Текст книги "Заметки о Гитлере"

Автор книги: Себастьян Хаффнер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

Здесь расплывается граница между военными преступлениями, которые лучше забыть, и массовыми убийствами Гитлера. Разумеется, были трудности с питанием миллионов взятых в плен в течение нескольких месяцев, что многое объясняет. Но они объясняют не всё. Оставление на голодную смерть и каннибализм среди пленных были у Гитлера предумышленными. На это имеется его прямое признание в неожиданном месте. В сводке о положении на фронте от 12 декабря 1942 года Гитлер обосновывает свой отказ разрешить прорыв запертой в Сталинграде Шестой Армии среди прочего тем, что в таком случае придется оставить артиллерию на конной тяге, поскольку изголодавшие лошади не имеют достаточной тягловой силы. Затем он продолжает: «Если бы это были русские, я бы сказал: пусть русский съест другого русского. Но я не могу заставить лошадь съесть другую лошадь».

Массовые убийства гражданских русских из руководящей прослойки были задачей не вермахта, а четырех оперативных групп, которые с первого дня за линией фронта полным ходом занимались убийствами. До апреля 1942 года – то есть за первые десять месяцев почти четырехлетней войны – оперативная группа A (Север) докладывала о 250 000 «казненных», оперативная группа B (Центр) о 70 000, оперативная группа C (Юг) о 150 000, оперативная группа D (крайний Южный фронт) о 90 000. Поскольку более поздние цифры не сохранились, и поскольку в сводках достижений не делалось различия между евреями и большевиками, то точное число убитых русских граждан нееврейского происхождения оценить тяжело. Оно безусловно должно быть не меньше, чем в Польше, скорее больше. О том, что Гитлер этими массовыми убийствами нисколько не улучшил свои шансы на победу, а наоборот разрушил, мы уже говорили.

5. Самые грандиозные массовые убийства Гитлер, как известно, совершил в отношении евреев, а именно сначала, с середины 1941 года, евреев Польши и России, затем, с начала 1942 года, также и евреев Германии и всей оккупированной Европы, которая для этой цели была «прочесана с запада на восток». Бывшее целью Гитлера «уничтожение еврейской расы в Европе» было провозглашено заранее, 30 января 1939 года. Эта цель не была достигнута, несмотря на чрезвычайные усилия. Тем не менее, число убитых по приказу Гитлера евреев по самым минимальным оценкам более четырех миллионов, по максимальным почти шесть миллионов человек. До 1942 года убивали путем массовых расстрелов перед братскими могилами, которые жертвы сначала должны были сами вырыть; позже, в шести лагерях уничтожения Треблинка, Собибор, Майданек (Люблин), Хельмно (Кульмхоф) и Аушвиц (Освенцим), умерщвляли ядовитыми газами в специально для этого построенных газовых камерах, к которым примыкали огромные крематории.

Недавно английский историк Давид Ирвинг оспорил ответственность Гитлера как раз за убийства евреев. Согласно Ирвингу эти массовые убийства были самовольно начаты Гиммлером за спиной Гитлера.

Тезис Ирвинга несостоятелен, не только потому, что он лишен какой бы то ни было внутренней правдоподобности – в системе отношений Третьего Рейха было совершенно невозможно проводить акцию таких масштабов без ведома и совсем против воли Гитлера. Как раз Гитлер заранее провозгласил «уничтожение еврейской расы» в случае начала войны, и кроме того, существуют явные свидетельства как Гитлера, так и Гиммлера, что Гитлер отдавал приказы, а Гиммлер был их исполнителем. Гитлер в течение 1942 года – первого года «окончательного решения» – публично прославлял воплощение в реальность своего замысла не менее пяти раз, 1‑го января, 30 января, 24 февраля, 30 сентября и 8 ноября. Последнее высказывание следует процитировать:

«Вспомните еще о том заседании рейхстага, на котором я заявил: если еврейство возомнит о себе, что оно может вызвать международную мировую войну для уничтожения европейской расы, то результатом будет не уничтожение европейской расы, а уничтожение еврейства в Европе. Меня всегда высмеивали как пророка. Из тех, кто тогда смеялся, бесчисленное множество больше не смеётся, а те, которые теперь ещё смеются, возможно через некоторое время тоже не смогут более этого делать».

