Текст книги "Страна грез (ЛП)"

Автор книги: Сара Дессен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

Глава 9

13 декабря

«То, что произошло, так странно, как будто это даже не…»

14 декабря

«Прошлым вечером кое-что произошло. Роджерсон рассердился на меня, и…»

14 декабря

«Я не знаю, с чего начать, но…»

Это не поможет. Я закрыла дневник и откинулась на подушку, глядя на отблески светофора за окном. С того дня я пыталась облачить произошедшее в слова, но сказать это хотя бы себе, хотя бы мысленно, никак не удавалось. Для родителей, Рины и других объяснение легко вышло складным и правдоподобным: кто-то толкнул меня, когда я выходила из школы, и я налетела на дверной косяк. Правда была тяжелее. Забыть все – этот вариант казался таким простым, но я почему-то боялась. Жизнь, кажется, вошла в привычную колею: мы с Роджерсоном снова ездили по городу, сидели у него дома, я чувствовала, как его пальцы скользят по моим рукам или осторожно ложатся на мой затылок, но, закрывая глаза, я все еще видела лишь его потемневшее лицо, неумолимо приближающуюся руку.

В это время мама все еще была в приподнятом настроении благодаря звонку Кэсс, хотя сестра не перезванивала вот уже две недели, и мама надеялась, что хотя бы на Рождество она услышит голос старшей дочери. Одна лишь призрачная возможность этого сделала каникулы более сносными для всех нас. До звонка сестры мама была слишком занята бесконечными письмами и просмотрами «Скандалов Ламонта», поэтому в доме ничто не напоминало о приближающихся праздниках – не было ни мишуры, ни стопок кулинарных книг на столе, ни даже ёлки. На следующий же день после разговора я, вернувшись домой из школы, застала маму за приготовлениями к празднику: напевая «Silent Night», она кружилась по кухне, одновременно проверяя печенье в духовке и упаковывая подарки.

Как я поняла, Кэсс объяснила немногое и рассказала очень мало, позвонив домой. Она просто уверила нас, что счастлива и сказала, что очень скучает. Что любит свою новую работу. И что надеется на наше понимание. Сестра не дала маме свой номер, что отец объяснил тем, что Кэсс нужно время. Он также предупредил, что на скорый звонок в будущем можно не рассчитывать, но все же мама каждый раз подбегала к телефону, едва заслышав его звонок, и ее лицо словно тускнело, когда она понимала, что на том конце не Кэсс.

– Я не понимаю, почему она не хочет, чтобы мы могли поддерживать связь с ней! – восклицала мама всякий раз, сетуя, что не знает номера сестры. – И она даже не поговорила с Кейтлин.

На самом же деле я была даже рада этому. Я не была готова поговорить с Кэсс прямо сейчас. У меня был секрет, о котором никто не должен был догадаться, но старшая сестра знала меня так хорошо, что мне казалось – даже по телефону она поймет, что со мной что-то не так.

В этот раз у меня не было шрама, напоминавшего о случившемся, но иногда, глядя на Роджерсона, невозмутимо ведущего машину, или лежа в кровати, пытаясь заснуть, я не могла избавиться от преследовавшего меня образа. И, хоть жизни продолжалась своим чередом, ни один из нас ни разу не упомянул о том вечере, и это не давало мне покоя, я словно жила в ожидании того, что он сделает это снова.

***

В последнюю субботу перед Рождеством мама, Боу и я отправились на последнее занятие на курсах фотографии перед каникулами. Мы как раз закончили работать над «серией людей», как называл это Мэттью: на своих фотографиях мы должны были запечатлеть важных для нас людей и через фотографию показать наши с ними отношения. Мама попросила папу попозировать ей возле окна в кабинете, в окружении всех дипломов и наград. Он выглядел смущенно, натянуто улыбался и то убирал руку в карманы, то вынимал их. Впрочем, мама гордилась им и его достижениями, поэтому получившееся фото очень её порадовало. Боу сделала фотографию, на которой они были вместе со Стюартом. Поставив камеру на таймер, они опустили головы, а в момент щелчка затвора резко вскинули их вверх, и так получился кадр, где они выглядели абсолютно сумасшедшими и абсолютно счастливыми: волосы откинуты назад, на лицах безумные улыбки.

