Текст книги "Королева Братвы и ее короли (ЛП)"
Автор книги: Селеста Райли
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)
19
ЛАНА
Лежа на кушетке для обследования, я представляю собой коктейль из раздражения и бушующих гормонов. Комната слишком светлая, слишком клиническая, а гель для ультразвука? Чертовски холодный на коже, заставляет меня дрожать и сжимать зубы. Я задерживаю дыхание, но не от предвкушения, а потому что пытаюсь не наброситься на следующего человека, который говорит со мной слишком спокойным, успокаивающим тоном.
Затем стук в дверь прерывает мою безмолвную тираду.
– Входите, – говорит врач, не отрываясь от своих приготовлений. Ей около сорока лет, добрые глаза увеличиваются за очками, которые постоянно сползают на нос. Ее волосы стянуты в практичный хвост, но несколько прядей восстают против его фиксации.
Дверь распахивается, и входит Лука. Конечно, Лука.
Доктор приостанавливается и смотрит на него со смесью любопытства и настороженности.
– А вы?
Лука не теряет ни секунды.
– Я отец ребенка. Извините, я опоздал.
И тут, несмотря на себя, на моем лице появляется улыбка. Язвительные реплики и гормональные раздражения в стороне, Лука умеет меня обезоружить.
Врач, удовлетворившись введением или, возможно, решив не задавать лишних вопросов, возвращается к своей задаче. Она начинает водить сканером по моему животу, и изображение нашего ребенка оживает на экране рядом с нами.
Лука подходит к нам, и его присутствие внезапно успокаивает стерильную комнату. Он берет мою руку в свою – жест, настолько полный надежды и страха, что почти лишает меня сил. Его прикосновение теплое, успокаивающее.
Пока врач работает, рассказывая на мониторе об особенностях крошечной формы нашего ребенка, реальность всего этого становится все более очевидной. Это ребенок. Наш ребенок. Растет внутри меня, не обращая внимания на хаос мира, который ему предстоит унаследовать.
Большой палец Луки потирает маленькие кружочки на тыльной стороне моей руки, и я внезапно испытываю огромную благодарность за его присутствие.
Голос доктора прорезает тишину, клинический, но с оттенком скептицизма.
– Итак, вы поскользнулись и упали во время принятия душа, верно?
Я прочищаю горло и киваю.
– Да, это так, – отвечаю я, ложь неловко сидит у меня на языке. Я быстро добавляю: – Я просто хочу убедиться, что с моим ребенком все в порядке.
Взгляд доктора задерживается на мне на мгновение дольше, чем это удобно, выражение ее лица не поддается прочтению. Затем, не говоря ни слова, она возвращает свое внимание к экрану УЗИ, ее движения целенаправленны, поскольку она продолжает осмотр.
В комнате снова воцаряется тишина.
Я затаила дыхание, следя за лицом врача в поисках любого знака, любого намека на то, как поживает ребенок. Секунды тянутся вечностью, каждая из них тяжелее предыдущей. Затем, нарушив тишину, раздается быстрый, ритмичный звук, которого мы так долго ждали, – сердцебиение ребенка. Сильное и четкое, оно заполняет комнату.
Меня охватывает облегчение, такое сильное, что почти физическое. Я выдыхаю, и откуда-то из глубины души вырывается смех.
– Это наш ребенок, – говорю я, поворачиваясь к Луке, в моих глазах блестят слезы, которым я не желаю дать упасть.
Улыбка Луки повторяет мою собственную, смесь облегчения и благоговения.
– Наш ребенок, – повторяет он.
Доктор наконец поднимает глаза от экрана, на ее губах играет призрак улыбки.
– Все выглядит хорошо. Ребенок, похоже, хорошо себя чувствует, несмотря на испуг.
– Спасибо, – выдыхаю я.
Когда врач передает мне салфетку и уходит, оставляя нам видимость уединения в стерильной комнате, Лука берется за дело с нежностью, которая удивляет меня каждый раз. Он осторожно стирает холодный гель с моего живота.
