Текст книги "Мой бедный фюрер"

Автор книги: Саша Гринько

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

Очень скоро Гестос начал задыхаться. Каждый раз, чтобы сделать вдох, ему приходилось подтягиваться на руках, это вызывало страшную боль, от которой можно было сойти с ума. Дышать становилось все труднее и труднее, грудную клетку будто сдавило со всех сторон. Гестос жадно хватал ртом воздух, но до легких он почти не доходил. Из запястий обильно струилась горячая кровь, тело билось в судорогах. Заболело сердце, казалось, его одновременно пронзили сотни игл. Гестос услышал громкую ругань и посмотрел перед собой. Он увидел, как солдаты копошатся у столба Йешу, а кентурион, командующий казнью, за что-то громко отчитывает их. Из его слов Гестос понял, что в тележку положили всего четыре гвоздя, и поскольку на Йешу гвоздей не хватило, его решили привязать к столбу веревками. Это сделали достаточно быстро, и уже через две минуты столб Йешу стоял по правую руку от Гестоса.

Солнце жарило тело, отчего Гестос испытывал дикую жажду. Словно прочитав его мысли, к Гестосу подошел солдат и протянул нанизанную на копье и пропитанную вином губку. Обреченный с жадностью впился в нее зубами. Он знал, что римляне добавляют в вино миррис, снимающий боль и облегчающий страдания. Дисмас закричал, чтобы ему тоже дали попить. Солдат подошел к нему, а затем напоил и Йешу.

Голова Гестоса невыносимо болела, словно ее зажали в тиски, и какая-то невидимая и сильная рука с каждой минутой сжимала эти тиски все туже и туже. Тело изнутри горело огнем, а палящее солнце добавляло жара. Вскоре, руки и ноги Гестоса начали неметь. От обезболивающего стало немного легче, но недостаток кислорода заставлял Гестоса периодически подтягиваться на приколоченных руках, и нестерпимая боль вновь пронзала его тело.

Гестос провисел в таком состоянии несколько часов, моля Господа лишь о том, чтобы тот послал ему скорейшую смерть. Он увидел, как к нему подошел легионер с большим молотком в руке. Легионер несколько раз сильно ударил Гестоса по голеням, отчего тот из последних сил громко закричал. Затем Гестос почувствовал, как чьи-то ловкие руки резким движением пронзили его сердце копьем. Уже окончательно теряя остатки сознания, Гестос услышал, как Йешу громко кричал: «Элой, Элой, ламма савахфани?». Бездыханное тело Гестоса обмякло и безвольно повисло на столбе…

…Перед глазами возникла белая пелена, и человек услышал уже знакомый голос...

!עזבו אותי! אני עייף מכם! בשבילכם אני יותר לא קיים

– Что Вы говорите? Я Вас не понимаю.

– К сожалению, не вы один.

Адольф открыл глаза. Перед ним был белый потолок его одиночной камеры. Известка лежала на нем ровным слоем и лишь в местах стыковки плит немного бугрилась, выдавая халатность рабочих, заделывавших швы.

Гитлер приподнялся на локтях и тут же почувствовал нестерпимую боль в запястьях. Ощущение длилось не больше секунды, но Адольф, тем не менее, непроизвольно вскрикнул. Казалось, будто кто-то резким движением насквозь пронзил его запястья чем-то острым.

Адольф вылез из постели и начал прохаживаться по комнате. Он увидел сложенный вдвое лист бумаги, лежавший на столе, и вспомнил о направлении в санаторий. Приведя себя в порядок, Адольф взял листок и вышел в коридор.

Изнутри санаторий был скорее похож на просторный готический собор, чем на оздоровительное учреждение. Высокие потолочные своды и темные каменные стены со стрельчатыми витражами, настолько плотно закрашенными, что света они пропускали не больше, чем бетонная плита, вызывали чувство дискомфорта и тревоги. Навстречу Адольфу вышла фигура, облаченная в странного вида одежду: серый комбинезон, полностью скрывавший тело, и такой же серый шлем с прозрачным окошечком спереди. По небольшой выпуклости на груди Адольф понял, что перед ним – женщина.