На моей фотографии был Роджерсон. Он не хотел сниматься, но с той памятной церемонии награждения был очень нежен и мягок со мной, и я постоянно носила фотоаппарат с собой, чтобы поймать момент. Мне удалось сделать несколько фотографий, но ни одна из них не казалась мне особенной. Но однажды, когда мы направлялись к дому Коринны и Дейва, я отстала на пару шагов и окликнула его. На получившемся снимке Роджерсон не улыбался. Он смотрел прямо в камеру, на лице было написано легкое раздражение, в руке он сжимал ключи от машины. Позади него были видны голые зимние деревья, едва освещенные тусклым солнечным светом. Чуть дальше были видны почтовый ящик и краешек желтого ламборджини Дейва. Роджерсон занимал большую часть фотографии, но холодный пейзаж на заднем фоне идеально ему подходил.

Мэттью, просматривая наши работы, назвал мамину фотографию «обещающей («Вы знаете, что цените в человеке!»)», работу Боу – «поразительно эмоционально». Дойдя до моей, он долго молчал, разглядывая снимок. Затем взглянул на меня.

– Ты знаешь этого человека очень хорошо.

– О, да, – отозвалась я, покраснев. Почему-то, разговаривая с Мэттью, я всякий раз смущалась. Он был ненамного старше и всегда вел себя невероятно дружелюбно: клал руку тебе на плечо, смеялся твоей попытке сострить. Боу говорила, что у него позитивная аура. – Это мой парень.

Мэттью снова опустил взгляд на фото.

– Судя по всему, – сказал он тихо, так, чтобы могла услышать только я, – ты знаешь его чуть лучше, чем ему бы хотелось.

Я тоже посмотрела на снимок, на глаза Роджерсона, вспомнив, какими темными они были. Почти черными от гнева.

– Да, – легким тоном постаралась ответить я. – Наверное.

Когда занятие закончилось, мы с мамой и Боу вышли на улицу. Они собирались отправиться по магазинам на финальный рождественский шопинг, я же ждала Роджерсона. На парковке было слишком холодно, так что я вернулась в холл Центра искусств и встала у окна, чтобы не пропустить машину Роджерсона. Где-то наверху играла ирландская музыка, и были слышны звуки чечетки. Интересно, как готовится к Рождеству Кэсс? Украшает квартиру? Печет печенье? Покупает елку?

– Кейтлин?

Я обернулась и увидела Мэттью, спускавшегося по лестнице в темно-зеленом пальто и сумкой на плече.

– Да, я еще здесь, – улыбнулась я.

– Тебя некому подвезти?

Ирландская музыка стихла, и раздались аплодисменты и смех.

– Нет, – я покачала головой. – Он просто опаздывает.

Мэттью кивнул и хлопнул в ладоши.

– Могу подождать с тобой, если хочешь, – предложил он.

– Ой, нет, не нужно, – быстро отказалась я. Музыка вновь заиграла, и холл наполнился стуком каблуков. – Все в порядке. Спасибо.

– Ладно, – он подошел к двери и взялся за ручку, затем остановился. – Знаешь, Кейтлин, у тебя талант к портретной съемке. Я был очень впечатлен твоей работой.

– Спасибо большое, – смущенно отозвалась я. – Я просто… Знаете, я не пыталась сделать что-то особенное и…

– Это замечательный снимок, – твердо повторил Мэттью. – Он, хм, очень живой. В нем есть что-то говорящее, и ты поймала этот момент. Отлично.

Я понимала, что на это нужно что-то ответить, но вместо остроумного или хотя бы какого-нибудь ответа я просто стояла и краснела.

– Спасибо, – сказала я еще раз, – Правда.

Он кивнул, улыбнувшись, и достал из карманов перчатки.

– Хороших тебе каникул.

– И вам, – отозвалась я, боковым зрением увидев, как машина Роджерсона въезжает на парковку. Мэттью взял меня за руку, и мои пальцы буквально утонули в его шерстяных перчатках. Он с улыбкой потряс мою руку, как мы с Кэсс делали в детстве, изображая рукопожатие взрослых.

– Счастливого Рождества, – сказал он. В этом было что-то очень милое – в его улыбке, в его пальто, даже в его смешных перчатках. Я чувствовала себя так безопасно с ним, хоть почти и не знала его, и мне совершенно не хотелось выходить из Центра искусств навстречу огням светофоров и холодному воздуху.