Я наблюдаю за ним, за этим сложным человеком, который поддерживал меня в бури и в штиль, и чувствую, что мое сердце раздувается от эмоций, которым нет названия. Именно в эти спокойные моменты я вижу его отчетливо – не только суровую внешность, но и человека, которому не все равно, который действительно небезразличен.
– Спасибо, что пришел, – говорю я, и наши глаза встречаются.
Лука поднимает взгляд, его глаза встречаются с моими, и в них я вижу отражение своих собственных бурных чувств – страха, надежды, решимости.
– Я бы нигде больше не был, – отвечает он.
В этот момент, когда его рука все еще лежит на моей коже, а мир за окном ждет, что он снова обрушится на нас, я позволяю себе минуту уязвимости.
– Я знаю, – признаю я, позволяя стенам, которые я возвела вокруг своего сердца, немного треснуть. – И я рада, что ты здесь.
Как раз в тот момент, когда я собираюсь спустить ноги с кровати, готовая встретиться с внешним миром с его бесконечными сложностями, внезапный трепет в животе заставляет меня остановиться. Это похоже на тайное рукопожатие, крошечный бунт против жизни, которую мы создали, дающий о себе знать.
– Ты это почувствовал? – Я задыхаюсь, мое раздражение по поводу холодного геля, больницы и всей этой чертовой ситуации растворяется в удивлении.
Рука Луки замирает на моей коже, его глаза расширены от предвкушения.
– Что почувствовал? – В его голосе смешались волнение и растерянность, какие бывают у детей, когда им говоришь, что в снежный день школы не будет.
– Подожди – шепчу я, и по моему лицу расползается ухмылка. Секунды проходят в напряженном ожидании, и вот – снова удар. Пинок, на этот раз безошибочный, маленькое приветствие нашего малыша, говорящее: "Эй, я тоже здесь, вы же знаете".
Смех Луки, звук, ставший моей любимой мелодией, наполняет комнату.
– Я его почувствовал! Он только что пнул тебя!
– Он? – Я поднимаю бровь, моя дерзкая сторона проявляется в ухмылке. – Не будь так уверен. Там может быть маленькая чемпионка по кикбоксингу.
Лука ухмыляется, в его глазах сверкает вызов.
– О? Уже ставишь против меня?
Я не могу сдержать смех, который так и рвется наружу.
– Всегда, – отвечаю я, и атмосфера между нами становится легкой и искрится игривым подшучиванием. – Давай просто подождем и посмотрим, кто будет готовить ужин, когда придет время.
– Договорились, – соглашается Лука, его рука все еще задерживается на моем животе, словно ожидая очередного знака от нашего крошечного бунтаря. – Но в любом случае этот ребенок будет бойцом. Получит лучшее из обоих миров.
– Верно, – соглашаюсь я, склоняясь к его прикосновению, и момент смягчается по краям. – Идеальное сочетание.
Смех затихает, и на мои мысли падает тень. Груз нашей реальности, опасностей, которые таятся за пределами безопасности этой больничной палаты, давит на меня. Я начинаю говорить о страхе, который хранила в глубине души, о шепоте сомнений, который охлаждает тепло между нами.
– Лука, ты никогда не думал… может, было бы безопаснее, если бы… если бы мы отдали ребенка на усыновление? Чтобы уберечь его от… всего этого?
Выражение лица Луки меняется, радость, которая была несколько минут назад, сменяется глубиной понимания, которую может предложить только тот, кто пережил такую бурю.
– Лана, я знаю, что ты напугана. Мы тоже. Но подумай об этом…
Ребенок снова пинается. Как будто наш нерожденный ребенок слушает, голосуя за то, чтобы остаться с нами, чтобы сражаться вместе с нами.
Я продолжаю, слова льются со смесью страха и решимости.
– Если кто-то может проникнуть в наш дом, чтобы причинить вред мне, то, скорее всего, он выследит и нашего ребенка. Лучше держать его рядом, вырастить его настолько свирепым, чтобы он мог защитить себя.
Лука кивает, его хватка на моей руке становится крепче.