Гиммлер тоже много раз говорил о своём участии в покушении на уничтожение евреев, но совсем в другом тоне – не злорадного бахвальства, а жалости к самому себе. Вот к примеру 5‑го мая 1944 года: «Вы будете мне сочувствовать, насколько тяжелым было исполнение этого отданного мне солдатского приказа, которому я следовал и исполнял из повиновения и полнейшей убежденности». Или 21 июня 1944 года: «Это была ужаснейшая задача и ужаснейшее поручение, какие могла получить организация: поручение решить еврейский вопрос». Но никто, кроме Гитлера, не мог дать Гиммлеру «поручение» или отдать «солдатский приказ». После этого едва ли требуется еще одно свидетельство, Геббельса, который 27 марта 1942 года повествует в своем дневнике о «способе, который не слишком бросается в глаза» (речь идет о первых, установленных в начале 1942 года в Люблине газовых камерах): «Здесь применяется довольно варварский способ, который невозможно описать подробнее, а от самих евреев остаётся немного… И в этом фюрер является непоколебимым инициатором и выразителем радикального решения».

Единственным свидетельством Ирвинга в пользу его тезиса является заметка Гиммлера от 30 ноября 1941 года, сделанная после телефонного разговора с Гитлером: «Транспорт с евреями из Берлина, никакой ликвидации». В этом единственном случае таким образом Гитлером однозначно отдан приказ об исключении – что само по себе свидетельствует о том, что «ликвидация» была правилом, и кроме того, что Гитлер в отношении акций по умерщвлению заботился даже о деталях. И также легко видеть, почему: транспорт с евреями из Берлина был преждевременным; немецких евреев это еще не касалось. В ноябре 1941 года были еще заняты по горло «ликвидацией» польских и русских евреев, «окончательное решение» для всей Европы было впервые организовано на конференции в Ваннзее 20 января 1942 года, и порядок должен был соблюдаться. И газовые камеры с печами для сжигания не были еще готовы. Они постепенно вступали в эксплуатацию только с 1942 года.

Однако выуженный Ирвингом эпизод мимоходом бросает свет на две необычности, которые заслуживают несколько более близкого рассмотрения. Одна касается отношения к массовым убийствам евреев в среде немецкой общественности, другая – плана–графика Гитлера по осуществлению этого его количественно величайшего преступления.

Как показано выше, Гитлер пять раз публично прославлял эти преступления в течение 1942 года, но только в общих выражениях. Детали он в Германии держал в секрете настолько, насколько это было возможно, и именно самоочевидно потому, что не мог ожидать никакого одобрения, а наоборот – ожидал нежелательных волнений и возможно даже сопротивления, как оно уже повредило проведению акции «Милостивая Смерть»[26]26
  Акция «Милостивая Смерть» – эвтаназия психиатрических пациентов и неполноценных людей во время нацизма в Германии (известна также под названием «Акция Т 4»). Проводилась врачами СС с 1940 по 1941 г. – см. упоминание о ней выше (Прим. переводчика).


[Закрыть].

До войны Гитлер дважды испытал, как немцы будут реагировать на открытую жестокость в отношении евреев: при бойкоте еврейских магазинов по всему рейху штурмовиками СА 1‑го апреля 1933 года и во время также проводившегося по всему рейху и также по приказу сверху Большого Погрома 9‑го и 10‑го ноября 1938 года, который до сих пор известен как «Хрустальная ночь». Результат в обоих случаях (с его точки зрения) был отрицательный. Массы немцев не принимали участия в акциях, наоборот, часто они проявляли сострадание к евреям, недовольство и стыд – правда, не более того. Открытого сопротивления нигде не было, и выражение «Хрустальная ночь», которое неизвестно как тотчас же было у всех на слуху, точно показывало на затруднительное положение, в котором находился средний немец перед лицом злодеяний в ноябре 1938 года: с одной стороны насмешка и неприятие, с другой стороны – боязливое желание не осознавать собственной мерзости, а свести всё к разбитым витринам.

