Текст книги "Чудеса Антихриста"

Автор книги: Сельма Оттилия Ловиса Лагерлеф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)

«Ну, разумеется, синьорина, она не умела петь! Она вышла на сцену, только чтобы принять поклонение толпы. Она хотела дать выразиться любви народа к ней. И она пела плохо и фальшиво. А слушатели знали каждую ноту.

«Мандолиниста из Неаполя первый стал строить гримасы и взял на мандолине такую же фальшивую ноту, как и спетую англичанкой. Потом начал смеяться в свой платок человек, у которого был рак на лице. А потом и погонщик ослов начал громко аплодировать.

«Тут поднялись все. Это было несправедливо, но они этого не понимали. На земле древних греков не должны выступать варвары, поющие фальшиво. Донна Пепа и донна Тура смеялись так, как они еще не смеялись в своей жизни. «Ни одного верного звука! Клянусь Мадонной и Сан-Паскале, ни одного верного звука!»

«Раз в жизни наелись они досыта. И это опьянило их и помутило их рассудок. А почему же им и не смеяться? Ведь их кормили не затем, чтобы потом терзать их уши! Разве они не могли защищаться смехом, разве они не вправе свистать и шикать? И почему бы им не хохотать до безумия, развалившись на скамьях. Ведь они не рабы английской синьорины.

«Это ошеломило ее. Это было так неожиданно, что сразу она не могла даже понять, почему свистят? Должно быть, внизу происходит что-нибудь, чего она не видит. Она допела арию до конца. Она была уверена, что этот смех к ней не относится.

«Когда она замолчала, разразилась целая буря аплодисментов. Теперь она начала понимать. Факелы и лунный свет светили настолько ясно, что она видела, как люди корчились от смеха. Теперь, перестав петь, она слышала их насмешки и издевательства. Все они были обращены на нее. Она бросилась со сцены. Ей казалось, что Этна дрожит от смеха и море сверкает улыбками.

«Но дело принимало дурной оборот. Бедняки никогда еще так не веселились, и они хотели прослушать ее еще раз. Они вызывали ее, они кричали: «Браво! Бис! Да capo!» Они не хотели лишить себя такого удовольствия. А она почти теряла сознание. Вокруг нее ревела целая буря. Они кричали, ревели, требуя повторения. Внезапно все превратилось в древний цирк. Она должна была выйти на растерзание диким зверям.

«Шум и крики становились все громче и неистовее. Другие участники представления испугались и просили ее уступить. Ей казалось, что они убьют ее, если она не исполнит их желания.

«Она поплелась на сцену и очутилась перед лицом толпы, незнающей пощады. Она пела, потому что народ хотел веселиться. Это было ужаснее всего! Она пела, потому что боялась их и не смела им противоречить. Она была среди них одинокой чужестранкой, ее некому было защитить, и это наводило на нее страх. А они все смеялись и смеялись.

«Во все время ее пения стоял стон от криков, свистков и хохота. Никто не жалел ее. Может быть, она в первый раз в жизни почувствовала потребность в чьем-нибудь участии…

«Разумеется, она на следующий же день собралась уезжать. Она не могла больше оставаться в Диаманте. Но когда она сказала об этом адвокату Фавара, он стал умолять ее остаться и попросил ее руки.

«Он хорошо выбрал время. Она дала ему свое согласие и вышла за него замуж.

«Но с этого времени она перестала строить дворцы и бороться с нищетой. Ее не привлекало больше быть королевой Диаманте. Поверите ли, она перестала даже показываться на улице и жила замкнуто у себя в доме, как истинная сицилианка.

«Она жила в маленьком домике, обнесенном высокою стеною, и ее никто не видел. Говорили, что она совершенно изменилась. Но никто не знал, была ли она счастлива или нет, жила ли она взаперти из ненависти к людям или желая быть настоящей замужней сицилианкой.

«А разве не всегда так бывает с женщинами? Они начинают строить дворцы и бросают их неоконченными. Женщины, ничего не умеют сделать как следует!»

