Текст книги "Максимы и мысли (Характеры и анекдоты)"

Автор книги: Себастье́н-Рош Николя́ де Шамфо́р

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

Некий очень бедный человек, написавший крамольную книгу, воскликнул: оКогда же меня засадят в Бастилию, черт побери! Мне уже срок платить за квартируп.

Когда Монтазе, сделавшись архиепископом Лионским, вступал в должность, старуха канонисса де*, сестра кардинала де Тансена, сделала ему комплимент насчет его успехов у женщин и поздравила с сыном, которого родила от него г-жа де Мазарини. Прелат стал отпираться и сказал: оДа будет вам известно, сударыня, что клевета не щадит даже вас. История, которую рассказывают обо мне и госпоже де Мазарини, столь же правдива, как и сплетни о вас и господине кардиналеп. – оВ таком случае ребенок несомненно вашп,-невозмутимо ответила канонисса.

Накануне лиссабонского землетрясения португальская королевская чета уехала в Белен на бой быков, что и спасло ее. Король-это факт, за достоверность которого ручались мне многие французы, жившие тогда в Португалии,-так никогда и не узнал истинных размеров катастрофы. Сперва ему говорили, что разрушен десяток домов, затем – что разрушмю несколько церквей; в Лиссабон он больше не вернулся и оказался един

ственным человеком в Европе, на представлявшим себе, какое бедствие постигло его столицу, хотя находился он всего в одном лье от нее.

Г-жа де К* сказала г-ну Б*: оЯ люблю вас за. . .я. – оАх, сударыням-пылко прервал он ее. – Если вы знаете – за что, я пропал1п.

Я знал мизантропа, который в хорошие минуты говаривал: оОхотно допускаю, что на свете бывают и порядочные люди, только никому неизвестно, где их искатьп.

Однажды во время сражения маршал де Бройль упорно не хотел покинуть место, где он бесцельно подвергал себя опасности. Друзья тщетно доказывали ему, что он не вправе попусту рисковать жизнью. Наконец, один из них, г-н де Жокур, подошел к де Бройлю и шепнул: к Не забывайте, господин маршал: если вас убьют, командование перейдет к г-ну де Рутуп (так звали самого бездарного из генерал-лейтенантов). При мысли о том, чем это грозило бы армии, де Бройль немедленно покинул опасное место.

Принц Конти не любил г-на де Силуэта и дурно отзывался о нем. Однажды Людовик XV сказал принцу: оА ведь кое-кто считает, что его надо сделать генеральным контролеромп. – оЗнаю, – ответил принц. Поэтому я прошу ваше величество не выдавать меня, если он все-таки получит эту должностьп. Когда назначение Силуэта состоялось, король не замедлил сообщить об этом принцу и добавил: оЯ не забуду своего обещания, тем более что вы ведете тяжбу, которую должен рассматривать кабинетп. (Анекдот, рассказанный г-жой де Буффлер).

В день смерти г-жи де Шатору Людовик XV был очень удручен; печаль свою он излил в весьма примечательной фразе: оКак ужасно, что мне придется скорбеть еще так долго-я ведь доживу по крайней мере до девяноста лет1п. Этот анекдот сообщила при мне г-жа де Люксембург, своими ушами слышавшая восклицание короля. оЯ рассказала вб этом лишь после кончины Людовика XVп, – прибавила она. Слова Людовика XV действительно стоит сделать достоянием гласности-так причудливо смешались в них любовь и эгоизм.

Некто пил превосходное вино, но от похвал воздерживался. Тогда *озяин дома велел подать ему другое, гораздо хуже сортом. оХорошее вино!п,-сказал молчальник. оНо это же пойло за десять су, тогда как то, что вы пили раньше,-истинный нектар!п,-воскликнул хозяин. оЗнаю,-ответил гость.-Потому я о нем ничего и не сказал: оно в похвалах не нуждалосьп.

Чтобы не осквернять слово оримлянинп, Дюкло всегда называл современных римлян оитальянцами из Римап.

оДаже в юности, – говаривал мне М*, – мне нравилось увлекать женщин, а не соблазнять их и уж подавно не развращатьп.

