Текст книги "Королева Братвы и ее короли (ЛП)"

Автор книги: Селеста Райли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

Пот струится по нашей коже, а комната наполняется звуками нашего страстного союза. Руки Григория перемещаются вверх по моему телу, обхватывая груди, пока он продолжает входить в меня. Он неумолим, его глаза горят в моих, когда он берет под контроль оба наших тела.

– Григорий, – стону я, мой оргазм нарастает. – Я уже близко.

– Давай, – рычит он, его дыхание прерывисто. – Кончи для меня, детка.

Эти слова посылают меня за грань, и я выкрикиваю его имя, когда меня настигает кульминация. Мое тело бьется в конвульсиях, обхватывая его член, пока он не стонет и не вздрагивает, его разрядка становится горячей и влажной внутри меня.

Мы падаем на кровать, наши груди вздымаются, когда мы переводим дыхание.

Хорошо, что я все еще желанна. У нас с Григорием есть удивительная способность стабилизировать друг друга несколькими словами, взглядом или прикосновением. Мы словно две стороны одной монеты, идеально сбалансированные и в то же время совершенно разные.

Затаив дыхание, я лежала рядом с Григорием, тепло его тела успокаивало меня. Часть меня, та, что всегда на взводе, всегда продумывает следующий ход, отчаянно жаждет сигареты, тоска, которая стала слишком знакомой. Но я бросила, как только узнала о растущем внутри меня ребенке. Это одно из тех решений, которые не похожи на выбор, не совсем, не учитывая того, что поставлено на карту.

Григорий тоже бросил, по крайней мере, так он мне сказал.

– Ты когда-нибудь скучаешь по этому? – Спрашиваю я неожиданно, мой голос звучит как тихое признание в тихом воздухе. – По куреву, я имею в виду.

Он поворачивает голову, его взгляд встречается с моим, и в нем появляется понимание, общие воспоминания о бесчисленных ночах, проведенных на крышах или на задних сиденьях машин, и о свечении сигареты в темноте.

– Иногда, – признается он, его голос такой же низкий. – Но сейчас есть вещи получше, которыми можно дышать.

Его слова вызывают на моем лице небольшую улыбку, в которой мелькнул смешок.

– Да? – Поддразниваю я. – Например?

– Например, вот так, – говорит он и быстрым движением сокращает расстояние между нами для нежного, ободряющего поцелуя.

Нам не нужны слова, чтобы передать все, что за этим последует, за нас говорит тишина, наполненная тяжестью наших общих мечтаний и невысказанных обещаний. Пока нам достаточно просто быть вместе, в тишине, чтобы единым фронтом смотреть в неопределенное будущее.

12

РОМАН

Я вхожу в кабинет Луки с таким видом, будто я здесь хозяин, что, будем честны, не так уж далеко от истины, когда речь идет об улицах, которыми мы управляем. У Луки уже такое выражение лица: "Я слишком стар для этого дерьма", но он терпит мое обаяние, потому что в глубине души знает, что оно вносит баланс в нашу операцию.

– Доброе утро, солнышко, – приветствую я его, плюхаясь в кресло с грацией кошки, претендующей на свой трон. – Как сегодня поживает наша империя теней и секретов?

Лука не упускает ни секунды, его взгляд по-прежнему прикован к лежащему перед ним отчету.

– Темнее и секретнее, благодаря тебе. Не желаешь пролить свет на этот "небольшой инцидент" на окраине, с которым ты так ловко "справился"?

Я отмахнулся от него с ухмылкой.

– Ты же меня знаешь, просто слежу за тем, чтобы улицы были безопасны для демократии и яблочного пирога.

Он вздыхает, ущипнув себя за переносицу.

– Роман, почему меня не поставил в известность?

Классический Лука, полагает, что я просто забыл его подключить. Обычно я бросаю в его сторону какое-нибудь дерзкое замечание, уверяю его, что это вылетело у меня из головы, пока я был слишком занят тем, чтобы удержать город от разрыва на части. Но в этот раз обычные отговорки кажутся мне свинцом во рту.

Я неловко отодвигаюсь. Я не привык прикусывать язык, ни тогда, когда дело касается Луки, ни кого-либо еще. Но это… это было по-другому. Лука ждет, и кажется, что его терпение иссякает с каждой секундой. Этот человек может переждать святого, клянусь.

