе, в которой началась вторая империалистическая война. Несомненно, что эта война имеет большое значение как для нас, так и для других стран… В общем, через два года я -красноармеец, а потом, может быть, и командир».

…Да, в школьные годы, Рина хорошо это знала, Леопольд и его друзья-одноклассники готовились к службе в Красной Армии, к боевым испытаниям. Еще в младших классах по-мальчишески горячо и наивно они собирались на войну. Ребята были прямо-таки помешаны на оружии. Бегали в музей смотреть шпаги, сабли и револьверы, часами торчали у ворот ближайших казарм, дожидаясь, когда появится строй красноармейцев с винтовками. Повсюду – на чердаках, в подвалах, в старых сараях – им чудились таинственные клады с оружием. И были несказанно рады, когда Боря Горский в полуразвалившемся флигеле нашел ржавый револьвер «бульдог» и артиллерийский кинжал «бебут». Револьвер ходил по рукам, с него сдирали ржавчину, смазывали, и все надеялись найти к нему патроны.

Девчонки все-таки взрослее мальчишек, они посмеивались и над «бульдогом» без патронов, и над очередной затеей ребят, когда те в шестом классе с важностью и тайно (хотя об этом знали даже девочки) стали копить деньги на дорогу в предвидении возможного побега на войну. Только двое-трое из ребят умели сами зарабатывать, занимаясь репетиторством с младшеклассниками, а Ляпа – мастер на все руки – ходил куда-то на Серпуховку, в мастерскую, помогал чинить примусы и керосинки. Остальные экономили на желудке, отдавая в общую кассу пятаки и гривенники, полученные от родителей на завтраки, и обходясь бутербродами с повидлом.

Всех одноклассников волновала война в Испании, Едва ли не на каждой перемене обсуждался ход сражений под Мадридом, Теруэлем, Уэской, в Гвадалахаре. «Но пасаран!» – повторяли пионеры, по-республикански поднимая руки, сжатые в кулаки («Они не пройдут!»).

С какой завистью и гордостью смотрели ребята и девчата на пришедшего в школу молодого красноармейца с вишневым орденом Красной Звезды на груди. Ведь он заслужил его в боях на Хасане!

С годами все серьезнее становилось отношение мальчишек к армии и военной службе, к защите Родины. Это особенно остро почувствовалось в седьмом классе, когда ребятам необыкновенно повезло. В составе сводного полка пионеров Москвы они участвовали в Первомайском военном параде. Девочки во все глаза смотрели на них, когда те выстроились в школьном дворе. Как были они красивы. Одеты в зеленую юнгштурмовскую форму. В руках у них были, правда, не винтовки, а палки с красными флажками, но держали их крепко и ловко, как настоящее оружие. Головы были покрыть; касками, правда, не стальными, а из папье-маше, но выглядели они словно подлинные боевые каски.

Ребята не уставали повторять свои рассказы о военном параде. Как сомкнутым строем прошли по Охотному ряду и на Красной площади заняли свое место неподалеку от Исторического музея. Подумать только, они видели колонны танков у гостиницы «Москва», стройные ряды дивизий и военных академий, пулеметные тачанки и эскадроны конницы. Из Спасских ворот на прекрасном коне выехал Ворошилов и напротив Мавзолея встретился с Буденным, Прокатилось тысячеголосое «ура!», и у ребят замерли сердца. Как в сказке, вырос перед ними крепкий, коренастый человек, прославленный полководец. Влитый в седло, он внимательно оглядел пионерский строй и обратился к трепещущим от несказанной радости ребятам:

– Здравствуйте, юные ленинцы.

– Здраст! – как могли, дружно ответили пионеры.

– Поздравляю с международным праздником трудящихся – днем Первого мая.

– Ура-a-a! – взвились мальчишеские голоса. Причастные к бессмертной славе Красной площади, безмерно счастливые, они старательно чеканили шаг, держали равнение и в строгих колоннах-«коробках», как настоящие воины, прошли торжественным маршем мимо Ленинского Мавзолея.

Разве такое можно забыть!

В девятом классе дружно занимались в оборонных кружках. Помнится тир – душноватый, пропахший порохом подвал старинного кирпичного дома в Бабьегородском переулке. Здесь учились стрелять. Укладывались на пыльные соломенные маты и, прижавшись разгоряченной щекой к прикладу трехлинейки, целились в кольчатую мишень, освещенную тусклой лампочкой. Под низкими сводами гулко стучали выстрелы. Некрасов – с детства охотник – стрелял уверенно, метко и помогал товарищам.