– Ваше направление, пожалуйста, – произнес несколько грубоватый голос, и фигура требовательно протянула руку.

Адольф вложил в перчатку листок бумаги. Женщина поднесла его к прямоугольному окошечку в область предполагаемого лица и принялась долго изучать написанное там врачебное предписание.

В эту минуту Адольф подумал, что каллиграфические особенности почерка Паркинсона, видимо, являются крепким орешком не для него одного.

Фигура закончила изучать направление и, повернувшись к Адольфу спиной, скомандовала:

– Следуйте за мной.

Адольф послушно пошел за серым существом, стараясь не думать о плохом.

При ходьбе материал, из которого был сделан комбинезон, неприятно шуршал, отчего Адольф каждый раз внутренне вздрагивал. Когда фигура остановилась, Адольф увидел в стене дыру диаметром в полтора метра. Отверстие было похоже на лунку от прямого попадания гранаты – оно имело рваные и обугленные края и уходило вглубь стены.

– Вот ваша процедурная кабинка. Раздевайтесь догола и ложитесь головой к выходу. Скоро подойдет доктор и начнет процедуру.

Адольф с недоверием посмотрел сначала на отверстие, затем на фигуру, но последняя развернулась и стремительно зашуршала в неизвестном направлении. Поняв, что выбора у него нет, Адольф разделся и аккуратно, стараясь не пораниться об острые края, полез в дыру.

Адольф оказался в узком помещении, похожем на старую канализационную трубу, заржавевшую от времени и покрывшуюся плесенью и тиной. Где-то глубоко внизу под решетчатым полом журчала вода. Когда Адольф прополз на четвереньках несколько метров, проход за ним резко закрылся, и вокруг воцарилась абсолютная тьма. Решив, что безопаснее всего будет оставаться на месте и никуда не двигаться, Адольф застыл и затаил дыхание. Неожиданно в темноте раздался громкий мужской голос:

– Добрый день, меня зовут доктор Лаатиэль, я буду проводить процедуры, назначенные Паркинсоном. Сейчас над вашей головой загорится экран, и вы сможете меня увидеть.

Через секунду, в трех метрах от того места, где находился Адольф, ярким светом загорелся прямоугольник, висевший низко и почти касаясь пола.

– Лягте на спину так, чтобы экран был на уровне вашего лица, – приказал голос. – Расслабьтесь и ничего не бойтесь.

Следуя инструкциям Лаатиэля, Адольф протиснулся под выпуклый прямоугольник, излучающий странное голубое свечение. Весь экран был заполнен изображением огненно-рыжеволосого мужчины в белом халате и больших, в пол-лица, зеркальных очках в форме крыльев летучей мыши.

– Внимательно смотрите на меня. Сейчас вы почувствуете легкое покалывание в глазах. – Мужчина зачем-то начал быстро водить руками в воздухе. – Следите за моими движениями, расслабьтесь и ни о чем не думайте.

Адольф, действительно, ощутил небольшое покалывание глаз и инстинктивно зажмурился.

– Что вы чувствуете? – спросил с экрана мужчина.

– Немного глаза колет, – ответил Адольф.

– Очень хорошо. Предварительная часть процедуры пройдена. Переходим к основной части. Сейчас, в целях безопасности, ваше тело на время зафиксируется, а экран потухнет. Вы окажетесь во тьме без возможности шевелиться. Кричать вы тоже не сможете, поскольку ваши голосовые связки будут заблокированы до конца процедуры. Начнем.

