Текст книги "Английская поэзия"

Автор книги: Самуил Маршак

БЕСПУТНЫЙ, БУЙНЫЙ ВИЛЛИ

 
Беспутный, буйный Вилли
Поехал на базар.
Продать хотел он скрипку,
Купить другой товар.
 
 
Но, скрипку продавая,
Заплакал он над ней.
Беспутный, буйный Вилли,
Вернись домой скорей!
 
 
– Продай свою скрипку, Вилли.
Продай и смычок, старина.
Продай свою скрипку, Вилли,
И выставь нам пинту вина.
 
 
– Ах, если бы продал я скрипку,
Безумным меня бы сочли.
Не раз мы счастливое время
Со скрипкой моей провели!
 
 
Вот еду через город,
Гляжу – трактир открыт.
Беспутный, буйный Вилли
За стойкою сидит.
 
 
Сидит за стойкой Вилли
В компании друзей.
Беспутный, буйный Вилли,
Вернись ко мне скорей!
 

СТАРЫЙ РОБ МОРРИС

 
Вот старый Роб Моррис. А кто он таков?
Король за столом, старшина стариков.
Он славится стадом – коров и свиней
И дочкой – отрадой своей и моей.
 
 
Прекрасней, чем утро в сиянии рос,
Свежей, чем закат на лугах в сенокос,
Она, как ягненок, резва и нежна.
Мне света дневного дороже она.
 
 
Но садом и стадом отец ее горд.
В усадьбе живет он не хуже, чем лорд.
У нас же с отцом только домик и двор.
Немногого стоит такой ухажёр.
 
 
Забрезжит ли утро, – не мил мне рассвет.
Настанет ли вечер, – покоя мне нет.
Смертельную рану от всех я таю,
И жалобы грудь разрывают мою.
 
 
Была бы невеста чуть-чуть победней,
Я мог бы, пожалуй, посвататься к ней.
Как жадно я ждал бы заветного дня.
А жить без надежды нет сил у меня!
 

ПЕСНЯ

 
Как слепы и суровы
Порой отец и мать,
Что дочь свою готовы
Богатому продать.
 
 
И дочь, гонимая отцом,
Изнурена борьбой,
Должна покинуть отчий дом
И стать женой-рабой.
 
 
Так сокол над голубкой
Без устали кружит.
Своей добычи хрупкой
Злодей не пощадит.
 
 
Бедняжка мечется, пока,
Отчаянья полна,
К ногам жестокого стрелка
Не бросится она.
 

ПЕСНЯ ДЕВУШКИ

 
Он меня поцеловал
И ушел по склонам гор.
На уступы серых скал
Все гляжу я с этих пор.
 
 
Пощади его в пути,
Дробный дождь, трескучий град.
Горных троп не замети
На вершинах, снегопад!
 
 
В бледном сумраке ночном
Не кружись, метель, над ним —
Пусть он спит спокойным сном
И проснется невредим.
 
 
Пусть меня он назовет
И в долину кинет взгляд,
Путь ведет его вперед,
А любовь зовет назад.
 

ЛОРД ГРЕГОРИ

Баллада

 
Полночный час угрюм и тих.
Лишь гром гремит порой.
Я у дверей стою твоих.
Лорд Грегори, открой.
 
 
Я не могу вернуться вновь
Домой, к семье своей,
И если спит в тебе любовь,
Меня хоть пожалей.
 
 
Припомни лес на склоне гор,
Где волю я дала
Любви, с которой долгий спор
В душе своей вела.
 
 
Ты небом клялся мне не раз,
Что будешь ты моим,
Что договор, связавший нас,
Навеки нерушим.
 
 
Но тот не помнит прежних дней,
Чье сердце из кремня.
Так пусть же у твоих дверей
Гроза убьет меня!
 
 
О небо, смерть мне подари.
Я вечным сном усну
У двери лорда Грегори,
Простив его вину.
 

* * *

 
Роскошен, леди, ваш убор,
Шелками вышит ваш узор,
А Дженни в юбочке простой
И без шелков пленяет взор.
 

 
Милорд спешит в поля, в леса,
Не взяв ни сокола, ни пса.
Не лань он ищет день и ночь,
А Дженни, фермерскую дочь.
 