– Левый, левый глаз закрывай, – шептал он Рине. – Не дергай за крючок, спокойнее.

На районных стрелковых соревнованиях школьников Некрасов не раз представлял 7-ю образцовую. Он одним из первых сдал нормативы на значки «Юный ворошиловский стрелок», ПВХО, БГТО. В девятом классе, занимаясь по вечерам, окончил курсы противохимической защиты и, хорошо изучив все признаки отравляющих веществ, противогаз, защитные костюмы, вел оборонный кружок в младших классах.

Леопольд окреп, оставил костыль, ходил по дорожкам легко и свободно, и Рина узнавала в нем прежнего спортивного Ляпу. Однажды – это было в последних числах июля – она не застала его на условленном месте в саду. Кинулась в госпиталь и спросила у знакомой медсестры, где Некрасов.

– Утром выписался, – ответила медсестра. – Отбыл в свое училище.

Расстроенная – когда-то еще увидятся? – Рина вернулась к себе на Большую Полянку. И в тот день, и в последующие, на аэродроме и дома, думала о нем, тосковала, надеялась отпроситься и съездить в Хлебниково. Но пока это не удавалось. Прошла неделя. Поздним вечером, утомленная работой, она вошла к себе в квартиру и вдруг увидела Леопольда. В новой, тщательно отутюженной форме, с блестящей медалью, спокойный и радостный, он беседовал с ее мамой, Марией Васильевной. Рина почувствовала, что судьба его определилась так, как он хотел.

Он встал навстречу Рине и сразу сказал главное:

– Ну вот, у меня все в порядке. Уговорил начальство. Еду.

– Куда? – спросила она, понимая, что вопрос зряшный.

– На фронт, конечно, только не сразу…

– Как это не сразу? – ухватилась она за ниточку, на что-то еще надеясь.

– Очень просто. Повезло. Из нашего училища уезжает в офицерский полк группа выпускников. А на мое место, пока пребывал в Наркомздраве, назначили одного пожилого капитана. Этим и воспользовался, примкнул к молодым – и… В общем, провожай.

Через несколько дней, которые ей удалось провести с ним почти неотлучно, Рина проводила его и с нетерпением стала ожидать писем. Их не было более двух недель. И наконец пришли два подряд:

«Вместе с молодыми, необстрелянными ребятами я приехал в офицерский полк. Снова ожил. Почувствовал подъем духа, молодость. Почувствовал, что «стоило жить и работать стоило». Офицерский полк. Все здоровые, жизнерадостные. Вот с такими дешево жизнь не отдашь и глупо не пропадешь. Мы будем настоящими командирами».

«Видно, мне не суждено получить твое письмо. Опять вспорхнул я. Сегодня в 24.00 посадка в эшелон и прямым сообщением вперед, вперед, на Запад!»

Да, он последователен в своем решении. Письма рисовали девушке того непреклонного, ясного для нее Некрасова, который раз и навсегда сделал свой выбор. Не остался, даже не задержался в тылу, хотя, безусловно, мог бы, причем безо всяких усилий со своей стороны. Несмотря на пережитые ужасы первых боев и ранение, добровольно поехал на фронт. «Я еще только учился драться, – говорил ей в госпитале, – а теперь буду воевать по-настоящему». Однако в последние дни перед его отъездом ей довелось увидеть Леопольда другим, прежде незнакомым. Нет, нет, он не изменил своего решения, даже не помышлял об этом. Новым в Леопольде было отношение к ней, Рине. Он менялся на глазах: то смешливый, ироничный, то притихший и задумчивый. Мягко брал ее под руку, когда шли по полутемным и пустынным замоскворецким переулкам. Когда прощались у ее подъезда, вдруг нежно поцеловал.

Спросил: «Ждать меня будешь? Дождешься? Писать станешь? Смотри. Я верю». Грустно улыбнулся и произнес совсем не похожую на него фразу: «Не забывай меня». А потом, на вокзале, произнес еще одну, самую памятную, на которую она ответила как-то растерянно и неопределенно. Неужели она такая холодная и рассудочная, Ринка Иванова? Нет, нет, она просто еще не разобралась в своем чувстве к Леопольду. Пока он для нее друг, самый близкий и дорогой. Только ли друг?