После этих слов Лаатиэля экран мгновенно погас. Адольф почувствовал, как по его телу пробежали мурашки легкого волнения, стремительно переходящие в топот дикого страха. Он решил оглядеться по сторонам, хотя и не особо надеялся увидеть что-либо в темноте, но сделать это ему не удалось. Адольф не мог пошевелиться, его тело парализовало, и теперь оно было ему совершенно неподвластным. Адольф по-прежнему ощущал свой организм, мог дышать, чувствовал, как сквозь решетку в спину дует прохладный ветерок, и как постепенно начинают замерзать ноги. При этом он был не в состоянии даже закрыть глаза, которые начали слезиться. Рот Адольфа тоже был широко открыт. Раздался глухой щелчок, и Адольф почувствовал, как сверху на его живот закапало что-то горячее. Капель становилась все больше и больше, и вскоре они уже сильно били, минуя голову, по всему телу. Горячая жидкость растекалась по коже и быстро застывала, образовывая неприятную жгучую корку. Адольф понял, что это был воск. Постепенно капли превратились в струи, и Адольфа начало буквально заливать обжигающим воском, сковывая и без того обездвиженное тело. Когда Адольф практически полностью находился под толстым восковым слоем, струя ударила ему прямо в лицо. Воск полился в рот и тут же через горло проник в пищевод. Обжигая все на своем пути, раскаленная масса дошла до желудка, а оттуда, через тонкий кишечник, – в прямую кишку. Глаза Адольфа сильно обожгло. Воск попал в дыхательные пути, и Адольф начал задыхаться, испытывая при этом дикое чувство паники. Он ощущал боль каждой клеткой своего организма, но при этом не мог даже прохрипеть. Воск быстро застыл. Адольфу казалось, будто все тело изнутри и снаружи было смешано с воском, и теперь он уже никогда не сможет очиститься от этой мерзкой субстанции.

Через несколько минут решетка, на которой лежал Адольф, начала нагреваться, и воск, полностью заливший его тело, стал стремительно плавиться и стекать сквозь решетку вниз. Это вызвало новую волну боли. Адольф вновь попытался закричать, но по-прежнему не мог произнести ни звука. Успевший застыть в Адольфе воск начал плавиться и вытекать наружу. Казалось, все внутренности плавятся вместе с ним. Адольф почувствовал, что вновь может дышать. Он сделал глубокий вдох, и ощутил облегчение. Когда воск окончательно растопился, сверху на Адольфа вновь полилась какая-то жидкость. На сей раз это была вода. После воска она практически не омывала тело, а лишь скатывалась на коже в крупные капли.

Экран перед лицом Адольфа вновь загорелся, и в нем появился доктор Лаатиэль. Он по-прежнему был в больших очках и говорил спокойно и монотонно:

– Видно невооруженным взглядом, что с вами еще работать и работать. Ну, ничего, первый блин, как известно, всегда выходит комом. Пожалуй, завтра зальем вас бетоном, послезавтра – гудроном, если и это не поможет – попробуем свинец. А сегодня вам еще необходимо пройти курс реабилитации у нашего психотерапевта. Думаю, это вам поможет. Доктор гуляет в саду, туда можно подняться на синем лифте. Когда откроется люк вашей процедурной кабинки, вы сможете выйти и привести себя в порядок. А на сегодня я с вами прощаюсь, до завтра, – экран погас, и тьма в трубе разбавилась светом, проникшим через открывшееся отверстие.

Когда Адольф выходил из дверей санатория, он уже твердо решил для себя, что сегодняшний визит сюда был для него первым и последним. По крайней мере, по доброй воле он точно не вернется в это место. Как только Адольф подошел к лифту, перед ним открылась кабинка под табличкой «Ган Эден». Зайдя внутрь, он увидел панель с цифрами от одного до семи, правда, кнопка была всего одна, напротив остальных этажей, начиная с третьего, зияли узкие замочные скважины, по-видимому, для того, чтобы туда подняться, необходимо было вставить какой-то специальный ключ. Адольф нажал на кнопку, и лифт медленно поехал вверх.

Сад, куда вышел Адольф, оказался очень живописным. Кругом щебетали птицы, пахло цветами и травой. В кронах густых высоких деревьев мерцало солнце, и воздух был прозрачен и чист в своей природной невинности. Адольф заметил узенькую, почти полностью заросшую травой тропу, уводящую вдаль от плотно посаженных деревьев, на светлую полянку, сплошь покрытую ковром маковых бутонов. Почему-то Адольфу очень захотелось подойти поближе к цветам, и он неспешно направился туда.