– Ладно, – он отпустил мою руку. – Еще раз с Рождеством, увидимся!

– Вообще-то, я тоже уже иду, мой друг приехал, – сказала я, и Мэттью придержал для меня дверь.

– Увидимся, Кейтлин, – махнул он на прощанье, когда я направлялась к машине.

– До свидания, – отозвалась я.

Роджерсон открыл мне дверь, все еще глядя вслед Мэттью.

– Кто это? – поинтересовался он, пока я застегивала ремень безопасности.

– Наш учитель, он ведет курсы, – ответила я. – А где ты был?

Роджерсон только покачал головой, объезжая парковку.

– Дейв пообещал дело на миллион баксов, но так и не появился. Я ждал его час.

– М-да, – протянула я, – ты, должно быть, был очень зол на него.

Он не произнес ни слова, посмотрев в окно с моей стороны поверх моей головы. Проследив за его взглядом, я увидела Мэттью, идущего по улице с сумкой на плече и убравшего руки в карманы пальто. Я уже хотела сменить тему разговора, но, посмотрев на Роджерсона, почувствовала какое-то напряжение. Он наблюдал за Мэттью, пока тот не скрылся за углом, а я почему-то думала о фотографии, что была в сумке на моих коленях: о выражении его лица, о черных голых деревьях позади него, о светло-сером, почти белом, небе.

Роджерсон молчал всю дорогу домой, а когда мы миновали наш почтовый ящик, как обычно, проехав чуть выше по улице, он просто отстегнул свой ремень, все так же молча глядя прямо перед собой. Я сцепила пальцы. Он просто в плохом расположении духа, это не моя вина. Дейв заставил его ждать, и он вышел из себя. К тому же, он не мог видеть, как Мэттью пожимал мне руку… или мог? Сейчас я просто выйду из машины, а завтра все будет хорошо. Ну конечно же. Разве может быть иначе?..

– Так, – внезапно услышала я голос Роджерсона, когда уже хотела открыть дверь, – что у тебя с тем парнем, Кейтлин?

– Ничего, – собственный голос вдруг показался мне странным, каким-то слабым и тонким.

– Я видел вас. – Его слова были отрывистыми, голос напряженным. – Не ври мне.

– Я не вру, – протестующе воскликнула я. – Я просто пожелала ему счастливого Рождества, и он пожал мне руку.

– Я сказал, не ври мне! – крикнул Роджерсон, и все пространство в машине словно задрожало от этих слов.

– Я не… – шепотом начала я, – Роджерсон, пожалуйста! Это ничего не значило, – я дотронулась до его руки. Он казался застывшим, словно статуя, его взгляд был направлен прямо перед собой, но, стоило моим пальцам коснуться его рукава, как его ладонь сжалась в кулак, а в следующее мгновение я сильно ударилась щекой о дверную ручку, ободрав кожу. Я с трудом могла открыть рот, но все же попыталась все объяснить еще раз.

– Роджерсон…

– Заткнись, Кейтлин.

– Но…

Он хлестнул меня по другой щеке, и мое лицо словно рассыпалось на тысячу осколков. Я прижала ладони к щекам, пытаясь не дать голове расколоться от пульсирующей боли внутри и снаружи.

– Это не моя вина, Кейтлин, – низким голосом проговорил Роджерсон. – Ты сама знаешь, что сделала.

Не в силах выдержать еще одного удара, я не сказала ни слова. Закрыв глаза, я снова сосредоточилась на списке вопросов из теста по истории. Главным секретом Роджерсона были только его глубокие знания обо всем на свете. Какой прибор используют моряки для измерения времени? Хронометр. В каком городе Италии была приготовлена первая пицца? В Неаполе. Я прислонилась горящей щекой к прохладному оконному стеклу и посмотрела на крыльцо нашего дома. На ступеньках стоял толстый пластиковый Санта, фонарики освещали подъездную дорожку, а на крыше гаража мы установили несколько фигурок оленей. В окне кабинета я увидела отца, сидевшего в кресле с газетой. Я закрыла глаза и мысленно попросила его выйти зачем-нибудь на улицу, увидеть машину, подойти и спасти меня от Роджерсона и от себя. Но он не услышал. Папа сложил газету и включил телевизор, как делал всегда, ожидая нашего с Кэсс возвращения.

