Текст книги "Максимы и мысли (Характеры и анекдоты)"

Автор книги: Себастье́н-Рош Николя́ де Шамфо́р

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

Г-н де Сегюр издал ордонанс о том, что артиллерийским офицером может быть только дворянин. Но так как ремесло артиллериста доступно лишь людям образованным, этот ордонанс привел к весьма забавному недоразумению: аббат Боссю, экзаменовавший выпускников военных школ, аттестовал одних простолюдинов; Шерен же, проверявший их родословную,-одних дворян. Из сотни выпускников нашлось всего человек пять, удовлетворивших и того, и другого.

Мне довелось однажды беседовать с г-ном де Л* о плотских утехах. По его мнению, кто потерял способность быть в любви мотом, тот немедля должен стать скупцом, так как, перестав быть богачом, он мгновенно делается нищим. оЧто до меня,-признался он, – то как только мне пришлось перейти от расплаты наличными к выдаче векселей, я сразу же закрыл свой банкп.

Один писатель, которому вельможа дал понять, какое расстояние их разделяет, сказал ему: оВаша светлость, я помню о том, о чем обязан помнить; но я не забываю и о том, что быть выше меня куда легче, нежели стать вровень со мнойп.

Г-жа де Л* – кокетка с иллюзиями: в первую очередь она обманывает самое себя. Г-жа де Б* – кокетка без иллюзий: она обманывает только других.

Маршал де Ноайль вел в парламенте тяжбу с одним из своих арендаторов. Восемь или девять советников в один голос отказались участвовать в разборе дела, сославшись на свое родство с г-ном де Ноайлем. Они действительно приходились ему родственниками, но только в восьмом колене. Сочтя такое тщеславие смехотворным, советник по имени Юрсон встал и объявил: оЯ тоже отвожу себяп. – оНа каком основании?п. спросил первый президент. оЯ состою в родстве с арендаторомп,-ответил Юрсон.

Когда шестидесятипятилетняя г-жа де* вышла за двадцатидвухлетнего М*, кто-то назвал их союз браком Пирама и Бавкиды.

Когда М* упрекнули в холодности к женщинам, он ответил: оГоспожа де К* сказала однажды о детях: ?Я так и вижу ребенка, которого мне не удалось родить". То же самое могу сказать и о женщинах. Я мысленно нарисовал себе образ женщины, каких мало, и он ограждает меня от женщин, каких много. Поверьте, я весьма признателен этой придуманной мною дамеп.

оНа мой взгляд,-говаривал М*,-в обществе нет ничего смехотворнее, чем брак и звание мужа, а в политике-чем королевская власть и сан монарха. Вот два предмета, которые особенно меня веселят и дают мне постоянный повод для шуток. Поэтому тот, кто сумел бы меня женить или возвести на трон, отнял бы у меня добрую долю моего разума и веселого нравап.

В одном обществе рассуждали о том, как свалить дурного министра, запятнавшего себя множеством низостей, и один из его отъявленных врагов неожиданно предложил: оА что, если подбить его на какой-нибудь разумный шаг или честный поступок? Вот уж тогда его наверняка прогонят! п.

оЧто могут мне сделать вельможи и государи?-восклицал М*Разве в силах они вернуть мне молодость или отнять у меня способность мыслить, утешающую меня во всех невзгодах?п.

Однажды г-жа де* сказала М*: оПо-моему, вы не очень увам меня, и все из-за того, что одно время я часто виделась с господином д'Юр... Сейчас я вам все объясню, и ато послужит наилучшим для меня оправданием. Дело в том, что я спала с ним; не будь этого, разве я стала бы его терпеть? Ненавижу дурное общество) Мне кажется, этого довольно, чтобы извинить меня и в моих собственных, и, надеюсь, в ваших глазахп.

Г-н де Б* ежедневно бывал у г-жи де Л*; ходили даже слухи, что он намерен на ней жениться. Узнав о них, де Б* сказал кому-то из друзей: оНа свете едва ли найдется мужчина, которого она не предпочла бы мне; я плачу ей той же монетой. Мы дружны вот уже пятнадцать лет за столь долгий срок два человека не могут не понять, как мало симпатичны они друг другуп.