В разговоре со мной М* заметил: оЯ бываю только у тех, кого почитаю людьми более достойными, чем я сам: не такой уж я бездельник, чтобы ходить в гости по каким-нибудь иным побуждениямп.

М* говорил: оХотя над браком принято смеяться, я не вижу ничего смешного в супружеском союзе шестидесятилетнего мужчины и женщины лет на пять помоложеп.

Г-н де Л* сказал мне о г-не де Р*: оЭто сосуд, куда общество сливает свой яд. Он копит его как жаба,* источает как гадюкап.

О г-не де Каление, который был отставлен от должности, после того как обнародовал дефицит, говорили: оЕго не трогали, пока он поджигал, но наказали, чуть только он стал бить в набатп.

Как-то раз я беседовал с г-ном де В*, человеком, который, видимо, избыл свои иллюзии еще в том возрасте, когда люди обычно сохраняют способность к пылким чувствам. Я дал ему понять, что удивлен его бес

страстностью. оЧто может интересовать человека, который изведал все? невозмутимо ответил он. – В свое время я, как и другие, был любовником светской дамы, игрушкой кокетки, забавой распутницы, орудием интриганки. Что мне еще остается?п.-оСтать другом хорошей женщинып. – оНу, такие встречаются только в романахп.

оУверяю вас,-сказал М* одному очень богатому человеку, – я отнюдь не нуждаюсь в том, чего у меня нетп.

Когда М* предложили должность, сопряженную с обязанностями, которые были бы слишком тягостны при его щепетильности, он ответила оЭто место не отвечает моим честолюбивым замыслам – ни тем, что я лелею сам, ни тем, что вынужден питать в силу своего пополненияп.

Некоего острослова, прочитавшего маленькие трактаты Даламоерн о красноречии, поэзии и оде, спросили, что он думает об этих сочинениях.. оНе каждый любит есть всухомяткуп,-ответил он.

М* говорил: оЯ отвергаю те блага, что добываются с помощью протекции, готов, пожалуй, с признательностью принять те, что приносит нам заслуженная репутация, но ценю лишь те, что дарует нам дружбап.

М*, который коллекционировал речи, произнесенные при вступлении во Французскую академию, говаривал мне: оКогда я перелистываю их, мне так и кажется, будто передо мною обгорелые остовы ракет-остатки фейерверка, что устраивают в Иванову ночьп.

М* спросили, какое свойство делает человека особенно приятным в обществе. оУмение нравитьсяп,-ответил он.

Одному человеку, некогда облагодетельствованному М*, сказали, что последний ненавидит его. оПозволю себе взять ваши слова под сомне

ние, – ответил он. – Насколько мне изнсстно, М* никогда не пытался поколебать мое уважение, к самому себе, а ведь оно-единственное чувство, питать которое меня обязывает моя признательность М*п.

М* всегда упорно отстаивает свои взгляды. Он мог бы даже прослыть человеком последовательным, не будь так глупо то, чему он следует, и пошел бы довольно далеко, если бы руководился убеждениями, а не предубеждениями.

Некая юная особа, мать которой весьма раздражало то обстоятельство, что дочери ее уже тринадцать, однажды в разговоре со мной призналась: оМне хочется попросить у нее прощения за то, что она меня родилап.

М*, известный литератор, за три года ни разу не удосужился попросить, чтобы его представили кому-нибудь из иностранных государей, то и дело посещавших Францию. Когда я осведомился о причинах подобной непредприимчивости, М* ответил: оВ театре жизни я люблю лишь те сцены, где коллизии просты и естественны. Я понимаю, например, что и км связывает отца с сыном, женщину с любовником, друга с другом, сановника с искателем места, даже покупателя с продавцом и так далее. В сценах же вроде аудиенции у иностранного государя, где все подчинено этикету и даже диалог как бы расписан заранее, нет, на мой взгляд, никакого смысла; поэтому они не вызывают у меня интереса. Предпочитаю итальянскую комедию-там по крайней мере импровизируютп.***

В последние годы общественное мнение все сильнее влияет на государстренные дела, назначение сановников, выбор министров. Вот почему М*, желая посодействовать карьере одного своего знакомого, сказал г-ну де Л*: оБудьте добры, устройте ему немного общественного мненияп.