 
Миледи так нежна, бела,
Но не она ему мила,
Не знатный род ее, не честь,
А то, что дал за нею тесть.
 
 
Где перепелка меж болот
Сквозь вереск выводок ведет,
Там девушка живет в тиши,
Цветок, раскрывшийся в глуши.
 
 
Две стройных ножки поутру
Скользят по мшистому ковру,
И смех играет, как алмаз,
В зрачках задорных синих глаз.
 
 
Осанка леди и наряд —
Образчик вкуса, говорят.
Но та сулит нам рой утех,
Кого мы любим больше всех.
 

ГДЕ К МОРЮ КАТИТСЯ РЕКА

 
Где к морю катится река,
Быстра, бурлива и звонка,
Там я встречала паренька,
Веселого ткача.
 
 
Семь женихов из-за реки
Пришли просить моей руки.
Не рвать же сердце на куски, —
Отдам его ткачу!
 
 
Меня бранят отец и мать,
Им по душе богатый зять.
Они велят мне отказать
Веселому ткачу.
 
 
Отец мой жаден и упрям,
Грозит: «Приданого не дам!»
Но к сердцу руку я придам —
И все отдам ткачу.
 
 
Пока вода в реке бежит,
Пока пчела в цветке жужжит
И рожь под ливнями дрожит,
Любовь моя – ткачу!
 

* * *

 
Стакан вина и честный друг.
Чего ж еще нам, братцы?
Пускай забота и недуг
В грядущей тьме таятся,
 
 
Мы ловим радости в пути, —
Пугливо наше счастье.
Оно исчезнет – и найти
Его не в нашей власти.
 

ЗАПАДНЫЙ ВЕТЕР

 
Из всех ветров, какие есть,
Мне западный милей.
Он о тебе приносит весть,
О девушке моей.
 
 
Леса шумят, ручьи журчат
В тиши твоих долин.
И, как ручьи, мечты мои
К тебе стремятся, Джин.
 
 
Тебя напоминает мне
В полях цветок любой.
И лес в вечерней тишине
Заворожен тобой.
 
 
Бубенчик ландыша в росе,
Да и не он один,
А все цветы и птицы все
Поют о милой Джин.
 
 
На Клайд-реке богат, хорош
У девушек наряд,
Но лучше Джинни ты найдешь
Красавицу навряд.
 
 
Девиц мы знаем городских,
 Одетых в шелк, муслин.
Но всех прекрасней щеголих
В холщовом платье Джин.
 
 
Она милей и веселей
Ягненка на лугу.
И никаких грехов за ней
Признать я не могу.
 
 
Ее глаза яснее дня,
А грех ее один:
С такою щедростью меня
Дарит любовью Джин!
 
 
О ветер западный, повей,
Зашелести листвой.
Пусть нагруженная с полей
Летит пчела домой.
 
 
Мою любовь ко мне верни
С холмов твоих, равнин.
Улыбкой пасмурные дни
Мне озаряет Джин.
 
 
Какие клятвы без числа
Соединили нас.
Как нам разлука тяжела
Была в рассветный час!
 
 
Кто знает души всех людей
До самых их глубин, —
Тот видит, что всего милей
Мне в этом мире Джин!
 

ИЗ ПОЭМЫ «СВЯТАЯ ЯРМАРКА»

 
Был день воскресный так хорош.
Все было лету радо.
Я шел в поля взглянуть на рожь
И подышать прохладой.
 
 
Большое солнце в этот миг
Вставало, как с постели.
Резвились зайцы – прыг да прыг
И жаворонки пели
В тот ясный день.
 
 
Бродил я, радостью дыша
И вглядываясь в дали,
Как вдруг три женщины, спеша,
Мне путь перебежали.
 
 
На двух был черный шерстяной
Наряд – назло природе.
На третьей был наряд цветной
По моде, по погоде
В тот летний день.
 
 
Две первых были меж собой,
Как близнецы, похожи
Унылым видом, худобой
И мрачною одежей.
 
 
А третья козочкой шальной
Попрыгивала весело
И вдруг присела предо мной
И мне поклон отвесила
В тот яркий день.
 
 
Я шляпу снял и произнес:
– Я вас припоминаю,
Но извините за вопрос, —
Как звать вас, я не знаю.
 