– Именно так. Мы будем учить его, и защищать. У него есть мы, Лана. И мы не просто кто-то, мы его родители. Мы позаботимся о том, чтобы он был сильным, умным… и даже свирепым.
Его слова, искренние и наполненные непоколебимой приверженностью, укрепляют мою решимость. Мысль о том, чтобы расстаться с нашим ребенком, когда-то была мимолетной, рожденной страхом, теперь кажется немыслимой. Этот ребенок, наш ребенок, должен быть с нами, несмотря на опасности, которые таит в себе наша жизнь.
С помощью Луки я снова беру себя в руки.
Словно почувствовав мою потребность в смене обстановки, Лука наклоняется ко мне с озорным блеском в глазах.
– Знаешь, если наш ребенок унаследует твое упрямство, нам придется несладко.
Я не могу удержаться от фырканья, но напряжение ослабевает, когда я отвечаю:
– О, как будто твое чутье на драматические входы – это меньшая черта, о которой стоит беспокоиться.
Он хихикает, звук теплый и успокаивающий. Сократив расстояние между нами, он нежно кладет руку мне на щеку, его прикосновение мягкое, но наполненное интенсивностью, от которой у меня бешено колотится сердце.
– Тогда, – говорит он, его голос переходит на более флиртующий тон, – думаю, нам придется научить его искусству драматического ухода. Начиная с того, как заставить его маму краснеть по команде.
Воздух между нами трещит от игривой, но ощутимой энергии. Я закатываю глаза, но в моем жесте безошибочно угадывается привязанность.
– Как будто я когда-нибудь попадусь на такую очевидную уловку.
В ответ он ухмыляется, что обещает как вызов, так и награду.
– О, ты попадаешься на нее каждый раз.
Прежде чем я успеваю ответить, Лука притягивает меня к себе, и пространство между нами исчезает, когда его губы встречаются с моими. Его ухмылка становится шире, когда он притягивает меня ближе, одна рука скользит вверх по позвоночнику, чтобы коснуться моего затылка. Другая его рука скользит вниз по моей талии, прослеживая изгиб бедра, а затем прижимается к шву моих джинсов.
– Я скучал по тебе, – говорит он.
Он начинает целовать меня в шею.
– Лука… Мы не можем сделать это здесь. Что, если войдет доктор?
Лука хихикает, на его губах играет лукавая улыбка.
– Тогда нам придется сделать это быстро, – шепчет он мне на ухо, и от его дыхания у меня по позвоночнику бегут мурашки.
Я не могу удержаться от смеха, мое сердце колотится от волнения и страха.
– Ты такой плохой мальчик, – протестую я, но мои слова теряются в очередном поцелуе.
Его руки поднимаются к моему лицу, заставляя меня посмотреть в его глаза. Они полны жара и потребности, что мешает мне ясно мыслить.
– Мы оба знаем, что тебе нравится, когда я плохой.
Но прежде, чем жар между нами разгорелся еще больше, дверь со скрипом открылась, и в комнату вошла какая-то фигура. Мы разрываемся на части, дыхание сбивается, и мы поспешно поправляем свои растрепанные лица. Глаза охранника скользят между нами, на губах играет знакомая ухмылка.
– Надеюсь, я не помешал вам в чем-то важном, – говорит он игривым тоном, хотя в его глазах читается нотка озорства. – Просто хочу убедиться, что здесь все в порядке.
Я чувствую, как мои щеки вспыхивают от смущения, и бросаю быстрый взгляд на Луку, чья ухмылка не желает исчезать.
– Все в порядке, спасибо, – умудряюсь сказать я, стараясь звучать спокойно несмотря на то, что в моем голосе еще не угасли следы желания.
Охранник понимающе усмехается, его взгляд задерживается на нас еще на мгновение, прежде чем он кивает и выходит из комнаты, снова оставляя нас наедине. Я делаю дрожащий вдох, сердце все еще колотится от пережитого.
– Мы продолжим это позже. – Говорю я.
Глаза Луки сверкают смесью озорства и тоски, и он кивает в знак согласия.