Я спросил г-на Н*, почему он не бывает в свете. оПотому что я разлюбил женщин и узнал мужчинп,-ответил он.

М* сказал о Сент-Ф., человеке без всяких правил и неразборчивом в средствах: оОн, как собака, не отличает благовония от вонип.

Не без успеха поставив свою первую пиесу в театре, М* преисполнился спеси и чванства, и тогда кто-то из друзей сказал ему: оДруг мой, ты сеешь терния на своем собственном пути. Пойдешь по нему сноваизранишь себе ногип.

Г-н де Б* говаривал: оСтоит лишь вспомнить, кого в обществе хулят к кого хвалят, как у самого беспорочного человека на свете появляется желание стать жертвой клеветып.

Некая дама, сын которой из-за чего-то заупрямился, сказала, что все дети-ужасные эгоисты. оДа, – отозвался М*-У них все наружу: они еще не приобрели светский лоскп.

Кто-то сказал М*: оВы ведь тоже добиваетесь уваженияп. Вот его ответ, поразивший меня: оНет. Я просто сам уважаю себя, поэтому порой меня уважают и другиеп.

Со времен Генриха IV до министерства кардинала де Ломени включительно наше государство пятьдесят шесть раз отказывалось платить по своим обязательствам. Вот почему, когда речь заходила о частых банкротствах французских королей, г-н Д* всегда вспоминал двустишие Расина :

И свой священный трон порою утверждают На клятвах, что дают, но редко соблюдают.

Академику М* сказали: оКогда-нибудь и вы женитесьп. Он ответил: Я долго осмеивал Академию и все-таки попал в нее. Теперь я в вечном страхе, что и с женитьбой будет то же самоеп.

О мадмуазель, которая чуждалась корыстных расчетов, покорствовала лишь велениям сердца и хранила верность своему избраннику, М* говорил: оЭто очаровательная особа, ведущая самый достойный образ жизни, хотя она и не девица, и не замужняяп.

Один муж предупреждал жену: оСударыня, у этого человека есть на вас какие-то права – он был неучтив с вами в моем присутствии. Я этого не потерплю. Пусть он грубит вам, когда вы с ним наедине; но не оказывать вам уважения, когда я рядом, значит оскорблять меняп.

Однажды мой сосед по столу, указав на женщину, что сидела напротив него, спросил меня, не жена ли она человеку, сидящему рядом с нем. Я же, заметив, что последний за все время не перемолвился с нею ни единым словом, ответил: оОдно из двух, сударь: либо они незнакомы, либо она его женап.

Я спросил г-на де* женится ли он когда-нибудь. оНе думаю, – ответил он и, рассмеявшись, добавил: -Я не ищу женщину, которая мне подошла бы; более того, я даже не боюсь ее встретитьп.

Я спросил г-на де Т*, почему он пренебрегает своим талантом и, по всей видимости, совершенно равнодушен к славе. Вот дословно его ответ: "Когда потерпел кораблекрушение мой интерес к людям, вместе с ним пошло на дно и мое честолюбиеп.

Некоему скромному человеку сказали: оИ в спуде, под которым таится добродетель, порою бывают щелип.

Когда М* попробовали вызвать на разговор о различных злоупотреблениях в общественной и частной жизни, он холодно отпарировал: оЯ каждый день расширяю список предметов, о которых не говорю. Мудрее чс-?х тот, у кого такой список особенно обширенп.

оЯ, – говорил г-н Д* – охотно предложил бы клеветникам и людям злокозненным такой уговор. Первым я сказал бы: ?Можете клеветать на меня, но при одном условии: повод для клеветы (то есть какой-нибудь незначительный, а порой и похвальный поступок) даю я сам, а клевета

.лишь вышивает по канве, не выдумывая ни фактов, ни обстоятельств. Короче говоря, ваше дело-форма, а не содержание". Строящим козни я сказал бы: ?Злоумышляйте против меня, сделайте милость, но извлекайте из этого хоть какую-нибудь выгоду. Короче говоря, откажитесь от сбыкновения вредить только ради удовольствия – ведь у вас есть такое обыкновение" п .