 
С кивком задорным головы,
Смеясь, она сказала:
– Со мною заповедей вы
Нарушили немало
В досужий день!
 
 
Я – ваша Радость, я – Игра,
А это – Лицемерье,
И рядом с ней – ее сестра,
Глухое Суеверье.
 
 
Давайте в Мохлин мы пойдем
И, если две сестрицы
Идут на ярмарку, найдем
Предлог повеселиться
Мы в этот день.
 
 
– Нет, я пойду сперва домой
И праздничную смену —
Сюртук и новый галстук мой —
Для ярмарки надену.
 
 
Поспел я к завтраку как раз,
Надел костюм воскресный.
А уж на праздник в этот час
Спешил народ окрестный
В тот шумный день.
 
 
Трусили фермеры верхом,
Шли батраки оравой.
И молодежь одним прыжком
Брала в пути канавы.
 
 
Бежали в праздничных шелках
Девицы-босоножки,
Несли сыры они в руках
И сдобные лепешки
В тот добрый день.
 
 
Монетку бросить был я рад
В тарелку с медью мелкою,
Но, уловив святоши взгляд,
Бросаю две в тарелку я.
 
 
Я в загородку заглянул.
Народ шумит, хлопочет,
Несет скамейку, доску, стул,
А кто и лясы точит
В свободный день.
 
 
Для знати выстроен навес
(Изменчива погода!).
А вот стоит вертушка Джесс,
Мигая всем у входа.
 
 
Ее подружки сели в ряд, —
Без них какая ярмарка!
А там ткачи сидят, галдят
(Из города Кильмарнока).
Пришел их день!
 
 
Здесь кто вздыхает о грехах,
Кто в гневе шлет проклятья
Тем, кто измазал впопыхах
Их праздничные платья.
 
 
Кто сверху смотрит на других
Высокомерным взглядом,
А кто веселых щеголих
Зовет усесться рядом
В привольный день.
 
 
Но бесконечно счастлив тот,
 Кто, отыскав два места,
Местечко рядышком займет
С подругой иль невестой.
 
 
Глядишь, рука его легла
За ней – на спинку стула,
Потом ей шею обняла,
А там на грудь скользнула
В тот чудный день.
 
 
Уселась публика и ждет.
Ни суеты, ни шума.
Вот Моди[3]3
  Моди – местный священник.


[Закрыть] речь держать идет,
Унылый и угрюмый.
 
 
Он целый час пугает нас
Десницею господнею.
Сам дьявол от его гримас
Сбежал бы в преисподнюю
В столь грозный день.
 
 
Толкуя нам один, другой
И третий тезис веры,
Он гневно топает ногой,
Волнуясь свыше меры.
 
 
Распутника и гордеца
Громит курносый пастырь
И жжет отступников сердца,
Как самый жгучий пластырь,
В тот страшный день.
 
 
Но вот встают сердито с мест
Земные наши судьи.
И впрямь, – кому не надоест
Такое словоблудье!
 
 
Речь произносит мистер Смит[4]4
  Смит – имя местного священника


[Закрыть],
Но люд благочестивый,
Уже не слушая, спешит
К холодным бочкам пива
В столь жаркий день…
 

* * *

 
Жена верна мне одному,
И сам я верен ей зато.
Не ставлю рожек никому,
И мне не ставит их никто.
 
 
Своим трудом я нажил грош,
И сам истрачу я его.
Что у меня взаймы возьмешь?
И я не брал ни у кого.
 
 
Я не хозяин никому,
И никому я не слуга.
А если в руки меч возьму,
Я отобью удар врага.
Так и живу день изо дня,
 
 
Тоской, заботой не томим.
Другим нет дела до меня,
И я не кланяюсь другим.
 

ЗИМА ПРОНЕСЛАСЬ

 
Зима пронеслась, и весна началась,
И птицы, на дереве каждом звеня,
Поют о весне, но невесело мне
С тех пор, как любовь разлюбила меня.
 
 
Шиповник расцвел для проснувшихся пчел
Поют коноплянки в честь вешнего дня.
Их в гнездышке двое, сердца их в покое.
Моя же любовь разлюбила меня.
 

* * *

 
Был я рад, когда гребень вытачивал,
Был я рад, когда ложку долбил
И когда по котлу поколачивал,
А потом свою Кэтти любил.
 