III. Отверженный.

Когда донна Микаэла узнала, как нищие осмеяли мисс Тоттенгам, она поспешила к ней в гостиницу выразить ей свое участие. Она хотела просить ее не слишком строго наказывать их за их проступок, так как они опьянели от вина и радости. Они хотели просить ее не отнимать своей благодетельной руки от Диаманте. Сама она не очень любила мисс Тоттенгам, но ради бедняков… она готова была на все, чтобы умилостивить ее.

Подойдя к гостинице, она увидела, что вся улица запружена телегами. Итак, нечего было надеяться. Великая благодетельница покидает город. В гостинице царили горе и уныние. Слепые старухи, донна Пепа и донна Тура, вечно сидевшие во дворе гостиницы, теперь были выгнаны оттуда и стояли на коленях перед дверьми. А молодой погонщик ослов, влюблявшийся во всех английских синьорин, стоял, уткнувшись лицом в стену, и плакал.

«А в гостинице хозяин юлил взад и вперед по длинным коридорам и роптал на Провидение, пославшее ему такое несчастье.

– Signor Dio, – бормотал он, – я разорен. Если Ты допустишь до этого, я возьму жену и детей и брошусь с ними с Этны.

Хозяйка ходила бледная и убитая. Она едва решилась поднять глаза, и готова была ползать на коленях, чтобы умолить остаться богатую англичанку.

– Вы решитесь говорить с ней, донна Микаэла? – спросила она. – Господь да поможет вам! Ах, скажите ей, что неаполитанец, который вызвал всю эту историю, уже изгнан из города. Скажите ей, что все хотят искупить свою вину. Поговорите с ней, синьорина!

Хозяйка ввела донну Микаэлу в приемную англичанки, а сама пошла с ее карточкой доложить об ее приходе. Она сейчас же вернулась назад и попросила ее немного подождать. Мисс Тоттенгам занята делами с синьором Фавара.

В эту самую минуту адвокат Фавара просил руки мисс Тоттенгам, и донна Микаэла слышала, как он громко говорил:

– Вы не должны уезжать, синьорина! Что будет со мной, если вы уедете? Я люблю вас, я не могу расстаться с вами. Я бы не решился заговорить об этом, но теперь, когда вы хотите уехать…

Он понизил голос; но донна Микаэла не хотела слушать дальше и вернулась домой. Она поняла, что здесь она лишняя. Если синьору Фавара не удастся удержать великую благодетельницу, то этому уже никто не поможет.

Когда она выходила из гостиницы, хозяин стоял в дверях и бранил старика францисканца фра Феличе. Он был так рассержен, что не только бранил монаха, но даже гнал его из своего дома.

– Фра Феличе! – кричал он. – Вы пришли, чтобы спорить с великой благодетельницей, вы хотите еще больше рассердить ее! Ступайте своей дорогой, говорю я вам. Волк! Людоед! Убирайтесь отсюда!

Фра Феличе был раздражен не менее хозяина и старался протиснуться мимо него. Но тогда хозяин схватил его за руку и без разговоров вытолкал за дверь.

Фра Феличе был человек награжденный великим даром. В Сицилии, где весь народ увлекается лотереями, существуют люди, обладающие способностью предсказывать номера, которые должны выиграть. Обладающих этим даром называют «полакко», и они часто встречаются среди нищенствующих монахов. Таким человеком был и фра Феличе. В окрестностях Этны он был самым известным «полакко».

Так как всем хотелось узнать выигрышный номер, то его везде принимали с большим почетом. Фра Феличе не привык, чтобы его хватали за плечи и выталкивали на улицу.

Ему было около восьмидесяти лет, он был весь сухой и сгорбленный. Пробираясь между телегами, он споткнулся, наступил на свою рясу и чуть не упал. Но кучера и работники, которые стояли около дверей, разговаривая и сетуя на отъезд, не обратили на него никакого внимания; сегодня им было не до фра Феличе.

