Текст книги "Спасение (ЛП)"

Автор книги: Селена Уинтерс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

– Я хочу познакомить тебя с чем-то пьянящим, но ты сама решаешь, хочешь ли ты этого или нет.

Ее горло сжимается, когда она сглатывает.

– Что это?

– Восковая игра. – Я наклоняю голову. – Боль может сделать удовольствие намного больше, – объясняю я, и мой голос превращается в шепот. – Но ты должна доверять мне. Скажи мне остановиться, если это слишком, и я остановлюсь.

Она на мгновение замолкает, прикусив нижнюю губу в раздумье. Она даже не представляет, что делает со мной, когда кусает свои красивые вишневые губы. Я вижу, как в ее голове крутятся шестеренки, пока она раздумывает. После того, как мне кажется, что прошла целая вечность, она кивает.

– Хорошо, давай сделаем это.

Я ухмыляюсь в ответ на ее согласие.

– Хорошая девочка. Переверни запястье. Сначала я проверю температуру на нем.

Она делает то, что ей говорят, без труда вживаясь в роль идеальной покорности. Я медленно наливаю воск на тыльную сторону ее запястья, и она тихонько задыхается, ее глаза расширяются.

– Слишком горячо? – спрашиваю я.

Она качает головой.

– Нет, просто…

– Приятно? – спрашиваю я.

Мэдисон выглядит пристыженной, ее щеки краснеют.

– Да, – вздыхает она.

Совершенство.

Это единственное слово, которым можно описать стоящую передо мной красавицу.

– Ложись на скамью, – требую я.

Ее соски становятся твердыми пиками, когда она делает то, что ей говорят.

– Помни, скажи мне остановиться, и я остановлюсь.

Она кивает в ответ.

Я держу свечу над ее обнаженным телом, мерцающий свет отбрасывает пляшущие тени на ее кожу. Медленно наклоняю ее, и горячий воск капает на нее.

Она задыхается, ее тело выгибается от этого ощущения.

– Слишком много? – спрашиваю я, готовый остановиться, но она качает головой.

– Нет, продолжай, – настаивает она, ее голос дрожит. Ее доверие ко мне опьяняет. Я продолжаю, каждая капля воска обостряет ее чувства, погружая нас все дальше в мир запретного удовольствия в святилище церкви. Я знаю, насколько это хуево, но не могу найти в себе силы наплевать.

Другой рукой я поглаживаю ее клитор, капая воском от свечи на ее живот и спускаясь ниже.

– О Боже! – вскрикивает она.

Я усмехаюсь с иронией на ее мольбы, учитывая, где мы находимся.

Ее реакция подстегивает мое желание. Вид того, как она извивается под моими прикосновениями с воском по всему ее прекрасному телу, и звук ее криков, отдающийся эхом в церкви, – все это слишком.

Я опускаю свечу, давая воску застыть на ее коже. Наклонившись, я сменил пальцы на рот, пробуя на вкус ее возбуждение.

– О, Данте! – стонет она, вцепившись руками в деревянное сиденье церковной скамьи с такой силой, что, кажется, она может расколоть его.

Я смотрю на нее, наши глаза встречаются.

– Ты прекрасна в таком виде, малышка. Грешная и совершенная. Хочешь большего? – спрашиваю я, держа контроль в своих руках.

Она на мгновение задумывается, ее грудь быстро поднимается и опускается от тяжелого дыхания. Затем, с огнем в глазах, она кивает.

– Да. Еще.

Пока я продолжаю исследовать ее, наслаждаясь реакцией и доверием, которое она мне оказала, мы теряемся в нашем грешном святилище, старые стены церкви становятся свидетелями наших плотских актов разврата.

Я чувствую, как нарастает ее кульминация, и удваиваю свои усилия, сосредоточившись только на том, чтобы довести ее до края. И когда она, наконец, содрогается подо мной, я продолжаю, облизывая и пробуя на вкус, как одержимый мужчина.

– Ты нужен мне внутри, – шепчет она, потянувшись к моему члену, который твердеет под одеждой.

Я хватаю ее за запястье.

– Скоро, но не здесь… – Я качаю головой. – Не сейчас.

Я в гребаной церкви, черт возьми. Я не могу трахнуть ее здесь, иначе я уничтожу весь свой самоконтроль.