– Можешь рассчитывать на это, – пробормотал он, его голос низкий и полный обещаний. Я наблюдаю за ним с минуту, его взъерошенные волосы и кривая улыбка заставляют мою решимость слегка поколебаться.
Какое-то время я просто наблюдаю за ним, вглядываясь в его взъерошенные волосы, которые выглядят так, будто по ним уже не раз проводили руками, возможно, моими. Его улыбка, такая непринужденная и кривая, кажется, хранит в себе целый мир историй, которые нам еще предстоит рассказать. Каждая его черта, начиная с уверенного взгляда и заканчивая тем, как он стоит, – заставляет мою решимость колебаться, а сердце жаждать еще больше времени, чтобы окутаться в этот пузырь, который мы создали.
Но реальность не ждет никого, даже двух людей, крадущих мгновения покоя в хаотичном мире. Глубоко вздохнув, я сползаю с носилок, мои движения медленны, я еще не готова отпустить спокойствие, которое мы здесь обрели. Лука протягивает руку – молчаливое предложение поддержки, которое я принимаю без раздумий.
Вместе мы покидаем больничную палату и выходим в коридор, который вдруг становится слишком ярким, слишком реальным. Звуки больницы – шаги, отдаленные разговоры, изредка гудки техники, снова проникают внутрь, уводя нас все дальше от нашего уединенного убежища.
Однако, когда я начинаю процесс, внезапное осознание пробивается сквозь туман довольства: Джулия пропала.
Паника, холодный и непрошеный гость, зарождается в моем животе. Я звоню ей, раз, два, три, и каждая попытка наталкивается на оглушительную тишину неотвеченного звонка. Мое беспокойство растет, с каждой секундой превращаясь в страх.
И тут я вижу ее: Сумочку Джулии, небрежно брошенную на пол в укромном уголке коридора. Мое сердце учащенно забилось. Джулия с ее скрупулезностью и осторожностью никогда бы не оставила свои вещи без присмотра без причины. Что-то не так, очень не так.
Подойдя к сумке, я замечаю, что она не просто брошена, а, похоже, разграблена, ее содержимое разбросано повсюду. От этого зрелища у меня по позвоночнику пробегает дрожь, возникает первобытная тревога, что здесь замешано что-то зловещее. Губная помада, ключи, маленький блокнот – каждый предмет – фрагмент Джулии, оставленный позади, как мрачный след из хлебных крошек.
Я иду по тропинке, мои шаги ускоряются по мере того, как нарастает ужас, а каждый выброшенный на пол предмет усиливает мой страх. Тропинка приводит меня к аварийному выходу, дверь которого приоткрыта – зловещее приглашение шагнуть в неизвестность.
Сердце бьется о ребра, неумолимый барабан войны, когда я открываю дверь, и в лицо ударяет прохладный воздух. Переступив порог, я ступаю в тускло освещенный переулок, флуоресцентная яркость больницы уступает место теням, которые извиваются и тянутся, живя своей собственной жизнью.
В переулке царит тишина, такая тишина, которая кричит об опасности, которая обостряет все чувства до грани безумия. Я приостанавливаюсь, прислушиваясь, напрягая слух в поисках любого звука, который мог бы указать на то, куда ушла Джулия или того, кто ее похитил.
Мой взгляд останавливается на клочке бумаги, резко выделяющемся на грязном полу переулка, – записке о выкупе. Ужас, сжимавший мою грудь, перерастает в полномасштабный страх. Я выхватываю записку, и руки дрожат, когда я разворачиваю ее. Послание вырезано из различных журналов, это клише, взятое прямо из триллера, но от его содержания у меня по позвоночнику пробегает холодок.
– Она у нас. Если ты хочешь увидеть ее снова, приходи одна. Никакой полиции.
20
ЛУКА
В тусклом свете конспиративной квартиры напряжение – живое, дышащее существо, достаточно плотное, чтобы разрезать его ножом. Я вышагиваю, каждый мускул напряжен до предела, готовый вот-вот сорваться с места. Записка о выкупе в моей руке – как тикающая бомба, а слова – явная угроза безопасности Джулии.