…Жаль, очень жаль, что тогда, в начале августа сорок третьего года, Октябрина Иванова не знала о письме Некрасова, которое месяца полтора-два спустя тот прислал с фронта однокласснику Игорю Демьянову. Эх, если бы она прочла его тогда, а не после войны!

«А ведь знаешь, Гоша, – писал Леопольд, – сейчас, когда шагаешь по колено в воде, ничего не может быть утешительнее, чем воспоминания о доме, о родном тебе и близком. А я тем более угнетен, скажу по секрету, вот почему. Помнишь, я часто встречался с Риной Ивановой и все больше влюблялся и наконец дошел до того, что почти перестал спать и аппетит потерял. Последние дни в Москве все время провел у нее. Раз даже сутки от нее не отходил, а она все улыбается так мило и нежно, и когда на вокзале, перед отъездом, я сказал, что жить без нее не могу, она засмеялась: «Не надо об этом, Ляпа». Я ведь всерьез, а она, ребенок еще, все объясняет дружбой. И такое я испытал, что чуть не заплакал, и сердце перевернулось, прямо как в романе. Я, ничего не сказав ей, побрел в вагон… Хотел сначала не писать, но больше двух недель не выдержал. Начал писать каждый день».

Глава четвертая. Родная Краснознаменная

1

«Рина! Вот я и в новой части. Она получила заслуженный отдых, а перед этим долго била фрицев еще до моего приезда – наверное, читала в Информбюро. Теперь приводит себя в порядок, а там снова в бой».

«Ты, возможно, читала приказ товарища Сталина о взятии Городка и Городокских дивизиях. Так вот, с большим номером – это моя родная гвардейская Краснознаменная. С ней я воюю, с ней делю радость и горе, а если придется, то и умру».

…В начале ноября сорок третьего года 83-я гвардейская стрелковая дивизия по железной дороге была переброшена с Брянского направления в район юго-западнее Великих Лук. А оттуда выступила в 120-километровый пеший марш под Невель.

Настала осенняя распутица. Непрестанно лили дожди. Ледяные струи пронизывали плащ-палатки, шинели, вода хлюпала в сапогах и ботинках. От неизбывного холода ломило кости.

Лейтенант Некрасов шагал в строю батальона по раскисшей дороге. С месяц назад он принял минометный взвод. Невелико и немудрено это хозяйство – дюжина подчиненных, три 82-миллиметровых миномета и телега с лошадью, а хлопот полон рот. Конечно, в Хлебниковском училище, несмотря на краткость курса, он кое-чему научился, а за месяцы преподавания еще и усовершенствовался в стрельбе и тактике. Но кто и где научит, к примеру, как тащить на себе взводное имущество по скользкому, уходящему из-под ног проселку? «Самовары» – как шутливо именовали бойцы свое оружие – поначалу везли на подводах, но в конце пути лошадей пришлось передать артиллеристам: пушки беспрерывно вязли в невообразимой хляби. Минометчики остались без транспорта и все свое несли с собой. Один боец тащил на себе опорную плиту, другой – ствол, а третий – двуногу-лафет: почти шесть десятков килограммов. К этому добавлялись боеприпасы, личное оружие, вещмешки с продовольствием. А в расчете – четверо, да не во всяком.

Перед Некрасовым маячила круглая стальная плита, закрывавшая широкую спину и крутые плечи гвардии сержанта Абдуллы Шабанова, командира третьего расчета. Он косолапил, сгибаясь под грузом. Рядом худенький, поворотливый Ковалев нес «трубу». То отставая, то обгоняя, шагали гвардии красноармеец Григорий Давиденко с торчавшим из-под ушанки размокшим чубчиком, заряжающий гвардии младший сержант Николай Колесов, серьезный, вдумчивый комсорг роты гвардии сержант Федор Воронков и другие минометчики.

Все они были переписаны Некрасовым в ту самую записную книжку, где сохранились адреса домашних друзей и схемки военной обстановки под Москвой в сорок первом году.

Строй растянулся. Некрасов торопил бойцов, попутно проверяя карабины, автоматы, когда справа в дождевой дымке показалась завязшая в низине батарея 76-мм орудий. Низкорослые мокрые лошади тяжко дышали и не могли сдвинуть с места пушки.