***

Когда я вошла на кухню двадцать минут спустя, мама вынимала запеканку из духовки.

– О боже мой! – воскликнула она, едва увидев меня. Она поставила противень куда-то на стол и поспешила ко мне, на ходу вытирая руки о фартук, разрисованный маленькими рождественскими елочками, – Что произошло, Кейтлин?!

– Я упала, – моментально откликнулась я, когда она подняла мой подбородок и откинула волосы со лба, изучая мою щеку.

В машине Роджерсона, выкурив сигарету, я взглянула на себя в зеркало заднего вида. Мое отражение выглядело не так плохо: просто небольшое покраснение и пара легких царапин.

– Упала? – повторила мама, внимательно глядя на меня. – Джек, иди сюда! – позвала она. Я мотнула головой.

– Мам, все в порядке!

Отец с улыбкой вошел в кухню, но его лицо вытянулось, стоило ему увидеть меня.

– Возле почтового ящика был лёд, я поскользнулась и… вот, – неловко попыталась объяснить я.

– Так я и знала! – воскликнула мама, усаживая меня на стул. Случайно задев спинку стула плечом, которым я тоже ударилась, когда в машине отлетела к двери, я резко втянула воздух. К счастью, она ничего не заметила. – Джек, разве я не говорила, что, возвращаясь от Боу, тоже поскользнулась на том месте? Кейтлин, а Роджерсон ведь был с тобой? – поинтересовалась она.

– Нет, – я покачала головой. – Он высадил меня, и, когда я уже подходила к крыльцу, земля словно выскользнула у меня из-под ног.

– Ну, – сказал папа, глядя на меня слегка виновато, – думаю, нужно приложить холод. Маргарет, достань пакет со льдом из морозилки. Пока не стало хуже, надо…

– Пап, все нормально, – я попыталась встать, но он удержал меня на месте, – уже почти не болит, правда!

О том, чтобы сказать правду, я даже не задумывалась. Мне просто хотелось отправиться к себе в комнату, свернуться в комочек на кровати и заснуть.

Роджерсон скрутил и зажег сигарету, не произнося ни слова, я сидела рядом, и звон в моих ушах никак не прекращался. После нескольких затяжек он, кажется, отошел. Он притянул меня к себе, сказал, что очень любит меня и поцеловал. Поцелуй не был слишком нежным, скорее, напротив, но мне было все равно. Я внезапно поняла, что у меня появилось слишком много секретов: сигареты, наркотики, пропущенные тренировки, чтобы беспокоиться о чем-то еще. Забавно – стоило мне впустить в свою жизнь одну тайну, как за ней начали появляться и другие.

Что мне больше всего нравилось в Роджерсоне – так это то, что с ним все было иначе. Он словно показал мне вещи, которых Кэсс никогда не видела. Впрочем, то, что он ударил меня, тоже стало одной из таких вещей. Знаю, сестра не стала бы с этим мириться, не оставалась бы с тем, кто причинил ей боль, ни на секунду. Но я – не Кэсс. Я даже близко на нее не похожа. Я слабее. И я сохраню это в тайне.

– Возьми-ка, – отец вложил мне в руку пакет со льдом. – Это поможет снять покраснение.

– Должно быть, ты ударилась очень сильно, – встревожено сказала мама.

– Да, – я прижала пакет к щеке, чувствуя во рту металлический привкус.

Отец пошел в коридор и снял куртку с вешалки.

– Пойду, посыплю дорожку солью, – сказал он нам, – кажется, у нас осталось еще немного с прошлого года?

– Да-да, – отвечала она, следуя за ним. – Мешок стоит в чулане. И, Джек, пожалуйста, убедись, что ты посыпал всю дорожку. Не хотелось бы, чтобы еще кто-то вот так же пострадал! – она вернулась на кухню. – Кейтлин. Я налью тебе ванну, чтобы ты могла расслабиться, а потом принесу ужин в твою комнату, так что можешь поесть в постели и сразу лечь спать, хорошо?

– Мама, ты не должна…

– Тсс. Иди, раздевайся, я позову тебя, когда все будет готово.