Когда Адольф вышел на краешек маковой полянки, то заметил, что в самом центре ярко-красного озерца раскинулся островок чьего-то неподвижного тела. Островок вдруг приподнялся, будто почувствовал на себе посторонний взгляд, и приветливо помахал Адольфу.

– Идите сюда, – позвал мужчина. – Я немного умаялся, прилег отдохнуть и, видимо, уснул. Место это уж больно располагает к релаксации.

Адольф подошел к сидящему среди маков человеку.

– Добрый день. Разрешите представиться – Зигмунд Фрейд. Надеюсь, я не испугал вас своим присутствием?

– Нисколько, – ответил Гитлер.

Фрейд добродушно улыбнулся:

– По правде сказать, попасть сюда нелегко. Да и вы бы не попали, если б я не решил с вами поговорить.

Адольф внимательно посмотрел на мужчину. Только сейчас он заметил странную и даже пугающую деталь его внешности – из ушей незнакомца торчал фаллос. Вернее он торчал не полностью: из правого уха выглядывала мошонка, а из левого – головка, причем без крайней плоти. Мужской половой орган словно насквозь пронзал голову Фрейда, основательно в ней застряв.

– Не удивляйтесь, – сказал Фрейд, заметив застывшее на лице Адольфа недоумение, и добродушно улыбнулся. – Это что-то вроде материализовавшегося вектора моего мышления. В общем, долго объяснять, поэтому постарайтесь не обращать внимания, иначе не сможете сконцентрироваться на главном, а я в свою очередь не смогу вам помочь.

– А чем же вы можете мне помочь? – спросил Адольф, по-прежнему невольно разглядывая причудливую особенность нового знакомого со смешанным чувством любопытства и отвращения.

– Я постараюсь немного развеять ваши переживания, – продолжил Фрейд, делая вид, что не замечает нездоровый интерес Адольфа к своей внешности. – Я местный психотерапевт и хочу по мере сил облегчить ваше пребывание здесь. – Фрейд сделал паузу, и Адольф, все это время пристально разглядывающий уши собеседника, конфузясь, перевел взгляд на его глаза.

– Насколько я осведомлен, – продолжил Фрейд, – вам абсолютно ничего неизвестно о том, где вы и что с вами происходит. Вообще-то вас должен был ввести в курс дела Сталин, но он, видимо, имеет на вас определенные виды, а потому не торопится ничего объяснять. К сожалению, мне неизвестно, какие еще наказания вам уготованы, и в этом вопросе я ничем не смогу вам помочь. Но я обещаю со своей стороны рассказать все, что знаю сам. Итак, присаживайтесь рядом и рассказывайте, что именно вас волнует.

Адольф присел на уже примятое Фрейдом место среди душистых маков и, устроившись поудобнее, начал делиться своими тревогами:

– Меня волнуют, прежде всего, сны, которые я здесь вижу. Вернее, я даже и не знаю вовсе, сны это или нет. Каждый вечер за мной приходит человек и уводит по коридору к одной двери, а когда я вхожу в нее, то словно засыпаю. Хотя сны эти очень явственны, словно все происходит со мной на самом деле, или, точнее сказать, будто я проживаю чью-то жизнь. – Адольф посмотрел на Фрейда, и тот понимающе кивнул в ответ.

– А что конкретно происходит с вами в этих снах? – спросил Фрейд.

– Мне говорили, что рассказывать об этом никому нельзя, иначе может произойти какое-то там кармическое самоуничтожение или что-то вроде того.

– Я попробую вам объяснить. Вы проживаете вовсе не чьи-то жизни, а свои собственные. Именно по этой причине запрещается кому бы то ни было рассказывать о том, что с вами происходит. Что касается страшных последствий при несоблюдении этого правила, то это правда. Неокрепшая человеческая психика, а другой, в общем-то, и не бывает, не в состоянии сама определить, где заканчивается ее жизнь и начинается чужая. Поэтому человек спокойно может запутаться не только в своей, но и в карме стороннего субъекта, и меньшее, к чему подобное может привести – к окончательной потере собственного Я и к переходу в Я-чужое, откуда выбраться практически невозможно. Кстати, позвольте полюбопытствовать, кто вам рассказал об этом, вы уже успели здесь с кем-то познакомиться?