– Лейтенант, – позвал Некрасова молодой стройный офицер в размокшей фуражке с черным бархатным околышем. – Помоги.

И представился:

– Капитан Муромский.

Леопольд оглядел измученных минометчиков: им и своих тягот хватает. Но не оставлять же полковые орудия?

– Давай, ребята, поможем богу войны!

И началось:

– А ну, взяли… Раз-два!…

– Вперед, орлы, соколы!

Одну за другой пушки вытолкали из водомоины на твердый грунт.

– Спасибо, лейтенант, не забуду.

О Муромском замполит полка рассказывал молодым офицерам. Гвардии капитан, ветеран части, прославился в феврале нынешнего года: вместе с бойцами вытащил свои пушки на памятную всей дивизии высоту 226,6, на открытую позицию. И под градом пуль прямой наводкой уничтожил противотанковое орудие, три пулемета, свыше сорока солдат и офицеров.

Минометчики навьючили свои «самовары» и зашагали дальше, по грязи, в мокреть и холод. Встреча с гвардии капитаном натолкнула на размышления. Некрасов задумался о новой своей дивизии, в которой привелось служить. Поначалу она вызвала у него некоторое разочарование. Вся ее история исчислялась полутора годами. Получалось: дивизия позже него вступила в бой. Он воюет с сентября сорок первого года, а дивизия – с марта сорок второго. Иные части и соединения существуют с легендарных времен гражданской войны, иными командовали известные полководцы – Чапаев, Котовский, Щорс. Есть такие, которые сражались на Халхин-Голе, в Финляндии, а эта – совсем юная…

По свежей школьной привычке он быстро запоминал даты и факты. 83-я гвардейская стрелковая дивизия начала формироваться в декабре сорок первого года на станции Дивизионная Бурято-Монгольской АССР и уже через два месяца отбыла на фронт. В марте сорок второго громила фашистов на Смоленщине. Наступая по рыхлому снегу, ее бойцы отвоевывали километр за километром и овладели железнодорожной станцией Думиничи. В сорок втором году дивизия сражалась также западнее Калуги и под Жиздрой, с февраля сорок третьего перешла в наступление. Прорвала передний край обороны противника и позднее в районе Карачева гнала фашистов сотню с лишним километров.

Два по– своему ярких педагога учили Некрасова истории. В младших классах преподавала Л. А. Бенецианова, статная, с чеканным профилем. Историю она представляла в живописных картинах и образах. Точно воочию ребята видели схватку ратников Александра Невского с псами-рыцарями на льду Чудского озера. Мчались и сшибались кони. Развевались знамена, гремели булатные мечи. Трещал под воинами лед. Сам дух героической борьбы проникал в наши трепещущие сердца.

Юрий Карпов – по-школьному Юрочка – удивительно талантливый выпускник МГУ, покорял учеников глубиной размышлений и обобщений. У него была железная логика, неимоверная эрудиция, и вслед за ним ребятам тоже хотелось самостоятельно понять, почему не удержался на престоле Бонапарт, отчего погибла такая родная им Парижская коммуна, как в Германии возникла и развивалась ненавистная коричневая чума.

Так же пытливо изучал биографию своей дивизии и Леопольд Некрасов.

Перед ним прошли десятки геройских подвигов однополчан. К примеру, в батальонной колонне 248-го гвардейского полка шагал красноармеец Михаил Афанасьев. Чем отличишь его от других? Разве что винтовкой со снайперским прицелом. А ведь он, в прошлом сибирский охотник, сверхметкий стрелок, сидя в таинственных засадах зимой и летом, выследил и уничтожил свыше двух сотен фашистов. И под промокшей шинелью на груди у него орден Красного Знамени.

Да и весь первый батальон полка, в который входит минометная рота, по существу, славное подразделение.

В марте этого года под Будой Монастырской истощенный и малочисленный батальон – в строю осталось не более роты – отбил подряд три контратаки свежего, только введенного в бой немецкого полка.

Молодая его дивизия за короткий срок создала свою героическую биографию и, как сотни других соединений, безусловно, участвовала в исторических событиях. И ему, молодому офицеру, досталась слава дивизии и полка: несколько дней назад Некрасову вручили гвардейский знак.