Разочарование на ее лице заставляет меня задуматься, правильно ли я поступаю. Черт, этот корабль уплыл в тот момент, когда я встретил эту девушку. Я заставил ее кончить мне на лицо посреди церкви. Я чувствую необходимость объяснить, почему.

– Ты девственница, твой первый раз должен быть…

– Электрическим и страстным, как это было бы сейчас, – рассуждает она.

Я скрежещу зубами, поскольку, как это ни глупо, знаю, что собираюсь трахнуть ее. Однако у меня еще остались крошечные остатки морали. И я не могу допустить, чтобы первый раз Мэдисон произошел посреди гребаной церкви, куда может зайти кто угодно.

– Не здесь, – вздыхаю я, впиваясь ногтями в ее бедра. – Не сейчас. Сейчас мне нужно позаботиться о твоей коже.

Ее глаза наполняются непролитыми слезами, и я чувствую, что она чувствует себя нежеланной.

– Поверь мне, малышка. Я так чертовски сильно хочу трахнуть тебя, но хочу сделать все правильно. – Я целую ее, пытаясь смягчить разочарование. – Пожалуйста, позволь мне сделать это для тебя.

Когда я отстраняюсь, она кивает в ответ.

– Хорошо, – вздыхает она.

– Пойдем.

Я беру ее за руку, а другой собираю ее одежду и веду в ванную комнату в задней части церкви. Взяв чистую мочалку, я включаю кран в раковине до оптимальной температуры, смачиваю мочалку, а затем аккуратно обрабатываю воск на ее коже, удаляя его.

Мэдисон молчит, пока я работаю, и выражение ее лица не поддается прочтению.

Когда воск исчез, я взял со стойки бутылочку лосьона. – Это поможет справиться с покраснением и жжением, – объясняю я, после чего аккуратно втираю лосьон в ее кожу. Комната наполняется успокаивающим ароматом, и я наблюдаю, как она закрывает глаза, и с ее губ срывается тихий вздох.

Я заканчиваю, но не отпускаю ее. Я притягиваю мою маленькую лань к себе, крепко прижимая ее. Она прекрасно чувствуется, словно создана для того, чтобы быть в моих руках.

– Ты в порядке? – спрашиваю я, мой голос едва превышает шепот.

Она кивает, прижимаясь к моей груди, ее руки обвиваются вокруг моей талии, и она прижимается ко мне лицом. Мы остаемся так на некоторое время, просто обнимая друг друга. Тишина комфортная и естественная, словно мы делали это уже тысячу раз.

Опасный комфорт. Ведь ничего хорошего из этого не выйдет. Я в поезде, несущемся к краю гребаного обрыва, где не осталось рельсов, и почему-то мне становится все равно. Я нырну головой вперед с обрыва ради этой девушки.

9

Мэдисон

Машина сигналит возле коттеджа, и я в спешке убираю телефон в сумочку и перекидываю ее через плечо. Я проспала, что на меня совсем не похоже. За мной заедет Ева, чтобы отвезти меня в Буффало в хозяйственный магазин. Коттедж износился, и мне нужно немного покрасить его и установить новые светильники, чтобы сделать его более уютным.

Когда я подхожу к двери, меня охватывает чувство тревоги. Я всегда стараюсь избегать густонаселенных городов, потому что там слишком много людей.

Покачав головой, я заставляю себя выйти за дверь и улыбаюсь, когда Ева машет мне рукой.

– Привет, спасибо, что подобрала меня, – говорю я, проскальзывая на пассажирское сиденье.

– Без проблем, мне в любом случае по пути в Буффало.

Несколько минут мы едем в тишине, прежде чем Ева наконец заговорит.

– Ну и как тебе Фордхерст? – спрашивает она, глядя на меня краем глаза.

Я делаю глубокий вдох и медленно выпускаю воздух. На этот вопрос трудно ответить, поскольку я здесь не так давно. Часто я избегаю привязываться к месту, потому что вынуждена постоянно перемещаться, быть в бегах.

– Все в порядке, – отвечаю я. – Я все еще привыкаю.

Ева понимающе кивает головой.

– Это может быть тяжело, когда ты впервые переезжаешь на новое место, – говорит она, прежде чем прочистить горло и немного сменить тему. – Я слышала, Отец Дженсен устроил тебя на работу в книжный магазин? Он часто помогает новичкам, тем более что ему принадлежат многие местные предприятия.

