Текст книги "Чудеса Антихриста"

Автор книги: Сельма Оттилия Ловиса Лагерлеф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)

VII. Колокола Сан-Паскале.

Все скоро увидели в Диаманте, что жена дона Ферранте, донна Микаэла, была просто ребенком. И, несмотря на свою внешность светской дамы, она просто-напросто была ребенок. Да и ничего другого нельзя было ожидать после той жизни, которую она вела.

Жизнь она знала только по театрам, музеям, балам, прогулкам, скачкам, а ведь все это – места для развлечений. Она никогда не выходила одна на улицу; никогда не работала. С ней никто никогда не говорил серьезно. Она еще ни разу не была ни в кого влюблена.

Переехав в летний дворец, она забыла свое горе так же быстро и легко, как забывает ребенок. Оказалось, что она обладаем и фантазией ребенка, которая превращает и переделывает все окружающее.

Старый, грязный сарацинский городок Диаманте казался донне Микаэле раем. Она говорила, что нисколько не удивилась, когда дон Ферранте подошел к ней на площади и потом посватался за нее. Ей казалось вполне естественным, что так и должно было происходить в Диаманте. Она сразу увидала, что Диаманте такой город, где богатые мужчины отыскивают бедных и несчастных синьорин, чтобы ввести их госпожами в свои черные дворцы из лавы.

И летний дворец понравился ей. Выцветший столетний ситец, которым была обита мебель, рассказывал ей целые истории. И она находила глубокий смысл в любовных сценах, которые разыгрывались на стенах между пастухами и пастушками.

Она сейчас же открыла и тайну дона Ферранте. Он совсем не был простым купцом в уличке маленькаго города. Это был честолюбивый человек, который копил золото, чтобы скупить владения предков на Этне, дворец в Катании и замок в горах. И если он носил короткую куртку и колпак, как простой крестьянину, то только для того, чтобы скорее выступить испанским грандом и князем Сицилии.

С того дня, как он женился, дон Ферранте каждый вечер надевал бархатную куртку, брал гитару, становился на лестнице, ведущей на хоры в музыкальной зале летнего дворца, и пел канцоны. И, когда он пел, донна Микаэла воображала себе, что она замужем за самым благородным человеком всей прекрасной Сицилии.

Через два месяца после свадьбы донны Микаэлы отец ее вышел из тюрьмы и поселился у дочери в летнем дворце. Ему понравилось в Диаманте, и он скоро сошелся со всеми. Он охотно беседовал с пчеловодами и виноградарями, которых встречал в café Europa, и ему доставляло удовольствие каждый день ездить верхом по склонам Этны «отыскивать древности».

Но дочери своей он все еще не простил. Хотя и жил в ее доме, но обращался с ней как с чужой дамой и не выказывал никакой любви. Донна Микаэла оставляла его в покое и делала вид, что ничего не замечает. Она не могла принимать его гнев серьезно. Этот старик, которого она так любит, думает, что может ненавидеть ее всю жизнь. Ах, он не знал ни ее, ни себя самого! Она любила сидеть и мечтать о той минуте, когда он почувствует себя побежденным, придет к ней и выскажет свою любовь.

Донна Микаэла стояла однажды на балконе и кивала отцу, который выезжал из дома на маленьком гнедом пони; в это время дон Ферранте поднялся наверх из своей лавки, чтобы поговорить с ней. И дон Ферранте сообщил ей, что ему посчастливилось устроить ее отца в «Братство Святого Сердца» в Катании.

И, хотя дон Ферранте выражался вполне ясно, донна Микаэла, казалось, не понимала его.

Он должен был повторить, что ездил накануне в Катанию и что ему удалось устроить кавальере Пальмери в одно Братство. Он должен переехать туда через месяц.

Она только повторяла:

– Что это значит? Что это значит?

– Ну, – сказал дон Ферранте, – разве мне не может надоесть выписывать твоему отцу дорогое вино с материка и разве у меня самого не является иногда желания покататься на Доменико?

Сказав это, он собирался уйти. О чем же еще было говорить…

– Но скажи же мне, что это за братство? – спросила она. – Какое братство?

– Ну, там живет много стариков.