Наконец, я решился:

– Я держал это в себе, потому что сам справился с этим, – признаюсь я, в моем голосе смешались пренебрежение и намек на что-то, чему я не могу дать четкого определения.

– С чем именно?

– Это личное, – признаюсь я, каждое слово на вкус как пепел. – Не хотел, чтобы беспорядок перекинулся на остальных.

– Личное, – повторяет Лука, перебирая это слово, словно пробуя изысканное вино. – С каких это пор ты все воспринимаешь лично, Роман? Ты всегда первый втягиваешь нас в свои драки.

Похоже, у терпения Луки есть предел, и я вижу, что нахожусь в опасной близости от того, чтобы его перейти. Его взгляд заостряется – явный признак того, что он не купился на полуправду, которую я продаю.

– Роман, это на тебя не похоже. Выкладывай.

Глубоко вздохнув, я понимаю, что пришло время выложить все начистоту, без фильтрации.

– Были разговоры, – начинаю я, мой голос ровный, несмотря на беспокойство. – Среди нижних чинов. Разговоры о том, кто будет главным, когда Лана… когда она на некоторое время выйдет из игры, с ребенком и всем остальным.

Выражение лица Луки мрачнеет при упоминании о разногласиях в наших рядах, но я продолжаю.

– Они поставили под сомнение ее авторитет, Лука. Говорили, что синдикат будет уязвим, если она будет сидеть с хлюпающим ребенком.

В этих словах чувствуется горький привкус, как и в неуважении и недооценке сил Ланы. В глазах Луки отражается тот же гнев, молчаливое обещание расплаты.

– Я не мог этого допустить, – продолжаю я, и огонь моей убежденности сжигает все остатки нерешительности. – Я воспринял это как нападение на Лану, на нас. Поэтому я дал понять, что буду здесь, чтобы защитить ее. Нашу семью, наш синдикат. Несмотря ни на что.

– Ты дал понять? – Повторил он, спокойствие в его голосе опровергает буря, зарождающаяся в его взгляде. – И как именно ты передал это послание, Роман?

Теперь уже не отступиться, не приукрасить правду о том, что я сделал.

– Я разобрался с несогласными, – признаю я, мой тон так же тверд, как и моя решимость в тот момент. – Показал им наглядно. Это был единственный способ убедиться, что послание было громким и ясным.

Последовавшее за этим молчание тягостно, в нем чувствуется нарастающая ярость Луки и моя непоколебимая позиция. Наконец Лука заговорил, его голос был контролируемым, но ледяным.

– Ты взял дело в свои руки. Не посоветовавшись со мной. Не подумав о последствиях своих действий для синдиката, для Ланы.

Его обвинение жжет, но я стою на своем.

– Это был прямой вызов авторитету Ланы, Лука. Нашей стабильности. Я сделал то, что было необходимо, чтобы защитить то, что мы построили.

Лука поднимается со своего места, его присутствие властно даже в гневе.

– То, что ты считаешь защитой, я воспринимаю как безрассудство. Ты думаешь, что подавил несогласие, но, возможно, ты только разжег страх. А страх, Роман, – опасная вещь. Он порождает больше секретности, больше проблем.

Я понял, к чему он клонит, что мои действия могут привести к последствиям, о которых я не подумал. Но в данный момент я сосредоточился на одном – на защите Ланы и нашего коллективного руководства.

– Ты бы предпочел, чтобы я позволил им строить заговоры против нее? Против нас? – Возразил я, в моих словах слышалось разочарование. – Я принял решение, Лука. И я приму его снова, если оно будет означать безопасность Ланы, безопасность нашего синдиката.

– Значит, ты берешь на себя всю ответственность?

– Если это означает, что Лана и все, ради чего мы работали, будут в безопасности, то да, я беру, – отвечаю я, моя убежденность так же тверда, как земля под ногами.

Лука наклоняется вперед, его поведение граничит с конфронтацией.

– И что? Ты думаешь, что будешь единолично отвечать за все, если с Ланой что-то случится? – В этом предложении звучит недоверие и намек на гнев. – Она – лидер, Роман. Мы втроем должны работать вместе. Не тебе бегать в одиночку и скрывать информацию от меня и Григория.

Его слова, предназначенные для упрека, задели за живое. Это намек на то, что я переступаю черту, беру на себя роль, на которую не претендую, и это задевает. Но именно его неспособность разглядеть суть моих действий, их движущую силу, по-настоящему воспламеняет мой пыл.