– Да. С Хрущевым, Марксом и Энгельсом.

– Мой вам совет: держитесь от Хрущева подальше. Он очень хитрый человек, и доверять его словам никак нельзя. Признаться, когда-то давно я работал с ним, помогал доставать кокаин для продажи. Я, в силу своей профессии, имею доступ к наркотикам. Тогда он серьезно меня подставил. А вот о Марксе и Энгельсе я ничего плохого сказать не могу. Разве что посоветую вам не увлекаться выпивкой наравне с этими молодцами.

– Они показались мне весьма умными и интеллигентными людьми, – постарался реабилитировать приятелей в глазах психолога Адольф.

– Не исключено, что так оно и есть. Правда, их теории относительно зависимости человека от окружающего мира вызывают у меня некоторые сомнения. Хотя с отдельными тезисами я, в общем-то, согласен.

– При мне они не обсуждали подобных тем. С Марксом мы все больше говорили об экономике, да и, признаться, в тот день мы ужасно напились, так что я толком ничего не помню.

Фрейд почему-то внимательно посмотрел на Адольфа и еле заметно улыбнулся.

– Карл считает, – продолжил Фрейд, – что продукт труда начинает жить самостоятельной жизнью, независящей то своего создателя. Вот и человек тоже становится независимым, хотя так ему только кажется. Вырастая, он перестает зависеть от родителей, затем – от природы, а, вместе с тем, – и от истинной морали. Но когда человек сажает дерево, и дерево вырастает, оно перестает зависеть от человека, если, конечно, он не изолирует растение от естественной среды обитания. Однако сам человек, созданный природой, не сможет жить без нее. Ему нужен и воздух, и вода, и хлеб, а получить это без природы невозможно. Увы, человечеству кажется, что оно слишком самодостаточно, чтобы понять эту простую истину. Со временем человек будет все больше и больше отчуждаться от природы, и мало того, придя в какой-то момент к выводу, что больше в ней не нуждается, он попросту ее уничтожит. Что за этим последует, думаю, нет смысла объяснять. Настанет такой момент, когда последний человек на Земле уничтожит всех своих сородичей и сам канет в небытие.

– Но мне кажется, что природа слишком разумна, чтобы позволить человечеству уничтожить себя.

– Друг мой, не забывайте о том, что человек, помимо высокого интеллекта, обладает безграничным запасом хитрости и подлости. Он не упустит возможности продемонстрировать свое всесилие, когда сам окончательно поверит в него. Да, кстати, советую вам больше никогда не посещать «Арку». Не стоит усугублять и без того строгое наказание, наложенное на вас.

– Зигмунд, а вы не скажете мне, что это за наказание и в чем оно заключается?

– Видите ли, я уже говорил, что подробной информацией, касательно вас не владею. Лично я здесь занимаюсь тем, что вы сами называете снами, поэтому отвечать могу только за эту часть, да и то не за всю.

– Так значит то, что происходило со мной, все же не было сном?

– И верно, и не совсем. Это можно назвать снами, но не совсем обычными. Я сам разработал их, – с гордостью добавил Фрейд. – Понимаете, я долгое время пытался понять сущность сновидений, механизм их возникновения и смысл символов, из которых любой сон, в общем-то, и состоит. Меня также интересовала связь состояния сна и бодрствования. В ходе экспериментов, которые я проводил преимущественно на себе, мне удалось разработать такую форму сновидения, которая является переплетением сна и яви. Не буду вдаваться в подробности и загружать ваше сознание сложной терминологией. Попробую объяснить проще, хотя это не так-то легко сделать. – Фрейд ненадолго задумался и наморщил лоб, отчего его уши заметно пошевелились, вновь заострив внимание Адольфа на торчащем из головы психотерапевта фаллосе.