При упоминании имени Данте мое сердце начинает колотиться в груди, и я быстро отворачиваюсь, чтобы она не увидела моего выражения. Я не могу не вспомнить прошлую ночь и то, что мы делали в церкви. Это было очень грешно, и мне стыдно за то, как сильно я наслаждалась этим. А потом умоляла его трахнуть меня, на что он ответил отказом.

– Да, он мне помог, – заикаюсь я, надеясь, что она не заметит, как сильно его упоминание выбило меня из колеи.

Ева не замечает, продолжая говорить о нем.

– Он хороший человек, – говорит она. – Уверена, он поможет тебе во всем, в чем ты нуждаешься.

Мое сердце сжимается, и я киваю в знак согласия, надеясь, что мой стыд не написан на моем лице. Никто не должен знать, что я дважды позволила священнику съесть себя в его церкви.

Мы продолжаем наш путь, ведя светскую беседу, пока наконец не доезжаем до хозяйственного магазина в Буффало. Ева останавливается на обочине и смотрит на меня.

– Тебе нужно, чтобы я зашла с тобой?

Я качаю головой.

– Нет, все в порядке, спасибо.

Она улыбается.

– Ладно, мне нужно выполнить несколько дел. Встретимся, скажем, через полчаса?

– Отлично.

Глубоко вздохнув, я открываю дверь машины и выхожу на тротуар, когда Ева, помахав на прощание рукой, уезжает.

Расправив плечи, я направляюсь к входу в магазин. Вот и все. Пора сделать так, чтобы в Фордхерсте я действительно чувствовала себя как дома. Это смелый шаг, но в Фордхерсте есть что-то, что кажется другим. Надеюсь, это не из-за священника, который дважды ублажал меня в церкви.

Я с трудом сосредотачиваюсь, когда захожу в хозяйственный магазин и врезаюсь в кого-то.

– О Боже, я… – Я осекаюсь, когда вижу, что на меня смотрят темные, сверкающие глаза.

– Мэдисон? Что ты здесь делаешь? – спрашивает Данте.

Я тяжело сглатываю.

– Мне нужна краска и другие вещи для коттеджа. Он очень износился. – Я нахмурилась. – Почему ты здесь?

По моему позвоночнику пробегает холодок, и я отступаю назад, стряхивая его прикосновение.

– Я покупаю кое-какие вещи для церкви, – отвечает Данте, на его губах играет легкая ухмылка, но глаза напряженные, почти хищные. Я не могу отделаться от ощущения, что он лжет.

– Забавно, – отвечаю я, – но я не думала, что церкви нужно… что это? – Я киваю в сторону предмета, который он держит в руках. – Рулон клейкой ленты?

Он хихикает.

– Ну, даже у дома Божьего есть свои практические нужды.

– Правда? – спрашиваю я, поднимая бровь. – А я-то думал, что ты просто молишься, чтобы все оставалось на своих местах.

Его смех эхом разносится по тихому магазину.

– О нет, это распространенное заблуждение. Мы также полагаемся на клейкую ленту в наших чудесах.

– Правда? – отвечаю я, мой голос дрожит. В воздухе витает странное напряжение, густое и электризующее.

– Да, – отвечает он, удерживая мой взгляд. – Ты удивишься, как много применений я могу найти для клейкой ленты.

В его словах чувствуется тепло, возбуждающее одновременно желание и тревогу. Образ клейкой ленты в его руках превращается в нечто дико неуместное. В моем воображении эти сильные руки используют скотч, чтобы связать мои запястья вместе, пока я обнажена, оставляя меня на его милость.

– Что ж, мне лучше найти свою краску, – говорю я, отрывая взгляд от его лица и торопливо направляясь к алтарю.

Отголоски его смеха, воспоминания о его горячем голосе и образ, который он создал в моем воображении, не дают мне избавиться от дискомфорта.

Я не успеваю далеко уйти, как слышу его шаги позади себя.

– Нужна помощь в выборе краски?

– Я не знала, что священники также являются экспертами в декоре интерьера.

– Ты многого обо мне не знаешь, – говорит он, его голос становится низким. Он слишком близко, его присутствие ошеломляет. – Я не всегда был священником, понимаешь?

Я тяжело сглатываю и поворачиваюсь к нему лицом. Мои глаза опускаются к чернилам, виднеющимся над его священническим воротником.

– Я догадывалась. – Я качаю головой. – А чем ты занимался раньше?