– Бедных стариков?

– Ну, разумеется не богатых!

– И у каждого, наверное, нет отдельной комнаты?

– Нет, но у них большие общие спальни.

– И они едят из жестяной посуды на непокрытых столах?

– Нет, посуда фарфоровая!

– Но без скатертей?

– Боже мой, был бы только стол чистый!

Он прибавил, чтобы успокоить ее:

– Там живет много порядочных людей. И, если хочешь знать, они не без колебания приняли в него кавальере Пальмери.

С этими словами дон Ферранте вышел.

Жена его была очень огорчена и рассержена. Ей казалось, что она вдруг потеряла все свое знатное положение и превратилась в жену обыкновенная купца.

Она говорила громко, хотя никто и не слышал ее, что летний Дворец – большой, безобразный, старый дом, а Диаманте – ничтожная жалкая дыра.

И она, разумеется, не допустит, чтобы отец ее уехал. Дон Ферранте напрасно так уверен в этом!

После обеда дон Ферранте собрался идти в café Europa играть в домино и стал искать шляпу, но донна Микаэла взяла его шляпу и пошла проводить его по галерее, ведущей вокруг двора. Когда они отошли от столовой, так что отец не мог их слышать, она живо спросила:

– Что ты имеешь против моего отца?

– Он мне очень дорого стоит.

– Но ведь ты богат!

– Откуда ты это взяла? Разве ты не видишь, как я тружусь?

– Сократи лучше другие расходы!

– Я так и сделаю. Джианнита уже довольно получила от нас!

– Нет, сократи мои расходы!

– Ты – моя жена, и у тебя все должно остаться по-прежнему.

Она молчала. Она думала, что она может еще сказать, чтобы разубедить его.

– А ты знаешь, почему я вышла за тебя?

– О, да!

– Ты знаешь и то, что обещал мне настоятель?

– Это его дело, я делаю, что могу!

– Ты, может быть, слышал, что я порвала со всеми моими друзьями в Катании, когда я узнала, что мой отец обращался к ним за помощью и они отказали ему?

– Я это знаю!

– И что я переселилась в Диаманте, чтобы избавить его от стыда встречаться с ними?

– Они ведь в братствах не бывают!

– И, зная все это, ты не боишься поступить так с моим отцом?

– Бояться? Нет, жена моя, я не боюсь!

– Разве я не сделала тебя счастливым? – спросила она тогда.

– О, да! – отвечал он равнодушно.

– Разве тебе не нравится петь для меня? Разве тебе неприятно, что я считаю тебя самым благородным человеком в Сицилии? Разве ты не радовался, что мне понравился старый дворец? Почему же все это должно кончиться?

Он положил руку ей на плечо и произнес предостерегающе:

– Помни, что ты вышла замуж не за светского молодчика с Via Aetna в Катании!

– О, нет!

– Здесь у нас в горах другое обыкновение! Здесь жены во всем повинуются мужьям. И красивые фразы для нас ничего не значат! А если нам их захочется послушать, то мы прекрасно знаем, как их получить!

Она испугалась таких слов и бросилась перед ним на колени. Было уже темно, но из освещенной комнаты света падало достаточно, чтобы он мог видеть ее глаза. Сверкающие, как звезды, они с мольбой были обращены к нему.

– Сжалься! Ты не знаешь, как я люблю его!

Дон Ферранте засмеялся:

– С этого и надо было начать! А теперь ты рассердила меня!

Она продолжала стоять на коленях и смотреть на него.

– Это хорошо, – сказал он, – вперед ты будешь знать, как держать себя!

Она все еще не вставала с колен. Тогда он спросил:

– Должен я объявить ему об этом, или ты скажешь сама?

Донне Микаэле стало стыдно, что она так унижалась. Она поднялась и твердо ответила:

– Я сама скажу ему, но только в последний день. И ты должен не дать ему ничего заметить.

– Нет, я ничего не скажу ему, – отвечал он, подделываясь ей в тон. – Чем меньше стонов, тем лучше.