 
И, бывало, под стук молоточка
 Целый день я свищу и пою.
А едва только спустится ночка,
Обнимаю подругу мою.
 
 
Бес велел мне на Бесси жениться,
Погубившей веселье мое…
Пусть всегда будет счастлива птица,
Что щебечет над прахом ее!
 
 
Ты вернись ко мне, милая Кэтти.
Буду волен и весел я вновь.
Что милей человеку на свете,
Чем свобода, покой и любовь?
 

НЭНСИ

 
– Муженек, не спорь со мной,
Не сердись напрасно,
Стала я твоей женой —
Не рабой безгласной!
 
 
– Признаю права твои,
Нэнси, Нэнси,
Ну, а кто ж глава семьи,
Дорогая Нэнси?
 
 
– Если ты мой властелин,
Подыму восстанье.
Будешь властвовать один, —
С тем и до свиданья!
 
 
– Жаль расстаться мне с тобой,
Нэнси, Нэнси,
Но смирюсь я пред судьбой.
Дорогая Нэнси!
 
 
– Погоди, дождешься дня:
Лягу я в могилу.
Но, оставшись без меня.
Что ты скажешь, милый?
 
 
– Небо в помощь призову,
Нэнси, Нэнси,
И авось переживу,
Дорогая Нэнси!
 
 
– Но и мертвая не дам
Я тебе покоя.
Страшный призрак по ночам
Будет пред тобою!
 
 
– Я жену себе найду
Вроде Нэнси, Нэнси —
И все призраки в аду
Затрепещут, Нэнси!
 

СМЕРТЬ И ДОКТОР ГОРНБУК

 
Иные книги лгут нам сплошь.
А есть неписаная ложь.
Ты и священников найдешь,
Что правду божью,
Впадая от восторга в дрожь,
Мешают с ложью.
 
 
Но в том, о чем я речь веду,
От правды я не отойду,
Как в том, что черт живет в аду
Иль в недрах Дублина.
(Ах, много – людям на беду —
Им душ загублено!)
 
 
Хлебнул я браги вечерком,
Но не был пьян, а под хмельком
Я обходил, бредя пешком,
Бугры, канавы
И знал, что куст манит кивком,
А не лукавый.
 
 
Холмистый Камнок я узнал,
Едва лишь месяц заблистал.
Его рога считать я стал,
Шагая шире.
Сначала три я насчитал,
Потом – четыре…
 
 
Вослед за верным посошком
По склону я трусил шажком —
Мне путь был издавна знаком
К запруде Вилли.
Но вдруг, сорвавшись, я бегом
Бежал полмили.
 
 
Тут нечто предо мной предстало
С косою острою, чье жало
С плеча костлявого свисало
И с острогой,
Что сталью под луной сверкала,
В руке другой.
 
 
С косую сажень вышиною
Оно стояло предо мною,
Без брюха, страшное, худое,
Горбом спина,
А что за ноги! Тоньше вдвое
Веретена.
 
 
Спросил я: – Друг! Узнать нельзя ли,
Должно быть, вы сегодня жали?
А мы ведь только сеять стали.
Я с вами рад
Вернуться в дом, где выпивали
Мы час назад!
 
 
– Я Смерть! – чудовище сказало, —
Но ты пока не бойся, малый!..
– Я не боюсь, хоть ты, пожалуй,
Меня убьешь.
Но я прошу: взгляни сначала
На этот нож!
 
 
Смерть отвечала мне: – Сынок,
Ты спрячь подальше свой клинок.
Подумай сам, какой в нем прок.
Его удары
Страшны не больше, чем плевок,
Для Смерти старой!
 
 
– Что ж, уговор – так уговор! —
Сказал я. – Бросим этот спор.
Присядь со мной на косогор —
Ведь ты устала —
И расскажи, что с давних пор
Перевидала.
 
 
– О да! – сказала Смерть, садясь,
Почти что вечность пронеслась
С тех пор, как жать я принялась
По воле божьей.
Всем в мире надо жить, трудясь.
И Смерти – тоже.
 
 
Но у меня не жизнь, а мука.
Ты слышал имя Горнбука?
Уж так хитра его наука,
Что стар и млад —
От деда дряхлого до внука —
Меня стыдят.
 