Он наклоняется ближе, его теплое дыхание щекочет мне ухо, когда он шепчет: – Я был плохим человеком, Мэдисон. Человеком, который не задумываясь разорвал бы на части такую девушку, как ты.

Его слова должны были бы напугать меня, но они не пугают.

Его темные глаза поглощают меня целиком, и я снова чувствую притяжение, которое пугает и будоражит меня. Это неправильно, я знаю, но что-то в Данте меня завораживает. Борясь с трепетом в животе, я отвечаю на его вопрос: – Ну, полагаю, мне не помешает совет.

– Совет? – Глаза Данте искрятся весельем, – Что ж, позволь дать тебе один совет. Всегда выбирай цвет, который нравится тебе, а не трендовый. Если, конечно, ты не фанат зеленого авокадо и горчично-желтого из 70-х.

Я смеюсь.

– Что, ты думаешь, я не буду хорошо выглядеть в окружении горчично-желтого?

Его улыбка становится шире, делая его лицо еще более великолепным, чем я могла предположить.

– Ты будешь хорошо смотреться в окружении чего угодно.

Лесть – это не то, к чему я привыкла. Сердце замирает, и я качаю головой, пытаясь избавиться от этого чувства.

– Не думаю, что священник должен говорить женщине такие вещи.

– Почему? – Данте отвечает, не отрывая от меня взгляда. Веселая нотка в его тоне исчезла, сменившись чем-то более мрачным. Я чувствую, как учащается сердцебиение, а в животе нарастает трепет. – Священник не может делать комплименты женщинам?

– Не женщине, которую он ублажал прошлой ночью посреди церкви, – шепчу я.

Его глаза темнеют, и он подходит ближе, нависая надо мной.

– Осторожно, Мэдисон. Мы же не хотим, чтобы тебя кто-нибудь подслушал, правда?

Я вздрагиваю, когда его голос приобретает угрожающие нотки.

Едва слышно шепча, я отвечаю: – Прости, я не думала…

Он обрывает меня, подходя ближе, его глаза не отрываются от моих.

– Ты слишком много думаешь, – заявляет он, его голос едва превышает шепот. – Иногда лучше чувствовать.

Его пристальный взгляд и напряженная атмосфера между нами бьют током. Я тяжело сглатываю, стараясь не думать о том, как сильно я его хочу.

– Прошлой ночью я хотела, чтобы ты заставил меня почувствовать, но ты отказался.

Его челюсть сжимается.

– Потому что это было не то место и не то время, маленькая лань. – Он придвигается ближе, так что между нами остается едва ли дюйм. – Не волнуйся. Я намерен сделать тебя своей, когда придет время.

Я качаю головой.

– Тебе запрещено быть с женщиной.

Его губы подергиваются, словно он раздумывает, смеяться ему или хмуриться.

– Да, – признает он, и я вижу борьбу в его глазах. – Но я не скажу, если ты не скажешь.

У меня дыхание перехватывает в горле.

– Я не скажу, – обещаю я, и мой голос дрожит.

Губы Данте кривятся в улыбке, и он наклоняется ближе, его дыхание согревает мою щеку.

– Хорошо, – пробормотал он.

Его рука тянется вверх, и пальцы нежно заправляют распущенный локон за ухо. Его прикосновение заставляет мое сердце трепетать в груди.

Я оглядываюсь по сторонам, с болью осознавая, что мы находимся в общественном месте, но в магазине довольно пусто.

– Я намерен заставить тебя почувствовать, маленькая лань, – дышит он, наклоняясь близко к моему уху. – По-настоящему почувствовать. И как только я это сделаю, пути назад уже не будет.

Его слова вызывают трепет возбуждения в моем животе. Запрещено это или нет, но я знаю, что играю с огнем. Но с Данте я не могу не хотеть обжечься.

Его взгляд не отрывается от меня.

– Не хочешь поужинать у меня сегодня вечером?

Я моргаю.

– А священникам разрешается приглашать женщин к себе домой на ужин? – поддразниваю я, пытаясь разрядить повисшее в воздухе напряжение.

– Думаю, я давно уже не делаю того, что мне разрешено, не так ли, лань?

Он придвигается ближе, тепло его тела согревает меня сквозь одежду. Мне хочется поцеловать его, прикоснуться к нему, но я воздерживаюсь. – Священникам, конечно же, не разрешается ужинать со своими прихожанами в святилище церкви, и все же я сделал это дважды, не так ли?