– А если я отец следующего наследника этого синдиката? – Я огрызаюсь, слова прорезают напряженный воздух. – Разве это не делает его моим, Лука? Разве это не дает мне право обеспечивать безопасность и преемственность того, что мы построили?

Лука погружается в тяжелое молчание, его взгляд сверлит меня, полный неверия.

– Что? – Я бросаю вызов, нарушая молчание, мое терпение истощается.

– Отец? – Наконец повторяет Лука, и слова словно застревают у него в горле. – Ты отец?

– Да, а ты не знал? – Отвечаю я с ноткой недоверия в голосе. Как он мог до сих пор не догадаться об этом?

– Нет, просто… – Лука замолчал, его обычное самообладание рассыпалось по краям.

– Просто что? – Я настаиваю, наблюдая за тем, как редкое выражение растерянности пересекает его лицо. Я с трудом могу в это поверить, я никогда раньше не видел его таким, настолько заметно выведенным из равновесия.

Лука колеблется, а затем произносит фразу, которая кажется ударом в самое нутро.

– Ты действительно думал, что ты единственный кандидат?

Пока я стою на месте, ошарашенный бомбой Луки, на меня обрушивается поток эмоций. Гнев, неверие, чувство предательства, настолько острое, что оно похоже на физический удар.

– Что? Кто еще?

Сама мысль о том, что есть другие претенденты, что я не единственный в этом сложном уравнении с Ланой, заставляет мою кровь кипеть.

Лука, всегда спокойный в глазах бури, встречает мою ярость с тревожным спокойствием.

– Я. И Григорий, – говорит он просто, как будто обсуждает погоду, а не вываливает откровение, которое грозит перевернуть все, что, как мне казалось, я знал.

Комната кружится, или, может быть, это просто моя голова, мои мысли, весь мой мир опрокидывается со своей оси.

– Что?

Лука не вздрагивает, не отводит взгляд.

– Ты слышал меня, Роман. Дело не только в тебе. Лана… у нее были отношения со всеми нами. Любой из нас может быть отцом.

Я покраснел. Не просто метафорический красный цвет гнева, а висцеральная, ослепляющая ярость, которая уничтожает все остальное. Как? Как я не знал? Как она могла… как мы могли допустить, чтобы все так запуталось?

– Ты? – Я делаю шаг к нему, кулаки сжимаются по бокам, каждый мускул напряжен для противостояния. – И ты говоришь мне это сейчас?

Лука держит себя в руках, его обычное спокойствие трещит от напряжения.

– Прекрати, Роман. Это был не только мой выбор. Это был и ее выбор.

– Ее выбор? – Повторяю я, повышая голос. – А как же я? Она подумала об этом, да? А ты?

– Прекрати! – Крик Луки – это команда, прорезающая напряжение. – Борьба со мной ничего не решит. Иди, блядь, поговори с ней. Она должна все это сказать, а не я.

Борьба вытекает из меня, но не потому, что гнев угас, а потому, что я осознаю ее тщетность. Избиение Луки не изменит фактов. Во рту остается горький привкус, когда я вырываюсь из комнаты и направляюсь прямо в комнату Ланы. Мои ноги стучат по холодному твердому полу, каждый шаг отдается эхом в ритме ярости, пульсирующей в моих венах.

Как бы мне ни хотелось вырвать горло Луке, мой гнев направлен скорее на Лану. Жгучее желание противостоять ей, и не только за то, что она сделала, но и потому, что каждый чертов нерв в моем теле кричит мне, что она МОЯ.

13

ЛАНА

На данный момент пыль улеглась, и даже Перес, похоже, затаился. Оставшись одна в своем кабинете, я опустила руку к животу – защитный жест, ставший уже привычным. Мальчик или девочка? Доктор сказал, что еще слишком рано говорить об этом, но какая-то часть меня надеется, что это будет девочка. Видит Бог, в окружении этих тестостероновых болванов изо дня в день немного женской энергии могло бы уравновесить чашу весов.

Как раз когда я размышляю о будущем, мой телефон разрывается от звонка, который не сулит ничего, кроме головной боли. Сенатор Джексон, из тех, кто считает, что властный галстук может компенсировать отсутствие… ну, реальной власти. Он тонкий, как кувалда, с талией, которая говорит о том, что он никогда не встречал лоббистского обеда, который бы ему не понравился.