Мама опустила руку мне на плечо, наклонилась и осторожно поцеловала меня в макушку. От нее пахло ванилью и духами «Joy» , и я почувствовала, что сейчас расплачусь.

– Ты испугала меня, Кейтлин, – тихо сказала она, перебирая мои волосы. – Не знаю, что бы я делала, если бы с тобой что-то произошло.

Я могу рассказать ей, говорила я себе. Я должна рассказать все прямо сейчас и прекратить все это. Я должна рассказать, что он бьет меня. Что я ненавижу чирлидинг, что я скучаю по Кэсс, и я бы очень хотела все исправить, но я не могу! Не могу. Не могу…

– Не переживай, – вместо всего этого ответила я своей маме, которая так заботилась обо мне. – Со мной все хорошо.

Затем я направилась в комнату и из окна наблюдала, как внизу отец разбрасывает соль на подъездной дорожке, особенно тщательно посыпая землю возле почтового ящика.

***

Я уже почти засыпала, когда мама постучала в дверь и вошла, поставив поднос с курицей и брокколи на столик. Она осторожно погладила меня по щеке и направилась к выходу, остановившись в проходе.

– Спокойной ночи, милая, – прошептала она. – Увидимся в Стране грёз!

Я была слишком уставшей, чтобы отвечать ей. Этой ночью я не встретила её в Стране грёз, но я видела Кэсс.

Сон был длинным и запутанным. Я, Элиза Дрейк, Коринна и миссис Гэрвер, моя учительница в начальной школе, были в торговом центре, искали что-нибудь алюминиевое и как раз направлялись к магазину пиротехники. Я проходила мимо пустой витрины, когда вдруг увидела за стеклом Кэсс. Она стояла по другую сторону стеклянных дверей, всего в нескольких шагах от меня.

– Кэсс? – я подошла на шаг ближе, и мисси Гэрвер начала кричать, что мы опаздываем, и мне нужно поторопиться. Кэсс улыбалась мне, качая головой. На ней был красный свитер, который всегда мне очень нравился, но шел сестре гораздо больше, чем мне.

– Удачи, – произнесла она, прижимая одну руку к стеклу. Это звучало так, словно она могла видеть будущее – мое, свое или чье-то еще.

– Подожди, Кэсс!

– Иди, – сказала сестра, и миссис Гэрвер подскочила ко мне, схватила меня за руку и потащила за собой. – Иди вперед, Кейтлин, просто иди.

– Кэсс!

Я пыталась вырваться из хватки учительницы, но она увела меня уже довольно далеко, и я могла только оборачиваться, пытаясь еще хоть раз увидеть Кэсс и видя лишь пустые стеклянные витрины.

Я резко села в кровати и взглянула на часы. 10:30. Внизу слышалось бормотание телевизора – папа смотрел новости. Подойдя к окну, я увидела Боу на их со Стюартом кухне, она сидела у окна, читая книгу. Я вернулась в кровать, закрыла глаза и представила Кэсс в красном свитере, стоящую за стеклянной витриной и желающую мне удачи. Повинуясь какому-то неизвестному импульсу, я снова вскочила, достала дневник из-под матраса и открыла его на чистой странице.

«20 декабря.

Дорогая Кэсс.

Не знаю, прочитаешь ли ты это когда-нибудь. Может быть, я и не захочу показать тебе этого. Но со мной кое-что случилось, и ты – единственная, с кем я могу поделиться. Сегодня во сне я видела тебя, но это длилось совсем недолго – я снова потеряла тебя. А еще мне кажется, что я теряю себя.

Мой парень, Роджерсон, ударил меня сегодня вечером. И это был не первый раз. Знаю, тебе не верится, что я позволила этому случиться. Я тоже не верю в это. Но признать это гораздо тяжелее, чем ты можешь подумать. Я люблю его. Да, это звучит так жалко и глупо, но я могу простить его! Хотя сегодня я в этом уже не так уверена. Он причинил мне боль, Кэсс, и мне больно до сих пор…»

Глава 10

– Кейтлин?

Я вздрогнула и открыла глаза. Учитель английского, мистер Ленсинг, стоял возле меня с потрепанным сборником стихов Т.С. Элиота в руках. В классе была необычайная тишина, и все смотрели на меня.

– Да?