оЕсли у меня и есть иллюзии насчет людей, которых я люблю, не раз говорил М*-то они, подобно стеклу на пастельной картине, смягчают иные черты, но не могут изменить ни пропорции, ни взаимоотношения частейп.

Как-то раз в светской гостиной заспорили о том, что приятнее – давать или получать? Кто говорил, что давать; кто утверждал, что, когда людей связывает истинная дружба, удовольствие получать не менее утонченно и даже более сильно. Один умный человек на вопрос, что он думает по этому поводу, сказал: оНе знаю, какое из двух удовольствий сильнее, но я всегда предпочитаю первое, то есть давать: оно долговечнее, и я не раз убеждался, что люди не так быстро его забываютп.

Друзьям М* хотелось подчинить его волю своим прихотям; им это не удалось, и тогда они заявили, что он неисправим. оЕсли бы меня можно было исправить,-возразил он, – я давным-давно испортился бы.

оЯ равнодушен к авансам г-на де Б*, – говорил М*,-ибо не слишком ценю в себе качества, которые так привлекают его. Я уверен: yзнай, что именно я в себе ценю, он сразу отказал бы мне от домап.

Г-на де* упрекали в том, что он из породы врачей, которые все видят в черном свете. оА это потому,-объяснил он, – что я наблюдал, как санп за другим умерли больные того врача, который все видел в розовом свете. Если умрут и мои больные, то, по крайней мере, меня никто не посчитает болваномп.

Некто, не пожелавший вступить в связь с г-жой де С*, воскликнул: оНа что человеку ум, как не на то, чтобы уберечь его от связи с г-жой де С*?п.

Г-н Жали де Флери, занимавший в 1781 году пост генерального контролера, как-то сказал моему другу, г-ну Б*: оЗачем вы все время говорите о нации? Никакой нации нет, а есть народ, тот самый народ, который еще в старину наши публицисты именовали ?народ-раб, повинный барщиной и податями по воле и милости господина"п.

М* предложили место доходное, но малоприятное. Он отказался, за метив при этом: оЯ знаю, что жить без денег нельзя, но я знаю также, что жить ради денег не стоитп.

Кто-то сказал об одном непомерном себялюбце: оОн, глазом не моргнув, сожжет чужой дом, чтобы сварить себе два яйца вкрутуюп.

Герцог де*, некогда человек острого ума, умевший ценить общество достойных людей, годам к пятидесяти превратился в самого заурядного царедворца. Это новое ремесло и жизнь, которую он ведет в Версале, полетать его дряхлеющему разуму, словно карты-старухам.

Кто-то спросил человека, который быстро поправил свое расстроенное здоровье, как ему удалось этого добиться. оОчень просто,-ответил чот: – прежде я рассчитывал на себя, а теперь считаюсь с собойп.

оСамое его большое достоинство-это имя,-говорил М* о герцоге де*.-У него есть решительно все добродетели, какими только можно разжиться с помощью дворянской грамотып.

Некоего молодого придворного за глаза обвинили в том, что он обожает девок. Так как это обвинение могло бы рассорить с ним порядочных и влиятельных женщин, слышавших весь разговор, один из друзей молодого человека почел долгом возразить: оПреувеличение) Злостный навет) Он и светскими дамами не брезгует)п.

М*, большой женолюб, говорил мне, что он не может обойтись без женщин: они смягчают его суровый ум и дают пищу его чувствительной душе. оВ голове у меня Тацит, а в сердце – Тибуллп, – заключил он.

Г-н де Л* утверждал, что брак следовало бы приравнять к аренде дома, который можно нанять сроком на три, шесть, девять месяцев, а если окажется подходящим, то и купить.

оМежду мною и вами та разница,-объяснял мне М*,-что вы всем маскам по очереди сказали: ?Маска, я тебя знаю", а я сделал вид, будто они меня провели. Поэтому свет ко мне куда благосклоннее, чем к вам. Вы отняли у других интерес к маскараду, да и себя лишили развлеченияп.

Если г-ну де Р* за день не удается написать ни строчки, он повторяет слова Тита: оСегодня я потерял деньп.*

оСудя по мне,-говаривал М* – человек – преглупое животноеп.