Исходя из этих данных, Гитлер выстраивал свою политику в отношении Германии. Он ни от чего не избавил немецких евреев; но он заботливо оставлял для массы немцев возможность вести себя так, будто они ничего не знают, или давать вводить себя в заблуждение, что всё лишь наполовину столь скверно. Акции по уничтожению происходили далеко за пределами Германии, далеко на востоке Европы, где Гитлер мог рассчитывать на большее одобрение со стороны местного населения, и где вообще с начала войны так или иначе убийство было девизом. Для немцев евреи официально только лишь «переселялись»; Гитлер пошел даже на то, чтобы именно немецких евреев по возможности перевозить не прямо в лагеря уничтожения, а сначала в «Гроссгетто» Терезиенштадт в Чехии, откуда они еще могли отправлять почтовые открытки своим немецким знакомым – до того, как они все же убывали дальше в Освенцим.

Естественно, что от них, несмотря на множество препятствий, обратно в Германию просачивалась информация о том, что там происходило. Но вообще–то кто хотел, мог оставаться неосведомленным или по меньшей мере представить себя неосведомленным, в том числе и перед самим собой. И так поступало большинство немцев, как впрочем и большинство граждан других европейских стран, из которых были «вычесаны» евреи. Что–то предпринимать против этого было бы им всем опасно для жизни, и кроме того ведь у них была война на шее и достаточно собственных забот. Самое большее, на что отдельные люди могли рискнуть, была помощь в беде для ухода в подполье личным еврейским друзьям, и такое происходило и в Германии, даже если и не столь часто, как например в Голландии или в Дании. Воспрепятствовать преступлению в целом потребовало бы восстания – и как можно было осуществить его в условиях войны и диктатуры? Тем не менее, гитлеровские массовые убийства в мотивации заговорщиков 20 июля[27]27
  20 июля 1944 года: неудачное покушение на Гитлера в его ставке. (Прим. переводчика)


[Закрыть] сыграли спасающую честь роль. У графа Шверин фон Шваненфельд, которому на процессе по событиям 20 июля перед Народным судом задали вопрос о его мотивах, было еще время сказать «Я думал о множестве убийств», прежде чем Фрайслер[28]28
  Фрайслер, Роланд (Roland Freisler, 30.10. 1893 – 03.02.1945) был юристом во времена Веймарской республики и в Третьем Рейхе. С августа 1942 года и до своей смерти был президентом Народного Суда, высшего суда в национал–социалистической Германии по политическим делам. (Прим. переводчика)


[Закрыть] заглушил его своим криком.

Однако упрек в том, что они допустили такое развитие событий, которое еще долго будет висеть на совести немцев, здесь не является нашей темой. Мы занимаемся Гитлером. И тут остаётся интересным определение, что он не полностью посвящал своих земляков в свое величайшее преступление, потому что он не доверял им. Несмотря на всю антисемитскую пропаганду последних десяти лет он не рассчитывал на их готовность к массовым убийствам их еврейских сограждан. Он не смог сделать из них ничего не боящуюся «нацию господ», которая ему мерещилась. И здесь можно искать причину того, что в последние свои годы он все больше пренебрегал своим народом, не искал больше с ним контакта, становился всё безучастнее к его судьбе и в конце концов свое стремление к уничтожению даже обратил на него самого. Об этом пойдёт речь в следующей, последней главе.

Но вернёмся еще раз к свидетельству Ирвинга, снимающему вину с Гитлера, к отданному Гиммлеру по телефону 30 ноября 1941 года указанию не ликвидировать вышедший в этот день из Берлина транспорт с евреями. Интересно время события. Оно произошло за пять дней до русского контрнаступления под Москвой, которое убедило Гитлера, что войну больше невозможно выиграть; за десять дней до объявления им войны Америке, чем он закрепил поражение; и за пятьдесят дней до конференции в Ваннзее, на которой было организовано «окончательное решение еврейского вопроса» как умерщвление евреев, в том числе Германии и всей Европы, на фабриках смерти. (До этого момента систематическое уничтожение евреев ограничивалось Польшей и Россией, а их затруднительными методами были массовые расстрелы).

Между тремя датами имеется очевидная связь. До тех пор, пока Гитлер еще надеялся на скорую победу в России, подобную победе во Франции годом раньше, он связывал с ней надежду на уступки Англии, поскольку с Россией она должна была потерять свою последнего «континентального соратника». Он часто говорил об этом. Но тогда он должен был оставаться для Англии годным для переговоров. Он не должен был представать массовым убийцей в странах, из которых всё, что там происходило, тотчас же становилось известно в Англии. Он мог надеяться, что всё, что он делает в Польше и в России, будет сохраняться в секрете от внешнего мира, по крайней мере – пока продолжается война. Массовые убийства во Франции, Голландии, Бельгии, Люксембурге, Дании, Норвегии, а также в самой Германии, напротив, должны были тотчас становиться известными в Англии и делать там Гитлера окончательно невозможным, что вообще–то и произошло: провозглашение «наказания за эти преступления» в качестве новой цели войны со стороны Запада датируется январем 1942 года.

Другими словами: свое издавна лелеемое желание истребить евреев всей Европы он мог исполнить лишь тогда, когда оставил всякую надежду на компромиссный мир с Англией (и на связанную с этим надежду избежать вступления в войну Америки). И он сделал это лишь после 5‑го декабря 1941 года, дня, когда наступление русских под Москвой лишило его мечты о победе в России. Для него это должно было быть чрезвычайным шоком: еще двумя месяцами раньше он публично объявлял, что «этот противник уже повержен и он никогда больше не поднимется». И под воздействием этого шока он теперь переключился, «холоден как лёд» и «быстрый как молния»: если он в России больше не может победить, то тогда нет – так рассуждал Гитлер – и никакой возможности мира с Англией. Тогда он смог тотчас же объявить войну Америке, что доставило ему явное удовольствие после столь долго остававшихся без ответа провокаций Рузвельта. И затем он смог позволить себе величайшее удовольствие – после этого распорядиться об «окончательном решении еврейского вопроса» для всей Европы, потому что ему больше не требовалось оглядываться на Англию и Америку – какова будет реакция на это преступление.

Разумеется, тем самым он сделал немецкое поражение неизбежным и также тотчас позаботился о том, что за поражением должен будет последовать уголовный суд. Но то, что это не обеспокоит его, он уже сообщил в разговоре 27 ноября с датским и хорватским министрами иностранных дел, который цитировался в предыдущей главе. В этом разговоре он выразился в том смысле, что если Германия не сможет победить, то тогда пусть она погибнет и это не заставит его проливать слёзы.

Если кратко, то в декабре 1941 года в течение нескольких дней Гитлер оказался в ситуации выбора между двумя не согласующимися между собой целями, которые он преследовал с самого начала: мировое господство Германии и уничтожение евреев, и он пришёл к окончательному решению: он оставил первую цель как недостижимую и полностью сконцентрировался на второй. (30 ноября для этого было еще рано на пару дней). Более того: полное поражение Германии, со всеми его возможными последствиями он принял теперь в расчет для того, чтобы наконец провести уничтожение евреев во всей Европе, по чему у него давно уж слюни текли.

Отсюда теперь объясняется и объявление войны Америке, которое мы в предыдущей главе не могли объяснить ни с какой политической точки зрения: политик Гитлер в декабре 1941 года окончательно отрекся в пользу массового убийцы Гитлера.

Теперь объясняется также и полная политическая бездеятельность и летаргия Гитлера во второй половине войны, по поводу которой мы имели возможность удивляться в предыдущей главе и которая столь резко контрастировала с его прежней политической бодростью и готовностью к действиям. Политика, к которой он был столь способен, больше не интересовала Гитлера; для цели, которую он теперь преследовал, она ему более не требовалась. «Политика? Я больше ей не занимаюсь. Это мне настолько противно…» Высказывание (обращенное к связному Риббентропа в штаб–квартире фюрера в Хевеле) хотя и относится к более позднему времени, весне 1945 года, но оно с тем же правом могло было быть сделано уже в 1942 году. С конца 1941 года Гитлер больше не занимался германской политикой. Он занимался теперь только злодейством.

Чем еще теперь занимался Гитлер, причем интенсивнее, чем когда бы то ни было, это было руководство ведением войны. Военное руководство еще требовалось ему: чтобы выиграть время для проведения своего задуманного массового убийства, и чтобы удерживать пространство, в котором он находил своих жертв. И его стратегия после 1942 года была направлена только на выигрыш времени и на защиту пространства. По меньшей мере с начала 1943 года Гитлер не проявлял инициатив для достижения впечатляющих отдельных успехов, которые среди прочего возможно могли бы дать ему ещё раз шанс к компромиссному миру, а когда его отдельные генералы проявляли такие инициативы (Роммель летом 1942 года в Африке, Манштейн весной 1943 на Украине), то он их не поддерживал, скорее мешал. Они тоже его больше не интересовали.

Все говорит за то, что к концу 1941 года он внутренне смирился с окончательным поражением. Все–таки уже к ноябрю 1942 года относится его оставшееся известным, в своей двузначности о многом свидетельствующее высказывание: «Я всегда принципиально останавливаюсь только в пять минут после полуночи»[29]29
  Здесь обыгрывается поговорка из немецкого языка: «Man muß zur rechten Zeit aufhören können» – «Главное – вовремя остановиться» (Прим. переводчика)


[Закрыть]. То, что в эти годы, когда кольцо вокруг Германии сжималось всё теснее, во время его застольных разговоров в штаб–квартире, несмотря ни на что, часто можно было распознать несокрушимое самодовольство и порой даже изрядную весёлость, можно объяснить только лишь сознанием того, что в это время он с каждым днем так же приближался к воплощению своей единственной теперь цели, как войска союзников всё ближе приближались к осажденной и разбомбленной Германии: в течение трех лет день за днем еврейские семьи по всей Европе выводились из своих квартир или укрытий, перевозились на восток и нагими загонялись на фабрики смерти, где день и ночь дымили печи крематориев. В эти три последних года Гитлер не получал более удовольствия от успехов, как в предыдущие одиннадцать лет. Но отказаться от них у него получилось легко, потому что вместо этого он более, чем когда бы то ни было мог наслаждаться страстью убийцы, который отбросил последнюю оглядку, у которого жертва была в руках и он мог с ней делать все, что пожелает.

Для Гитлера последних трех с половиной военных лет война превратилась в состязание, которое он всё еще надеялся выиграть. Кто будет раньше у цели: Гитлер со своим истреблением евреев или союзники с военным поражением Германии? Союзникам потребовалось три с половиной года, чтобы достичь цели. И между тем Гитлер тоже все–таки жутко близко приблизился к своей цели.

ПРЕДАТЕЛЬСТВО

Интересным, но странным образом привлекающим мало внимания фактом является то, что Гитлер ни в коем случае не причинил величайший вред тем народам, над которыми он учинял величайшие преступления.

Советский Союз от Гитлера потерял по меньшей мере двенадцать (сам он утверждает, что двадцать) миллионов человек; но огромное напряжение, к которому принудил его Гитлер, подняло его до уровня супердержавы, какой он раньше не был. В Польше Гитлер погубил шесть миллионов – или, если не считать польских евреев, три миллиона человек. Но результатом гитлеровской войны является географически оздоровленная и национально более сплоченная Польша по сравнению с довоенной страной. Гитлер хотел истребить евреев, и в его сфере власти это ему почти удалось; но гитлеровская попытка истребления, которая стоила жизни от четырех до шести миллионам человек, придала выжившим энергию отчаяния, которая была необходима для основания государства. В первый раз за почти две тысячи лет у евреев после Гитлера снова было государство – гордое и покрытое славой государство. Без Гитлера не было бы Израиля.

Объективно гораздо больше вреда Гитлер причинил Англии, против которой он не хотел вести войну, и вёл её всегда спустя рукава и вполсилы. Англия вследствие гитлеровской войны потеряла свою империю и не является больше мировой державой, которой она была; и подобное же снижение статуса вследствие деяний Гитлера претерпели Франция и большинство других стран и народов Западной Европы.

Но, если рассматривать совершенно объективно, гораздо больше Гитлер повредил Германии. Немцы тоже принесли Гитлеру ужасные человеческие жертвы, более семи миллионов человек, больше чем евреи и поляки; только русские пролили больше крови; списки потерь остальных участников войны не идут ни в какое сравнение с этими четырьмя. Но в то время, как Советский Союз и Польша после своих кровавых жертв стали сильнее, чем прежде, а Израиль вообще существует благодаря жертвам евреев, то Германский Рейх исчез с политической карты мира.

Из–за Гитлера Германия не только пережила такое же снижение статуса, как все другие прежние великие державы Западной Европы. Она лишилась четверти своей прежней территории государства (своего «жизненного пространства»), остальное поделено, и два раздельных государства вследствие их вхождения в противоположные силовые блоки принуждены к противоестественным враждебным отношениям. То, что по крайней мере в большем из них, в Федеративной Республике, сегодня снова можно хорошо жить, не является заслугой Гитлера. В 1945 году Гитлер оставил после себя пустыню – физическую и, что слишком легко забывается, также и политическую: не только трупы, развалины, руины и миллионы бездомных, голодных скитающихся людей, но также и разрушенное управление и уничтоженное государство. И то, и другое – страдание людей и уничтожение государства – он сознательно вызвал в последние месяцы войны. Он хотел даже еще более скверного: его последней программой для Германии была смерть народа.

Самое позднее в своей последней фазе Гитлер стал осознанным изменником Германии.

Это не настолько осознается более молодыми поколениями ныне живущих немцев, как теми, кто пережил это. Именно о Гитлере последних месяцев создалась легенда: вовсе не лестная для него легенда, но все же такая, что она в определенной степени освобождает его от ответственности за агонию Германии в 1945 году. В соответствии с этой легендой Гитлер в последней фазе войны был лишь тенью самого себя, тяжелобольным человеком, человеческой развалиной, лишенным своей решимости и наблюдающим катастрофу вокруг себя как парализованный. В соответствии с картиной, вырисовывающейся из известных описаний событий с января по апрель 1945 года, он потерял всякий контроль над событиями, управлял из своего бункера армиями, которых у него больше не было, его настроение менялось от неконтролируемых припадков бешенства до летаргического безразличия, он фантазировал почти до последнего момента среди развалин Берлина об окончательной победе, короче говоря: он был слеп к реальности, стал в определенной степени невменяемым.

Эта картина опускает главное. Безусловно, состояние Гитлера в 1945 году больше не было идеальным; безусловно, он постарел и после пяти лет войны нервы его были расстроены (как впрочем, и у Черчилля, и у Рузвельта), и конечно же он пугал свое окружение увеличивающейся мрачностью и все более частыми приступами гнева. Но в соблазне рисовать всё в эффектных пессимистических и ядовитых красках, предаваясь сценам конца света, часто упускается то, что как раз у Гитлера последних месяцев еще раз в высочайшей форме проявились решительность и воля к воплощению. Определенное ослабление воли, оцепенение в рутине без фантазий скорее относится к предыдущему периоду – к 1943 году, в котором Геббельс в своих дневниках обеспокоенно констатирует «кризис у фюрера» – и еще к первой половине 1944 года. Но перед лицом поражения Гитлер снова воспрянул, как от электрошока. Его рука могла теперь дрожать, но хватка этой дрожащей руки все еще – или снова – стремительна и смертельна. Решимость со скрежетом зубов и лихорадочная активность телесно деградирующего Гитлера в месяцы с августа 1944 по апрель 1945 года поразительны и в определенном смысле даже могут быть названы достойными восхищения; только вот они всё более отчетливо, к концу однозначно нацелены на неожиданную, сегодня снова многим кажущуюся невероятной цель: тотальную гибель Германии.

В начале это еще нельзя распознать точно; в конце это стало несомненным. Политика Гитлера в этот заключительный имеет три отчетливо отделённых фазы. В первой фазе (с августа по октябрь 1944) он успешно предотвращает прекращение проигранной войны и обеспечивает борьбу до конца. Во второй (с ноября 1944 до января 1945) он совершает неожиданное последнее наступление: на Запад. Но в третьей фазе (с февраля по апрель 1945) он осуществляет тотальное разрушение Германии с той же энергией, которую он до 1941 года посвятил своим завоеваниям, а с 1942 до 1944 – уничтожению евреев. Чтобы увидеть, как постепенно выкристаллизовалась эта последняя цель Гитлера, нам следует теперь несколько пристальнее рассмотреть действия Гитлера в последние девять военных месяцев.

В конце августа 1944 года положение на фронтах с военной точки зрения довольно точно соответствовало концу сентября 1918 года, когда тогдашний военный диктатор Людендорф капитулировал. Это означает: поражение по человеческим оценкам было неотвратимо, конец был виден. Но конец еще не наступил, поражение еще не произошло – в обоих случаях еще нет. Еще ни один вражеский солдат не вступил на землю Германии; и в 1918 году очевидно было бы еще также возможно протянуть войну до следующего года, как это произошло затем в 1944–45 годах.

Как известно, Людендорф в этом положении пришел к убеждению, которое он выразил в следующих словах: «Войну следовало закончить». Он сделал заявление о перемирии, и он обратился к своим политическим противникам в правительстве, чтобы сделать это заявление более правдоподобным и обеспечить для Германии представительную делегацию с полномочиями на переговоры о мире. Тем, что затем позже этих своих самозваных распорядителей конкурса («они должны расхлебать кашу») он обвинил в том, что они воткнули кинжал в спину непобежденной армии, он впоследствии свой образ действия в сентябре 1918 года представил в отвратительном свете. Но если рассматривать их сами по себе, то это были действия осознающего ответственность патриота, который в поражении поставил себе задачу спасти свою страну от самого скверного и спасти то, что можно еще спасти.

Гитлер 22‑го августа 1944 года совершил точно противоположное тому, что сделал Людендорф 29‑го сентября 1918 года: в акции «Гроза» он распорядился неожиданно арестовать и заключить в тюрьмы около пяти тысяч бывших министров, бургомистров, парламентариев, партийных функционеров и политических служащих Веймарской республики, среди которых были и Конрад Аденауэр и Курт Шумахер – оба позже ставшие протагонистами в период основания Федеративной Республики. Это была точно такая же группа людей, которой Людендорф в соответствующей ситуации передал управление, так сказать политический резерв Германии. Людендорф поставил их у руля в свете неизбежного поражения; Гитлер же в подобной ситуации отстранил их. Эта акция, в то время не преданная гласности, удивительным образом остается без внимания и в исторических трудах; она в основном связывается с преследованием заговорщиков 20 июля, с которой у неё не было ничего общего. Она напротив была первым признаком того, что Гитлер хотел избежать любого возможного повторения по его мнению преждевременного прекращения войны в 1918 году; что он решился также на то, чтобы и без видимого шанса продолжать сражаться до горького конца – или по его выражению: «до пяти минут после полуночи» – и не мог никому позволить помешать ему в этом.

Об этом решении в этот момент времени можно еще судить по–разному. Во всей истории при поражениях существуют два направления мыслей и два образа действий: можно назвать их практическим и героическим. Одно исходит из того, что необходимо спасти как можно больше материального имущества; другое – что после себя надо оставить вдохновляющую легенду. Об обоих подходах есть что сказать в соответствующих обстоятельствах; о втором – даже еще и то, что будущее нельзя предвидеть абсолютно и что казалось бы неизбежного иногда всё же избежать удаётся. В немецкой истории об этом есть известный пример, связанный с Фридрихом Великим, который в 1760 году был в положении, подобном положениям Людендорфа в 1918 и Гитлера в 1944 году, и который затем был спасен «чудом Бранденбургской династии», непредвиденной сменой на русском троне и переменой союзников. Если бы он сдался, то спасительный случай пришел бы слишком поздно. Однако: чудеса в истории – это исключение, не правило, и кто на них делает ставку, тот играет в лотерею с малыми шансами на выигрыш.

Пример Фридриха был сильно потаскан в немецкой пропаганде последних лет войны, но следует подвергнуть сомнению, действительно ли он играл большую роль в мотивах Гитлера. Современная национальная война в конце концов нечто иное, чем были кабинетные войны восемнадцатого столетия. Гораздо ближе к истине будет приписать решающую роль в мотивах Гитлера отрицательному примеру ноября 1918 года. Вспомним: ноябрь 1918 стал для Гитлера пробуждающим переживанием, вызывающим слёзы бешенства о преждевременной по его мнению капитуляции, его незабываемым опытом юности, и намерение никогда больше не допустить повторения ноября 1918 было изначально его главным импульсом в решении стать политиком. Теперь этот момент пришёл, теперь Гитлер в определенной степени был у цели: ноябрь 1918 года снова стоял у ворот, и Гитлер был в ситуации, чтобы в этот раз предотвратить его. На это он был полон решимости.

Нельзя при этом совсем упускать из вида сильнейшую и теперь снова возродившуюся ненависть по отношению к «ноябрьским предателям» 1918 года – к своим соотечественникам. В «Майн Кампф» Гитлер с озлобленным согласием цитирует неподтвержденное высказывание некоего английского журналиста в 1918 году: «Каждый третий немец – предатель». Теперь он приказывает безжалостно повесить или обезглавить каждого немца, который высказывается в духе того, что война проиграна и что он хотел бы её пережить. Гитлер всегда был великим ненавистником и при казнях испытывал большую внутреннюю радость. Сила ненависти Гитлера, его стремление к убийствам, которым он в течение лет давал волю на евреях, поляках и русских, теперь открыто обратились также и на немцев.

В конце лета и в начале осени 1944 года Гитлер еще раз проявил энергию и потенциал, которые напомнили о его лучших временах. В конце августа на Западе практически не существовало фронта, да и на Востоке, говоря словами Гитлера, «была больше дыра, чем фронт». В конце октября оба фронта еще раз восстановились, наступления союзников были остановлены, а на родине Гитлер мобилизовал фольксштурм – все мужчины от шестнадцати до шестидесяти лет были мобилизованы на народную войну. Боевой дух Гитлер поддерживал посредством усердно распространяемых пропагандистских слухов о «чудо–оружии», которое у него еще было в запасе. В действительности разумеется у Германии не было атомной бомбы – истинного чудо–оружия 1945 года – а было оно у Америки; и возникает поразительная мысль, что если бы стала реальностью долгая, горькая и кровавая тотальная оборонительная война, которую желал Гитлер и для которой он осенью 1944 года еще раз сконцентрировал усилия Германии, то это навлекло бы первые атомные бомбы на Германию вместо Японии.