Я знаю, что означал бы этот ужин. Данте не хотел переступать черту в церкви и лишать меня девственности, но ужин приведет к сексу. И это то, чего я хочу. Я знаю, что это рискованно и игра с огнем, но разве мы уже не прыгнули в ад?

– Хорошо, – говорю я, мой голос едва превышает шепот. – Мне бы этого хотелось.

Его глаза загораются, и на мгновение вся тьма, которая обычно клубится в его взгляде, исчезает. Мы идем по опасному пути, но этот путь мы выбираем добровольно.

10

Данте

Моя милая маленькая лань даже не представляет, на что она согласилась.

Она согласилась на ужин с мужчиной, настолько одержимым ею, что он пробрался к ней домой и мастурбировал в ее гребаном шкафу. Я извращенец. Для меня не существует границ. И я хочу развратить Мэдисон. Сломать ее, согнуть и собрать заново, только по-другому.

Ее свет – как магнит для моей тьмы. Тьмы, от которой я пытался убежать, которую пытался зарыть поглубже.

Она нервно теребит рукав своей рубашки.

– Как у тебя дела? – спрашивает она.

Я ухмыляюсь.

– С самого утра? Отлично.

Мне нравится видеть, как она чувствует себя неловко в моем присутствии. Священническая сторона во мне полностью уничтожена. Я хочу управлять ее страхом и желанием так, как не думал уже четыре года.

– Ты кажешься немного другим, – замечает она.

Немного – это преуменьшение.

– Может, потому что я сейчас не в костюме священника?

Она невинно покусывает нижнюю губу, но это делает меня тверже гранита. Будет просто чудом, если мы продержимся до конца ужина, и я не съем ее первым.

Она пытается разрядить обстановку, ее голос дрожит: – Какой твой любимый цвет?

Я пристально смотрю на нее. Это простой вопрос, но я уже сто лет не думал о себе в таких безобидных выражениях.

– Черный, – отвечаю я, понизив голос.

Ее брови поднимаются, но она ничего не комментирует.

– А у тебя?

Она краснеет, и я вижу, как она тяжело сглатывает: – Розовый.

Контраст между нами не может быть более разительным. Ее ответ показывает, что она – сказочная принцесса, а я – монстр, который только и ждет, чтобы полакомиться ею.

Я киваю в ответ, и мы ненадолго замолкаем.

– Боюсь, я не очень хорошо готовлю, поэтому я заказал еду на вынос из закусочной.

Я киваю в сторону маленького обеденного стола.

– Прекрасно. Это из твоей закусочной? – спрашивает она.

Я киваю.

– Привилегии владельца.

– Верно, я хотела спросить, как ты владеешь столькими предприятиями в Фордхерсте?

Сложный вопрос для ответа. Потому что я плохой человек, который делал плохие вещи, а потом украл хренову тучу денег у мафиози, на которого работал, и свалил. Я не могу рассказать ей ничего из этого. Никто не знает о моем прошлом, и так оно и останется.

– Наследство, – отвечаю я коротко. Легкость, с которой эта ложь вырывается наружу, настораживает.

Ей не нужно знать правду. Правда – это зверь, бешеная собака, которая кусает и не отпускает. Это мелодия тьмы и сожаления. Симфония грехов, слишком невыразимых, чтобы их озвучивать. Мое прошлое – это цепь на моей шее, вечно напоминающая мне о том, кем я когда-то был.

– О, – говорит она, выглядя разочарованной моим односложным ответом. – Я никогда не спрашивала, сколько тебе лет.

Я ухмыляюсь, потому что наша разница в возрасте – это дополнительный греховный слой. Мне тридцать девять лет. А Мэдисон – двадцать три, если верить ее фальшивому удостоверению. Правда это или нет – другой вопрос.

– Тридцать девять, – говорю я.

Ее глаза слегка расширяются.

– О, я думала, ты моложе.

– Сколько тебе лет? – спрашиваю я.

– Двадцать три.

– Шестнадцать лет разницы в возрасте. Это слишком грешно для тебя? – дразняще спрашиваю я.

Она качает головой.

– Нет, я думаю, это делает все более горячим.

Я хихикаю над ее наглостью.

– Хочешь выпить, маленькая лань?

Она кивает.

– Да, воды, пожалуйста.

– Вина не хочешь?

Я киваю на открытую бутылку на кофейном столике.