М* выражал свое презрение к людям всегда одной и той же фразой: оЭто предпоследний из людейп. оНо почему предпоследний?п,-спросили

у него. оЧтобы ни у кого не отнимать надежду: смотрите, какое их множествоп.

М*, человек слабого здоровья, но сильного характера, говорил о себе: оФизически я похож на тростник, который гнется, но не ломается; нравственно же подобен дубу, который можно сломать, но нельзя согнуть. ?Homo interior, lotus nervus",' как сказал ван Гельмонтп.

Г-н де Л* – ему пошел уже девяносто второй год-как-то сказал Мнр: оЯ встречал людей характера сильного, но не возвышенного, и людей характера возвышенного, но не сильногоп.

Г-н д'А* оказал однажды большую услугу г-ну де К* и попросил его держать это в тайне, что тот и выполнил. Прошло несколько лет, они поссорились, и тогда г-н де К* рассказал о добром поступке д'А*. Г-н Т*, общий их друг, узнав об этом, спросил де К* о причине такого странного, на первый взгляд, поведения. Тот ответил: оЯ молчал о благодеянии д'А*, пока любил его. Заговорил же я потому, что больше его не люблю. Раньше это была тайна д'А*, теперь-только мояп.

М* говорил о принце де Бово, большом ревнителе чистоты французского языка; оЯ заметил, что когда я встречаю принца на утренней прогулке и на меня падает тень от его коня (а он часто ездит верхом-этого требует его здоровье), то потом я уже весь день не делаю ни единой ошибки во французском языкеп.

Н* говорил, что его всегда приводят в изумление смертоубийственные пиршества, которые задают светские люди. оДобро бы они приглашали родственников-тут хоть можно рассчитывать на наследство, но зачем звать друзей? Ведь от их смерти все равно никакого проку1п.

оЯ видел немало гордецов,-говаривал М*,-но все они мало чего стоят. Единственный, кто по-настоящему горд,-это Сатана из милтонова ?Потерянного рая'п.

' оЧеловек изнутри-сплошные жилып (лаг.).

оСчастье-нелегкая штука,-твердил М*-Его и в себе-то обрести трудно, а уж в другом и подавноп.

Г-ну де* настойчиво предлагали уйти с поста, одно название которого ограждало его от преследования могущественных врагов. оВы можете остричь Самсона,-заявил он в ответ, – но не советуйте ему напрашиваться на головомойкуп.

На чье-то замечание о том, что М* необщителен, один из его друзей заметил: оДа, 'ему противны те черты общества, которые противны природеп.

Когда на М* нападали за его пристрастие к уединению, он обычно отвечал: оВидите ли, к своим собственным недостаткам я притерпелся больше, чем к чужимп.

Г-н де*, везде кричавший о том, как он дружен с Тюрго, явился к г-ну де Морена и поздравил того с отставкой Тюрго.

Тот же самый друг Тюрго целый год не встречался с ним, после того как он попал в немилость, а когда бывшему министру зачем-то понадобилось повидать де*, последний назначил местом встречи не дом г-на Тюрго, не свой собственный дом, а мастерскую Дюплесси, которому позировал для портрета.

Тем не менее у него хватило потом наглости заявить г-ну де Берт. . ., уехавшему из Парижа неделю спустя после смерти Тюрго: оЯ дневал и ночевал у господина Тюрго, был его ближайшим другом и своими руками закрыл ему глазап.

Он стал высокомерно обходиться с г-ном Неккером, едва лишь у того испортились отношения с г-ном де Морена, а когда Неккер попал в немилость, г-н де* вместе с Бурбулоном, врагом опального министра, отправился обедать к Сент-Фуа, хотя от души презирал обоих.

Начал он с того, что бесконечно злословил о г-не де Каление, а кончил тем, что поселил его у себя. Точно так же сперва он обливал грязью г-на де Верженна, а потом стал втираться к нему в доверие; для этого он использовал д'Энена, но вскоре совершенно отстранил последнего. Рассорившись с д'Эненом, он подружился с Ренневалем, который помог ему вступить в очень выгодные отношения с г-ном д'Орнано, пред

седателем комиссии по установлению границы между Францией и Испаиией.