Об одном нею-сном, но трусливом фехтовальщике, человеке остроумном и обходительном с женщинами, но бессильном в постели, говорили: оШпага у него острая, в речах он тоже остер, но клинок его всегда гнется – он боится и дуэли, и любвип.

оВесьма досадно,-сетовал М*,-что мы так уронили значение рогов. Я хочу сказать, что на них никто теперь не обращает внимания. В былое время они давали их носителю определенное положение в светска него смотрели, как в наши дни смотрят, например, на игрока. А ныне рогоносца просто не замечаютп.

Однажды, беседуя со мной о любви к уединению, г-н де Л*, известный мизантроп, заметил: оНужно черт знает как сильно любить человека, чтобы выдерживать его общество!п.

М* радуется, когда его называют человеком злым, точно так же как иезуиты бывали довольны, когда их называли цареубийцами. Гордыня всегда стремится управлять слабостью с помощью страха.

Один холостяк, которого настоятельно уговаривали жениться, шутливо возразил: оДа спасет меня господь от женщин – от брака я спасусь и с ам п .

Некто разглагольствовал о том, что публику следует уважать. оДа, согласился М*, – этого требует осторожность. Торговок презирают все. но разве кто-нибудь рискнет задеть их, проходя через рынок?п.

Я спросил г-на Р*, человека весьма умного и одаренного, почему он никак не проявил себя в дни революции 1789 года. Он ответил: оЗа тридцать лет я столько раз убеждался в порочности людей, взятых поодиночке, что уже не жду от них ничего хорошего и тогда, когда они собираются вместеп.

оУчреждение, именуемое полицией,-шутила г-жа де*, – должно быть, .я в самом деле ужасное место. Недаром англичане боятся ее больше, чем воров и убийц, а турки-больше, чем чумып.

оВсего несноснее в обществе-это, во-первых, плуты, а, во-вторых, порядочные люди,-говорил мне г-н де Л* – Чтобы сделать жизнь в нем сколько-нибудь терпимой, надо истребить первых и отучить от слабодушия вторых, а это столь же просто, как разрушить ад и перестроить райп.

Д* немало удивлялся, видя, что г-н де Л*, человек весьма влиятельный, не в силах помочь своему другу. А дело было только в том, что слабохарактерность де Л* сводила на нет все выгоды его положения. Тот, чья сила не подкреплена решительностью, все равно что бессилен.

Г-жа де Ф* считает, что главное во всяком деле-умно и красноречиво высказаться о нем, а все остальное приложится само собой. Если бы какая-нибудь из ее подруг делала то, что она, г-жа де Ф*, советует, из них двоих вышел бы один отличный философ. Г-н де* метко .сказал про нее: оОна отлично описывает действие слабительного, а потом удивляется, почему ее тут же не прослабилоп.

Один острослов следующим образом описал Версаль: оЭто такое место, где, даже опускаясь, надо делать вид, что поднимаешься; иными словами, где надо гордиться тем, что вы знаетесь с людьми, знаться с которыми зазорноп.

М* говорил мне, что в общении с женщинами ему неизменно помогали такие правила: оВсегда хорошо отзывайся о женщинах вообще, хвали тех,

кто тебе нравится, а об остальных не говори вовсе; водись с ними поменьше, остерегайся им доверять и не допускай, чтобы твое счастье зависело от одной из них, пусть даже самой лучшейп.

Некий философ признался мне, что, познакомившись с государственным устройством и порядками у различных народов, он сохранил интерес лишь к дикарям и детям. Первых он изучает по книгам путешественников, за вторыми наблюдает в повседневной жизни.

Г-жа де* говорила о г-не де Б*: оЭто человек порядочный, но неумный и неуживчивый. Он – точь-в-точь окунь: безвреден для здоровья, но безвкусен и костистп.

М* не столько обуздывает свои страсти, сколько подавляет их. Он сам признавался мне: оЯ вроде наездника, не умеющего сладить с лошадью, которая понесла. Он убивает ее из пистолета и валится наземь вместе с неюп.