Поставив свой лучший деловой голос, который так же фальшив, как и его заверения в "благоразумии", я отвечаю:

– Сенатор, чем обязана?

Его ответ предсказуемо смазлив, слова сочатся через телефон, как масло.

– Ах, моя дорогая, просто проверяю своего любимого… делового партнера. Как у тебя дела?

Я мысленно закатываю глаза. Если бы у меня был доллар за каждый раз, когда этот человек намекал, что мы можем быть больше, чем деловые партнеры, я бы смогла купить его кампанию.

– Все идет гладко, сенатор. Благодаря вашей… поддержке.

Он хихикает – звук, который должен быть очаровательным, но оказывается где-то между тревожным и откровенно жутким.

– Рад это слышать, рад. Знаешь, я тут подумал…

И вот оно. Вводная часть. "Размышления" сенатора Джексона обычно обходятся мне дороже в терпении, чем в выплатах.

– Подумал? – Спрашиваю я, сохраняя легкий, воздушный и совершенно лишенный интереса тон.

– Может быть, мы могли бы обсудить наше… партнерство за ужином? Я угощаю. В каком-нибудь приятном месте, наедине…

А, приглашение на приватный ужин. Отличительная черта мужчины, который верит в силу дорогих стейков и дорогого вина, чтобы повлиять на принятие решения женщиной.

– Сенатор, вы слишком добры. Но вы же знаете, как это бывает – бизнес никогда не спит. Боюсь, что мне придется принять предложение в другой раз.

Наступает пауза, затем с другого конца раздается покорный вздох.

– Конечно, конечно. Долг зовет, верно? Но предложение в силе.

Когда я уже собираюсь отключить звонок, сенатор Джексон добавляет тоном, который подразумевает самодовольную ухмылку:

– И еще, Лана, я послал тебе небольшой знак своей признательности. За то, что ты уладила эту… неприятность с мистером Пересом.

Замечательно. Как раз то, что мне нужно, еще один "знак" от человека, который считает, что благодарность можно выразить экстравагантными и, как правило, неуместными подарками.

– Не стоило, сенатор, – говорю я, и каждое слово воспринимаю всерьез. Последнее, что мне нужно, это еще больше беспорядка, особенно от него.

– Я настаиваю, – говорит он, хихикая, как будто мы делимся частной шуткой. – Это меньшее, что я могу сделать.

Мне удается завершить разговор, не взяв на себя больше никаких обязательств, и как раз в тот момент, когда я размышляю над тем, что же это может быть за последний "знак" – статуэтка? Еще одна смехотворно дорогая бутылка вина? Дверь в мой кабинет распахивается.

Роман врывается внутрь, его присутствие заполняет комнату, как штормовой фронт, он практически кричит:

– Лана, нам нужно поговорить. Положи телефон.

Ошеломленная, я едва успеваю кивнуть на последние слова сенатора Джексона и нажимаю кнопку завершения вызова более резко, чем собиралась.

– Конечно, сенатор, – успеваю сказать я за мгновение до того, как линия обрывается, и облегчение от того, что мне удалось уйти от разговора, сменяется раздражением от отсутствия приличий у Романа.

Я бросаю взгляд на Романа, и мое раздражение выходит на первый план. Действительно, что это с его манерами сегодня? Он что, пытается опозорить меня перед моими клиентами? Конечно, у нас с Романом всегда были… динамичные отношения, но врываться, как слон в посудную лавку, когда я разговариваю по телефону, это новый уровень.

Положив телефон на место с нарочитым щелчком, я смотрю на Романа взглядом, который, надеюсь, выражает и мое раздражение, и ожидание чертовски хорошего объяснения.

– Не мог бы ты рассказать мне, что такого важного ты сделал, что чуть не опозорил меня перед клиентом?

Грудь Романа вздымается, его разочарование ощутимо.

– Наверное я должен просто смириться с тем, что меня позорят перед всем синдикатом? – Отвечает он, громкость его голоса нарастает с каждым словом.

Я приостанавливаюсь, шокированная его ответом.

– О чем, черт возьми, ты говоришь, Роман?

Теперь он вышагивает, как загнанный зверь.

– Я думал, что я отец ребенка, Лана.