…Наконец– то закончился изнурительный марш -20 ноября гвардейцы расположились на отдых. То было в деревне, северо-восточнее Невеля, в двадцати километрах от ближайшей железнодорожной станции.

Усталые, они едва просушили обмундирование и, наскоро перекусив, легли спать. Задолго до рассвета Некрасова разбудил Шабанов:

– Гвардии лейтенант, кончай ночевать.

– Что случилось?

– Батальон вызывают…

– Зачем?

– Совсем не знаем…

Командир батальона объяснил, что придется поработать и для себя, и для полка: потаскать снаряды и мины. Доставлять их надо с полевых артскладов, из деревень Скуратово и Фролово, – за пятнадцать и двадцать километров. Туда и обратно пешим: ни машины, ни лошади не проходят.

В группу Некрасова попали минометчики и с десяток стрелков. К полудню добрели до Скуратова. Склад располагался под открытым небом, снарядные ящики лежали штабелями, прикрытые мокрыми брезентами. Подошли под погрузку.

– Давай наших, 82-х, – запросили минометчики.

– Что дадим, то и возьмете.

– Своя рубашка ближе к телу.

– Нечего торговаться, – улыбнулся гвардии лейтенант. – Не для себя стараемся.

– А для кого же?

– Для немцев. Им все и достанется.

Шутка понравилась. А молодой взводный оценил старых солдат. Он приглядывался, как Воронков и Колесов ловко соорудили несколько пар носилок. Нарубили слег, поперек положили жердей, скрепили проволокой, покрыли плащ-палатками – вот и принимай трехдюймовые «чушки». Выдали и мины для их «самоваров», и солдаты прихватывали их попарно – за горлышко, трофейным кабелем, перекидывали через плечи, – гроздь за гроздью, еще и руки свободны. «Здорово, – приметил Некрасов, – пригодится».

Колонна вытянулась, захлюпала по грязи. Леопольд хотел было встать под носилки, но ему не дали. «Ладно, в дороге поглядим, авось и я пригожусь».

Это первые шаги легки, а пройдешь с полверсты – немеют руки и плечи, а ноги, того гляди, подломятся. Как ни бодрился Давиденко, ни встряхивал мокрым чубчиком, все же заметно ослабел.

– Ну-ка, – приказал ему Некрасов и, перехватив носилки, стал в пару с Шабановым. – Пошли.

Знал, что за ним следят солдаты: не хлипок ли лейтенант? Ничего, он сдюжит. Только бы раненая нога не забарахлила. Шагал размеренно, дышал глубоко, как на лыжной дистанции.

– Ай, лейтенант, – заметил Шабанов, – крепкий ты…

– Обыкновенный.

– А я тебя в бане смотрел: шибко плеч крутой, откуда такой?

– Накачал. Есть такой спорт – академическая гребля. Не слышал?

Втянувшись в марш, Некрасов радовался, что прошлогодняя рана основательно зажила, не болит, и потихоньку затянул штраусовский вальс «Сказки Венского леса», который на выпускном балу танцевала Рина. А вокруг был не веселый зеленый Венский лес, а сумрачный, предзимний. Глухо гудели под ветром осины и березы.

Позади засмеялись. Действительно, чего это он не к месту вальс завел, и Некрасов, усмехнувшись, перешел на любимую:

Шел отряд по бережку,

Шел издалека.

Шел под Красным знаменем

Командир полка…

Хотя он и не командир полка, а всего-навсего взводный, но идет впереди.

Знакомую песню подхватили.

На привале их догнал на лошадке офицер связи из штаба дивизии. Остановившись перекурить, сказал Некрасову, что у немцев сильная оборона – строили лето и осень. И называют они этот рубеж «позицией пантеры». Надо понимать, что готовят контрудар. В общем, придется жарко.

2

В последних числах ноября и начале декабря сорок третьего года Некрасов, как и все солдаты и офицеры 11-й гвардейской армии, находился в напряженном ожидании. Вот-вот поступит приказ, а за ним бросок в наступление. Но решительные события откладывались: осенние хляби намертво держали танки и автомашины, приходилось ждать заморозков. Впрочем, для отдыха у гвардейцев не было времени. Накапливая боеприпасы, пехотинцы, артиллеристы, саперы совершили по нескольку дальних ходок за снарядами и минами, а в оставшееся время занимались боевой подготовкой.