Я спросил у М*, почему он отказался от многих предложенных ему мест. оХочу быть человеком, а не действующим лицомп,-ответил он.

оРазве вы сами не видите,-говорил М*,-что я был бы ничем, если бы не моя добрая слава? Стоит мне поскользнуться, как я слабеют стоит мне оступиться, как я падаюп.

Весьма примечательно, что Кребильон и Бернар, пламенно воспевавшие-один в прозе, другой в стихах-безнравственность и распутство, умерли, страстно влюбленные в потаскушек. Трудно придумать большую нелепость-разве что платоническое чувство, которое г-жа де Вуайе до последнего своего вздоха питала к виконту де Ноайлю, .ча еще сентиментальные любовные письма, дважды переписанные рукой г -на Вуайе и найденные поем его смерти. Ими были набиты две шкатулки. И оба писателя, и чета Вуайе напоминают мне трусов, распевающих во весь голос, чтобы заглушить страх.

оДопускаю, что умный человек может сомневаться в верности любовницы, – смеясь, говаривал г-н де*-Но сомневаться в неверности жены может только дуракп.

Г-н Л* – прелюбопытный человек: ум у него насмешливый и глубокий, сердце гордое и неколебимое, воображение беззлобное, живое и дажепылкое.

оВ свете,-говорил М*, – встречаются три сорта друзей: первые вас любят, вторым нет до вас дела, третьи вас ненавидятп.

оНе понимаю,-удивлялся М*, – почему г-же де Л* так хочется, чтобы я у нее бывал? Я почти перестаю презирать эту даму, когда н? вижу ееп. Эти слова можно отнести и к светскому обществу в целом.

Д*, мизантроп и насмешник, говоря со мной о порочности людей, сказал: оБог не насылает на нас второй потоп лишь потому, что первый оказался бесполезенп.

Услышав, как некто обвиняет современную философию в том, что из-за нее умножилось число холостяков, М* отпарировал: оПока мне не докажут, что именно философы, сделав складчину, собрали те деньги, на которые открыла свое заведение мадмуазель Бортей,*й' я по-прежнему буду считать, что нежелание мужчин жениться объясняется иной причинойп.

Н* говорил, что, вдумываясь в отношения людей, надо всегда принимать во внимание, что их связывает: сердце или плоть-если это мужчина и женщина; дружба или выгода-если это частное лицо и сановник или придворный, и т. д.

Г-н де П* считал, что на публичных заседаниях Французской академии следует читать лишь предписанное ее уставом, и подкреплял свое

мнение такими словами: оДелая что-нибудь бесполезное, следует ограничиваться лишь самым необходимымп.

М* говаривал, что быть ниже принцев-прискорбно, зато быть вдали от них-приятно. Второе с лихвой искупает первое.

Когда М* посоветовали вступить в брак, он ответил: оУ меня всегда были две страсти – к женщинам и к холостой жизни. Первая уже угасла; значит, надо лелеять хотя бы вторуюп.

оНеподдельное чувство встречается так редко,-заметил г-н де*,что порой, идя по улице, я останавливаюсь, чтобы полюбоваться собакой, которая с аппетитом гложет кость. Это зрелище пробуждает во мне особенно острый интерес, когда я возвращаюсь из Версаля, Марли, Фонтенеблоп.

Г-н Тома-он был очень честолюбив-сказал мне однажды: оЯдумаю не о современниках, но о потомкахп. оМного же вы почерпнули в философии, если можете обходиться без живых людей, но нуждаетесь в тех, что еще не родились!п,-ответил я.

Н* сказал г-ну Барту: оВсе десять лет нашего знакомства я полагал, что с вами нельзя подружиться. Но я ошибался: это возможноп. – оКаким же образом?п.-оПолностью отказаться от самого себя и непрестанно боготворить вашу особуп.

Г-н де Р* стал с годами особенно суров и злоязычен: он растратил почти всю свою снисходительность, а то, что осталось, приберегает для себя .

Одному холостяку посоветовали жениться. Он отшутился и притом так остроумно, что ему сказали: оЖене такого человека, как вы, не пришлось бы скучатьп.-оЕсли б она была хорошенькой, конечно, нетона развлекалась бы тем же, чем и остальныеп,-подхватил он.