Старик, пошатываясь, плелся в своей широкой домотканой рясе. Он был такой маленький и высохший, что в его рясе, казалось, было больше упругости, чем в его мускулах. Казалось, что старая ряса поддерживает монаха.

Донна Микаэла догнала его и взяла его под руку. Ей стало жаль его, видя, как он натыкается на фонарные столбы и спотыкается о ступени. Но фра Феличе и не заметил ее. Он шел, бормоча проклятия и думая, что он совершенно один в своей келье.

А донна Микаэла мысленно спрашивала себя, за что фра Феличе мог рассердиться на мисс Тоттенгам. Может быть, она сняла фрески со стен монастыря? Чем еще она могла заслужить его гнев?

Фра Феличе уже лет шестьдесят жил в Францисканском монастыре, который стоит за Porta Aetna, стена к стене со старой церковью Сан-Паскале.

Монахом в этом монастыре фра Феличе пробыл около тридцати лет; и, когда монастырь закрыли и продали светскому лицу, другие монахи выехали из него, но фра Феличе остался, потому что он никак не мог понять, как это можно продать дом святого Франциска.

«А если в доме поселятся светские люди, – думал фра Феличе, – то присутствие здесь хоть одного монаха еще более необходимо. Кто же, иначе, будет звонить в колокола, готовить целебные снадобья для крестьянок или раздавать хлеб монастырским нищим?» И фра Феличе выбрал себе келью в отдаленной части монастыря и продолжал свою обычную жизнь.

Купец, который приобрел монастырь, никогда не посещал его. Старые монастырские здания были ему совершенно не нужны, он купил их только ради виноградников, прилегающих к ним. Итак, фра Феличе продолжал спокойно хозяйничать в монастыре. Он старался сохранить от разрушения стены и даже сам штукатурил их. Столько же нищих, как и прежде, получали свою пищу в монастыре. За свои предсказания фра Феличе получал большие подаяния, когда отправлялся по городам Этны. Он мог быть богатым человеком, но все его деньги шли на поддержание монастыря.

Еще больше, чем о монастыре, печалился фра Феличе о монастырской церкви. Во время войны она была осквернена и поругана, и в ней не справляли больше служб. Но и этого он не мог понять. Церковь, в которой он принял пострижение, по-прежнему была для него священна.

Величайшим горем для него было видеть, как постепенно опустошали его церковь. Ему приходилось видеть, как англичане раскупали кафедру, пюпитры и другие вещи. Он не мог помешать господам из Палермского музея брать картины и люстры. И как ни горячо было его желание, он ничего не мог сделать для церкви. Он ненавидел этих грабителей церкви, и, видя его таким раздраженным, донна Микаэла естественно подумала, что мисс Тоттенгам тоже хотела взять что-нибудь из его сокровищ.

A дело было в том, что, когда из церкви все позабрали и взять больше было нечего, фра Феличе пришла в голову мысль убрать ее новыми священными предметами, и он вспомнил тогда о собрании святых изображений, которыми владела богатая англичанка. На ее празднике, когда она была так добра и милостива со всеми, он решился попросить у нее одну чудную Мадонну в бархатном одеянии и с глазами, подобными небесам. И она обещала исполнить его просьбу.

В это утро, прежде чем идти за обещанной Мадонной, фра Феличе вымел и вычистил церковь и положил цветы на алтарь.

Но, когда он пришел в гостиницу, англичанка уже передумала, она и не собиралась дарить ему такую драгоценную Мадонну. Вместо этого она дала ему маленькое грязное и поломанное изображение младенца Христа, которое она, очевидно, совсем не ценила.

Ах, как радовался и гордился обещанным подарком фра Феличе и как он был разочарован! Он не успокоился на этом и снова и снова возвращался к ней, прося о Мадонне. Эта статуя стоила так дорого, что он не мог бы купить ее, даже целый год собирая пожертвования. Наконец великая благодетельница велела прогнать его, и вот тут-то и встретила его донна Микаэла.