Но когда он ушел, донна Микаэла засмеялась над ним. Он думает, что может обращаться с ее отцом, как ему угодно. Она знает, кто ей поможет…

В соборе в Диаманте была чудотворная статуя Мадонны; история ее следующая:

В давние времена в пещере на Монте Киаро жил один святой отшельник. И однажды приснилось отшельнику, что в гавани Катании стоит судно, нагруженное священными изображениями, и одно среди них было такое святое, что одна страшно богатая англичанка хотела обменять его на вес золота. Проснувшись, отшельник сейчас же отправился в Катанию. Когда он пришел туда, он увидал, что сон его был вещий. В гавани стояло судно, нагруженное изображениями святых, и среди них находилось изображение Мадонны, которое было светлее, чем все другие. Тогда отшельник начал просить капитана не увозить изображение из Сицилии и подарить ему. Но капитан отказался исполнить его просьбу.

– Я отвезу его в Англию, – говорил он, – и англичанка купит его у меня на вес золота.

Отшельник снова начал настойчиво просить его. Наконец, капитан велел своим людям свести его на берег и поднять паруса, чтобы плыть дальше.

Казалось, что святое изображение уже потеряно для Сицилии, но отшельник на берегу опустился на колени и молил Бога не допустить до этого. И что же случилось? Судно не могло выйти из гавани.

Якорь был поднят, паруса распущены, ветер попутный, а судно три дня стояло неподвижно, точно высеченное из скалы. На третий день капитан взял изображение Мадонны и бросил его на берег отшельнику, который продолжал стоять на коленях. И в ту же минуту судно отчалило от берега. А отшельник отнес изображение на Монте Киаро, и оно теперь находится в Диаманте, в соборе, где у него своя часовня и алтарь.

Донна Микаэла отправилась к этому изображению Мадонны просить ее за отца.

Она прошла в часовню Мадонны, приютившуюся в темном углу храма. Все стены в ней были покрыты предметами, принесенными по обету – серебряными сердцами и картинами – дарами тех, кому помогла Мадонпа Диаманте.

Статуя была высечена из черного мрамора, и, когда Микаэла увидала ее в ее нише, такую высокую и темную и почти скрытую за золотой решеткой, ей показалось, что лицо Мадонны прекрасно и сияет милосердием. И сердце ее преисполнилось надежды.

Вот она, всемогущая Царица Небесная, добрая мать Мария, скорбящая, которой понятно всякое горе, – она не допустит, чтобы у нее отняли отца,

Здесь она сейчас же обретет помощь. Ей стоит только преклонить колена и поведать о своем горе, и черная Мадонна поможет ей.

Она была убеждена, что в то время, как она молится, дон Ферранте уже переменил свое решение. Когда она вернется домой, он выйдет ей навстречу и скажет, что ее отец останется с ней.

* * *

Прошло три недели.

Донна Микаэла вышла из летнего дворца, отправляясь к утренней мессе; но, прежде чем пойти в собор, она зашла в лавку донны Элизы купить восковую свечу. Было так рано, что она боялась, что лавка еще заперта; но она была отперта, и донна Микаэла радовалась, что она может принести что-нибудь в дар черной Мадонне.

Когда донна Микаэла вошла в лавку, там никого не было; она начала отворять и затворять дверь, чтобы звоном колокольчика вызвать донну Элизу в лавку. Наконец, кто-то вышел, но это была не донна Элиза, а молодой человек.

Этот юноша был Гаэтано, который понаслышке хорошо знал донну Микаэлу. Он так много слышал о ней, что боялся с ней встретиться, и, когда она приходила к донне Элизе, он всегда запирался в своей мастерской. А донна Микаэла знала о нем только то, что он скоро должен был уехать из Диаманте и целые дни вырезывал изображения святых, чтобы донне Элизе было что продавать в то время, пока он будет добывать богатства в Аргентине.

Увидя теперь Гаэтано, она нашла его таким прекрасным, что почти обрадовалась этому. Она чувствовала себя встревоженной, как преследуемое животное, но никакое горе в мире не могло помешать ей испытывать радость, когда она видела что-нибудь прекрасное.

Она спрашивала себя, где она могла видеть его раньше, и вдруг вспомнила, что это лицо она видела в великолепной картинной галерее ее отца в их дворце в Катании. Но там он был не в рабочей блузе; напротив, на нем была бархатная шляпа с длинным развевающимся белым пером и широкий кружевной воротник на бархатной одежде. Картина эта была написана великим художником Ван-Диком.