Нсверующий, он на всякий случай постится по пятницам и субботам. Выпросив у короля сто тысяч ливров на уплату долгов своего брата, он делает теперь вид, что покрыл их денежками из собственного кармана. Будучи опекуном юного Барт. . ., которому мать завещала сто тысяч экю, обойдя при этом его сестру, г-жу де Верж. . ., он собрал семейный совет и уговорил молодого человека не только отказаться от наследства, но даже порвать завещание. А стоило Барт. . . совершить одну из свойственных юности ошибок, как г-н де* снял с себя обязанности опекуна.

Все, наверно, помнят, как нелепо важничал и чванился своим происхождением и древностью рода Ле Телье-Лувуа, архиепископ Реймский. В свое время его чванство было известно по всей Франции. Особенно забавно проявилось оно при следующих обстоятельствах. Герцог д'А*, несколько лет не появлявшийся при дворе, вернулся из провинции Берри, где он был губернатором, и поехал представляться в Версаль. По дороге его карета опрокинулась и сломалась. Стоял лютый холод. Герцогу сказали, что починка кареты займет не меньше двух часов. В это время герцог увидел, что выводят перекладных лошадей, и спросил, для кого они предназначены. Ему сказали, что для архиепископа Реймского, который тоже едет в Версаль. Тогда герцог отправляет вперед всю свою челядь, оставив при себе только одного слугу, да и тому наказывает держаться в сторонке, пока его не позовут. Приезжает архиепископ, и, пока перепрягают лошадей, герцог велит одному из слуг прелата спросить у своего хозяина, не согласится ли тот предоставить место в карете дворянину, которому иначе придется томиться здесь еще два часа, ибо его экипаж сломался и теперь в починке. Слуга передает просьбу архиепископу.

– А что это за человек?-спрашивает тот.-Хоть порядочный на вид?

– Да, монсеньер, на вид очень благородный.

– Что это значит оочень благородныйп? Одет он хорошо?

– Просто одет, но хорошо, монсеньер.

– Слуги при нем есть?

– Кажется, есть, монсеньер.

– Поди узнай. Лакей уходит и возвращается.

– Он велел им, не дожидаясь его, отправляться в Версаль.

– Aral Это уже кое-что, но отнюдь не все. Спроси у него, действительно ли он дворянин? Лакей уходит и возвращается.

– Да, монсеньер, дворянин.

– Дай-то бог. Пусть он подойдет ко мне, посмотрим, что это за птица.

Герцог подходит, кланяется. Архиепископ кивает ему головой и чутьчуть отодвигается, чтобы тот мог сесть на краешек сиденья. Тут он замечает на незнакомце крест Святого Людовика.

– Сударь,-обращается архиепископ к герцогу,-мне, право, жаль. что я заставил вас ждать, но, согласитесь, не мог же я предоставить место в своей карете первому встречному. Теперь я знаю, что вы дворянин. Полагаю, бывший военный?

– Да, монсеньер.

– И едете сейчас в Версаль?

– Да, монсеньер.

– Наверно, подать прошение в какую-нибудь канцелярию?

– Нет, в канцеляриях мне делать нечего. Я должен принести благодарность. . .

– Г-ну де Лувуа? *'*

– Нет, монсеньер, королю.

– Королю? (Архиепископ отодвигается, освобождая немного больше места на сиденье). Значит, король только что оказал вам какую-то милость ?

– Не совсем так, ваше преосвященство. Но это долго рассказывать.

– А вы все-таки расскажите.

– Дело в том, что два года назад я выдал дочь замуж за человека небогатого. . . (архиепископ снова рассаживается и теснит гостя), но очень старинного рода (архиепископ отодвигается). Его величество соизволил благосклонно отнестись к этому браку (архиепископ отодвигается еще дальше) и даже обещал моему зятю первое вакантное место губернатора.

– Место губернатора? Наверно, в каком-нибудь заштатном городишке? В каком же?

– Нет, монсеньер, это не город, а провинция.