Пока они шли по улице, донна Микаэла начала говорить со стариком и понемногу выспросила у него всю историю. Он нес изображение Христа с собой. Остановившись посреди улицы, он показал ей его и спросил, видела ли она когда-нибудь более жалкое и ничтожное изображение.

Донна Микаэла, потрясенная, смотрела несколько мгновений на изображение. Потом она улыбнулась и сказала: «Одолжите мне его на несколько дней, фра Феличе!»

– Вы можете его взять совсем, – сказал старик. – Я не хочу больше и видеть его!

Донна Микаэла унесла изображение домой и работала над ним два дня. Когда она отправила его к фра Феличе, оно сверкало в своем прежнем великолепии; оно было обернуто в чистые пелены, было заново выкрашено, а в короне сверкали яркие многоцветные камни.

«Отверженное» изображение было так прекрасно, что фра Феличе воздвиг его на пустой алтарь своей церкви.

Было раннее утро. Солнце еще не вставало, и полоса моря едва различалась. Было еще совсем-совсем рано. Кошки еще блуждали по крышам, ни одна труба не дымилась и туман еще лежал на дне долины вокруг Монте-Киаро.

В это время по направлению к городу бежал фра Феличе. Он бежал так быстро, что ему казалось, будто гора дрожит под ним. Он бежал так быстро, что роса с придорожной травы не успевала отряхнуться на его рясу и скорпионы не успевали жалить его.

Во время бега ряса на старике развевалась, а незавязанные веревки болтались у него за спиной. Широкие рукава разлетались как крылья, и тяжелый капюшон бил его по спине, словно подгоняя его.

Сторож у городской заставы еще дремал. Когда мимо него пронесся фра Феличе, он проснулся и начал протирать глаза, но все-таки не узнал францисканца. Мостовая была сырая и скользкая; нищие спали на каменных лестницах, небрежно развалясь и вытянув ноги на улицу, а запоздалые игроки в домино возвращались из кафэ домой, пошатываясь от сна. Но фра Феличе спешил вперед, минуя все препятствия.

Дома, порталы, площадь, арки в маленьких уличках – все быстро мелькало и оставалось позади фра Феличе. Он добежал до середины Корсо и, наконец, остановился.

Он остановился перед длинным домом со множеством величественных балконов. Он схватил дверной молоток и колотил им до тех пор, пока не разбудил сторожа. Но он не успокоился, пока не разбудил служанку, а та не разбудила синьору.

– Донна Микаэла, внизу стоит фра Феличе. Он уверяет что должен поговорить с вами.

Когда донна Микаэла вышла наконец к фра Феличе, он все еще не мог отдышаться; но глаза его сверкали, а на щеках выступила легкая краска.

Дело шло об изображении Христа! После того, как фра Феличе отзвонил, в четыре часа утра, он вошел в церковь полюбоваться изображением.

Тут он увидал, что два больших камня из свода выпали как раз над изображением. Они упали и разбили доску алтаря, но изображение стояло невредимо. И ни одного кусочка извести и штукатурки не попало на изображение; оно стояло блестящее и великоленное.

Фра Феличе схватил донну Микаэлу за руку и сказал, что она должна идти с ним в монастырь и поглядеть на это чудо.

Она должна первая увидеть это, потому что она любит изображение Христа,

И донна Микаэла последовала за ним при свете наступающего дня, и сердце ее билось от волнения и ожидания.

Когда донна Микаэла вошла в церковь и увидала, что фра Феличе сказал правду, она рассказала ему, что узнала изображение при одном взгляде на него и что она знает, как оно чудотворно.

– Это самый великий и милосердный чудотворец, – сказала она.

Фра Феличе подошел к изображению и поглядел ему в глаза. Изображения сильно разнятся друг от друга, но опытный старый монах сразу может узнать – чудотворно оно или нет. И вот фра Феличе увидал, что глаза у изображения были глубокие и сияющие, словно живые, а на губах играла загадочная улыбка.

Старый фра Феличе опустился на колени и простер к изображению сложенные молитвенно руки. И его старое, морщинистое лицо озарилось великою радостью.