– Ты слышала вопрос? – он покачал книгой, поправляя очки на носу. – Я спросил о символизме образов русалок в «Любовной лирике Альфреда Пруфрока».

– О, – я опустила взгляд на собственный экземпляр книги, который все еще был закрыт, и поспешно начала искать нужную страницу. – Я… Ммм… Я думаю…

– Страница сто восемьдесят четыре, – прошептал мне сзади президент класса Ричард Спеллмен. – Вверху страницы.

– Да, – я начала ускоренно листать книгу. Сто пятьдесят, сто шестьдесят два, сто семьдесят четыре. Ну где же это? – Хм, русалки. Ну…

Через несколько парт от меня кто-то хмыкнул. Еще кто-то кашлянул. Мистер Ленсинг снова поправил очки.

– Кто-нибудь может нам помочь? – устало спросил он. – Ричард?

– Русалки представляют собой нечто, недоступное искателю, – сказал Ричард, и кто-то снова хмыкнул. – Когда автор говорит, что русалки не станут петь для него, он говорит о своей отделенности от мира. Он под водой, а эти русалки приняли его, как равного себе. Но он все же человек, и он понимает это в последней строфе.

Я, наконец, добралась до нужной страницы и быстро пробежала глазами текст: «Покуда голос человека не разбудил нас.... И мы пошли ко дну».

– Очень хорошо, – мистер Ленсинг закрыл книгу, и тут прозвенел звонок. – К следующему уроку прочтите и будьте готовы обсудить «Пустошь». И не забудьте, что тест через неделю!

Все шумели, закрывали свои книги, расстегивали и застегивали сумки, выходили из класса. Я положила тетрадь в сумку и встала, взглянув в окно, на парковку под серым февральским небом.

– Кейтлин? – мистер Ленсинг за своим столом внимательно смотрел на меня.

– Да?

– Проснись, – сказал он. – Хорошо?

– Да, конечно. Спасибо.

Я вышла из класса и зашла в женский туалет, наполненный сигаретным дымом и запахом лака для волос. Несколько девочек толпились перед зеркалом, нанося помаду и сплетничая, а я прошла в кабинку и закрыла за собой дверь.

– Знаешь, что? – поинтересовалась одна из девушек, – Я еще не могу думать о выпускном.

Раздался пшик спрея для волос, и другом голос сказал.

– А я вот слышала, что Бекка Плейзер уже купила себе платье. В Нью-Йорке, представляете? Оно стоило примерно пятьсот долларов.

– Ой, я тебя умоляю, – фыркнула первая девушка. – Какая разница, что ты тратишь миллионы на свое платье, если тебе не с кем пойти в нем на свидание.

Я села на унитаз и осторожно закатала правый рукав. Посередине предплечья были видны синевато-черные края синяка.

– Ну, – сказала третья девушка, – это неважно. Главное, что после выпускного будет пляжная вечеринка. Как же круто!

– Так твои родители согласились?

– Ага. Ну, конечно, мне пришлось выдержать Доверительный Разговор и все такое, но в конце концов, я иду с вами!

Я продолжала закатывать рукав, пока не увидела весь синяк целиком. В центре он начал понемногу желтеть, становясь уже не таким черным, как вчера.

– Ура! – до меня донеслись звуки захлопывающихся зеркал и чей-то смех. В коридоре послышался первый звонок. Дверь в туалет открылась и снова закрылась. Я коснулась центра синяка, слегка надавив на него. Еще болит, но уже не так сильно. Осторожно просунув голову в дверь, я увидела, что в туалете больше никого. Я опустила рукав, натянула его на запястье.