Донна Микаэла спросила у Гаэтано восковую свечу, и он начал искать ее. И тут случилось что-то странное: Гаэтано, знавший наизусть маленькую лавочку, вдруг оказался в ней совсем чужим. Он искал восковые свечи в ящиках с четками и в коробках с образками. Он ничего не мог найти и в нетерпении опрокидывал ящики и ломал коробки. Всюду царил беспорядок и разрушение, и донна Элиза была бы очень огорчена, если бы в эту минуту вошла в лавку.

Но донна Микаэла с удовольствием глядела, как он отбрасывал со лба густые кудри и как золотистые глаза его искрились, точно желтое вино, пронизанное лучами солнца. Ей служило большим утешением видеть такую красоту.

И донна Микаэла должна была извиниться перед благородным господином, которого написал великий Ван-Дик. Потому что она часто говорила ему:

– Ах, синьор, вы были очень прекрасны, но едва ли вы были так мрачны, бледны и печальны. И у вас не было таких огненных глаз, все это вложил в вас писавший вас художник. – Но, увидя Гаэтано, донна Микаэла нашла, что все это может быть соединено в одном лице и что художнику не пришлось прибавлять что-нибудь от себя. И поэтому она просила извинения у благородного господина.

Между тем, Гаэтано нашел ящики с восковыми свечами, которые стояли под прилавком на своем обычном месте. Он подал ей свечу, но он не знал, сколько она стоит, и попросил ее зайти после, чтобы заплатить. Когда же она попросила у него бумаги, чтобы завернуть свечу, он пришел в такое смущение, что она должна была помочь ему в его поисках.

И вдруг ей стало жалко, что такой человек собирается уехать в Аргентину.

Он предоставил донне Микаэле самой завертывать свечу, а сам он стоял, не спуская с нее глаз. Ей хотелось попросить его не глядеть на нее, так как лицо ее выражало скорбь и отчаяние.

Гаэтано едва успел вглядеться в ее черты, как вскочил на маленькую лестницу, снял с верхней полки одно из изображений и подошел к ней. Это был маленький позолоченный и раскрашенный деревянный ангел, маленький Сан-Микелэ в борьбе с дьяволом. Изображение было завернуто в бумагу и уложено в вату.

Он подал его донне Микаэле и просил ее принять его в подарок. Ему так хотелось этого, потому что это была его лучшая работа. Он был убежден, что это изображение обладает большей силой, чем все его другие статуэтки, и он нарочно поместил его на верхнюю полку, чтобы первый встречный не мог увидеть и купить его. Он просил донну Элизу продать его только тому, у кого большое горе. И потому он просит донну Микаэлу принять его.

Но Гаэтано просил ее взглянуть, как прекрасно вырезано изображение. Заметила ли она, как взъерошены от гнева крылья архангела и как Люцифер вонзил свои когти в стальные латы на его ноге? Видит ли она, как Сан-Микелэ поднял свое копье, как он наморщил лоб и сжал губы?

Он хотел положить ей в руку маленькое изображение, но она мягко отстранила его. Она видит, что это изображение прекрасно и чудотворно, сказала она, но она знает, что оно не может ей помочь. Она благодарит его за подарок, но не принимает его.

Тогда Гаэтано взял изображение, завернул его и поставил на прежнее место.

И он не заговорил с ней, пока не уложил и не убрал его.

Тогда он спросил, зачем она покупает восковую свечу, если она неверующая? Или она хочет этим показать, что не верит в Сан-Микелэ? Но разве она не знает, что он самый могущественный из ангелов, что он победил Люцифера и низверг его в Этну? Или она сомневается в истинности этого? Или она не знает, что в этой битве Сан-Микелэ потерял одно перо из своего крыла и оно было найдено в Кальтанизетте? Знает она это или не знает? Что же хочет она сказать тем, что Сан-Микелэ не может ей помочь? Может быть, она думает, что ни один святой не может ей помочь? И для этого стоит он целый день в мастерской и вырезывает святые изображения. Стал бы он это делать, если бы они были не нужны? Или она думает, что он обманщик?