Фра Феличе вдруг показалось, что стены его церкви украшены картинами и пурпуровыми коврами, алтарь ярко освещен, на хорах раздается пение, и вся церковь полна коленопреклоненной и молящейся толпой.

И теперь, когда его старая бедная церковь владела чудотворным изображением, к ней должно вернуться все ее прежнее великолепие.

IV . «Старая Мартирия».

За это время много писем было переслано из летнего дворца в Диаманте к Гаэтано Алагона, который сидел в тюрьме в Комо. Но у почтальона никогда не было писем, адресованных от Гаэтано в летний дворец.

Гаэтано вошел в свою темницу, как в могилу. И единственно, к чему он стремился и чего желал, это было могильное забвение и покой.

Он чувствовал себя умершим и не хотел слушать воплей и стонов живых людей. Он не давал обмануть себя надеждами или соблазнять нежными словами, он не хотел вспоминать ни родных, ни друзей. Он также не хотел ничего знать о том, что происходит в мире, потому что сам он не мог участвовать в жизни.

В тюрьме он занялся работой и вырезывал из дерева прекрасные произведения искусства. Но он отказывался принимать письма и выходить к посетителям. Он думал, что таким путем он скорее освободится от горького сознания своего несчастия. Он думал, что тогда он сможет провести всю свою жизнь в тесных четырех стенах.

Поэтому донна Микаэла никогда не получала ответа на свои письма.

Наконец, она написала самому директору тюрьмы, спрашивая его, жив ли еще Гаэтано. И он ответил, что заключенный, о котором она спрашивает, никогда не читает получаемых писем, что он просил избавить его от всяких вестей из внешнего мира.

Тогда она перестала писать. Вместо этого она еще сильнее стала думать о проведении железной дороги. В Диаманте она больше не решалась заговаривать об этом, хотя и не могла думать ни о чем другом. Сама она целые дни шила и вышивала и заставляла всех своих слуг изготовлять маленькие дешевые вещицы для продажи на ее базаре. В лавке она набрала много мелочей для лотереи. Она велела привратнику Пиеро приготовить цветные фонарики и уговорила отца разрисовать щиты, и афиши, а своей горничной Лючии, которая была родом с Капри, она велела изготовить коралловые браслеты и разные безделушки из раковин.

Она не была уверена, захочет ли кто-нибудь прийти на ее праздник. Все были против нее. Никто не хотел ей помочь. В городе не нравилось, что она показывается на улице и разговаривает о делах. Это совсем не подобало знатной даме.

И только старый фра Феличе согласился помочь ей; он был ей благодарен за то, что она украсила изображение Христа.

Однажды, когда донна Микаэла жаловалась ему, что никто не хочет убедиться в необходимости железной дороги, он снял скуфью с головы и указал ей на свой лысый череп.

– Взгляните на меня, донна Микаэла, – сказал он, – в ваших хлопотах о железной дороге вы потеряете все ваши волосы, если вы будете продолжать так же, как начали.

– Что вы хотите этим сказать, фра Феличе?

– Донна Микаэла, – продолжал старик, – разве не безумие затевать такое трудное предприятие, не имея ни друзей, ни помощников?

– Ведь я старалась найти друзей, фра Феличе.

– Да, среди людей! – сказал старый монах. – Но чему могут помочь люди? Выезжая на рыбную ловлю, рыбаки призывают Сан-Пиетро, при покупке лошадей обращаются за помощью к Сан-Антонио. Но если придется молиться о постройке железной дороги, то я не буду знать, к какому святому обратиться.

Фра Феличе хотел этим сказать, что она сделала ошибку, не выбрав никакого святого в покровители своей железной дороги. Он хотел, чтобы она избрала поборником и покровителем своего плана святого Младенца, находящаяся в его старой церкви. Он говорил, что тогда она наверное добьется помощи.

Она была так тронута, что хоть один человек хочет помочь ей, что сейчас же согласилась молиться Младенцу в Сан-Паскале о своей железной дороге.