– Что я слышу, сударь!-восклицает архиепископ, забиваясь в самый угол.-Место губернатора провинции? . .

– Да, и сейчас появилось такое место.

– А в какой провинции?

– В моей-Берри. Я хочу передать управление ею моему зятю.

– Как, сударь, вы губернатор? . . Значит, вы герцог д'А*? (архиепископ хочет вылезти из кареты). Что же вы сразу не сказали, ваша светлость? Это же невероятно! В какое положение вы меня поставили! Умоляю, простите меня за то, что я заставил вас ждать! . . Мерзавец лакей не сказал мне. . . Слава богу, я хоть поверил вам на слово, что вм дворянин,-теперь ведь любой проходимец претендует на дворянство. Этот д'Озье такой бездельник! Я в полном смущении, ваша светлость!

– Успокойтесь, монсеньер. Не гневайтесь на вашего лакея за то, что он счел меня человеком благородным. Не гневайтесь на д'Озье за то, что он подверг вас риску дать место в вашем экипаже старому нетитулованному вояке. И не гневайтесь на меня за то, что я влез к вам в карету, не представив своей родословной.

ДОПОЛНЕНИЯ

Людовик XIV заказал Куапелю портрет герцога Бургундского и велел сделать копию с него: оригинал он хотел отправить в Испанию, а копию оставить себе. Обе картины, похожие как две капли воды, были одновременно вывешены в галерее. Король, предвидя, что окажется в затруднительном положении, отвел Куапеля в сторону и сказал: оМне не подобает ошибаться в выборе, поэтому я хочу заранее знать, с какой стороны висит оригиналп. Куалель показал, и Людовик XIV, второй раз проходя мимо картин, бросил: оОни так похожи, что ничего не стоит их спутать; но приглядитесь внимательно и вы увидите: оригинал вот этотп.

В древнем Перу право учиться имела одна лишь знать. Наша на это право.не притязает.

оИной дурак похож на полный кувшин без ручки: так же неудобен в обращениип, – говорил М* об одном глупце.

оГенрих IV был великим правителем, Людовик XIV правил в великую эпохуп. В этом словце Вуазенона заложен смысл куда более глубокий, чем в прочих его остротах.

После того как Людовик XV грубо выбранил покойного принца Конти, тот рассказал об этом неприятном происшествии своему другу, лорду Тирконнелу. и попросил у него совета. Подумав, лорд простодушно

сказал: оВаше высочество, вы вполне могли бы отомстить за себя: для этого нужны только деньги и доброе имяп.

Король прусский, умевший отлично распоряжаться своим временем, тем не менее говорил, что вряд ли существовал на свете человек, который сделал в жизни хоть половину того, что мог бы сделать.

Братья Монгольфье, уже будучи авторами столь великого изобретения, как аэростат, стали хлопотать в Париже о предоставлении одному из своих родственников лицензии на табачную лавку. Их прошение наткнулось на множество затруднений, чинимых разными лицами, в частности г-ном де Колонна, от которого, в общем, зависел успех дела. Граф д'Антрег, друг братьев Монгольфье, сказал г-ну де Колонна:

– Сударь, если их просьба не будет уважена, я выступлю в печати и расскажу, как с ними обошлись в Англии и как, по вашей милости, обращаются сейчас во Франции.

– А что было в Англии?

– Хотите знать? Слушайте. В прошлом году господин Этьен Монгольфье посетил Англию. Он был представлен королю, который принял его необычайно ласково и сказал, что хотел бы что-нибудь для него сделать. Монгольфье передал через лорда Сидни,*'' что, поскольку он иностранец, у него не может быть никаких просьб. Лорд продолжал настаивать, и тогда Монгольфье вспомнил, что в Квебеке у него живет *' очень бедный брат, священник. Вот он и попросил для того небольшого бенефиция, гиней на пятьдесят, но лорд ответил, что такая просьба недостойна ни братьев Монгольфье, ни короля, ни министра. Прошло немного времени, и в Квебеке освободилось место архиепископа. Лорд Сидни доложил королю, что думает назначить на это место родственника Монгольфье, и король дал согласие, отказав претенденту, за которого хлопотал лорд Глостер. Братья Монгольфье не без труда добились, чтобы король ограничил свою доброту более скромным благодеянием.