Григорий стоит у окна, сканируя взглядом периметр, а Лана сидит на краю своего кресла, на ее лице играет буря эмоций.
Григорий нарушает тишину, его голос ровный, но подчеркнуто срочный.
– Как мы найдем Джулию?
– Записка была четкой. Они хотят, чтобы мы отправились за ней, – огрызаюсь я, и все кусочки встают на свои места с ясностью, которая никак не облегчает узел в моем животе.
Голос Ланы, когда она заговорила, пронизан страхом и убежденностью.
– Это Роман… Это должен быть он.
Григорий поворачивается и смотрит на нее с недоверием и разочарованием.
– Лана, ты ведешь себя так, будто не знала Романа всю свою жизнь.
– А ты знал? – Возмущается Лана, повышая голос. – Внезапно на счет Романа поступает транзакция от Переса, а на следующей неделе на меня покушается Твитч, заметь, Роман привел его сюда, когда ему было 11 лет. И они забрали Джулию, прекрасно зная, как она мне дорога, и ты все еще пытаешься сказать мне, что за всем этим стоит не Роман?
В комнате воцаряется тишина, тяжесть слов Ланы повисает между нами. Я вижу, как в голове Григория поворачиваются шестеренки, в его глазах ясно читается конфликт. Он знает Романа так же давно, как и все мы, и мысль о том, что он может предать нас так глубоко, – горькая пилюля, которую нужно проглотить.
Я подхожу ближе и кладу записку на стол так, чтобы мы все могли ее видеть.
– Мы теряем время. Кто бы это ни сделал, Роман или нет, у них Джулия. И мы играем им на руку, устраивая междоусобицу.
Лана кивает, из нее уходит вся борьба, когда на нее снова наваливается реальность ситуации.
– И каков же план?
– Телефон Джулии. Нам нужно отследить его. Должна быть причина, по которой они его оставили, – говорю я, и эта мысль поражает меня как молния. Дело не только в том, чтобы оставить след, для них это послание, игра. Но они играют в нее не с теми людьми.
Глаза Ланы встречаются с моими, в них ясно читается настоятельная необходимость.
– Иди. И сделай это быстро.
Я уже в движении, прежде чем она закончила говорить, мои шаги быстры и целеустремленны, когда я направляюсь в техническую комнату. Наша техническая комната – это чудовище, родившееся из необходимости в мире, который постоянно пытается нас обхитрить. У нас есть оборудование и программное обеспечение, которому могут позавидовать правительственные агентства, и все это для того, чтобы нас никогда не застали врасплох.
Ворвавшись в техническую комнату, я без обиняков излагаю нашу миссию.
– Нам нужно отследить телефон Джулии. Найти последний звонок, все, что приведет нас к ней.
Команда немедленно приступает к работе, их пальцы расплываются по клавиатуре, когда они перемещаются по цифровому лабиринту с мастерством, граничащим со сверхъестественным. Я нахожусь на заднем плане, каждый мускул напряжен, все чувства сосредоточены на поставленной задаче. Безопасность Джулии – это приз, и каждая тикающая секунда, когда она не найдена, – это клеймо против нас.
Затем врывается Лана, вихрь страха и команд.
– Вы нашли что-нибудь? Сколько времени это займет?
Команда не дрогнула, привыкшая к давлению, но воздух сгустился от ее присутствия.
– Работаем над этим, – отвечает один из техников, их внимание непоколебимо.
Лана вышагивает, точно тигр в клетке.
– Ускорьтесь. Мы не можем терять время. – Ее глаза перебегают на экраны, на меня – безмолвная мольба под покровом силы.
Я встречаю ее взгляд и киваю.
– Они занимаются этим, Лана. Мы найдем ее.
– Ты не понимаешь, Лука. Я уже теряла кого-то, и я не позволю этому случиться снова.
Я вижу страх в ее глазах, отчаяние, которое подпитывает ее решимость. Но я также вижу и стойкость, силу, благодаря которой она зашла так далеко. Я знаю, что не могу давать никаких обещаний, особенно в этой сфере деятельности. Но я могу дать ей то, чего ей так не хватало: надежду.