– Эти так называемые сны являются как бы воплощением ваших прошлых и будущих жизней. Причем, строятся они по принципу искупления уготованных вам страданий за еще несовершенные злодеяния. То есть ваши грехи в будущем и наказание за них не только в более далеком будущем, но и в прошлом, доступны вам уже сейчас. Поскольку место, куда вы попали, есть связь настоящего, прошлого, будущего и, помимо этого, еще и различных вариаций этих времен. Здесь возможно не только заглянуть за рамки какого-либо времени, но и за рамки времени, как такового. Еще Аристотель говорил о гиперболизации во сне внешних раздражителей. Так вот, мне удалось возвести это преувеличение до формы самостоятельной жизни. В обычном сне человек видит образы, о которых он думал долгое время или непосредственно перед сном. Здесь же вам снится то, что с вами должно произойти в связи с уготованным наказанием, то есть, что случится с вами в будущем или в параллельном будущем, или параллельном настоящем, или... – Фрейд выдержал паузу, – и так до бесконечности. В общем, вы проживаете одну из ваших параллельных жизней, но происходит это в форме сна, хотя и вполне реалистичного. И в отличие от обычного сна, который чаще всего представлен бессвязным нелогичным чередованием образов и сюжетов, разработанная мною форма имеет четкую сюжетную линию, за рамки которой вы не можете выйти. Но самое интересное во всем этом то, что само ваше появление здесь, есть ничто иное как одна из таких сюжетных линий.

– То есть вы хотите сказать, что я сейчас разговариваю с вами во сне?

– Ну, примерно так, только вот насколько долго продлится это сновидение, я не в состоянии вам ответить. Как и не в состоянии утверждать, что я не плод вашего воображения. – Фрейд ненадолго задумался. – Хотя, возможно, что это мой сон и сами вы являетесь лишь его невольным персонажем.

Адольф попытался разложить полученные от Фрейда сведения по полочкам своего мозга, но сделать это у него никак не получалось.

– Так значит, люди, которыми я являюсь во сне, – это я сам, но в какой-то другой жизни?

– Да, можно сказать и так, но, на самом деле, все гораздо сложнее.

– Сколько же подобных жизней мне предстоит еще прожить?

– В каждом случае по-разному. Все зависит от уровня вашего наказания и степени сложности самих испытаний. Некоторые проживают не одну тысячу подобных снов, но наутро практически не помнят ничего из того, что с ними происходило. Другим, напротив, уготовано всего два-три сна, но они настолько насыщены страданиями, что забыть такое уже вряд ли удастся. Сколько уготовлено лично вам, я не знаю, я не назначаю наказания, а лишь разрабатываю механизмы их реализации.

– Ну что ж, спасибо и на этом. Кстати, а что за белый туман я вижу перед глазами, каждый раз, когда пробуждаюсь?

– Фантастические зрительные явления или гипнагогические галлюцинации.

– Теперь все встало на свои места, – ответил Адольф и улыбнулся.

Фрейд улыбнулся ему в ответ:

– Надеюсь, хоть немного помог вам разобраться в себе и окружающем вас мире.

Фрейд предложил Адольфу прогуляться по саду, и они, покинув маковую полянку, неспешно зашагали по высокой траве в сторону раскинувшихся под голубым небом зеленых сопок.

– Зигмунд, а кто решает, какое наказание я заслужил?

– Известно кто, – ответил Фрейд и поднял вверх указательный палец.

– Бог? – неуверенно спросил Адольф.

– Ну, можно и так сказать, – улыбаясь, ответил Фрейд. – Хотя я предпочитаю называть его Создателем.

– Это он разговаривает со мной каждый раз, когда я пробуждаюсь от очередного сна?

– Вполне возможно, что и он, хотя ручаться за это я не могу. Я отвечаю лишь за то, что создал сам, остальное – вне моей компетенции.

Когда они подошли к одиноко растущей на вершине сопки яблоне, усыпанной крупными спелыми плодами, Адольф увидел в ее кроне двух небольших макак. Они сидели друг напротив друга, и, казалось, о чем-то спорили. Обезьяны раскачивали под собой ветви и громко перекрикивались.

– Странно видеть здесь обезьян.