А фра Феличе между тем достал большую кружку для сбора пожертвований, дал написать на ней крупными, отчетливыми буквами: «Сбор в пользу железной дороги на Этну» и повесил ее в своей церкви у алтаря рядом с изображением.

На следующий день жена дона Антонио Греко, донна Эмилия, пришла к старой заброшенной церкви попросить совета у Сан-Паскале, который считается самым мудрым из святых.

Осенью дела в театре дона Антонио пошли плохо, как и всегда бывает в такое время, когда все терпят нужду в деньгах.

Тогда дон Антонио решил сократить расходы по театру. Он стал зажигать меньше ламп и не выпускал больших ярко раскрашенных афиш.

Но это было большой ошибкой. Когда люди перестают находить удовольствие в театре, тут совсем не время укорачивать шелковые шлейфы принцесс и жалеть позолоту на королевские короны.

Может быть, это не так опасно для других театров, но в театре марионеток едва ли следует вводить перемены, потому что этот театр посещается главным образом подростками. Взрослые люди могут понять, что иногда приходится и поэкономить; но дети требуют, чтобы все оставалось по-прежнему.

И чем меньше публики посещало театр дона Антонио, тем больше и больше он сокращал расходы. Так, он решил, что может обойтись без двух слепых скрипачей отца Элиа и брата Томазо, которые играли в антрактах и во время военных сцен.

Эти слепые зарабатывали много денег при отпевании покойников и участвуя в летних празднествах и стоили дону Антонио очень дорого. Он рассчитал их и завел шарманку.

Но тут ему окончательно не повезло. Подмастерья и мальчишки со всего Диаманте совсем перестала ходить к нему в театр. Они вовсе не хотели слушать шарманку. Они сговорились не ходить в театр до тех пор, пока дон Антонио снова не пригласит слепых скрипачей. И они держали свой уговор. Куклы дона Антонио должны были играть перед пустыми стенами.

Эти дерзкие мальчишки, которые прежде скорее отказались бы от ужина, чем пропустить представление, упорно не являлись вечер за вечером. Они были убеждены, что они заставят наконец дона Антонио вернуть все прежнее.

Но дон Антонио был родом из артистической семьи. У его отца и брата тоже театр марионеток, его зятья и все родственники занимаются этим же делом. И дон Антонио знает свое искусство. Он может изменять свой голос на бесчисленные лады, Он умеет сразу приводить в движение целое войско кукол, и он знает наизусть целый цикл пьес из жизни Карла Великого.

И вот теперь гордость дона Антонио была оскорблена. Он не хотел уступить и вернуть слепых скрипачей. Он хотел, чтобы в театр ходили ради него, а не ради музыкантов.

Он обновил репертуар и стал давать большие представления в пышной обстановке; но ничего не помогало.

Есть одна пьеса под названием «Смерть паладина», где происходит битва Роланда в Ронсевальском ущелье. Она требует такой сложной постановки, что перед этим спектаклем театр закрывается на два дня. Публика так любит эту пьесу, что ее можно играть целый месяц при повышенных ценах и полных сборах. Дон Антонио объявил эту пьесу, но ему не пришлось сыграть ее, потому что у него не было ни одного зрителя.

Антонио был окончательно разбит. Он хотел вернуть отца Элиа и брата Томазо, но они знали, как они нужны ему, и запросили такую сумму, которая могла его совершенно разорить. Столковаться с ними было невозможно.

В маленькой комнатке позади театра жили как в осаде. Ничего не оставалось, как только голодать.

Донна Эмилия и дон Антонио были оба молодые и веселые, но теперь им было не до смеху. Их не столько огорчала нужда; но дон Антонио был человек гордый, и он не мог перенести мысли, что его искусство не привлекает больше зрителей.

И тогда донна Эмилия отправилась за советом и утешением в церковь Сан-Паскале. Она собиралась прочесть девять молитв перед большим каменным изображением святого, стоящим при входе, и затем вернуться домой. Но, подойдя, она увидела, что двери в церковь отворены.