О своих делах Леопольд писал школьным товарищам:

«Ну вот и я офицер-артиллерист, командир подразделения, чтобы ты знала. Но надо сказать, что на фронте я далек от офицерского вида и положения – все делаю вместе с бойцами. Даже ботинки ношу, а не сапоги, которые развалились и негде их поменять. Правда, есть валенки, но проклятая местность – болота, и ходить в них невозможно. Да, «жистянка». В общем, черт с ней, скорей бы наступать как следует, как на юге наступают. И тогда будет все и веселее будет».

«Вот уже и зима началась, первое декабря, а я и не чувствую той радости, бодрости и обновления, которые чувствуешь в начале зимы. Впереди не радость Нового года, не веселое время катков, лыжных соревнований и зимних каникул, впереди трудное, опасное и необходимое дело – война, бой, и чем дальше на запад, тем ближе к дому, к Москве».

В начале декабря офицеров собрали в полку, и начальник штаба познакомил их с данными о противнике. Первая полоса обороны фашистов состояла из нескольких тщательно отрытых траншей. Множество подбитых танков были врыты в землю и приспособлены в качестве пулеметно-артиллерийских точек. Впередилежащая местность плохо просматривалась – лесная, холмистая, овражистая, а озера, реки, ручьи и множество болот, так и не промерзших до декабря, создавали дополнительные препятствия. Со второй линии обороны фашисты готовили свой ответный удар, пресловутый «прыжок пантеры».

Но время шло. Снег покрывал осеннюю грязь. Мороз сковывал речки, болота. Наступление началось 13 декабря, туманным утром. В 9.00 грянул залп «катюш», а вслед за ним шквал артиллерийского огня. Грохот его доносился и до 83-й дивизии, которая до поры до времени находилась в армейском резерве. Ох, хуже нет – ждать и догонять. А дивизии предстояло и то и другое, ибо по замыслу командования ее вместе с 1-м танковым корпусом предполагалось ввести в прорыв.

Но прорыв пока не получался. Атака захлебнулась. Вражеские позиции ожили, немцы перешли в контратаку, яростную, как прыжок пантеры. Ее с трудом удалось отбить. И только на следующий день наметился успех. Передовые части прорвались к шоссе Невель – Городок, не на юг, как предполагалось, а на запад. И командование сразу воспользовалось удачей. В прорыв – полтора километра по фронту и два в глубину – они ввели 83-ю гвардейскую стрелковую дивизию вместе с танковым корпусом.

Гвардейцы форсировали по тонкому льду речки Овсянку и Кабишанку, десятки ручьев, прижимая врага к едва одевшемуся ледком обширному озеру Езерище. Они свертывали обороны противника, и их фланкирующий удар был поистине подобен прыжку пантеры.

К 17 часам 15 декабря дивизия овладела деревнями Фаины, Ренище и завязала бой за ключевой пункт немецкой обороны – село Сурмино. Именно здесь, отмечал в своих воспоминаниях генерал К. Н. Галицкий, «наступал 248-й гвардейский стрелковый полк… Его батальоны форсировали топкие места, преодолели лесные заросли и внезапной атакой вышли в тыл 365-му пехотному полку 211-й пехотной дивизии, оборонявшемуся фронтом на север… Один из батальонов овладел населенным пунктом Каики, где располагался 187-й артиллерийский полк противника, и захватил исправные орудия и боеприпасы. Уцелевшие вражеские солдаты в панике бежали». Последовавшую затем контратаку противника в районе села Лаптевка гвардейцы решительно отбили.

Все эти населенные пункты – Каики, Лаптевка, Сурмино – занесены в наградной лист командира минометного взвода гвардии лейтенанта Л. Б. Некрасова. Но в наградном листе упомянута еще и маленькая деревушка Дюбино, разбитая снарядами, полусожженная, около которой завязалась минометная дуэль.

Навстречу наступающей роте старшего лейтенанта Галеева с околицы Дюбина внезапно забил миномет. Накрытая густой завесой разрывов, свистящими осколками, рота залегла.

– Гады, гады, – неистовствовал Галеев. – Пулеметом не выковырнешь. Лейтенант, давай свои «самовары».

– У меня один, два отстали…

– Пусть один.