– Это Дарвин и Скоупс, – пояснил Фрейд. Когда-то они были людьми, но потом почему-то забыли об этом. Здесь, видите ли, каждый выглядит и ведет себя так, как того заслуживает. Хотя, заслуживает, в данном случае, не совсем верное слово. Скорее, каким он является на самом деле, глубоко в душе. Иногда настолько глубоко, что сущность эта за всю жизнь так себя и не проявляет. Но здесь она становится единственно возможной.

– Кажется, я понимаю, – ответил Адольф и внимательно посмотрел на кричащих обезьян.

– О, до полного понимания пока рановато, поверьте мне. Но, думаю, многое вам уже объяснять не нужно.

Вокруг пахло свежестью, росло множество деревьев, кустарников и цветов. Фрейд и Адольф вышли на широкую равнину, и внезапно поднявшийся ветерок освежил их своим легким дуновением. Гитлер заметил, что далеко на горизонте возвышается огромная гора, настолько высокая, что ее вершины не было видно.

– А что это за гора? – обратился Адольф к попутчику.

– Это Сион – своеобразный выход из этого мира и переход в мир иной – радостный и светлый. Но не вздумайте даже пытаться идти к нему, с каждым вашим шагом он будет удаляться от вас на три.

– Как же до него добраться?

– О, взойти на Сион невозможно, нужно уже быть на нем!

Адольф не понял, но переспрашивать не стал. Они еще немного постояли, любуясь великим и недосягаемым Сионом, уходящим вершиной в дымку облаков.

– Извините, – вдруг произнес Фрейд, – но мне пора – дела. Мой график расписан по минутам, поэтому вынужден вас покинуть.

– Спасибо за интересную беседу, – поблагодарил его Адольф и протянул руку.

– Не стоит благодарности, – ответил Фрейд и пожал руку Адольфа. – Если нужен будет профессиональный или дружеский совет, я к вашим услугам. До свидания.

Фрейд поспешил удалиться, и Адольф, присев на траву, начал внимательно разглядывать окружающий ландшафт. Большая часть пространства состояла из сопок и холмов различной высоты и протяженности. Некоторые из возвышенностей покрывала густая трава, деревья и цветы, другие, почти лысые, были засажены огромными причудливыми грибами, напоминающими по форме открытые зонтики. Внимание Адольфа привлек одуванчик неестественно больших размеров. Он рос на холмике недалеко от того места, где сидел Гитлер. Заинтересовавшись необычной находкой, Адольф поднялся и подошел к цветку. Одуванчик был метра полтора в высоту, и на его тоненьком стебельке восседал огромный пушистый шар. Цветок немного покачивался от легких дуновений ветра, и казалось, будто еще немного, и стебель не удержит пух, и тот полетит в небо десятками невесомых парашютиков.

Неожиданно у одуванчика открылись глаза и с изумлением уставились на Адольфа. Прежде чем Адольф смог как следует обдумать увиденное, у цветка открылся рот.

– Вы ко мне? – спросил одуванчик тоном директора, в кабинет которого заглянул очередной посетитель.

Адольф сразу вспомнил слова Маркса о коммуникабельности местных цветов. Несколько секунд он не мог прийти в себя, но, переборов замешательство, все же ответил:

– Да, наверное.

– Ну что ж, я вас слушаю, – продолжил одуванчик.

Гитлер не знал, что именно нужно было говорить, поэтому решил просто как-то сгладить неловкую ситуацию:

– Я вот тут гулял... и вдруг увидел вас... мне стало любопытно. Никогда, признаться, не видел таких больших одуванчиков, тем более говорящих.

– Да, это большая редкость. Альберт Эйнштейн, – представился цветок.

– Адольф. Очень приятно. Кажется, я где-то уже слышал ваше имя. У меня небольшие провалы в памяти. С каждым днем пребывания здесь я все больше и больше забываю о прошлом.

– В этом нет ничего удивительного. Плохое здесь забывается быстро.

– До сих пор не могу прийти в себя. Извините, если обижаю вас своим недоумением.