– Почему открыты двери в церковь Сан-Паскале? – спросила донна Эмилия. – Этого ни разу не случилось за всю мою жизнь. – И она вошла в церковь.

В церкви стояло только изображение, полюбившееся фра Феличе, и кружка для пожертвований. Корона и украшения так ярко сверкали на Младенце Христе, что донне Эмилии захотелось взглянуть на него поближе. Когда же она поглядела ему в глаза, они показались ей такими кроткими и нежными, что она с молитвой опустилась на колени. И она обещала весь сбор с одного вечера положить в кружку, если Младенец поможет ей и дону Антонио.

После, молитвы донна Эмилия притаилась за церковной дверью, прислушиваясь к тому, что говорят прохожие. Если святое изображение хочет помочь ей, то оно пошлет ей услышать слова, который укажут, что надо делать.

Не простояла она и двух минут, как мимо церкви прошла старая Ассунта с соборной паперти с донной Пепой и донной Турой. И она услышала, как Ассунта торжественно говорила: «Это случилось в тот год, когда я в первый раз увидала Старую Мартирию». Донна Эмилия слышала это вполне ясно, Ассунта действительно сказала: «Старая Мартирия!»

Донне Эмилии казалось, что она никогда не дойдет до дому. Ноги ее словно отказывались двигаться быстрее, а дорога как будто стала дальше. И когда она увидела наконец театр с красным фонарем над входом и большими пестрыми афишами на стенах, ей показалось, что она прошла много-много миль.

Когда она вошла в комнату, дон Антонио сидел, подперев голову рукой и неподвижно глядя на стол. Больно было смотреть на него. За последние недели даже волосы его поредели. На темени они стали такие жидкие, что сквозь них просвечивала кожа. Да разве это удивительно при его тяжелых заботах! Во время ее отсутствия он вынул и пересмотрел всех кукол. И вот он сидел и разглядывал куклу, изображающую Армиду. «Разве она не прекрасна и не соблазнительна?» – спрашивал он себя. И он старался подправить то меч Роланда, то корону Карла. Донна Эмилия увидела, что он заново вызолотил королевскую корону, это случилось, но крайней мере, уже в пятый раз. Но он часто бросал работу и задумывался. Он понял, что тут дело но в позолоте. Надо было придумать что-нибудь новое.

Войдя в комнату, донна Эмилия протянула мужу руки.

– Взгляни на меня, дон Антонио Греко, – сказала она, – я несу в руках золотые чаши, полные королевскими финиками!

И она рассказала про свои молитвы и обет и про услышанные слова.

Когда она кончила, дон Антонио вскочил с места, руки его беспомощно повисли, а волосы поднялись дыбом на голове. Его охватил ужас.

– Старая Мартирия! – воскликнул он. – Старая Мартирия!

«Старая Мартирия» была мистерия, которую в свое время играли по всей Сицилии. Она вытеснила все другие оратории и мистерии, и в продолжение нескольких столетий ставилась ежегодно в каждом городе. И день, когда ставили эту мистерию, был величайшим праздником в году. А теперь она жила только как предание в памяти народа.

В прежнее время ее играли и в театре марионеток. Но теперь она считалась старой и неинтересной. Ее не играли уже лет тридцать.

Дон Антонио кричал и бранился. Донна Эмилия приходит и расстраивает его всяким вздором. Он нападал на нее, словно она была злым духом, пришедшим завладеть им – то было бы ужасно, позорно, – говорил он. Как она могла заговорить об этом?

Но донна Эдоилия мужественно принимала его брань и упреки. Она повторяла, что слова эти были посланы ей Богом.

И дон Антонио тоже начал наконец колебаться. Эта смелая мысль понемногу захватывала и его. Эту мистерию так сильно любили в Сицилии. A разве на благородном острове живет не тот же народ? Разве они не любят ту же землю, те же горы и то же небо, которые любили их отцы? Почему же они должны разлюбить старинную мистерию?