 
Бывало, под косою длинной,
Подобно травам луговины,
Народ, не знавший медицины,
Ложится сплошь…
Теперь меня с косой старинной
Не ставят в грош!
 
 
Вчера я жертву поразила
Своим копьем – с такою силой,
Что семерых бы уложила,
Пронзив, как гвоздь,
Но острие лишь притупила,
Задев о кость.
 
 
Что это, думаю, за штука?
А это – дело Горнбука!
Тут помогла его наука
Или искусство:
Копье в ребро вошло без стука —
Как бы в капусту.
 
 
Больной остался бы калекой,
Не помоги ему аптекой
Или ланцетом лысый лекарь —
Ваш Горнбук.
Не раз он вырвал человека
Из цепких рук.
 
 
Он изгонял из тех заразу,
Кого и не видал ни разу,
Натужься по его приказу,
Заклей пакет,
А он понюхает и сразу
Пришлет ответ.
 
 
Есть у него, как в магазине,
Все то, что нужно медицине:
Набор ножей, spiritus vini[5]5
  Винный спирт (лат.).


[Закрыть],
Касторка, йод.
Он все лекарства по-латыни
Вам назовет.
 
 
Есть sal marinum– соль морская,
Все кальции, какие знаю…
А разных трав любого края
Не перечесть.
И aqua (иль вода простая)
Там тоже есть.
 
 
Есть и опилки, срезы, крошки
Клешни клеща, блошиной ножки
И усиков какой-то мошки,
Яд комара,
Настой желез сороконожки
_ Еt сеtега…[6]6
  И так далее (лат.).


[Закрыть]
 
 
Тут я воскликнул: – Бедный Джон!
Какой доход теряет он!
Коль вправду будет побежден
Любой недуг,
Кладбищенский зеленый склон
Изрежет плуг.
 
 
Смерть засмеялась: – Нет, не плуг
 Изрежет этот мирный луг,
Которым твой владеет друг,
А сто лопат
Все ваши кладбища вокруг
Избороздят.
 
 
Где одного так любо-мило
В постели жизни я лишила,
Пустила кровь иль придушила
Без долгих мук, —
Там двадцать душ загнал в могилу
Ваш Горнбук.
 
 
Наш местный ткач – хороший малый
Свою жену, что бредить стала,
Когда немножко захворала,
Отвез к врачу,
И больше слова не сказала
Она ткачу…
 
 
У парня заболел отец —
Богатый лэрд, и молодец
Послал отборных двух овец
Врачу за средство,
Что принесет отцу конец,
Ему – наследство.
 
 
Должно быть, от ночной простуды
Одной девчонке стало худо.
Врач сотворил над нею чудо:
Его совет
Туда послал ее, откуда
Возврата нет!
 
 
Таков у лекаря обычай.
За грош, не ведая приличий,
Морит людей он без различья
День изо дня
И норовит моей добычи
Лишить меня.
 
 
Пока терплю я поневоле.
Но разве он бессмертен, что ли?
Не избежит он общей доли.
Придет каюк —
И будет мертв, как сельдь в рассоле,
Ваш Горнбук!..
 
 
Еще бы Смерть сказала много,
Но вдруг, наполнив мир тревогой,
Часы пробили полночь строго
Из-за ветвей…
И я побрел своей дорогой,
А Смерть – своей.
 

* * *

 
Дружок мой пленен моим взором и станом.
Ему полюбились мой дом и родня.
Но, кажется, больше прельщен он приданым
И любит червонцы нежней, чем меня.
 
 
За яблочко яблоню любит мой милый,
Пчелу свою любит за будущий мед.
И так серебро его душу пленило,
Что в сердце местечка он мне не найдет.
 
 
Ему дорога не жена, а приплата.
Любовь для него – не любовь, а базар.
Хитер он, – и я уж не так простовата:
Пускай он попроще присмотрит товар!
 
 
Побегов не жди от прогнившего корня,
Зеленых ветвей – от сухого ствола.
Такая любовь ускользает проворней,
Чем тонкая, скользкая нить без узла!
 

НЕВЕСТА С ПРИДАНЫМ

Я пью за невесту с приданым,

Я пью за невесту с приданым,

Я пью за невесту с приданым,

С горой золотых для меня!

 
Долой красоты колдовское заклятье!
Не тоненький стан заключу я в объятья, —
Нужна необъятная мне красота:
Хорошая ферма и много скота.
 