Но Микаэла была такой же глубоко верующей, как Гаэтано, слова его показались ей несправедливыми, и она горячо возразила ему:

– Случается иногда, что святые не помогают, – сказала она. И, видя, что Гаэтано недоверчиво смотрит на нее, она почувствовала непреодолимое желание убедить его, и она рассказала, как ей обещали именем Мадонны, что отец ее будет наслаждаться беззаботной старостью, если она будет верной женой дону Ферранте. А теперь муж хочет отправить его в братство, где все бедно, как в богадельне для бедняков, и строго, как в тюрьме. И Мадонна не помогает ей, через неделю он должен уехать.

Гаэтано участливо слушал ее. Это-то и побудило ее рассказать все свое горе.

– Донна Микаэла, – сказал он. – Вы должны обратиться к черной Мадонне в соборе.

– Неужели вы думаете, что я уже не молилась ей?

Гаэтано покраснел и сказал почти гневно:

– Уж не хотите ли вы сказать, что вы напрасно обращались к черной Мадонне? – Последние три недели я напрасно молилась и просила ее.

Говоря это, донна Микаэла почти задыхалась. Ей хотелось плакать о самой себе, потому что она каждый день ждала помощи и обманывалась, и все-таки не знала ничего другого, как снова и снова прибегать к молитве. И по ее лицу видно было, что она снова переживала те страдания, которые она испытывала каждый день, видя, что мольбы ее не исполняются и время уходит.

Но Гаэтано не был этим тронут, он улыбался и барабанил пальцами по стеклянному ящику, стоящему на прилавке.

– Вы только просили Мадонну? – спросил он.

Только просила, только просила! Она обещала покаяться во всех грехах и исправиться. Она ходила в ту улицу, где жила прежде, и ухаживала за больной женщиной, у которой была рана на ноге. Она не проходила мимо ни одного нищего, не подав ему милостыни.

Только просила! И она сказала, что, если бы Мадонна хотела ей помочь, то она, конечно, удовольствовалась бы и одними молитвами. Она целые дни проводит в соборе. А страх и тревога, которые терзают ее! Разве они ни во что не считаются?

Он только пожал плечами. Она не пробовала ничего другого?

Ничего другого? Она перепробовала все, что только есть на свете. Она приносила ей в дар серебряные сердца и восковые свечи. Она не выпускала из рук четок.

Гаэтано возмущал ее. Ни на что это он не обращал внимания и только спрашивал:

– И ничего больше? Ничего больше?

– Но вы должны понять, – говорила она, – что дон Ферранте не дает мне много денег. Я больше ничего не могу сделать! Мне удалось, наконец, купить шелку и шелковых шнурков, чтобы вышить покров на алтарь. Вы должны же это понять!

Но Гаэтано, который все дни проводил в обществе святых и знал, каким страстным рвением и трудом добивались они, чтобы Господь исполнил их просьбы, только смеялся над донной Микаэлой, которая думала, что можно тронуть Мадонну восковыми свечами и покровом на алтарь.

Все это ему хорошо знакомо, возражал он. Все ее поступки ему вполне ясны. Так всегда бывает с бедными святыми. Весь мир взывает к ним за помощью, но только немногие понимают, как надо поступать, чтобы быть услышанными. А потом начинаюсь говорить, что святые бессильны. Только те получают помощь, кто знает, как надо молиться.

Донна Микаэла смотрела на него в нетерпеливом ожидании. В словах Гаэтано пылала такая сила и убежденность, что она начала думать, что он научит ее нужному, все разрешающему слову.

И Гаэтано взял свечу, лежавшую перед ней на прилавке, бросил ее обратно в ящик и сказал, что ей нужно делать. Он запретил ей носить дары Мадонне и молиться ей или помогать чем-нибудь бедным. Он сказал, что разорвет покров, если она сделает на нем хоть еще один стежок.