– Лана, послушай меня, – говорю я, стараясь передать искренность своих слов. – Мы найдем Джулию. Но мы не можем позволить себе паниковать, хорошо? Нам нужно сохранять концентрацию, мыслить ясно. Время – наш враг, и мы должны использовать его с умом.
Комната затаила дыхание, когда последний кусочек головоломки встал на место: техникам удалось получить аудиозапись последнего звонка с телефона Джулии. В комнате воцаряется тишина, все взгляды прикованы к динамикам, когда нажимается кнопка воспроизведения.
– Алло?
– Привет, Джулия.
Этот голос. Голос Романа. Знакомый, но теперь в нем звучит предательство, настолько глубокое, что по комнате прокатывается ударная волна. По рукам бегут мурашки, это вязкая реакция на неоспоримую правду, обнажившуюся перед нами. Этого не может быть, и все же это так, ясно как день.
Неверие, гнев, предательство, все это смешалось в мощный коктейль, оставляющий горький привкус во рту. Я смотрю на Лану и вижу, как в ее глазах отражается мое собственное смятение. Роман, которого, как нам казалось, мы знали, человек, которого мы считали семьей, только что был разоблачен как архитектор нашего нынешнего кошмара.
Ярость Ланы трещит в воздухе, как провод под напряжением, ее приказ пронзает ошеломленную тишину.
– Отследи его гребаный телефон! Я сама его убью!
Команда обменивается тревожными взглядами, осознавая всю серьезность ситуации. Вспыхивают протесты, наполовину сформированные слова предостережения и беспокойства, но Лане это не нравится.
– Я сказала, отследите его телефон! – Кричит она.
Под тяжестью ее команды команда начинает действовать, пальцы с новой силой бьют по клавиатурам. Григорий оказывается рядом в одно мгновение. Он тянется к Лане, его прикосновение мягкое, но твердое, попытка вернуть ее в настоящее, умерить кипящую внутри ярость.
– Лана, нам нужно все обдумать, – пытается он.
Но решение уже принято, и фишки падают с поразительной ясностью. Цифровые хлебные крошки ведут не куда-нибудь, а к дому Переса – в самое сердце гадючьего гнезда.
Ярость Ланы закипает в ней, ее голос режет напряжение, как нож.
– Если Перес хочет войны, он ее получит. Меня не сочтут слабой. Меня не заставят отдать все, чего я добилась, и я не позволю, чтобы пострадала моя лучшая подруга.
Григорий вмешивается, пытаясь внести нотку осторожности.
– Лана, подумай хорошенько. Нападать вслепую…
Она бросается на него, ее ярость не ослабевает.
– Подумать? Моя подруга в руках этой змеи, а ты хочешь, чтобы я сидела здесь и разрабатывала стратегию?
Я присоединяюсь.
– Нам нужен план, Лана. Если мы начнем палить из пушек, это не спасет Джулию. Это может привести к ее гибели.
Взгляд Ланы режет сталь.
– И что? Мы просто будем сидеть сложа руки и позволим им забрать ее? Позволим им думать, что они смогут нас одолеть? Нет. С меня хватит играть в безопасность.
Григорий снова пытается, голос ровный.
– Никто не говорит, что мы ничего не сделаем. Мы говорим, что надо действовать разумно. Мы не можем позволить себе потерять и тебя.
Лана тяжело дышит:
– Потерять меня? Я потеряла себя в тот момент, когда они забрали Джулию. Что еще остается терять?
Я подхожу ближе, и в моем сердце появляется яростная решимость.
– Тебя, конечно! Я не могу позволить себе потерять и тебя.
– У тебя может не быть выбора, Лука. Я не позволю им остаться безнаказанными. Я не позволю Роману или Пересу уничтожить нас.
– Нам нужен план, – утверждаю я, нарушая напряженную тишину, а в голове проносятся все возможные варианты стратегии, которая могла бы вернуть Джулию, не подвергая нас дальнейшему риску.