 
Красивый цветок обольстит и обманет,
Чем раньше цветет, тем скорее увянет,
А белые волны пасущихся стад
И прибыль приносят, и радуют взгляд.
 
 
Любовь нам порою сулит наслажденье,
А вслед за победой идет охлажденье.
Но будят в душе неизменный восторг
Кружки, на которых оттиснут Георг.
 

ПАСТУХ

 
Брела я вечером пешком
И повстречалась с пареньком.
Меня укутал он платком,
Назвал своею милой.
 
 
Гнал он коз
Под откос.
Где лиловый вереск рос,
Где ручей прохладу нес, —
Стадо гнал мой милый.
 
 
– Пойдем по берегу со мной.
Там листья шепчутся с волной.
В шатер орешника сквозной
Луна глядит украдкой.
 
 
– Благодарю за твой привет,
Но у меня охоты нет
Платить слезами долгих лет
За этот вечер краткий!
 
 
– Нет, будешь ты ходить в шелках,
В нарядных, легких башмачках.
Тебя я буду на руках
Носить, когда устанешь.
 
 
– Ну, если так, тогда пойдем
С тобой по берегу вдвоем,
И я надеюсь, что потом
Меня ты не обманешь.
 
 
Но он ответил мне: —
Пока Растет трава, течет река
И ветер гонит облака,
Моей ты будешь милой!
 
 
Гнал он коз
Под откос.
Где лиловый вереск рос,
Где ручей прохладу нес, —
Стадо гнал мой милый.
 

К ТИББИ

 
О Тибби, ты была горда
И важный свой поклон
Тем не дарила никогда,
Кто в бедности рожден.
 
 
Вчера же, встретившись со мной,
Ты чуть кивнула головой.
Но мне на черта нужен твой
Презрительный поклон!
 
 
Ты думала наверняка
Пленить мгновенно бедняка,
Прельщая звоном кошелька…
На что мне этот звон!
 
 
Пускай меня гнетет нужда,
Но я сгорел бы со стыда,
Когда тобой, что так горда,
Я был бы побежден.
 
 
Как ни остер будь паренек,
Ты думаешь, – какой в нем прок.
Коль желтой грязью кошелек
Набить не может он!
 
 
Зато тебе по нраву тот,
Кто состоятельным слывет,
Хотя и вежлив он, как скот,
И столько же умен.
 
 
Скажу я прямо, не греша,
Что ты не стоишь ни гроша,
А тем достатком хороша,
Что дома припасен.
 
 
С одной я девушкой знаком.
Ее и в платьице простом
Я не отдам за весь твой дом,
Сули хоть миллион!
 

СВАДЬБА
В ГОРОДКЕ МОХЛИН

 
Когда был месяцев семи
Год восемьдесят пятый
И ливни спорили с людьми
За урожай несжатый, —
 
 
В то время мистер Так и Так
Отправился к невесте,
Чтобы отпраздновать свой брак
С ней и с деньгами тестя
В столь мокрый день.
 
 
Чуть солнце глянуло с небес
Сквозь полосу тумана,
Проснулась Нэлл, вскочила Бэсс,
Хоть было очень рано.
 
 
Утюг шипит, комод скрипит,
Мелькает ворох кружев…
Но Муза скромность оскорбит,
Их тайны обнаружив
В столь важный день.
 
 
Но вот – природе вопреки —
Стянули их корсеты,
И очень длинные чулки
На ножки их надеты.
 
 
Осталось – это не секрет —
Им застегнуть подвязки.
А впрочем, и такой предмет
Не подлежит огласке
В столь строгий день.
 
 
Шелка упругие, шурша,
Едва дают дышать им.
И все же могут, не греша,
Они гордиться платьем.
 
 
Легко их в талии сломать,
Шумят их шлейфы сзади.
Что Ева-мать могла б сказать,
На пышный зад их глядя
В воскресный день?
 
 
Вот в куртке праздничной, с хлыстом —
«Гей-го!» – подъехал Санди.
И Нэлл и Бэсс покинуть дом
Спешат, как по команде.
 
 
А вот Джон Трот – лихой старик.
Толст, как судья наш местный.
Он маслит, пудрит свой парик —
Да и сюртук воскресный
В столь славный день…[7]7
  Это стихотворение так и осталось у автора незаконченным. (Примеч. С. Маршака.)