М* обвиняли в мизантропии. оНет,-возразил он, – я не мизантроп, но когда-то боялся, что стану им, и потому, на свое счастье, принял нужные мерып.-оКакие же?п. – оСтал жить вдали от людейп.

оПора уже философии,-говорил М*-по примеру римской и мадридской инквизиции завести свой собственный индекс.? Пусть и она составит список запрещенных книг. Он у нее получится длиннее, чем у ее соперницы: ведь даже в книгах, в общем одобренных ею, найдется довольно мыслей, которые заслуживают осуждения, ибо противоречат требованиям нравственности, а порой и здравого смыслап.

оСегодня я был воплощенной любезностью и не позволил себе ни одной грубостип,-сказал мне как-то г-н С*. В нем действительно уживались оба эти качества.

Однажды, шутя над женщинами и недостатками их пола, М* сказал мне: оЖенщин надо или любить, или знать, третьего не даноп.

М* написал книгу, имевшую шумный успех, и друзья его настаивали, чтобы он поскорей опубликовал следующее свое произведение-оно очень им нравилось. оНет,-ответил он. – Надо дать зависти время утереться – ее слюна ядовитап.

Молодой человек по имени М* спросил меня, почему г-жа де Б* отвергла его домогательства, а сама гоняется за г-ном де Л* которому ее авансы явно не по сердцу. оМилый друг,-ответил я, – сильная и богатая Генуя просила многих королей принять ее в подданство, но все отказались, хотя воевали из-за Корсики,*й* обильной только каштанами, но зато гордой и независимойп.

Кто-то из родственников г-на де Верженна спросил его,, почему он позволил назначить министром по делам Парижа г-на де Бретейля, в котором все видели его, де Верженна, преемника. оЭтого человека,

объяснил де Верженн, – знают у нас плохо: он долго жил за границей, Он пользуется незаслуженно хорошем репутацией, и многие считают егодостойным поста министра. Подобное заблуждение нужно рассеять, а для этого он должен сесть на такое место, где все увидят, что представляет собой барон де Бретейльп.

Г-на Л*, литератора, упрекнули за то, что он уже давно ничем не радует публику. оА что можно печатать в стране, где время от времени запрещают даже ?Льежский альманах?п,-ответил он.

К г-ну де Ла Реньеру ездят все: у него отличный стол, хотя сам он человек смертельно скучный. М* не зря сказал о нем: оЕго объедают, но не перевариваютп.

Г-н де Ф*, зная, что у его жены есть любовники, тем не менее вспоминал порой о своих супружеских правах. Однажды вечером он вознамерился ими воспользоваться, но жена ответила ему отказом.

– Разве вам не известно о моей связи с М*? – возмутилась она.

– Велика важность!-возразил де Ф*.-Вы же были близки с Л*. С*. Б*. Т*?

– Это совсем другое дело. Я не любила их, а лишь уступала своей прихоти. А вот к М* у меня подлинное чувство, любовь до гробовой доски .

– Простите, не знал. Считайте, что разговор исчерпан. И действительно, больше они к этой теме не возвращались. Когда эту историю рассказали г-ну де Р*, он воскликнул: оВозблагодарим господа за то, что он сподобил людей довести брак до такой утонченности п .

М* говорил: оМои недруги не в силах мне повредить: они не властны отнять у меня способность разумно мыслить и разумно поступатьп.

Я спросил М*, намерен ли он жениться. оЗачем?-удивился он. Чтобы платить королю Франции подушную подать при жизни и тройную двадцатину после смерти?п.

Г-н де* попросил епископам отдать ему загородный дом, куда тот никогда не ездил. оРазве вам не известно,-ответил прелат,-что у каждого человека должно быть такое место, куда ему никак не попасть, но где, как мнится ему, он был бы счастливп. Г-н де* помолчал, потом ответил: оЭто верно. Видимо, потому-то люди и верят в райп.

После возвращения Карла II Милтону предложили вновь занять

его былую и весьма доходную должность. Жена уговаривала его согла

–ситься, но он ответил: оТы – женщина и мечтаешь ездить в карете, а мне хочется остаться честным человекомп.