Между подобной щедростью и отказом французских властей в табачной лавке разница немалая.

Как-то в обществе зашла речь о споре между теми, кто считал, чго эпитафии следует писать по-латыни, и сторонниками эпитафий на французском языке.

– Не понимаю, о чем тут спорить,-сказал г-н Б*

– Да, я тоже не понимаю,-подхватил г-н Т*

– Это же очевидно, – продолжал Б*. – Их надо писать только полатыни, не так ли?

– Вот уж нет,-запротестовал Т*. – Только по-французски.

– Какого вы мнения о г-не*? – Очень любезный человек; я очень его не люблю. Сказано это было так, чтобы особенно подчеркнуть разницу между людьми любезными и людьми, действительно достойными любви.

оЯ поставил крест на любви,-сказал однажды М*,-как только женщины начали говорить: ?Ах, этот М*, я очень люблю его, люблю от всей души!". Прежде, когда я был молод,-добавил он, – они говорили: ?Ах, я бесконечно ценю М*: он такой воспитанный молодой человек'''*

оЯ так ненавижу всякий деспотизм,-сказал как-то М*,-что слово ?предписание" противно мне даже в устах врачап.

Некий больной был так плох, что от него уже отказались врачи. У г-на Троншена спросили,, не пора ли послать за святыми дарами. оСейчас они ему очень пристанутп.

Когда аббат де Сен-Пьер хотел что-нибудь одобрить, он всегда говорил: оЧто касается меня, то сегодня мне это очень по душеп. Можно ли лучше дать понять, что мнения людские разнообразны, а взгляды каждого человека изменчивы?

Пока мадмуазель Клерон не ввела во Французской комедии театральные костюмы, для трагедии существовал только один вид костюма, который именовался оримскимп. Актеры играли в нем пиесы, где действующими лицами были греки, американцы, испанцы и т. д. Первым подчинился нововведению актер Лекен: он заказал себе для роли Ореста в оАндромахеп греческое одеяние. В тот момент, когда те

атральный портной принес его в уборную Локона, туда вошел Доберваль. Пораженный невиданной одеждой, он спросил, что это такое. оГреческий костюмп,-ответил Лекен. оОн изумительно красива-воскликнул Доберваль. – Первый же свой римский костюм я велю сшить на греческий ладп.

М* утверждал, что иные правила хороши для натур твердых и несокрушимых, но не годятся для более податливых характеров. Доспехи Ахилла по плечу лишь ему одному: Патрокл-и тот сгибается под их тяжестью.

Сразу после умышленных преступлений и дурных дел следует поставить зло, совершенное с благими намерениями, и поступки, сами по себе хорошие, но вредные для общества: помощь негодяям, глупое попустительство, доведение до абсурда философских принципов, неловкие услуги друзьям, неуместное применение полезных и благородных жизненнмх правил и т. д.

Природа, обрушив на человека столько напастей и при этом вселив в него неистребимую любовь к жизни, обошлась с ним словно злоумышленник, который поджег бы наш дом, а у дверей выставил бы часовых. Очень уж страшна должна быть опасность, чтобы побудить нас выброситься из окна.

Министры, если случайно они не вовсе лишены ума, любят говорить о том времени, когда они будут уже не у дел. Люди обычно идут на эту удочку н верят их чистосердечию, хотя министры просто стараются выказать здравый ум. Они подобны тем больным, которые постоянно говорят о своей смерти, но, судя по случайно оброненным ими замечаниям, уверены, что не умрут.

Кто-то попенял Делону, врачу-месмеристу: оВот вы обещали исцелить г-на Б* а он умерп.-оВы куда-то уезжали,-ответил врач, и не были свидетелем того, как удачно шло лечение: г-н Б* умер, совершенно исцеленныйп.

О М*, который вечно был во власти мрачных предчувствий и все сидел в черном свете, говорили: оОн любит строить воздушные темницып.