Она поджимает губы.

– Я выпью один бокал.

Возможно, ей понадобится еще несколько, чтобы пережить ночь со мной.

Наливая вино, я наблюдаю за тем, как пунцовая жидкость переливается в ее бокал, резко контрастируя с бледной нежностью ее рук.

– За незабываемый вечер, – произношу я тост, и ее глаза встречаются с моими. В них я вижу танец невинности, влекомой к пламени неизвестности. Я хотел бы оградить ее от тьмы нашего мира, но сегодня речь идет не о защите. Речь идет о том, чтобы заявить о своих правах.

Она кивает, делая глоток вина.

– Мои родители редко разрешали мне пить.

Я вскидываю бровь.

– Почему ты не попросила родителей о помощи?

Она пожевала губу.

– Потому что именно они заставили меня выйти замуж за своего мужа.

Слова вылетают из ее уст, как яд, отравляя воздух между нами. В моих жилах разгорается острый, холодный гнев, более горячий и мощный, чем любое виски. Моя рука крепко сжимает горлышко бутылки.

– Что они сделали? – рычу я, и мой голос звучит в тихой комнате как раскат грома. – Эти чертовы ублюдки, – шиплю я под дых. Родители должны были защищать ее, а не отдавать человеку, который может причинить ей вред.

Ярость настолько ощутима, что я почти чувствую ее вкус.

Она вздрагивает от моих слов, ее глаза лани расширены и полны страха. Она увидела во мне монстра, и мне остается только гадать, сколько времени пройдет, прежде чем она с криком убежит в ночь.

– Они нехорошие люди, – шепчет она.

Я откидываюсь на спинку плюшевого дивана, кожа скрипит под моим весом.

– Но ты хороший человек. Попавший в дерьмовую ситуацию.

Она кивает, ее глаза блестят в тусклом свете. Ее уязвимость взывает ко мне и уговаривает затаившегося внутри зверя, но я сопротивляюсь. Я сопротивляюсь, потому что дело не во мне. Дело в ней.

– Никто этого не заслуживает, – говорю я. – Ты заслуживаешь лучшего.

Она смотрит на меня, и по ее щеке скатывается одна-единственная слезинка.

– Почему… – Ее голос срывается, взгляд падает на руки. – Почему ты так добр?

Я пожимаю плечами.

– Может быть, есть часть меня, которая не так уж и испорчена. Часть, которая распознает нечто прекрасное, когда видит его. И я хочу защищать и лелеять это. И может быть, просто может быть, эта часть меня сильнее, чем мне хотелось бы признать. – Я добавляю это не потому, что ей нужно увидеть истинного мужчину под тканью сегодня вечером. Нам нужно увидеть истинные цвета друг друга и выяснить, сможем ли мы принять друг друга такими, какие мы есть.

– Хватит об этом, давайте поедим, – говорю я, снимая напряжение.

Я поднимаюсь с дивана и направляюсь на кухню. Звон столовых приборов и тарелок отвлекает от нашего разговора. Я ставлю две тарелки на маленький обеденный стол, достаю из духовки стейк и картофель фри из закусочной и раскладываю еду по тарелкам.

– Проходи и садись, – требую я.

Она неохотно поднимается с дивана и садится, ставя вино на стол.

– Выглядит очень аппетитно, даже если ты не готовил.

Я сажусь напротив.

– Я не знал, какую еду ты любишь.

– Стейк – это прекрасно.

Я улыбаюсь ей, когда в разговоре наступает затишье. Но в этом нет ничего неловкого: мы оба слишком сосредоточены на еде.

Пока мы едим, тишина отягощена невысказанными словами. Воздух заряжен тем электрическим напряжением, которое преследует нас.

– Итак, Мэдисон, – начинаю я, мой голос прорезает тишину, – о чем ты мечтаешь?

Она поднимает глаза, удивленная вопросом.

– Мечтаю?

– Да, чего ты хочешь от жизни? К чему ты больше всего стремишься? – спрашиваю я.

Она жует, не торопясь, прежде чем ответить.

– Наверное, я не задумывалась об этом, потому что бегала, но я хочу быть счастливой. – Ее голос мягкий. – А ты?

Я делаю паузу, потому что никто никогда не спрашивал меня об этом. Мечты. Большая часть моей жизни была сплошным кошмаром, поэтому я никогда не позволял себе мечтать. Вместо этого, став священником, я оказался ближе всего к какому-то покою, и все же я все испортил с этой девушкой.