[Закрыть]
 

* * *

 
Весной ко мне сватался парень один.
Твердил он: – Безмерно люблю, мол. —
А я говорю: – Ненавижу мужчин! —
И впрямь ненавижу, он думал…
Вот дурень, что так он подумал!
 
 
Сказал он, что ранен огнем моих глаз,
Что смерть его силы подточит.
А я говорю: пусть умрет хоть сейчас,
Умрет, за кого только хочет,
За Джинни умрет, если хочет.
 
 
Усадьбу, где полный хозяин он сам,
И свадьбу – хоть завтра – сулил он.
Но думаю: виду ему не подам,
Что дурочку сразу прельстил он,
Усадьбой и свадьбой прельстил он.
 
 
И что бы вы думали? Вдруг он исчез.
А вскоре нашел он дорожку
К моей же сестрице двоюродной – Бэсс.
Терпеть не могу эту кошку,
Глухую, поджарую кошку!
 
 
Хоть зла я была, но пошла погулять
В Дальгарнок – там день был базарный.
И вдруг предо мною явился опять,
Как призрак, дружок мой коварный,
Все тот же мой парень коварный.
 
 
Ответив негодному легким кивком,
Пройти поспешила я мимо.
Но он, ошалев, словно был под хмельком,
Назвал меня милой, любимой,
Своей дорогой и любимой.
 
 
А я, между прочим, вопрос задала,
Глуха ли, как прежде, сестрица
И где по ноге она обувь нашла…
О боже, как стал он браниться,
Как яростно стал он браниться!
 
 
Молил он скорее венчаться пойти,
А то он погибнет напрасно.
И я, чтоб от гибели парня спасти,
Сказала в ответ: – Я согласна.
Хоть завтра венчаться согласна!
 

КУЗНЕЦУ

 
Устал в полете конь Пегас,
Скакун крылатый Феба,
И должен был на краткий час
Сойти на землю с неба.
 
 
Крылатый конь – плохой ходок!
Скользя по мерзлым склонам,
Он захромал и сбился с ног
Под богом Аполлоном.
 
 
Пришлось наезднику сойти
И жеребца хромого
К Вулкану в кузницу вести,
Чтоб заказать подковы.
 
 
Колпак и куртку снял кузнец,
Работая до пота.
И заплатил ему певец
Сонетом за работу.
 
 
Вулкан сегодняшнего дня,
Твой труд ценю я выше.
Не подкуешь ли мне коня
За пять четверостиший?
 

ОДА ШОТЛАНДСКОМУ
ПУДИНГУ «ХАГГИС»

 
В тебе я славлю командира
Всех пудингов горячих мира, —
Могучий Хаггис, полный жира
И требухи.
Строчу, пока мне служит лира,
Тебе стихи.
 
 
Дородный, плотный, крутобокий,
Ты высишься, как холм далекий,
А под тобой поднос широкий
Чуть не трещит.
Но как твои ласкают соки
Наш аппетит!
 
 
С полей вернувшись, землеробы,
Сойдясь вокруг твоей особы,
Тебя проворно режут, чтобы
Весь жар и пыл
Твоей дымящейся утробы
На миг не стыл.
 
 
Теперь доносится до слуха
Стук ложек, звякающих глухо.
Когда ж плотнее станет брюхо,
Чем барабан,
Старик, молясь, гудит, как муха,
От пищи пьян.
 
 
Кто обожает стол французский —
Рагу и всякие закуски
(Хотя от этакой нагрузки
И свиньям вред),
С презреньем щурит глаз свой узкий
На наш обед.
 
 
Но – бедный шут! – от пищи жалкой
Его нога не толще палки,
А вместо мускулов – мочалки,
Кулак – орех.
В бою, в горячей перепалке
Он сзади всех.
 
 
А тот, кому ты служишь пищей,
Согнет подкову в кулачище.
Когда ж в такой руке засвищет
Стальной клинок, —
Врага уносят на кладбище
Без рук, без ног.
 
 
Молю я Промысел небесный:
И в будний день, и в день воскресный
Нам не давай похлебки пресной,
Яви нам благость
И ниспошли родной, чудесный,
Горячий Хаггис!