Лана отвечает незамедлительно, в ее голосе слышится твердая решимость, не оставляющая места для споров.
– О, у меня есть один. – С этими словами она выходит из комнаты, и в ее быстрых, решительных шагах четко прослеживается цель.
Я точно знаю, куда она направляется – в оружейную. С тяжелым вздохом я следую за ней, Григорий идет за мной по пятам. Мы оба понимаем всю серьезность ситуации, отчаяние, движущее Ланой, но мысль о том, что она идет навстречу опасности, особенно в ее состоянии, вызывает у меня холодок по позвоночнику.
Когда мы доходим до оружейной, Лана уже оценивает свой арсенал, ее движения методичны, как у генерала, готовящегося к битве. Я делаю шаг перед ней, преграждая ей путь.
– Я не позволю тебе идти туда с оружием наперевес, пока ты беременна, – говорю я, и в моем голосе звучит тяжесть беспокойства за нее и нашего будущего ребенка.
Григорий присоединяется, его позиция рядом со мной тверда.
– Я тоже.
Взгляд Ланы скользит между нами, и в ее глазах загорается огонь в ответ на вызов.
– Я не спрашивала у вас разрешения, – отвечает она, ее голос холоден, что явно свидетельствует о том, что она не видит в этом спора.
С решительным блеском в глазах Лана проносится мимо нас, хватая оружие, которое она считает необходимым для выполнения поставленной задачи. Я обмениваюсь покорным взглядом с Григорием и следую ее примеру, понимая, что попытки переубедить ее в этот момент будут бесполезны.
Подойдя ближе, я заявляю со всей властностью, на какую только способен:
– Ты идешь сзади. Мы с Григорием идем первыми, Лана.
Наступает тишина, она стоит спиной ко мне, ее взгляд непоколебим. Я протягиваю руку и беру Лану за руку, заставляя ее осознать всю серьезность ситуации.
– Ты меня слышишь?
Когда она не отвечает, я крепко сжимаю руку, и мои следующие слова звучат с интенсивностью, порожденной страхом и яростным желанием защитить.
– Если для того, чтобы обеспечить твою безопасность, придется приковать тебя к этой комнате, я, блядь, так и сделаю.
Ее глаза наконец встречаются с моими, в них бушует буря эмоций. Я продолжаю, нуждаясь в том, чтобы она поняла, услышала меня по-настоящему.
– Итак, ты должна пообещать мне, что не будешь делать глупостей, пока носишь нашего ребенка. Эти люди… им плевать на Джулию. Они хотят твоей смерти.
Взгляд Ланы смягчается, сквозь слои решимости и ярости проглядывает уязвимость. Она сжимает мою руку, и между нами проносится молчаливое признание.
– Я обещаю, – шепчет она, – я обещаю, что они заплатят.
Черт бы его побрал, если Перес думает, что готовится к войне, то он чертовски прав. И если этот ублюдок еще хоть пальцем тронет Лану, я прикончу его голыми руками. Без колебаний и пощады.
Я неохотно отпускаю ее и поворачиваюсь к Григорию, который настороженно наблюдает за нами, понимая, что между мной и Ланой произошел негласный обмен мнениями.
– Григорий, – приказываю я, – нам нужен каждый способный мужчина на борту. Лана остается позади. – Он только кивает мне, его преданность не меняется.
Следующий час проходит как в тумане: в одну минуту мы разрабатываем стратегию, в другую – заряжаем оружие и запасаемся боеприпасами. От ледяного прикосновения стали у меня по венам бегут мурашки, так всегда было перед боем – предвкушение, смешанное с яростью и отчаянием.
– Ты готова? – Спрашиваю я низким голосом, в каждом слове чувствуется тяжесть того, что должно произойти.
Лана поворачивается ко мне, ее глаза пылают яростной решимостью, которая стала ее фирменным знаком.
– Никогда не была так готова, – отвечает она, в ее тоне чувствуется решимость воина, готовящегося к битве. В ее голосе нет ни сомнений, ни страха, только несокрушимый дух женщины, которая сталкивалась с адом и возвращалась с боем.