Когда аббат Данжо, член Французской академии и великий ревнитель чистоты французского языка, работал над составлением грамматики, ни о чем другом говорить он не мог. Однажды в его присутствии кто-то стал сетовать на военные поражения, постигшие Францию (это было в конце царствования Людовика XIV). оНу и что ж! – воскликнул аббат.-Зато у меня в шкатулке уже лежат две тысячи глаголов с полным их спряжением!п.

Некий писака тиснул в своем листке: оОдни говорят, что кардинал Мазарини умер, другие-что жив, а я не верю ни тому, ни другом ! п.

Старик д'Арнонкур заключил с девицей легкого поведения контракт, по которому обязывался выплачивать ей ренту в тысячу двести ливров, пока она будет его любить. Она легкомысленно бросила его и связалась с молодым человеком. Тот знал о контракте и решил во что бы то ни стало восстановить его. Подстрекаемая любовником, девица потребовала у д'Арнонкура денег, не выплаченных ей после разрыва, предъявив ему составленное на гербовой бумаге свидетельство о том, что она по-прежнему его любит.

Некий торговец эстампами 25 июня продавал гравированный портрет г-жи Ламотт, подвергшейся 21 июня телесному наказанию и клеймению; при этом он запрашивал очень высокую цену, говоря, что гравюра была оттиснута заблаговременно и клейма на ней нет.

Массильон был большой поклонник женщин. Он влюбился в г-лу де Симиан, внучку г-жи де Севинье. Эта дама очень ценила изысканный слог, и, чтобы ей понравиться, Массильон с особенным тщанием писал оСинодып-одно из лучших своих творений. Он жил при Оратории и должен был возвращаться не позже девяти вечера; ради него г-жа де Симиан приказывала подавать ужин в семь часов. За одним из таких ужинов вдвоем Массильон сочинил прелестную песенку, из которой я запомнил половину куплета:

Эльвира, нежны наши узы! Так пусть же будет этот стих Для любопытных – шуткой Музы, Но истиной – для нас двоих1

У г-жи де Рошфор спросили, хочет ли она узнать будущее. оНет, ответила ома,-оно слишком похоже на прошлоеп.

Аббата Ватри уговаривали хлопотать о том, чтобы ему предоставили освободившееся место в Королевском коллеже. оТам видно будетп, – отговорился он и ничего не стал делать. Место получил кто-то другой. Один из друзей аббата прибегает к нему:

– Ну, что вы за человек! Сидели сложа руки, а тем временем на это место назначили другого!

– Уже назначили?-спрашивает аббат. – Ну, теперь мне самая пора просить его себе.

– Вы что, с ума сошли?

– Ничуть! Раньше у меня была сотня соперников, а нынче остался только один. Аббат начал хлопоты и получил место.

Г-жа*, которая из кожи вон лезла, чтобы привлечь в свой салон людей умных и острых на язык, говорила о Л*: оЯ о нем невысокого мнения: он никогда даже не заглянет ко мнеп.

Аббат де Флери был влюблен в супругу маршала де Ноайля, но она обходилась с ним свысока. Потом аббат стал первым министром н, когда г-же де Ноайль что-то понадобилось от него, припомнил ей, как сурова она с ним была. оАх, монсеньер,-наивно воскликнула дама, кто же мог предвидеть, что так получится!п.

Герцог де Шабо приказал нарисовать на своей карете изображеиле богини Молвы, и по этому случаю кто-то вспомнил известные стихи:

Поступок совершил оплошный, Когда, в припадке доброты, Свою хулительницу ты Зазвал и себе в сей дом роскошный.

Некий сельский врач пошел в соседнюю деревню навестить больного. Он взял с собой ружье, чтобы скоротать время и поохотиться в пути.

Крестьянин, попавшийся ему по дороге, спросил у него, куда он идет с ружьем. оК больномуп. – оБоитесь, что без ружья вам его не прикончить ? п.

Некая девица покаялась на исповеди: оСвятой отец, я очень уважала одного молодого человекап.-оУважала? Сколько раз?п,-спросил исповедник.

К человеку, который лежал на смертном одре, пришел исповедник и сказал: оЯ буду молиться за вас до самой вашей смертип.-оМолю вас,-ответил тот,-дайте мне сперва умеретьп.