Словно по негласному соглашению, с того вечера, когда я «поскользнулась на льду», Роджерсон бил меня только в те места, которые могли бы скрыты одеждой – руки, ноги, плечи. Я носила кофты с длинными рукавами, большие свитера и водолазки, а лицо, по крайней мере, было вне пределов досягаемости. После того вечера некоторое время все было хорошо. Он, казалось, сожалел обо всем, хотя вслух этого так и не произнес. Я просто понимала это по тому, как его рука ложилась мне на колено, как его пальцы переплетались с моими, как он прижимал меня к себе. В кафе он покупал мне сладости, даже не спрашивая, CD-диски и журналы, которые мне нравились, опускались на мои колени почти всякий раз, когда мы останавливались, и он выходил за чем-нибудь в магазин. Больше всего я чувствовала его желание извиниться в том, как он целовал меня, как его губы осторожно прикасались к моим, словно я была хрупкой, прекрасной или даже священной. На Рождество он пригласил меня к себе, приготовил для нас ужин, а после него достал белую коробочку, перевязанную красной лентой, и молча послал ее скользить ко мне по столу. Внутри оказалось серебряное ожерелье, сделано из крошечных сияющих кубиков. Я убрала волосы с шеи, и он бережно застегнул украшение, и я не верила, что такой человек может причинить кому-то боль. В ту ночь мы впервые переспали. Мне снова было больно, но на этот раз по-другому, этой боли я ожидала. К тому же, она не была долгой и вскоре растворилась в прекрасных ощущениях – его руки, обнимающие меня, когда все закончилось, теплое дыхание на моей шее. Ничто в мире не могло быть лучше.

Каждый раз, когда мы спали вместе, я говорила себе, что секс – это то, что позволяет быть близкой к другому человеку настолько, насколько возможно. Так близко, что ваше дыхание смешивается, он становится тобой, а ты – частичкой его, и невозможно не доверять этому человеку.

На вечеринке по случаю Нового года я слишком долго разговаривала с одним из ребят, пока Роджерсон улаживал дела по работе в соседней комнате. Мы вышли наружу, и он оттаскал меня за волосы и толкнул так, что я отлетела к стене, ударилась головой, и у меня пошла кровь. Двенадцать ударов часов мы слушали уже у Коринны, я сидела с повязкой на голове, а Роджерсон объяснял, что я была навеселе, выпив слишком много пива.

Коринна и Дейв сочувственно качали головами, успокаивали меня и Роджерсона, а потом целовались под звон бокалов с шампанским.

– Это наш с тобой год, милый, – говорила парню Коринна, он смеялся в ответ.

– Ты говоришь это каждый год!

– Нет, в этом году – это правда. Я чувствую, – повторяла она, – Калифорния, мы идем!

– С Новым годом, – прошептал Роджерсон, целуя меня. В этот раз поцелуи чувствовались иначе, наверное, дело было в ударе головой. Секс чуть позже тоже был другим, я стала осторожнее.

– С Новым годом, – ответила я тогда машинально, как робот, в которого, кажется, стала превращаться. Опустив взгляд на ожерелье, я подумала, что Рождественский вечер был лишь несколькими днями ранее, и его руки застегивали ожерелье так нежно и осторожно совсем недавно, а сейчас я уже была словно в другом измерении.

На следующий день он подарил мне пару дисков, и мы пошли в кино. Весь фильм он держал меня за руку, и я не могла сфокусироваться на фильме (кажется, что-то про апокалипсис и крутого парня, спасающего весь мир), изучая профиль Роджерсона и гадая, что же пролегло между нами.

Не было совершенно никакой возможности предугадать, мне оставалось лишь ожидание. После Нового года прошла неделя, прежде, чем все повторилось, затем пара дней, потом – две недели. Каждый раз, когда Роджерсон бил меня, на следующие сутки он словно извинялся. Это было безопасное время, и я могла рассчитывать на спокойствие. Это были хорошие дни. Но были и другие, когда он выходил из себя.

Неважно, куда мы направлялись, я всегда держала в мыслях, что он может ударить меня. Теперь, даже когда мы спали вместе, я не могла выкинуть это из головы, как бы сильно не старалась. Когда Роджерсон целовал меня, мой желудок совершал сальто, и я ничего не могла с этим поделать.

Это казалось очень глупым, нелогичным, какой-то нерешаемой задачей по геометрии. Но секс с ним был чем-то прекрасным, и, когда мы после лежали рядом, я могла прижаться к нему, словно пытаясь дотянуться до того Роджерсона, с которым встретилась на парковке, но он всякий раз ускользал от меня.

Вскоре вышло так, что секс был для меня единственным моментом, когда я чувствовала себя в полной безопасности, но эти моменты не длились достаточно долго. Куда бы мы ни пошли и ни поехали, меня всегда преследовало чувство страха и ожидания чего-то ужасного. А мы все так же ездили на его машине по городу, останавливаясь в сотне разных мест. Раньше это было здорово, всегда быть в движении, но сейчас это лишь усиливало мое ощущение неуверенности, как будто ничего стабильного вокруг меня не существовало. Я уже не пыталась сменить станцию на радио, и любимая Роджерсоном музыка играла в моей голове уже почти круглосуточно.