Он долго отнекивался. Он говорил донне Эмилии, что это будет стоит очень дорого. Где возьмет он апостолов с длинными волосами и бородой? У него нет стола для Тайной Вечери, у него нет приспособлений для постановки крестного шествия.

Но донна Эмилия видела, что он сдается, и, действительно, вечером он отправился к фра Феличе и подтвердил ее обещание положить в кружку маленького изображения весь сбор одного вечера, если окажется, что это действительно была воля Божья.

Фра Феличе рассказал об обете донне Микаэле, и она обрадовалась и вместе с тем испугалась, как все это сойдет.

По всему городу стало известно, что дон Антонио собирается поставить «Старую Мартирию», и все смеялись над ним. Говорили, что дон Антонио потерял рассудок.

Все с удовольствием бы поглядели старинную мистерию, если бы она была поставлена так, как ее играли раньше. Все охотно пошли бы на спектакль, если бы его играли, как некогда в Ачи, когда знать города изображала королей и воинов, ремесленники играли роли апостолов и евреев и было введено столько сцен из Ветхого Завета, что представление затягивалось на целый день.

Всем хотелось снова пережить чудные дни в Кастельбуоко, когда весь город превращался в Иерусалим. Там мистерия ставилась таким образом, что Иисус въезжал в город, и у ворот его приветствовали пальмовыми ветвями. Церковь изображала храм в Иерусалиме, а ратуша – дворец Пилата. Петр грелся у костра, разложенного на церковном дворе, распятие происходило на горе над городом, а Мария искала труп сына в гротах сада синдика.

Когда в памяти живы такие воспоминания, разве можно удовольствоваться постановкой великой мистерии в кукольном театре дона Антонио!

Но, несмотря на все это, дон Антонио готовился с большим рвением. Он приготовлял фигуры и делал разные приспособления в механизме.

И вот, несколько дней спустя, к нему пришел мастер Баттиста, маляр, и подарил ему раскрашенную афишу. Он обрадовался, услыхав, что дон Антонио хочет ставить «Старую Мартирию»; он видел это представление, в молодости, и оно доставило ему большое удовольствие.

На углу театра была вывешена афиша, на которой крупными буквами стояло: «Старая Мартирия, или Воскресший Адам, трагедия в трех действиях Кавальере Филиппа Ориолеса»*

А дон Антонио все думал и думал, каково-то будет настроение публики. Погонщики ослов и подмастерья, проходя мимо театра, громко насмехались, читая афиши. Это не обещало ничего хорошего, но дон Антонио неутомимо продолжал работать дальше.

В вечер постановки мистерии никто так не волновался как донна Микаэла.

«Поможет ли мне святое изображение?» – поминутно задавала она себе вопрос.

Она послала свою служанку Лючию посмотреть, толпится ли молодежь около театра? Похоже ли, что народ идет в театр? Лючия должна была спокойно подойти к донне Эмилии, продававшей билеты, и спросить, как обстоят дела.

Но Лючия принесла печальные вести. Возле театра не было ни души. Молодежь, очевидно, решила наказать презрением дона Антонио.

Когда время подошло к восьми часам, донна Микаэла не в силах была больше сидеть дома и ждать. Она уговорила отца пойти с ней в театр. Она знала, что до сих пор ни одна синьора не переступала порога театра дона Антонио; но она должна была знать, что там происходит. От удачи дона Антонио ведь зависела участь ее железной дороги.

Донна Микаэла пришла в театр за несколько минут до восьми часов, а донна Эмилия не продала еще ни одного билета.

Но она не унывала.

– Входите, входите, донна Микаэла! – сказала она. – Мы дадим представление во всяком случае! Спектакль будет прекрасный! Дон Антонио будет играть для вас, для вашего отца и для меня. Он никогда еще не давал такого прекрасного представления.

Донна Микаэла вошла в маленькую театральную залу. Она вся была задрапирована черным, как делали обыкновенно в больших театрах при постановке этой старинной мистерии. Черный с серебряной бахромой занавес отделял сцену. Скамьи для публики тоже были затянуты черным.