Я уговаривал г-на де Л* забыть обиды, нанесенные ему г-ном де Б*,аедь тот когда-то облагодетельствовал его. оБог заповедал нам прощать обиды, но отнюдь не благодеянияп,-ответил де Л*

М* говорил мне: оЯ считаю короля Франции государем лишь тех ста тысяч человек, которым он приносит в жертву двадцать четыре миллиона девятьсот тысяч французов и между которыми делит пот, кровь и последние достатки нации в долях, чьи величины определены безнравственными и политически нелепыми феодальными и солдафонскими понятиями, вот уже две тысячи лет позорящими Европуп.

Г-н де Калонн, намереваясь впустить к себе в кабинет каких-то лая, никак не мог отпереть дверь, о...ключ!п,-нетерпеливо выругался он, но тут же спохватился и сказал: оПрошу извинить, но жизнь доказала мне, 'что только это слово помогает в любом затруднениип. И в самом деле. -замок тут же открылся.

Я спросил М*, почему он предпочитает оставаться безвестным, лишая людей возможности облагодетельствовать его. оЛучшее благодеяние, которое они могут мне оказать.-это предать меня забвениюп,-ответил он.

Г-н* что-то обещал г-ну Л* и дал ему в этом слово дворянина. оЕсли не возражаете,-ответил Л*, – дайте мне лучше слово честного человека п .

Знаменитый Вен Джонсон говаривал, что каждый, кто берет музу в жены, умирает с голоду, тогда как тот, кто делает ее своей любовницей,. живет припеваючи. Эти слова напоминают замечание Дидро-я сам слышал от него эту фразу – о том, что литератор, если он человек разумный, может сойтись с женщиной, способной состряпать книгу, но жениться должен лишь на женщине, которая умеет состряпать обед. Но есть еще одна, более приятная возможность: не брать в любовницы женщину, пишущую книги, а в жены-вообще никакую.

М* говорил: оНадеюсь, наступит день, когда, выйдя из Национального собрания, где будет председательствовать еврей, я отправлюсьп на свадьбу католика, который только что развелся с лютеранкой и теперь. женится на юной анабаптистке, а после венчания мы все отобедаем у кюре, тоже состоящего во втором браке, и он представит нам свою новую. жену, молодую особу англиканского вероисповедания и дочь кальвинисткип.

Г-н де М* сказал мне: оТолько человек незаурядный осмеливаетсп сказать фортуне: оЯ подпущу тебя к себе лишь при условии, что ты покорно наденешь на себя ярмо моих капризов", или дерзает заявить славе: ?Ты – всего-навсего потаскушка, и я готов поразвлечься с тобой, но немедля прогоню теья, если ты станешь чересчур развязной и назойливой п.. Говоря это, де М* живописал самого себя: у него именно такой характер.

Об одном придворном, человеке легкомысленном, но, в сущности, неизвращенном, говорили: оОн запылился на ветру, но не вывалялся н грязип.

М* считал, что философ должен сперва обрести счастье, которое является уделом мертвецов, то есть стать неуязвимым для страдания ипребывать в покое, и только потом изведать счастье, доступное лишь живым, то есть начать мыслить, чувствовать и радоваться.

Г-н де Верженн не любил литераторов: как известно, ни один из выдающихся сочинителей не воспел в стихах мир 1783 года.*' По этому поводу кто-то заметил: оПоэты молчат по двум причинам: во-первых, этот мир ничего не принес поэтам; во-вторых, слишком непоэтичен сюжетп.

Я спросил М*, почему он не женится-партия-то ведь выгодная. оЯ не женюсь из боязни, как бы сын мой не вышел в отцап,-ответил он, чем поверг меня в немалое изумление: я знал, что М* – человек ц высшей степени порядочный. Тогда он пояснил: оДа, да, я боюсь, что мой сын вместе с бедностью унаследует от меня неумение лгать, заискивать, пресмыкаться и ему придется пройти через те же испытания, через которые прошел яп.

Некая дама разглагольствовала о своей добродетели и, по ее словам, слышать больше о любви не хотела. Услышав такие речи, один острослов заметил: оК чему вся эта похвальба? Неужели она не может найти себе любовника иным способом?п.