«Проснись, Кейтлин». Мистер Ленсинг был не единственным, кто заметил.

– Кейтлин? – окликала мама за ужином, когда я, натянув рукава на ладони, размазывала еду по тарелке. – Милая, с тобой все хорошо? Ты не голодна?

– Кейтлин! – кричала тренер команды, когда я пропускала очередное колесо или путала порядок движений. – Давай же, О`Корин! Что с тобой происходит?

– Кейтлин, – прищуривалась Боу, пытаясь скрыть сострадание, написанное на лице всякий раз, когда я проходила мимо их дома, где раньше была частой гостьей. – Мы соскучились по тебе.

– Кейтлин? – звала Рина на единственном нашем совместном уроке, истории, махая рукой перед моим лицом, чтобы привлечь мое внимание к ее рассказу о том, как она в очередной раз поссорилась с Джеффом. – Есть кто-нибудь дома?

– Кейтлин, – говорила Коринна, – дай мне зажигалку?

– Кейтлин, – заявлял Стюарт не один раз, – ты выглядишь, как росток пшеницы, которому не хватает света. Серьезно.

И, наконец, тот голос, от звука которого всякий раз внутри все сжималось.

– Кейтлин, – произносил Роджерсон, а я отчаянно прислушивалась, пытаясь угадать, что случится в следующий миг. – Пойдем.

«Проснись, Кейтлин» – сказал мистер Ленсинг. Но он не понимал, что я была в Стране грёз, там мне было лучше, и я чувствовала себя почти хорошо, болтаясь где-то посередине между сном и явью. Мне не хотелось быть разбуженной людскими голосами, хоть они снова и снова звали меня, ведь тогда я могла утонуть.

***

C декабря я поняла, что пунктуальность – одновременно лучшее и худшее в наших с Роджерсоном отношениях. Но сейчас мне становилось труднее. Роджерсон забирал меня из школы каждый день после ланча в полдень. То есть у меня было лишь пять минут, чтобы по переполненным после последнего урока коридорам добежать из класса тригонометрии до парковки, которая находилась на другом конце школьной территории. Даже после того, как я пересела на самое близкое к выходу место, я выбегала со звонком и неслась по коридорам, молясь о том, чтобы стоять на парковке раньше, чем приедет Роджерсон. Иногда, после того, как я заставляла его ждать, скрывать синяки было несложно. Иногда – чуть труднее. Это превратилось в соревнование – кто быстрее? Мне было проще думать об этом в таком ключе. Спорт был тем, что я с радостью делила с папой и Кэсс. Спорт был безопасен. В отличие от Роджерсона.

Даже в те дни, когда я пропускала последний урок и приходила вовремя, это не всегда делало Роджерсона счастливым. Он как будто хотел выйти из себя и находил причины. Стараясь предугадать малейшую его мысль, я совсем забросила учебу. Учительница тригонометрии, миссис Деннис, была недовольна моими оценками и пару раз оставляла меня в наказание после уроков. Но мне никак нельзя было задерживаться – и я решила, что пропускать её занятия будет отличным решением.

Мне также нужно было быть осторожной. Нельзя было говорить с кем-то, если нас мог заметить Роджерсон, ведь, по его мнению, если это были

1) Парень – то я флиртовала

2)  Девушка – я сплетничала с ней о нем

Как-то раз Ричард Спеллмен попытался сесть рядом и заговорить со мной о каком-то дурацком групповом проекте, над которым мы работали на английском. Я отодвигалась от него все дальше и дальше на скамейке – если бы Роджерсон заметил нас, сидящих рядом, я могла бы гарантировать себе парочку новых синяков. Но непонятливый Ричард все болтал и болтал, даже когда я надела очки и спряталась за ними, всем своим видом показывая, что не настроена на разговор и притворяясь невидимкой. В последнее время у меня это стало лучше получаться, и он, наконец, ушел, буквально за пару секунд до того, как машина Роджерсона показалась на парковке. Так близко…