– Мир, – отвечаю я.

Она нахмуривает брови.

– Что ты имеешь в виду?

Я смотрю в ее прекрасные глаза и вздыхаю.

– До того как я стал священником, я не был хорошим человеком. Мир – это все, на что я мог надеяться, и я думал, что нашел его, пока… – Я не хочу винить ее в том, что происходит между нами. Я виноват не меньше.

– Пока? – подталкивает она.

– До тебя.

Я не могу лгать. Это из-за нее мой мир перевернулся вокруг своей оси. Из-за нее я снова перешел на темную сторону и стал гребаным сталкером, врывающимся в ее дом. И все же это не ее вина. Эти извращенные наклонности – часть меня. Часть, которую я пытался зарыть поглубже.

– Я? – Глаза Мэдисон расширились. – Что я…?

Она делает паузу, и воздух вокруг нас внезапно становится тяжелым.

– Ты не такая, как другие девушки. Ты – шторм, Мэдисон. А я – корабль, затерянный в море.

Она насмехается, закатывая глаза.

– Это довольно драматичная метафора, тебе не кажется?

– Может быть, – признаю я. – Но это правда. Ты ворвалась в мою жизнь как вихрь, перевернув все с ног на голову. И теперь я не могу… Я не хочу возвращаться к тому, что было раньше.

Она понимает. Я вижу, как в ее глазах вспыхивает огонь от моего заявления. Я дважды нарушил свои клятвы в этой чертовой церкви, вылизывая и лаская пальцами ее сладкую маленькую киску. И теперь, когда я попробовал, меня уже не остановить.

– Но ты не можешь…

– Я предупреждаю тебя только один раз. Я не люблю, когда люди говорят мне, что я не могу что-то сделать. – Прорычал я, прерывая ее.

Ее глаза слегка расширяются, когда она проглатывает последний кусок стейка. Я смотрю, как она доедает картошку фри, запивая ее большим глотком вина.

Наэлектризованная тишина заполняет воздух.

– Иди и сядь на диван, – приказываю я.

Она смотрит на меня, потом кивает, поднимается и идет к дивану. Мой член пульсирует в штанах, когда я наблюдаю за тем, как ее бедра раскачиваются из стороны в сторону. Я так сильно хочу трахнуть ее, но знаю, что не смогу быть нежным. Конечно, она заслуживает этого для своего первого раза, но в моем теле нет ни одной нежной косточки. И я не уверен, что готов к тому, чтобы этот запретный танец страсти закончился сегодня. Я могу поиграть с ней, но требовать ее нужно продуманно и правильно.

Она возится с пальцами, пока я сажусь рядом с ней.

– Хочешь немного развлечься, маленькая лань? спрашиваю я.

– Какого рода развлечения?

Я наклоняю голову.

– Тебе понравилась игра с воском?

Ее щеки краснеют, и она кивает.

– Да, боль была… – Она осекается, как будто не может найти способ описать это.

– Приятной? – заканчиваю я за нее.

– Да.

– Хорошо, потому что я хочу показать тебе больше способов, как я могу использовать боль, чтобы заставить тебя сильно кончить.

Она прикусывает внутреннюю сторону щеки.

– Ты собираешься меня трахнуть?

Я ухмыляюсь ее нетерпению.

– Не сегодня.

Ее челюсть сжимается.

– Почему нет?

Я хихикаю, глубоко и мрачно.

– Милая маленькая лань, когда я буду трахать тебя, ты будешь так отчаянно нуждаться в этом. Такой нуждающейся. Такой голодной. Ты будешь умолять меня. Умолять, чтобы я был в тебе. – Я издал низкий рык, мой голос понизился на октаву. – Я не просто возьму тебя. Ты будешь принадлежать мне. Каждой частичкой тебя. Твое тело будет знать мои прикосновения, словно вторая кожа. Ты будешь жаждать моих пальцев, моих губ, моего члена. Каждый твой дюйм будет кричать обо мне, и только обо мне. Вот почему не сегодня. Потому что, когда я завладею тобой, пути назад уже не будет. Ты будешь полностью и безраздельно принадлежать мне.

Ее дыхание сбивается, глаза расширяются, а губы слегка приоткрываются, и я понимаю, что добился своего.

– Так что же мы будем делать? – спрашивает она.

Я ухмыляюсь этому вопросу.