– Покажите ей, донна Микаэла, что тут дело идет об очень важном, – говорил он и глядел на нее с настойчивой силой. – Господи Боже, вы должны найти что-нибудь, чтобы доказало ей, что это серьезное дело, а не пустяки. Вы должны ей показать, что вы не хотите жить, если она не поможет вам. Думаете ли вы оставаться верной дону Ферранте, если он отошлет из дому вашего отца? Едва ли! Если Мадонна не будет бояться того, что вы можете сделать – зачем ей помогать вам?

Донна Микаэла отступила назад. Он быстро вышел из-за прилавка и крепко схватил ее за руку.

– Понимаете, вы должны показать ей, что вы можете погубить себя, если она не поможет вам. Вы должны грозить, что погрязнете в грехе и кончите смертью, если не получите, чего хотите. Таким путем только можно принудить святых исполнить просимое.

Она вырвалась от него и ушла, не сказав ни слова. Она быстро поднялась по узкой извилистой уличке, вошла в собор и в страшном смятении распростерлась перед алтарем черной Мадонны.

* * *

Это случилось в субботу утром, а в воскресенье вечером донна Микаэла снова увидала дона Гаэтано. Был прекрасный лунный вечер, а в Диаманте такое обыкновение, что в лунные вечера все выходят из своих домов на улицу. Как только хозяева летнего дворца вышли на улицу, они сейчас же встретили знакомых. Донна Элиза подхватила под руку кавальере Пальмери, синдик Кольтаро подошел к дону Ферранте потолковать о выборах; а Гаэтано пошел с донной Микаэлой, потому что ему хотелось знать, последовала ли она его совету.

– Бросили вы вышивать покров на алтарь? – спросил он.

Но донна Микаэла отвечала, что вчера она целый день вышивала его.

– Вы сами портите свое дело, донна Микаэла.

– Да, этому уж больше не помочь, дон Гаэтано.

Она устроила так, что они оказались позади всех. Она хотела кое о чем поговорить с ним. Когда они дошли до Porta Aetna, они прошли в ворота и свернули на дорогу, спускающуюся с Монте Киаро среди пальмовых рощ.

Они не могли бы идти на оживленные улицы; донна Микаэла говорила так, что жители Диаманте побили бы ее камнями, если бы слышали ее.

Она спрашивала Гаэтано, видел ли он хорошенько черную Мадонну в соборе. Она только вчера как следует разглядела ее. Мадонна стояла в самом темном углу собора вероятно для того, чтобы никто не видал ее. Она такая черная и закрыта решеткой. Никто не может разглядеть ее.

Но сегодня донна Микаэла ясно видела ее. Сегодня был праздник Мадонны, и ее вынесли из ниши. Пол и стены ее часовни были покрыты белыми цветами миндаля, а сама Она стояла на алтаре большая и темная среди массы белоснежных цветов.

Но как только донна Микаэла взглянула на статую, ее охватило отчаяние. Это совсем не было изображение Мадонны! Нет, та, кому она молилась была не Мадонна! О, позор, позор! Ведь это древняя богиня. Кто когда-нибудь видел изображение богинь, не может в этом ошибиться. На ней была не корона, а шлем; в руках она держала не младенца, а щит. Это была Афина-Паллада. Это была не Мадонна. Ах нет, нет!

И здесь в Диаманте поклонялись такому изображению! Здесь поставили языческую статую и молятся на нее! И что было хуже всего: их Мадонна была безобразна! Она вся выветрена и никогда не была произведением искусства. Она была так безобразна, что на нее нельзя было смотреть.

Ах, ее обманули тысячи даров, висящих у нее в часовне, ее ввели в заблуждение все легенды, которые рассказывают о ней! И она потеряла три недели, молясь ей! Теперь она знает, почему она не получила никакой помощи! Ведь это не Мадонна, не Мадонна!

Они шли по дороге, которая опоясывает Монте Киаро за стенами города. Все вокруг них было бело. Белый туман лежал у подножия горы, и миндалевые деревья на Этне стояли совсем белые. Иногда они сами проходили под нависшими над ними миндальными ветвями, которые так густо были усеяны цветами, что, казалось, они были опущены в расплавленное серебро. Луна светила так ярко, что все тонуло в ее свете и казалось белым. Казалось почти странным, что его не ощущаешь, что он не греет и не ослепляет глаз. Донна Микаэла спрашивала себя, лунный ли свет настроил Гаэтано так мирно, что он не схватил и не сбросил ее в Симето, слыша ее богохульства.