Аббату Террассону кто-то очень расхваливал новое издание Библии. оСлышал, слышал, – заметил аббат, – все грязные места сохранены там в первозданной чистотеп.

Болтая с г-ном де М*, некая дама воскликнула: оАх, вы только и знаете, что говорить глупости!п.-оСударыням-возразил он, – иногда мне действительно приходится их выслушивать – вы как раз присутствуете при этомп.

оВы зеваете!п, – с упреком сказала жена своему супругу. оДорогая моя.-ответил он, – муж и жена-одно, а когда я наедине с собой, мне скучноп .

Однажды Мопертюи, развалившись в кресле и позевывая, сказал: оС каким удовольствием я занялся бы сейчас решением красивой и не очень трудной задачи!п. В этих словах-весь человек.

Мадмуазель д'Антраг, разобиженная решительным нежеланием Бассомпьера жениться на ней, воскликнула: оГлупее вас нет никого при этом дворе!п, на что Бассомпьер ответил: оПо-моему, я все время доказываю вам обратноеп.

Некий антрепренер обратился к г-ну де Виллару с просьбой о том, чтобы пажам запретили бесплатный вход в театр. оВаша светлость,

сказал он, – примите в соображение, что, когда пажей много, из них получается целый корпусп.

Король назначил г-на де Навайля воспитателем герцога Шартрского, впоследствии регента. Через неделю после этого г-н де Навайло умер, и король выбрал ему в преемники г-на д'Эстрада. Тот тоже умер приблизительно через столько же времени, и тогда Бенсерад сказал: оВидно, не образовался еще на свете человек, способный образовать герцога Шартрского.

Дидро, обнаружив, что человек, в котором он принял участие, нечист на руку и обкрадывает даже его, посоветовал тому убраться из Франции. Плут внял совету, и Дидро лет десять ничего о нем не знал. Однажды он услышал неистовый звонок. Дидро сам открыл дверь, узнал старого знакомца и удивленно спросил: оКак! Это вы?п. – оЧестное слово, не за что былоп,-ответил тот, сразу догадавшись, что Дидро недоумевает, как это его еще не повесили.

Г-н де* азартный игрок, спустил за одну партию в кости свой годовой доход-тысячу экю. Тогда он написал своему другу М* прося дать ьму взаймы эти деньги. М*, который знал о страсти де* к игре и хотел излечить его от нее, прислал в ответ вексель, составленный в таких выражениях: оПрошу г-на банкира * открыть г-ну де* неограниченный кредит в пределах всей суммы моего состоянияп. Столь грозный и великодушный урок возымел желаемое действие.

Королю прусскому кто-то стал расхваливать Людовика XIV, однако Фридрих решительно отказался признать за ним достоинства и таланты. оНо согласитесь, ваше величество, он отлично играл роль монархап. оБарон* играл ее еще лучшеп,-сердито возразил король.

На представлении оМеренып одна из зрительниц не пролила ни слезинки. В ответ на недоумение своих знакомых она сказала: оЯ с охотой поплакала бы, но мне-предстоит сегодня званый ужинп.

Некий иностранец, будучи принят папой и беседуя с ним о достопримечательностях Италии, весьма неловко сказал: оЯ видел решительно все, кроме заседания конклава, а мне так хотелось побывать на нем!п.

Аббат де Кане заявил как-то, что Людовик XV просто обязан назначить пенсион Каюзаку. оПочему?п. – оДа потому, что, пока жив Каюзак, король еще не самый презренный человек в своей странеп.

Генрих IV прибег к очень необычному способу, чтобы наглядно показать испанскому послу разницу в характере трех своих министров Вильруа, президента Жаннена и Сюлли. Сперва он вызвал Вильруа. оВидите вы эту балку? Она вот-вот обрушитсяп. – оВы правы, не подняв головы, сказал Вильруа.-Я распоряжусь, чтобы ее укрепилип. После этого король приказал вызвать президента Жаннена. оНадо будет посмотреть, в чем там делоп,-сказал тот. Потом послали за Сюлли. Он внимательно посмотрел на балку и воскликнул: оДа что вы, государь! Эта балка еще нас с вами переживетп.