– Ты мне доверяешь?

Ее челюсть сжимается, и она кивает.

– Не должна, но доверяю.

Я не могу удержаться, чтобы не усмехнуться над ее признанием.

– Мне этого достаточно. – Я встаю и протягиваю ей руку. – Пойдем со мной, маленькая лань, – приказываю я, и она кладет свою руку в мою.

Мы идем в напряженном молчании, пока я веду ее к своей спальне.

Я чувствую, как она напрягается, когда я открываю дверь, открывая комнату, где я планирую исследовать и расширить ее границы. Где я планирую дразнить ее до тех пор, пока она не сможет вспомнить свое имя, а только мое.

– Сядь на кровать, – приказываю я, закрывая дверь.

Она смотрит на кровать, потом на меня. Бросив на меня нервный взгляд, она опускается на кровать. От вида того, как она ждет, пока я сделаю с ней невыразимые вещи, я становлюсь тверже гранита.

– Хорошая девочка, – пробормотал я. – Ты так хорошо справляешься.

Ее грудь вздымается и опускается сильнее, когда она замечает клейкую ленту.

– Что ты собираешься с этим делать?

– Использую, чтобы связать тебя, – признаю я. – Тебя это пугает?

Она облизывает губы, качая головой.

– Нет.

Я удивлен ее ответом.

– Если что-то станет слишком серьезным, ты должна сказать "исповедь". Это будет наше стоп – слово, понятно?

Она кивает.

– Да, думаю, да.

Я удивлен, что моя маленькая лань не проявляет больше нежелания быть связанной. Я хочу проверить границы Мэдисон, поэтому двигаюсь к ней.

– И я собираюсь лишить тебя зрения, хорошо?

Я беру повязку и накладываю ей на глаза.

Она заметно вздрагивает.

– Хорошо, – вздыхает она.

– И я собираюсь сделать с тобой вещи, которые могут тебя шокировать, – предупреждаю я.

– Например?

– Подожди и увидишь, маленькая лань.

Я медленно снимаю одежду с ее тела. Каждая дрожь усиливает мое извращенное удовлетворение. Она напугана. Возбуждена. Возможно, и то, и другое.

Когда последний предмет одежды падает на пол, ее тело предстает передо мной в обнаженном виде, и это зрелище не может не радовать. Она дрожит, ее руки инстинктивно движутся, чтобы прикрыться.

– Руки по бокам, – приказываю я.

Она немедленно повинуется, ее руки падают, обнажая прекрасное молодое тело.

Потянувшись вниз, я беру рулон клейкой ленты. Я не могу не восхищаться ее кожей, сияющей в тусклом свете. Я обматываю скотч вокруг ее груди и рук, тщательно обходя ее идеальные твердые соски. Ее дыхание сбивается, когда лента прилипает к коже, а тело напрягается под моими прикосновениями. После этого лента сковывает ее и делает бессильной. Ее соски словно камешки и просят внимания.

Я делаю шаг назад, любуясь своей работой.

– Прекрасно, – бормочу я про себя. – А теперь посмотрим, как ты справишься с моими забавами, маленькая лань.

Я беру вибратор из ящика тумбочки и включаю его, наслаждаясь тем, как она вздрагивает. Затем я заставляю ее лечь и широко раздвинуть красивые бедра.

Без предупреждения я прижимаю вибратор к ее клитору, и она вздрагивает и вскрикивает от шока.

– Данте, – зовет она меня по имени, а я продолжаю прижимать вибратор к ее клитору, наслаждаясь тем, как она извивается.

Вибрация неумолима и настойчива, пока я дразню ее. Она извивается, стонет, и звук получается первобытным. Я не могу удержаться и наклоняюсь, мой рот проводит жаркими поцелуями по внутренней стороне ее бедра, вызывая у нее приглушенный всхлип.

– Тебе это нравится, да?

Теперь я дразню ее, вытягивая из нее желание, пока она не захнычет подо мной.

– Да. – Ее ответ звучит напряженно.

Я останавливаю все движения, оставляя ее задыхающейся.

– А вот и та часть, которая может причинить боль, маленькая лань.

Моя рука обхватывает флоггер, который я положил под кровать, пальцы перебирают кожаные нити. Она прикусывает губу в предвкушении, страхе и волнении. Затем, без предупреждения, я бью ее плетью по животу. Она вскрикивает, и звук отражается от стен.