Он тихо и спокойно шел рядом с ней; но она боялась того, что он теперь сделает. Она была охвачена такой тревогой, что не могла молчать.

Ей оставалось сказать еще самое ужасное. Она говорила, что целый день старалась думать о настоящей Мадонне и вызывала в своей памяти все изображения ее, когда-либо виденные. Но все было напрасно; только она начинала думать о сияющей царице небесной, как появлялась древняя черная богиня и становилась между ними. И царица небесная исчезала, а перед ней оставалась высохшая озабоченная старая дева, так что у нее теперь не было никакой Мадонны. Она думает, что Мадонна сердится на нее за то, что она делала слишком много для той другой, и лишает ее своей милости и не дает ее увидеть себя. Но из-за той ложной Мадонны отцу ее грозить несчастье. И теперь уж ей не удастся удержать его дома. Теперь она никогда не получит его прощенья. Ах, Боже! Боже!

И все это она говорила дону Гаэтано, который чтил черную Мадонну Диаманте больше всех других.

Он шел так близко от донны Микаэлы, что она думала, уж наступает последняя минута. Она заговорила тихо, как бы защищаясь:

– Я схожу с ума! Я теряю рассудок от беспокойства! Я не сплю больше.

Но слушая ее, Гаэтано думал только о том, какое она еще дитя и как она не умеет совладать с жизнью.

И почти само собой вышло, что он вдруг нежно обнял ее и поцеловал, потому что она была такое напуганное и неразумное дитя.

Она была так сильно удивлена, что и не подумала отстраниться от него. Она не вскрикнула и не побежала. Она поняла только, что он поцеловал ее, как целуют ребенка. Она быстро пошла вперед и потом заплакала. Этот поцелуй показал ей, как она слаба и беспомощна и как она тоскует по человеке сильном и добром, который позаботился бы о ней.

Ведь это ужасно, что она так одинока, хотя у нее есть отец и муж, что даже этот чужой человек питает к ней сострадание.

Когда Гаэтано увидел, что она вздрагивает от рыданий, он почувствовал, что тоже начинает дрожать. Сильное, могучее волнение охватило его.

Он снова подошел к ней и взял ее за руку. И голос его звучал не громко и ясно, а глухо и как бы подавленно от волнения, когда он сказал:

– Хотите бежать со мной в Аргентину, если Мадонна не поможет вам?

Но теперь донна Микаэла оттолкнула его от себя. Она вдруг почувствовала, что он говорит с ней не как с ребенком. Она повернула и пошла обратно в город. Гаэтано следовал за ней, но на том месте, где он поцеловал ее, он остановился, ему казалось, что он никогда в жизни не сможет уйти отсюда.

* * *

Два дня провел Гаэтано, думая о донне Микаэле, а на третий пошел в летний дворец, чтобы поговорить с ней.

Он встретил ее на крыше на террасе и сразу объявил ей, что она должна с ним бежать.

С тех пор как они виделись в последний раз, он все обдумал. Стоя в своей мастерской, он обсуждал все случившееся, и теперь все стало ему ясно.

Она – роза, которую сильный сирокко оторвал от ствола и безжалостно закрутил в воздухе, чтобы она нашла тем больше покоя и защиты в его любящем сердце. Она должна понять, что Бог и все святые желают и требуют, чтобы они полюбили друг друга, иначе ее великое несчастье не сблизило бы их. И Мадонна отказывала ей в помощи, чтобы снять с нее клятву в верности дону Ферранте. Потому что все святые на небесах знали, что она его – Гаэтано. Для него она была создана, для него она выросла, для него она живет. И, когда он там на дороге при свете луны поцеловал ее, он почувствовал себя заблудившимся ребенком, который долгое время блуждал в пустыне и, наконец, добрел до родного дома. У него ничего нет, она его родина и его очаг, она – наследство, завещанное ему Богом, она – единственное в мире, чем он владеет.

Поэтому он не может оставить ее здесь. Она должна последовать за ним, должна, должна!