– Извинение принято. Вы, наверное, еще не привыкли к здешним порядкам?

– Откровенно говоря, немного шокирован некоторыми вещами. Не могу до конца понять принципа построения этого мира.

– Вам очень повезло, что вы встретили меня. Сейчас я все объясню. Вы что-нибудь слышали о числе π?

– Не припоминаю. Кажется, я не был знатоком точных наук.

– И все-таки послушайте. Механизм бытия этого мира в основе своей содержит математически точную схему. В цифровом понимании эта схема представляет собой десятичную дробь 3, 141 592 653 589 793 238 462 643… и так до бесконечности или сокращенно 3,14, то есть иррациональное число π. Число π, как я уже сказал, бесконечно, и это подтверждается простым примером. Если сложить все цифры в его сокращенном варианте – 3+1+4, мы получим цифру 8, которая в горизонтальном написании и обозначает бесконечность. Если даже сложить целое число 3 и 14 сотых, то есть цифры до и после запятой, то мы получим число 17, которое в сложении 1+7 дает 8, что также подтверждает бесконечность числа π.

– Одуванчик замолчал и слегка качнул своей пушистой головой, отчего несколько парашютиков чуть было не покинули ее. – В общем, все гениальное – просто.

– Что, простите?

– Старинное выражение, объясняющее принцип любого научного открытия. Самое главное заключается в том, что все происходит относительно вас. Точнее, вы и являетесь всем, что вас окружает. Ваша жизнь, или в данном случае смерть, подчинены определенному механизму, можете называть его судьбой, кармой, как вам будет угодно. Суть этого механизма сводится к бесконечно повторяющемуся сценарию, как в театре. Он разделен на бесконечное множество актов – то есть земную жизнь и антрактов – загробное бытие, которые чередуются через строго определенный для каждого отрезок времени. Этот сценарий также спроецирован на бесконечное количество плоскостей и граней бесконечно великого Космоса, в каждом уголке которого, проходит такой же точно спектакль. Если говорить еще проще, то можно в качестве примера взять одиноко горящую свечу в абсолютно темной комнате, стены, пол и потолок которой состоят из граненых зеркал. Где зеркальная комната – бесконечный космос, плавление воска – сценарий, а пламя – это вы. В таком случае, вас и все вокруг окружает свет, исходящий от вас же самого, бесконечно отражаясь в зеркальном пространстве космоса. Как видите, ничего сложного нет, стоит лишь немного абстрагироваться от сухих формул и довериться творческому воображению.

– Извините, – попытался возразить одуванчику Адольф, – но я думаю, что комната не лучший пример для обозначения космоса, ведь она все же ограничена стенами, полом и потолком, а космос, если я не ошибаюсь, ограничений не имеет, на то он и бесконечен. Да и свеча рано или поздно сгорит.

– Согласен, пример, может быть, и не самый удачный, но для наглядного объяснения вполне подходит. Космос потому и бесконечен, что он есть отражение себя самого в себе же. Если вы посмотрите в зеркало, то увидите в отражении своего зрачка себя, смотрящего в зрачок своего же отражения. Это и есть принцип строения космоса. А что касается свечи, то давайте представим, будто она, каждый раз полностью расплавившись и превратившись в лужицу воска, возникает вновь и начинает плавиться снова.

Адольф невольно вспомнил ужасную процедуру, которой его еще недавно подверг доктор Лаатиэль, но тут же отогнал от себя неприятные воспоминания.

– Однако кроме свечи и света, излучаемого ею и бесконечно отражаемого космосом, в комнате никого нет. Как же свеча возрождается из воска?

– Не могу с вами согласиться, голубчик. Всегда есть тот, кто зайдет в комнату и поставит новую свечу. У вас есть ко мне еще какие-то претензии по поводу приведенного мною примера?

Гитлер не знал, какие еще моменты из примера, приведенного цветком, его не устраивают, да и честно говоря, ему очень не хотелось с ним спорить. Адольф чувствовал неполноту своих знаний в сфере науки и боялся выглядеть невеждой в глазах почтенного растения. Поэтому он решил перевести разговор в другое русло.