Чувство вины завязывается в моем животе, но я сдерживаю себя. Сейчас не время для слабости. Роман должен услышать правду, какой бы жестокой она ни была.

– Если ты решил, что это хорошая идея – объявить всем, кто хочет слушать, что ты отец, то это твоя вина, а не моя, – говорю я, мой голос ровный, несмотря на царящее внутри смятение.

Гнев Романа вновь вспыхивает от моих слов, его руки сжимаются в кулаки по бокам.

– Значит, я должен просто сидеть в стороне от этого сумасшествия и играть в счастливую семью с Лукой и Григорием, пока ты решаешь, кто будет папой?

Я скрещиваю руки, встречая его вызывающий взгляд.

– Ты знал счет, Роман. Ты всегда знал. Лука, Григорий и ты – у нас никогда не было секретов о том, что происходит между нами. – Я делаю вдох, заставляя себя сохранять спокойствие, несмотря на бушующий передо мной шторм. – И никто из них не "устраивает из-за этого припадок сумасшествия", как ты так красноречиво выразился.

– Им все равно, Лана! – Взрывается он, и каждое слово сопровождается сжатием кулаков. – Потому что ни один из них не хочет этого ребенка. Но я хочу. И больше того, я хочу быть с тобой. Исключительно с тобой.

Его слова врезаются в меня, как товарный поезд, и я застываю на месте. Мой разум мечется, пытаясь осмыслить его заявление. Мысль о Романе, о том, что он хочет исключительности, о том, что он хочет этого ребенка, это одновременно пугает и опьяняет.

Я открываю рот, чтобы ответить, но слова путаются на выходе. Дело не только в Романе и его желаниях. Речь идет о нас, о нашей сложной паутине отношений и о синдикате, который всегда был фоном для наших личных драм.

– Роман, – начинаю я, мой голос тверже, чем я чувствую, – ты знаешь, что мы так не работаем. То, что у нас есть… это сложно. Ты, я, Лука, Григорий – мы вместе. Мы никогда не были только вдвоем.

– Я думал, что то, что у нас было, было особенным, – выплевывает он, в его голосе чувствуется боль. – Но, может быть, я был просто еще одной пешкой в твоей игре, а? Просто Роман, всегда готовый сыграть свою роль, без лишних вопросов.

Его обвинения жалят, каждый слог как удар плетью по моей коже. Но я молчу, застыв на месте, как будто его слова лишили меня способности говорить.

– Знаешь, я действительно верил, что у нас есть что-то настоящее, – продолжает он, его голос срывается. – Но, думаю, для тебя это всего лишь стратегия, не так ли? Как удержать Романа в узде, как удержать синдикат на вершине. Как я вписываюсь в твои планы, Лана? И вписываюсь ли вообще?

Его вопросы повисают в воздухе, оставаясь без ответа, потому что что я могу сказать? Что он прав? Что все отношения, которые у меня когда-либо были, представляли собой тщательный баланс "давать и брать", всегда с оглядкой на общую картину?

Но прежде, чем я успеваю ответить, гнев Романа достигает точки кипения.

– Знаешь что? Забудь об этом. Мне это не нужно… Мне не нужен человек, который не может принять меня таким, какой я есть.

– Роман, подожди…

А потом он уходит, направляется к двери с решимостью, которая говорит, что это не просто уход, возможно, даже прощание. Мое сердце замирает от осознания этого, но я молчу, парализованная смесью вины, страха и всепоглощающего чувства потери.

Звук хлопнувшей за ним двери – словно физический удар, последний знак препинания в конце нашего разговора, а может, и в конце нас самих.

Я наконец-то двигаюсь, мои ноги трясутся, как будто я очнулась от транса. Яростный лидер, непоколебимая роковая женщина, теперь просто женщина, борющаяся с последствиями своих собственных решений. Мое сердце болит не только за Романа, но и за всех нас. То, что у нас было, было особенным, и, возможно, в своем стремлении защитить все, я рискую потерять то, что важнее всего.

Черт. Когда это моя жизнь превратилась в такой запутанный клубок эмоций? Быть связанной с тремя невероятно сложными, невероятно разными мужчинами никогда не входило в планы, если они вообще были. А теперь уход Романа оставил пустоту, острую и ноющую.