– К бою! – крикнул Некрасов следовавшему за ним в сотне метров расчету Шабанова. Минометчики сбросили вьюки.

– Давай, Абдулла.

Шабанова подгонять не нужно. И боеприпасы у Абдуллы имелись. Заряжающий и безлошадный ездовой тащили на носилках ящик с минами, а у командира и наводчика по паре мин были привязаны к поясам.

Скорее, скорее, ведь прицеливаться и стрелять приходилось под разрывами. Скомандовав прицел, азимут, заряд, Некрасов замер, наблюдая, как согнувшись работал у прицела наводчик Воробьев.

– Огонь!

Понеслась первая, пристрелочная. Легла близко к цели. Теперь все дело в быстроте: кто кого. Немецкие разрывы приближались, и ребята старались вовсю. И командир, и наводчик обратились в заряжающих. На предплечье левой руки, как на лотке, каждый держал по две-три мины и одну за другой, поочередно опускал в «трубу». Работал солдатский «автомат». Десяток мин висел в воздухе, а очередная гнездилась в стволе. И мощная серия разрывов вспыхнула в ложбине, где торчал, как кость в горле, проклятый стопятимиллиметровый. Поднялись бурые всплески земли, огня – и немец замолчал.

– Вперед! – закричал ротный. – В атаку!

Наконец– то подтянулись расчеты Воронкова, Иванова, и Некрасов дал беглый огонь по окраине Дюбина. Но помощь его была невелика, потому что стрелял азартно и небережливо.

– Все, лейтенант, мин нету, – доложил Воронков.

Молодой взводный корил себя за горячку, а между тем на окраине Дюбина фашисты контратаковали наступающую роту. Стрелкам пришлось плохо. Некрасов понял, что, если не возьмем деревню, станет еще хуже: где зацепишься на голом, заснеженном поле? В конце концов, у него десяток бойцов с винтовками и автоматами, нельзя же безучастно глядеть, как дерется рота?!

– Наводчики – у минометов, остальные – за мной! – скомандовал Некрасов. – Вперед!

Не оглядываясь пополз. Лишь у крайнего домика обернулся: за ним тянулась реденькая цепочка – Шабанов, Воронков, Ковалев… Уже на ходу у него созрел план – спуститься в неглубокий овражек и по нему выйти немцам во фланг. Так он и поступил и, как потом говорил ротный, наделал шуму.

Конечно же, десяток минометчиков не смогли опрокинуть роту фашистов, но неожиданностью нападения, дерзостью своей они посеяли панику у немцев. Жиденькое «ура!», дробь выстрелов, внезапно возникшие на гребне оврага фигуры красноармейцев сделали свое дело – на минуту-другую фашисты растерялись, и этого было достаточно, чтобы наша стрелковая рота поднялась и возобновила атаку.

Это событие в жизни молодого офицера вошло в наградной лист всего несколькими строками:

«В бою за деревню Дюбино 20 декабря 1943 года точным огнем подавил минометную точку противника, и, когда вышли все мины, он поднял свои расчеты в атаку на численно превосходящего противника, личным примером увлекая их за собой. Противник бежал, оставив на поле боя убитых и раненых.

За мужественное выполнение своих обязанностей, за нанесение противнику больших потерь в живой силе и технике тов. Некрасов достоин награждения орденом Красной Звезды».

Рядом с медалью «За отвагу» на груди у лейтенанта Некрасова появился первый орден. А его родная дивизия за успешное проведение Невельской операции удостоилась ордена Красного Знамени.

…Орудия замолчали, изредка на флангах раздавались приглушенные расстоянием автоматные очереди. А снег падал и падал, густой и крупный. Мокрыми хлопьями покрывал болотистую землю, непрестанно засевая огненную позицию, и бойцам то и дело приходилось еще разгребать, обметать минометы и ящики с боеприпасами. Продрогшие от холода и сырости красноармейцы были рады и такой работе, только бы согреться. Укрытия соорудили временные – легкие шалаши, обтянутые плащ-палатками. Некрасов знал – обстановка неопределенная: то ли основательно закрепляться и готовить огонь по противнику, то ли вскоре сниматься и продолжать марш. Гвардии лейтенант, промерзший и простуженный, совещался со старшиной Бояркиным: надо было срочно пополнять запас мин и продовольствия. В это время и прибежал посыльный: