Текст книги "Максимы и мысли (Характеры и анекдоты)"

Автор книги: Себастье́н-Рош Николя́ де Шамфо́р

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)

Герцог де Лозой говаривал: оМы с господином де Каленном часто и довольно горячо спорим. Но так как оба мы люди бесхарактерные, то

каждый торопится покончить дело миром; первым обычно сдается тот, кто быстрее находит благовидный предлог к отступлениюп.

Когда король Станислав назначил пенсионы нескольким бывшим иезуитам, г-н де Трессан осведомился: оНе соблаговолит ли ваше величество сделать что-нибудь и для семьи Дамьена*''-она прозябает в самой безысходной нужде?п.

Однажды Фонтенель-ему было тогда уже восемьдесят лет-любезно подал некой молодой и красивой, но дурно воспитанной даме оброненный ею веер, который она приняла с крайне высокомерным видом. оАх, сударыня!-воскликнул Фонтенель.-Как вы расточительны в своей суровости)п.

Г-н де Бриссак, одурев от сословной спеси, частенько именовал господа бога овсевышним дворяниномп.

Кто хочет кого-нибудь обязать, кому-нибудь оказать услугу, но не умеет сделать это со всей возможной деликатностью, говаривал М*, тот почти всегда старается понапрасну: он не найдет пути к сердцу человека, а сердце-то и нужно завоевать. Такой горе-благодетель похож на генерала, который, взяв город, дал бы вражескому гарнизону укрыться в цитадели и тем самым свел бы на нет свою победу.

Г-н Лорри, врач, рассказывал, что однажды его вызвала к себе прихворнувшая г-жа де Сюлли и рассказала ему о дерзкой выходке Бордо. Тот якобы объявил ей: оВы здоровы, но вам нужен мужчина – и он перед вамип – и тут же предстал ей в не слишком пристойном виде. Лорри постарался оправдать собрата и наговорил г-же де Сюлли множество почтительных комплиментов. оДальнейшее мне неизвестно, – добавлял он. – Знаю только, что она пригласила меня еще раз, а потом вновь прибегла к услугам Бардеп.

Аббат Арно когда-то качал на коленях маленькую девочку, ставшую потом г-жой Дюбарри. Однажды последняя сказала ему, что хотела бы

оказать ему какую-нибудь услугу, и прибавила: оТолько представьте мне памятную запискуп.-оПамятную записку?-подхватил он. – Вот она, извольте: ?Я – аббат Арно"п.

Брейский кюре несколько раз переходил из католичества в протестантизм и обратно. Когда его друзья удивились такому непостоянству, он воскликнул: оЭто я-то непостоянен? Я склонен к измене? Ничего подобного. Мои убеждения всегда неизменны: я хочу оставаться брейским кюреп.

'КАк известно, король прусский позволял кое-кому из приближенных 'быть с ним на короткой ноге. Особенно злоупотреблял этим генерал Квинт Ицилий. Накануне битвы при Россбахе король заметил ему, что в случае поражения уедет в Венецию и сделается врачом. оВот прирожденный человекоубийца!п,-отозвался Квинт Ицилий.

Шевалье де Монбаре довольно долго жил в каком-то провинциальном городе. Когда он вернулся, друзья стали его жалеть – ему ведь, надворно, пришлось там вращаться бог знает среди кого. оОшибаетесь, возразил он: – хорошее общество в этом городе такое же, как повсюду; зато дурное – просто превосходноп.

Некий крестьянин поделил все свое убогое достояние между четырьмя .сыновьями, а сам стал жить то у одного, то у другого из них. Однажды, когда он вернулся, погостив у очередного сына, его спросили: оНу, как тебя там приняли? Как с тобой обходились?п.-оКак со мной обходи.лись? – отозвался он. – Как с родным сыномп. Не правда ли, изумительный ответ в устах такого отца!

В одном обществе, где находился и г-н Шувалов,* бывший любовник императрицы Елизаветы, зашел разговор о какой-то истории, связанной с Россией. оПоведайте нам ее, господин Шувалов, – попросил Да-*ьи де Шабрийан. – Она, без сомнения, вам известна: вы же были госпожой де Помпадур у себя в странеп.

Когда в день своего бракосочетания граф д'Артуа вел молодую супругу к столу, он указал ей на теснившихся вокруг чинов их придворного штата и заявил: оВсе, кого вы здесь видите,-наши слугип. Фраза эта, произнесенная так громко, что многие ее услышали, стала крылатой, хотя она лишь одна из тысячи ей подобных. Но даже мириады таких словечек не помешают французской знати всеми правдами и неправдами наперебой домогаться мест, равнозначных должности лакея.

оЧтобы понять, что такое дворянство,-говорил М*, – достаточно вспомнить, что нынешний принц де Тюренн знатнее просто господина де Тюренна, а маркиз де Лаваль – коннетабля де Монморансип.

Г-н де*, усматривавший причину упадка рода человеческого в появлении назарейской секты и в феодальном порядке, говорил, что лишь тот будет хоть чего-нибудь стоить, кто отречется от христианства, перестанет быть французом и душой уподобится греку или римлянину.

Король прусский спросил Даламбера, видел ли тот короля Франции.

– Да, государь, – ответил Даламбер. – Я преподнес ему речь, произнесенную мною при вступлении в Академию.

– И что же он вам сказал?-осведомился король прусский.

– Государь, он не стал со мной разговаривать.

– С кем же он тогда говорит?-удивился Фридрих.

Г-н Амело, министр по делам Палижа, человек на редкость ограниченный, сказал как-то г-ну Биньону: оПокупайте побольше книг для королевской библиотеки-надо же, наконец, разорить Неккерап.* Он полагал, что для этого достаточно перерасходовать 30-40 тысяч франков.

От друзей самого г-на д'Эгийона достоверно известно, что король никогда не назначал его министром иностранных дел. Просто г-жа Дюбарри однажды объявила ему: оЭта история слишком затянулась.

Завтра же утром вы едете благодарить короля за местоп. Потом она предупредила короля: оЗавтра утром господин д'Эгийон явится благодарить вас за назначение статс-секретарем по иностранным деламп. Король промолчал. Д'Эгийон не решался ехать, но г-жа Дюбаррп настояла, и он повиновался. Король и ему не сказал ни слова; тем не менее д'Эгийон тут же вступил в должность.

Представляясь в Нешателе принцу Генриху, М* сказал, что нешательцы обожают прусского короля. оЕще бы! – ответил принц.-Как подданным не любить монарха, если он живет за триста лье от них!п.

Аббат Рейналь, обедая как-то в Нешателе у принца Генриха, вге время разглагольствовал сам, не давая хозяину вставить хотя бы словечко. Чтобы получить, наконец, такую возможность, принц сделал вид, будто уронил что-то на пол, воспользовался наступившим молчанием и заговорил в свой черед.

Во время беседы короля прусского с Даламбером в комнату вошел один из слуг Фридриха, человек настолько красивый, что внешность его поразила Даламбера. оЭто первый красавец в моих в-падениях, – заметил король.-Одно время он состоял при мне кучером, но я подумывал, не назначить ли его послом в Россиюп.

Кто-то заметил, что подагра-единственная болезнь, которая придает человеку еще больше веса в обществе. оЕще бы! -подхватил М*. Она все равно что крест Святого Людовика, данный за успехи у дамп.

Г-н де Ла Реньер собирался жениться на мадмуазель де Жарен?, юной и прелестной. Однажды, вернувшись от нее и предвкушая близксе свое блаженство, он спросил г-на де Мальзерба, с которым состоял в свойстве:

– Как вы считаете, будет мое счастье полным?

– Это зависит от обстоятельств.

– Вот как? От каких же именно?

– От того, кто станет первым любовником вашей жены.

Дидро водил знакомство с одним шалопаем, очередная выходка которого привела к тому, что его дядя, богатый каноник, вознамерился лишить племянника наследства. Дидро отправился к этому канонику и вступился за молодого человека. Сперва он говорил с серьезным и важным видом, затем одушевился и впал в патетический тон. Хозяин, прервав его, стал рассказывать ему о нескольких недостойных поступкях племянника.

– За ним водится кое-что похуже, – возразил Дидро.

– Что именно? -осведомился старик.

– Однажды он решил убить вас прямо в ризнице, но в это время туда кто-то вошел и помешал ему.

– Не может быть! Это клевета!-воскликнул каноник.

– Допускаю,-согласился Дидро.-Но даже если это правда, вы все равно обязаны простить вашего племянника ввиду его искреннего раскаяния, трудного положения и нищеты, в которую он впадет, если вы отречетесь от него.

Некоторые мои знакомцы из числа людей, наделенных пылким воображением и способностью тонко чувствовать, а потому неизменно проявляющих живой интерес к прекрасному полу, не раз говорили мне, что их всегда удивляет, как мало на свете женщин, восприимчивых к искусству, в особенности к поэзии. Один поэт, чьи весьма приятные произведения пользуются заслуженной известностью, рассказывал мне, в какое изумление повергала его некая умная, изящная, обладающая чувствительным сердцем дама. Она всегда была со вкусом одета, отлично играла на многих инструментах и при этом не имела ни малейшего представления о том, что такое ритм или чередование рифм: ей ничего не стоило заменить в стихе удачное, порой гениально найденное слово первым попавшимся, банальным выражением, даже если последнее нарушало размер. Из-за этого, признался мой собеседник, с ним не раз случалось то, что сам он именовал осечкой и что, по-моему, было большим несчастьем для поэта, писавшего эротические стихи и всю жизнь стремившегося стяжать благосклонность женщин.

Однажды, разговаривая с Вольтером, герцогиня де Шон осыпала его всяческими похвалами и с особенным восторгом отозвалась о гармоничности его прозы. Вольтер тут же упал к ее ногам и воскликнул: оАх, сударыня, благодарю! Ведь я живу со свиньей, лишенной всякого слуха, не понимающей, что такое ритм, гармонияп и т. д. Свинья, о которой он говорил, была г-жа дю Шатле, его Эмилия.

Король прусский неоднократно приказывал составлять заведомо негодные топографические планы разных местностей. На них указывалось, например, что такое-то болото непроходимо, и неприятель, полагаясь на карту, верил тому, чего на самом деле не было.

М* называл высший свет притоном, в посещении которого не стыдно сознаться.

Я спросил М*, как случилось, что ни одна из земных радостей, на(колько я могу судить, не поработила его. оОтнюдь не потому, – ответил он, – что я равнодушен к ним. Просто я нахожу, что за них приходится расплачиваться слишком дорого. Слава влечет за собой клевету, видное положение обязывает постоянно быть настороже, любовные утехи вынуждают много двигаться и утомляться, житейский успех сопряжен с различными неудобствами, ибо люди следят за каждым вашим шагом, обсуждают и осуждают его. Все, что может мне дать свет, я нахожу в своей собственной душе. Эти многократно подтвержденные наблюдения не привели меня ни к бесстрастию, ни к безразличию, но я сделался, так сказать, неподвижен; теперешнее мое положение представляется мне наилучшим из всех возможных, поскольку приятность его определена этой моей неподвижностью и возрастает вместе с последней. В самом деле, любовь-источник горестей, сладострастие без любви-минутная забава, а брак-еще того хуже; стать отцом-это честь, чреватая всяческими несчастьями; держать открытый дом – это занятие, подобающее скорее владельцу постоялого двора. Расточая вам знаки внимания, люди руководятся столь низменным и откровенным расчетом, что их дружба может обмануть лишь дурака и польстить лишь тщеславному шуту. Или всего этого я заключил, что покой, дружба и размышление-единственные блага, которых стоит домогаться в том возрасте, когда безумства уже наскучилип.

Маркиз де Вилькье, капитан гвардии, состоял в числе друзей великого Конде. Однажды, когда он находился у г-жи де Моттвиль, кто-то принес весть, что принц арестован по приказу двора.

– Ах, боже мой, я погиб! -простонал маркиз. Удивленная этим восклицанием, хозяйка сказала:

– Я знала, что вы – друг принца, но не думала, что такой близкий.

– Как!-вскричал гость.-Разве вам не известно, что приводить

такие приказы в исполнение полагается мне? Меня не позвали,-знaчит, мне не доверяют, это же ясно.

– Мне кажется,-возмутилась г-жа де Моттвиль,-что ваши опасения излишни: вы ведь не дали двору никаких оснований подозревать вас в измене. Радуйтесь же, что вам не пришлось сажать друга в тюрьму.

И г-н де Вилькье устыдился первого движения своей души, обнаружившего всю ее низость.

Во время званого ужина, на котором присутствовала г-жа д'Эгмонт, доложили о приходе человека по фамилии Дюгеклен. При этом имени фантазия гостьи разыгралась. Она попросила посадить новоприбывщягс рядом с нею, осыпала его любезностями и даже предложила ему отведать кушанья, стоявшего перед нею на столе (это были трюфели). оСударыня, – ответил глупец,-зачем мне они, когда рядом вы?п.-оПри этих словах, – рассказывала г-жа д'Эгмонт, – я пожалела о том, чтс была с ним столь предупредительна, и поступила как дельфин из басни, который спас кого-то во время кораблекрушения, но, увидев, что это не человек, а обезьяна, сбросил ее обратно в мореп.

Мармонтель в молодости любил бывать в обществе старика Буэндена, стяжавшего известность своим остроумием и безбожием. Однажды чот сказал ему: оВстретимся у Проколап. – оНо там же нельзя говорить о философских материяхп.-оНет, можно, если придумать условный язык, нечто вроде аргоп. И они тут же составили для себя словарик: душу назвали Марго, религию – Жавотта, свободу – Жаннетон, а всевышнего-господин де Бог.

Вот они сидят в кафе, спорят и отлично понимают друг друга. Неожиданно в их беседу вмешивается подозрительная личность в черном и спрашивает Буэндена: оНельзя ли узнать, сударь, кто этот господин де Бог, который ведет себя так дурно и которым вы так недовольны?п. – оСударь, – отвечает Буэнден, – он – полицейский шпионп.

Легко себе представить, каким хохотом посетители кафе встретили еа-о слова: господин в черном сам был из людей такого сорта.

Однажды, когда Людовик XIV опасно захворал, лорд Болинброк' выказал искреннее сочувствие больному. Удивленный монарх сказал ему: оЯ тем более тронут вашим вниманием, что вы, англичане, не любите королейп. – оГосударь, – ответил Болинброк, – в этом мы похожи на

тех мужей, которые не любят собственных жен, но стараются понравиться женам соседейп.

У шевалье де Бутвиля вышел спор с женевскими представителями. Один из них очень разгорячился. оРазве вам не известно, что я представляю здесь короля, моего повелителя?п,-остановил его шевалье. оА разве вам не известно, что я представляю здесь тех, кому я равсн?п, – отпарировал женевец.

Графиня д'Эгмонт нашла очень достойного человека на должность наставника к своему племяннику, г-ну де Шинону, но не решалась заговорить о нем со своим братом, г-ном де Фронсаком: тот считал ее особой чересчур строгих правил. Тогда она пригласила к себе поэта Бернара и, когда тот явился, рассказала ему, в чем дело. Бернар ответил: оСударыня, автор ?Искусства любви" слывет человеком не слишком нравственным, но в этих обстоятельствах нужен кто-нибудь еще более легкомысленный. Знайте, что мадмуазель Арну* разрешит все ваши затруднения гораздо скорее, чем яп. – оВот и прекрасное-рассмеялась г-жа д'Эгмонт.-Устраивайте ужин у мадмуазель Арнуп. Так и было сделано. Во время ужина Бернар посоветовал пригласить наставником аббата Лаплана, и г-н де Фронсак согласился. Это был тот самый аббат Лапдан, который стал впоследствии воспитателем герцога Энгиенского.

Когда некоего философа упрекнули в чрезмерной любви к уединению, он возразил: оВ свете все стремится меня принизить; в одиночестве все меня возвышаетп.

Г-н де Б* – один из тех глупцов, которые всерьез верят, что положение в свете всегда соответствует истинной ценности человека. В простодушии своем он не допускает даже мысли, что человек порядочный, но ниже его рангом или не украшенный орденом, может пользоваться б6льшим уважением, нежели он. Вот г-н де Б* встречает такого человека в одном из тех домов, где еще не разучились чтить талант. Он по-дурацки таращит глаза от изумления. оНе иначе как этот человек выиграл крупный куш в лотерееп,-думает он и позволяет себе называть нового знакомца олюбезныйп, хотя к последнему даже в самом избранном обществе относятся чрезвычайно почтительно. Я не раз наблюдал подобные сцены, достойные пера Лабрюйера.*

Внимательно присмотревшись к М*, я нашел, что характер у него весьма примечательный: он очень приятен в обхождении, ибо, стремясь понравиться только друзьям или тем, кого уважает, он вместе с тем всячески избегает вызывать к себе неприязнь. Такое поведение представляется мне вполне разумным: оно позволяет воздавать должное как дружбе, так и свету. Делать людям больше добра, быть услужливей и ласковей, нежели М*, нетрудно; причинять им меньше вреда, реже докучать им и раздражать их, нежели он, невозможно.

Однажды, когда аббату Допилю предстояло читать свои стихи в Академии по случаю вступления в нее одного из его друзей, он бросил такую фразу: оМне хочется, чтобы о чтении не знали заранее, но я боюсь, что сам же о нем и разболтаюп.

Г-жа Возе предавалась любовным утехам с некиим учителем немецкого языка. Так их и застал г-н Возе, вернувшись из Академии. оЯ же вам говорил, что мне надобно уходитьп,-упрекнул даму немец. оЧто мне надобно уйтип,-поправил г-н Возе, даже в эту минуту оставаясь пуристом.

Г-н Дюбрейль, уже смертельно больной, сказал своему другу, г-ну Пемежа: оДруг мой, зачем ко мне впустили столько народу? Здесь можно находиться только тебе: ведь моя болезнь заразнап. Пемежа спросили, велико ли его состояние.

– У меня полторы тысячи ливров ренты. .

– Это очень мало.

– Не беда,-ответил Пемежа.-Дюбрейль богат.

Узнав о смерти г-на Дюбрейля, графиня де Тессе сказала: оОн был такой несговорчивый, такой неподкупный) Всякий раз, когда я собиралась подарить ему что-нибудь, у меня от волнения делался приступ лихорадкип. – оУ меня тоже,-подхватила г-жа де Шампань, в свое время поместившая на имя Дюбрейля 36000 ливров.-Поэтому я решила отболеть разом и не мучиться больше недомоганиями по пустякамп.

Когда аббат Мори был еще беден, он взялся обучать латыни некоего старого советника парламента, пожелавшего читать в подлиннике гостициановы оИнституциип.* Через несколько лет он встречается с нил1 в одном и – к немалому удивлению его бывшего ученика-весьма родовитом семействе.

– Ба! Это вы, аббат? Каким ветром вас сюда занесло? -покровительственно осведомляется советник.

– Тем же, что и вас.

– Ну, я – это другое дело. Итак, ваши дела пошли на лад? Вы чегонибудь добились на духовном поприще?

– Я – главный викарий господина де Ломбе.

– Черт побори, это уже кое-что1 И сколько же вам дает ваше место?

– Тысячу франков.

– Немного,-бросает советник, вновь впадая в покровительственный и чуть пренебрежительный тон.

– Но у меня есть приорство, приносящее мне тысячу экю.

– Тысячу экю? Недурно) (Говорится это с видом уже куда более почтительным ).

– А с хозяином здешнего дома я познакомился у кардинала де Pогана.

– Oго Вы бываете у кардинала де Рамна?

– Да. Он исхлопотал для меня аббатство.

– Аббатство? В таком случае прошу вас, господин аббат, сделайте мне честь и отобедайте у меня.

Как-то вечером, сидя в кругу своих угодников, которые завели разговор о дружбе, г-н де Ла Поплиньер разулся и протянул ноги к огню. Подошла его болонка и стала их лизать. оВот истинный друг!п, – возгласил де Ла Поплиньер, указывая на собачку.

Боссюэ так и не удалось научить Великого дофина писать письма: этот принц был очень нерадив. Рассказывают, что все его записки к графине дю Рур неизменно заканчивались одной н той же фразой: оКороль вызывает меня на советп. Когда графиню удалили от двора, один из приближенных дофина спросил его, не огорчен ли он этим событием. оКонечно, огорчен,-ответил принц.-Зато мне больше не придется писать ей записки)п.

Архиепископ Тулуэский (Бриенн) в разговоре с г-ном де Сен-При, дедом г-на д'Антрага, заметил: оНи один министр французских королей никогда не доводил свои честолюбивые планы до полного завершенияп. оА кардинал Ришелье?п,-удивился собеседник. оОн остановился на полпутип, – отрезал архиепископ. В этой фразе-весь его характер.

Маршал де Бройль, женатый на наследнице негоцианта, имел от нее двух дочерей. Однажды ему и г-же де Бройль посоветовали отдать одну из них в какой-нибудь монашеский орден. оМой брак с госпожой де Бройль закрыл мне дорогу во все орденап,-ответил маршал. оИ в богадельнюп, – подхватила его супруга.

Супруга маршала де Люксембурга, приехав в церковь с опозданием, осведомилась, давно ли началась служба. В эту минуту раздался звон колокольчика, возвещающий возношение святых даров, и граф де Шабо, заикаясь, сказал ей: оСударыня,

Я слышу колокольчик Барашка к нам ведутп.

Это стихи из одной комической оперы.

Когда виконт де Ноайль бросил юную г-жу М*, та, пребывая в отчаянье, твердила: оУ меня, вероятно, будет еще много любовников, но никого я не полюблю так, как любила виконта де Ноайляп.

Когда герцогу де Шуазелю кто-то сказал, что ему беспримерно везет в жизни, он ответил: оДа, везет – и на удачи, и на неудачип.-оКак так?п. – оА вот, судите сами. Я всегда был очень обходителен с потаскушками, но одною все-таки пренебрег, а она взяла и стала некоронованной королевой Франции. Я пекся о войсковых инспекторах, осыпал их золотом и отличиями, но к одному из них, всеми презираемому, отнесся несколько свысока, а он – это господин де Монтенар – сделался военным министром. Известно, как я заботился о всех наших послах, за исключением одного тугодума, которого остальные дипломаты не ставили ни в грош и с которым они не желали знаться из-за его ноле

пого мезальянса, а он – это господин де Верженн,-он-то и стал министром иностранных дел. Согласитесь, я имею основания утверждать, что мне беспримерно везет во всех смыслах – и на удачи, и на неудачип.

Характер г-на президента де Монтескье был отнюдь не столь возвышен, как его гений. Всем известны его аристократические пристрастия, мелкое тщеславие и проч. Когда вышел оДух законовп, об этом сочинении было опубликовано множество дрянных или посредственных отзывов, которыми Монтескье с презрением пренебрег. Однако вскоре он узнал, что некий литератор написал о его трактате критический труд, где содержится немало метких замечаний, н что г-н Дюпен намерен выпустить эту книгу в свет под своим именем. Новость повергла Монтескье в полное отчаяние. Тем временем книга была напечатана, и ее собирались пустить в продажу. Тогда Монтескье прибег к помощи г-жиде Помпадур, и та по его просьбе приказала доставить к ней типографа вместе с изданием, которое тут же все целиком пошло под нож. Спасти удалось лишь пять зкземпляров.

Г-н и г-жа д'Анживилье, г-н и г-жа Неккер представляют собой супружеские пары, единственные в своем роде. При встрече с ними кажется, Лудто каждый из них изумительно подходит к своей половине и что более прочную привязанность просто невозможно себе вообразить. Однако, присмотревшись к ним, я нашел, что чувство лишь в очень малой степени соединяет их, а если говорить о характерах, то именно несхожесть последних и связывает обе эти четы.

Маршал де Ноайль сильно бранил одну новую трагедию. оНо господин д'Омон, из чьей ложи вы смотрели эту пьесу, уверяет, что она исторгла у вас слезып,-возразили ему. – оУ меня?-удивился маршал. – Да что вы1 Просто он сам заплакал после первой сцены, а я счел пристойным разделить его скорбьп.

Г-н Т* сказал мне однажды, что светский человек, совершая смелый о честный поступок из побуждений, достойных этого поступка, то есть столь же благородных, вынужден, как правило, объяснять его мотивами Долее низменными и корыстными, иначе он вызовет слишком сильную зависть.

Людовик XV спросил герцога д'Эйена (впоследствии маршала де Ноайля), отправил ли тот уже свое столовое серебро на монетный двор. Герцог ответил отрицательно. оА я вот свое отправилп,-заявил король. оАх, государь,-возразил д'Эйен, – когда Иисус Христос умирал в страстную пятницу, он отлично знал, что вернется к жизни в светлое воскресеньеп.

В те времена, когда у нас водились еще янсенисты, их узнавали по длинному воротнику плаща. Архиепископ Лионский, который произвел на свет немало детей, при очередном подвиге такого рода тоже удлинял на дюйм воротник своего плаща. Воротник достиг у него в конце концов такой длины, что обладатель его прослыл янсенистом и довольно долго был на подозрении у двора.

Одному французу дозволили осмотреть кабинет испанского короля. Увидев кресло и письменный стол монарха, путешественник воскликнул: оТак вот где работает этот великий государь!п.-оЧто? Работает?возмутился его провожатый. – Да как вы смеете утверждать, будто столь великий король работает? Вы, что же, явились сюда насмехаться над его величеством?п. Произошла ссора, и французу пришлось немало попотеть. прежде чем он втолковал испанцу, что не имел намерения оскорбить достоинство его государя.

Де*, заметив, что г-н Барт ревнив (а ревновал он свою собственную жену), сказал ему: оВы ревнуете? А известно ли вам, что это признак чрезмерного самомнения? Не понимаете? Извольте, объясню. Знайте: стать рогоносцем может отнюдь не всякий. Для этого надо держать открытый дом, быть человеком порядочным, учтивым, общительным. Сначала приобретите эти достоинства, а уж потом порядочные люди посмотрят, стоит ли им что-нибудь сделать и для вас. Ну, кто сейчас станет украшать рогами такого, как вы? Разве что какое-нибудь ничтожество. Когда вам придет время опасаться рогов, я первый поздравлю вас с этимп.

Г-жа де Креки так отозвалась при мне о бароне де Бретейле: оЧерт возьми, этот барон хуже, чем грубое животное: он – дуракп.

Один острослов говорил мне, что Франция-это абсолютная монархия, ограниченная песнями.

Однажды, войдя в кабинет г-на Тюрго, аббат Делиль застал его за чтением рукописи. Это были оМесяцып Руше. Делиль догадался об этом и шутливо воскликнул: оВокруг поэзия свой аромат струилап. оВы слишком надушены, чтобы различать запахип,-отозвался Тюрго.

Г-н Флери, генеральный прокурор, сказал как-то в присутствии нескольких литераторов: оПоследнее время я замечаю, что в разговорах о делах правления стали употреблять слово ?народ". Вот вам плоды новой философии! Да разве можно забывать, что третье сословие всего лишь придаток к государству?п. (Другими словами, это означает, что из двадцати четырех миллионов человек двадцать три миллиона девятьсот тысяч представляют собой случайный и незначительный добавок к ста тысячам ) .

Милорд Херви, путешествуя по берегу Италии и переправляясь через какую-то лагуну, погрузил в нее палец. оОго! – воскликнул он. Вода-то соленая! Значит, эти места-нашип.

Некто рассказывал о том, как он скучал, слушая в версальской церкви проповедь.

– Почему же вы не ушли с нее? -осведомился Дюкло.

– Я боялся потревожить присутствующих и оскорбить их чувства.

– А я, честное слово, предпочел бы вернуться в лоно веры после первых же слов такой проповеди, лишь бы не слушать ее до конца! воскликнул Дюкло.

Будучи любовником г-жи Дюбарри, г-н д'Эгийон подхватил где-то на стороне некий галантный недуг и решил, что наградил им графиню, а следовательно, погиб; на его счастье эти опасения не подтвердились. Вынужденный во время лечения, которое показалось ему очень долгим, воз

держиваться от близости с г-жой Дюбарри, он говорил своему врачу: оЕсли вы не поторопитесь, эта болезнь погубит меняп. Пользовал герцога тогда тот же г-н Бюссон, что еще раньше, в Бретани, вылечил его от смертельной болезни, когда остальные врачи потеряли уже надежду на благоприятный исход. Этим Бюссон оказал своей провинции дурную услугу, и ему припомнили ее, лишив его всех занимаемых им должностей на другой же день после падения д'Эгийона. Последний, став министром, долгое время не удосуживался что-нибудь сделать для г-на Бюссона, и тот, узнав, что герцог не лучше обошелся и с г-ном Ленге, сказал: оГосподин д'Эгийон не брезгует ничем и никем, кроме тех, кто спас ему честь и жизньп.

Увидев однажды мальчика, который проходил так близко от лошади, что животное могло бы навсегда изувечить его ударом копыта, г-н де Тюренн подозвал к себе ребенка и сказал: оМилое дитя, никогда не приближайся к лошади сзади-она может тебя покалечить. Лучше обойди ее. Поверь, что за всю свою жизнь ты не сделаешь и лишнего полулье из-за такой меры предосторожности, и запомни: тебе советует это господин де Тюреннп.

Дидро спросили, что за человек г-н д'Эпине: оЭто человека-ответил он, – который ухитрился спустить два миллиона, не сказав ни одного умного слова и не сделав ни одного доброго делап.

Г-н де Т*, желая дать понять, насколько слащавы пастушеские идиллии Флориана, говаривал: оОни даже понравились бы мне, если бы автор добавил к барашкам немного волковп.

Как-то раз г-н де Фронсак отправился взглянуть на планисферу, которую показывал художник, изготовивший ее. Этот человек, видя на посетителе крест Святого Людовика, но не зная, кто он, употребил при обращении к нему всего лишь титул шевалье. Тщеславный Фронсак, уязвленный тем, что его не назвали герцогом, тут же сочинил целую историю, в которой фигурировал один из его слуг, якобы назвавший хозяина омонсеньерп. При этом слове г-н де Жанлис перебил рассказчика: оКак ты сказал? Монсеньер? Да ведь тебя примут за епископа!п.

Г-н де Лассе, человек очень мягкий, но отлично знавший свет, говаривал, что, если человеку предстоит провести целый день в обществе, он должен на завтрак проглотить жабу-тогда до самого вечера ничто уже не вызовет в нем отвращения.

Г-ну Даламберу случилось повидать г-жу Деки на другой же день. после ее бракосочетания с г-ном Дювивье. Его спросили, счастливый ли у нее был вид. оОчень счастливый,-ответил он. – Поверьте мне, счастливый до тошнотып.

Некто, послушав оГеоргикип Вергилня в переводе аббата Делиля, сказа поэту: оПеревод превосходен. Не сомневаюсь, что как только автора назначат епископом, первый же свободный бенефиций – за вамип..

Господа де Б* и де К* настолько близки, что их чуть ли не почитают образцом истинной дружбы. Однажды де Б* осведомляется у де К*

– Не было ли среди женщин, принадлежавших тебе, какой-нибудь. кокетки, которая спросила бы, кто тебе дороже-она или я, и готов ли ты пожертвовать мною ради нее?

– Была.

– Кто же это?

– Госпожа де М*, – ответил де К*. Речь шла о любовнице его друга.

С возмущением рассказав мне об одной плутне поставщиков провианта, М* воскликнул: оЭто стоило жизни пяти тысячам человек-они буквально умерли с голоду, сударь. Вот уж поистине знатный кусок с королевского стола!п.

Г-н Вольтер заметил однажды по поводу религии, повсеместно приходящей в упадок: оА жаль! Скоро нам нечего будет осмеиватьп. – оУтешьтесь! – возразил г-н Сабатье де Кабр. – Предмет и повод для осмеяния всегда найдутсяп. – оНе скажите, сударь!-сокрушенно вздохнул Вольтер.-Вне церкви нет благодати!п.

Незадолго до смерти тяжелобольной принц Конти пожаловался Бомарше, что не надеется выздороветь-слишком уж он истощен тяготами войны, вином и наслаждениями.