Он не опустился перед ней на колени. Он стоял перед ней со сжатыми кулаками и сверкая глазами. Он не просил ее, он приказывал ей ехать с ним, потому что она принадлежала ему.

Не было никакого греха, если он увезет ее; напротив, он обязан это сделать. Что будет с ней, если он покинет ее?

Донна Микаэла слушала его, не трогаясь с места. Она все время сидела не шевелясь и, даже тогда, когда он перестал говорить.

– Когда вы едете? – спросила она наконец.

– Я уезжаю из Диаманте в субботу.

– А когда отходит пароход?

– В воскресенье вечером из Мессины!

Донна Микаэла встала и пошла к лестнице.

– Мой отец в субботу должен ехать в Катанию, – сказала она. – Я попрошу дона Ферранте позволить мне проводить его.

Она сошла несколько ступеней, как если бы ей нечего было больше сказать. Потом она остановилась.

– Если вы встретите меня в Катании, я последую за вами, куда вы захотите!

Она быстро сошла с лестницы. Гаэтано не старался удержать ее. Наступит день, когда она не побежит от него. Он хорошо знал, что она должна полюбить его.

* * *

Всю пятницу донна Микаэла провела в соборе. Она пришла к Мадонне и в отчаянии бросилась перед ней на колени.

«О, Madonna mia, Madonna mia! Неужели завтра я должна стать сбежавшей женой? И люди будут иметь право говорить про меня все дурное?» И все представилось ей в таком ужасном виде. Ее пугало бежать с Гаэтано, и она не знала, как она сможет остаться у дона Ферранте. Она ненавидела как одного, так и другого. Ей казалось, что оба они могут принести ей только горе. Она видела ясно, что Мадонна не поможет ей. И вот она спрашивала себя, не причинит ли ей бегство с Гаэтано еще больше несчастий, чем если она останется у дона Ферранте. И стоит ли губить себя, чтобы отмстить мужу?

И есть ли что-нибудь более достойное презрения, как бегство с человеком, которого не любишь?

Мучительное сомнение терзало ее. Всю неделю она томилась в ужаснейшем беспокойстве. И что хуже всего, она совсем не могла спать. И теперь она не была в состоянии рассуждать здраво и ясно.

И снова она погружалась в молитвы. Но потом ей приходило в голову: «Ведь Мадонна не может помочь мне!» – она переставала молиться.

Невольно она начала думать о своих прежних страданиях и она вспомнила маленькое изображение, которое уже однажды помогло ей, когда она была в таком же великом отчаянии.

Со страстным порывом взмолилась она к маленькому жалкому младенцу: «Помоги, помоги мне! Помоги моему старому отцу и помоги мне самой, чтобы я не довела себя до преступления и мести!»

И, когда в этот вечер она ложилась спать, тревога и грусть продолжали мучить ее. «Если бы мне заснуть хоть часок, – думала она, – я знала бы, что мне делать».

Гаэтано должен был уехать на следующий день рано утром. Она приняла, наконец, решение поговорить с ним до его отъезда и сказать ему, что, она не может следовать за ним. Она не может перенести, чтобы ее считали погибшей женщиной.

И как только она приняла это решение, сейчас же она и заснула. Она проснулась, когда часы били девять часов утра. Гаэтано уже давно уехал, и она не могла сказать ему, что переменила свое решение.

Но она и не думала об этом. Во время сна в нее вошло что-то новое и чужое. Ей, казалось, что она провела ночь в небесах и вдыхала воздух блаженства.

* * *

Какой святой делал больше добра людям, чем Сан-Паскале? Не случается разве иногда, что двое людей стоят где-нибудь в уединенном местечке леса или поля, говорят о ком-нибудь дурно или замышляют что-нибудь злое? Так слушайте, что бывает! Когда они так стоят и говорят, раздается вдруг удар, и они оглядываются и с удивлением спрашивают друг друга, не бросил ли кто камень. Нет никакого смысла оглядываться и осматриваться. И напрасно отбегать в сторону, отыскивая того, кто бросил камень. Потому что бросил его Сан-Паскале. Так же верно, как существует на небе справедливость, верно и то, что Сан-Паскале, услышав их злые речи, бросил им в предостережение один из своих камней.