В дни собрания нотаблей кто-то попробовал заставить говорить попугая г-жи*. оНе трудитесь,-вмешалась она. – Из него слова не выжмешьп. – оНа что же он тогда годен? Заведите попугая, который, на худой конец, умел бы кричать: ?Да здравствует король!п. – оУпаси меня боже! – воскликнула г-жа*. – Зачем мне такой попугай? Его тотчас же назначили бы нотаблем*п.

Некоему привратнику дети его покойного хозяина отказались выплатить тысячу ливров, полагавшуюся ему по завещанию их отца. Я посоветовал бедняге истребовать эту сумму по суду. оНеужели вы думаете, сударь,-возмутился он, – что я заведу с ними тяжбу? Ведь я служил их отцу двадцать пять лет, а им самим служу уже пятнадцать*п. Даже в несправедливости своих господ несчастный усмотрел лишь предлог для того, чтобы сделать им щедрый подарок.

М* спросили, почему природа устроила так, что любовь не подвластна. разуму. оПотому,-ответил он, – что у природы одна цель-продолже

ние рода человеческого, а для того, чтобы ее достигнуть, вполне достаточно одной нашей глупости. Природе безразлично, обращаюсь ли я, пьяный, к услугам служанки из кабака, а порой и просто уличной девки или же после двухлетних домогательств получаю руку Клариссы,и в том, и в другом случае цель достигнута. А если бы я внимал разуму, он уберег бы меня и от служанки, и от девки, и, вероятно, даже от Клариссы. Что сталось бы с людьми, если бы они покорствовали только разуму? Кто из мужчин захотел бы сделаться отцом и обречь себя на бесконечные заботы в течение многих летЖакая женщина согласилась бы расплачиваться девятимесячным недугом за несколько минут эпилептических содроганий? Вырывая нас из-под ига разума, природа укрепляет свою власть над нами. Вот почему в любви она равняет Зеновию с ее птичницей. Марка Аврелия с его конюхомп.

М* – человек живой, впечатлительный и готовый откликнуться на все, что он видит и слышит: если ему расскажут о благородном поступке, он прослезится: если глупец попробует выставить его на посмеяние, он улыбнетс я.

М* утверждает, что самое избранное общество-точная копия публичного дома, который однажды описала ему некая юная обитательница последнего. Встретив ее в воксале, он подошел и осведомился, где снею можно увидеться наедине и потолковать о вещах, касающихся только их двоих. оСударь,-ответила она, – я живу у г-жи* Это очень почтенное заведение: там бывают только порядочные люди, и приезжают они почти всегда в каретах. В доме есть ворота и премиленькая гостиная с зеркалами и красивой люстрой. Посетители порой даже ужинают у нас, и тогда посуду им ставят серебрянуюп. – оСкажите на милость! . . Знаете, мадмуазель, такое я видывал только в самом лучшем обществеп. – оЯ тоже, а я перебывала в разных домах такого сортап. И тут М*, еще раз перебрав все подробности описания, начинает доказывать, что любая из них в равной мере могла бы относиться и к высшему свету.

М* очень любит подмечать смешные стороны светской жизни. Он просто ликует, когда узнает о какой-нибудь вопиющей несправедливости, неудачном выборе сановника, смехотворной непоследовательности власть имущих и всяческих безобразиях, столь частых в высшем обществе. Поначалу я счел его просто злопыхателем, но, познакомившись с ним поближе, понял, откуда у него этот странный взгляд на вещи: человек

честный, он так пылал добродетельным негодованием, что для облегчения душевных мук приучил себя к насмешливости, которая силится выглядеть веселой, но подчас, выдавая истинную свою природу, становится галькой и саркастической.

Дружба для Н*-это не что иное, как деловые отношения с его так называемыми друзьями. Любовь для него-всего лишь добавок к хорошему пищеварению. Все, что выше или ниже уровня его интересов, попросту для него не существует. Благородное и бескорыстное дружеское участие или неподдельное сердечное увлечение кажутся ему бессмысленным безумством из числа тех, за которые сажают в сумасшедший дом.