Чувства. Для всех троих. Это как жонглировать гранатами, ожидая, когда одна из них взорвется. Мир, который я построила, эта империя теней и власти, процветает на уверенности, на контроле. И все же я здесь, в полной зависимости от собственного сердца.

Роман знал, должен был. Они все знали. Я же не скрывала, что сплю с ними. И, черт возьми, насколько я знаю, у Романа могут быть свои заботы. Но дело ведь не в этом, правда? Осознание этого бьет по мне, как удар в уличной драке – он мне небезразличен. Больше, чем я думала. Больше, чем, возможно, следовало бы.

Какая-то часть меня хочет закричать, возмутиться несправедливостью всего этого. Разве я не могу получить их всех? Неужели так невозможно хотеть, чтобы все, кто мне дорог, оставались рядом, чтобы не приходилось выбирать одного, а не других? В жестоком мире, в котором я ориентируюсь, где альянсы меняются как песок, а власть – единственная валюта, имеющая значение, идея желать чего-то простого, как не быть одной, кажется почти… наивной.

Мне нужно проветрить голову, подумать. Но все мысли возвращаются к Роману, к Луке, к Григорию. К будущему, которое вдруг кажется таким неопределенным, таким хрупким.

Я откидываюсь на спинку стула, смесь усталости и разочарования тяготит меня. И тут я чувствую это – крошечный трепет, словно мягкий удар изнутри. Моя рука инстинктивно находит живот, и, несмотря ни на что, улыбка пробивается сквозь грозовые тучи в моей голове. Этот малыш, пока еще невидимый, уже умеет пробиваться сквозь хаос.

Но радость оказывается мимолетной. Сердитый уход Романа эхом отдается в тишине комнаты, и тепло от толчков ребенка становится холодным.

Как этот ребенок впишется в наш мир, в ту жизнь, которую мы ведем?

Сомнения закрадываются в душу. Не совершаю ли я ошибку, впутывая ребенка в этот беспорядок? Я всегда знала, что хочу стать матерью, дать этому ребенку все… так же, как моя мать делала это для меня, даже когда… Воспоминания бьют как током, возвращая меня в то время, которое я так старалась похоронить:

Мне снова шесть лет, я прячусь за ногами матери, ее юбка – хрупкая преграда между мной и чудовищем, которым является мой отец. Его голос гремит на нашей маленькой кухне, каждое слово – удар, оставляющий невидимые шрамы.

– Ты бесполезна, Мария! – Кричит он, и вены на его шее вздуваются с каждым криком. Спина моей матери напрягается, но она закрывает меня своим телом, ее голос ровный, но мягкий. – Не делай этого при Лане, пожалуйста.

Он насмехается, в его голосе столько презрения, что меня пробирает до костей.

– О, я рано учу девочку тому, что ее мать – неудачница, не так ли?

Я чувствую, как она дрожит.

– Лана, иди в свою комнату, – шепчет она, но я застываю на месте, мой маленький мир рушится с каждым ненавистным словом.

Затем его рука, быстрая как молния, ударяет ее по лицу. Она не вскрикивает. Вместо этого она выпрямляется, ее рука летит к щеке, на которой расцветает красный след, как мерзкий цветок.

– Хватит, Марко. Ты пьян. Иди в постель.

Но он еще не закончил, его гнев – зверь, который не хочет сидеть в клетке.

– Ты думаешь, что ты лучше меня? Ты и это маленькое отродье? – Его палец тычет в мою сторону, угроза невысказанная, но ясная как день.

Я помню, как подняла голову и увидела, что глаза моей матери блестят от непролитых слез. В тот момент я увидела в ней силу, которой никогда раньше не замечала. Она защищала меня, оберегала мою невинность от тьмы, которая грозила поглотить нас обоих.

Воспоминания исчезают, но чувства остаются – призрак страха и гнева, который я носила в себе все эти годы. Моя рука остается на животе, как обещание нерожденному ребенку, что история не повторится. Пока я дышу.

Я не допущу этого. Этот ребенок, мой ребенок, будет расти в мире силы, а не страха. Он познает любовь, а не насилие. А тот, кто посмеет угрожать его миру… что ж, он узнает, почему Лана Петрова – имя, вызывающее уважение. Но сначала мне нужно навести мосты, залечить трещины в нашей дружной семье. Начиная с Романа.

Если у этого ребенка будет шанс на жизнь, свободную от теней нашего прошлого, ему нужны все мы.