Текст книги "Английская поэзия"

Автор книги: Самуил Маршак

 
Разве ближних вам не жаль,
Если их гнетет печаль?
Зная ближнего мученья,
Кто не ищет облегченья?
 
 
Можно ль, видя слез ручьи,
Не прибавить к ним свои?
И кого из вас не тронет,
Если сын ваш тяжко стонет?
 
 
И какая может мать
Вместе с крошкой не страдать?
Нет, нет, никогда,
Ни за что и никогда!
 
 
Как же тот, кто всем отец,
Видит скорбь твою, птенец?
Как всевидящий и чуткий
Может слышать стон малютки
 
 
И не быть вблизи гнезда,
Где тревога и нужда,
И не быть у той кроватки,
Где ребенок в лихорадке?
 
 
Не сидеть с ним день и ночь,
Не давая изнемочь?
Нет, нет, никогда,
Ни за что и никогда!
 

 
Чем этот день весенний свят,
Когда цветущая страна
Худых, оборванных ребят,
Живущих впроголодь, полна?
 
 
Что это – песня или стон
Несется к небу, трепеща?
Голодный плач со всех сторон.
О, как страна моя нища!
 
 
Видно, сутки напролет
Здесь царит ночная тьма,
Никогда не тает лед,
Не кончается зима.
 
 
Где сияет солнца свет,
Где роса поит цветы, —
Там детей голодных нет,
Нет угрюмой нищеты.
 

 
В будущем далеком
Вижу зорким оком,
Как от сна воспрянет
Вся земля – и станет
Кротко звать творца,
 
 
Как дитя – отца…
И бесплодный край
Расцветет, как рай!
 
 
В дебрях южной стороны,
В царстве ласковой весны
Крошка-девочка брела.
Утомилась и легла.
 
 
Ей седьмая шла весна.
Птичек слушая, она
Увлеклась и невзначай
Забрела в пустынный край.
 
 
«Сладкий сон, слети ко мне
В этой дикой стороне.
Ждет отец мой, плачет мать…
Как могу я мирно спать?
 
 
Баю-баюшки, баю…
Я одна в чужом краю.
Разве может дочка спать,
Если дома плачет мать?
 
 
Коль у мамы ноет грудь,
Мне здесь тоже не уснуть.
Если ж дома спит она,
Дочка плакать не должна…
 
 
Ты не хмурься, мрак ночной!
Полночь, сжалься надо мной:
Подыми свою луну,
Лишь ресницы я сомкну!»
 
 
Сон тревогу превозмог.
Звери вышли из берлог
И увидели во мгле —
Спит младенец на земле.
 
 
Подошел к ней властный лев
И, малютку оглядев,
Тяжко прыгать стал кругом
По земле, объятой сном.
 
 
К детке тигры подошли,
Барсы игры завели…
И на землю, присмирев,
Опустился старый лев.
 
 
Он из пламенных очей
Светлых слез струил ручей,
И, склонив златую прядь,
Стал он спящую лизать.
 
 
Львица, матери нежней,
Расстегнула платье ей,
И в пещеру – в тихий дом —
Львы снесли ее вдвоем.
 

 
Черный маленький мальчик на белом снегу.
«Чистить трубы кому?» – он кричит на бегу.
– Где отец твой и мать? – я спросил малыша.
– Оба в церкви, – сказал он, на пальцы дыша. —
 
 
Оттого, что любил я играть на лугу,
А зимою валяться в пушистом снегу,
Был я в черное платье, как в саван, одет
И пошел в трубочисты с младенческих лет.
 
 
Слышат мать и отец, что я песни пою,
И не знают, что жизнь загубили мою.
Славят бога они и попа с королем —
Тех, что рай создают на страданье моем.
 

 
Бедняжка-муха,
Твой летний рай
Смахнул рукою
Я невзначай.
 
 
Я – тоже муха:
Мой краток век.
А чем ты, муха,
Не человек?
 
 
Вот я играю,
Пою, пока
Меня слепая
Сметет рука.
 
 
Коль в мысли сила,
И жизнь, и свет,
И там могила,
Где мысли нет, —
 
 
Так пусть умру я
Или живу, —
Счастливой мухой
Себя зову.
 

 
Тигр, о тигр, светло горящий
В глубине полночной чащи,
Кем задуман огневой
Соразмерный образ твой?
 
 
В небесах или глубинах
Тлел огонь очей звериных?
Где таился он века?
Чья нашла его рука?
 
 
Что за мастер, полный силы,
Свил твои тугие жилы
И почувствовал меж рук
Сердца первый тяжкий стук?
 
 
Что за горн пред ним пылал?
Что за млат тебя ковал?
Кто впервые сжал клещами
Гневный мозг, метавший пламя?
 
 
А когда весь купол звездный
Оросился влагой слезной, —
Улыбнулся ль, наконец,
Делу рук своих творец?
 
 
Неужели та же сила,
Та же мощная ладонь
И ягненка сотворила,
И тебя, ночной огонь?
 
 
Тигр, о тигр, светло горящий
В глубине полночной чащи!
Чьей бессмертною рукой
Создан грозный образ твой?
 

* * *

 
Есть шип у розы для врага,
А у барашка есть рога.
Но чистая лилия так безоружна,
И, кроме любви, ничего ей не нужно.
 

 
Ах, маменька, в церкви и холод и мрак.
Куда веселей придорожный кабак.
К тому же ты знаешь повадку мою —
Такому бродяжке не место в раю.
 
 
Вот ежели в церкви дадут нам винца
Да пламенем жарким согреют сердца,
Я буду молиться весь день и всю ночь.
Никто нас из церкви не выгонит прочь.
 
 
И станет наш пастырь служить веселей.
Мы счастливы будем, как птицы полей.
И строгая тетка, что в церкви весь век,
Не станет пороть малолетних калек.
 
 
И Бог будет счастлив, как добрый отец,
Увидев довольных детей наконец.
Наверно, простит он бочонок и черта
И дьяволу выдаст камзол и ботфорты.
 

 
По вольным улицам брожу,
У вольной издавна реки.
На всех я лицах нахожу
Печать бессилья и тоски.
 
 
Мужская брань и женский стон
И плач испуганных детей
В моих ушах звучат, как звон
Законом созданных цепей.
 
 
Здесь трубочистов юных крики
Пугают сумрачный собор,
И кровь солдата-горемыки
Течет на королевский двор.
 
 
А от проклятий и угроз
Девчонки в закоулках мрачных
Чернеют капли детских слез
И катафалки новобрачных.
 

 
Была бы жалость на земле едва ли,
Не доводи мы ближних до сумы.
И милосердья люди бы не знали,
Будь и другие счастливы, как мы.
 
 
Покой и мир хранит взаимный страх.
И себялюбье властвует на свете.
И вот жестокость, скрытая впотьмах,
На перекрестках расставляет сети.
 
 
Святого страха якобы полна,
Слезами грудь земли поит она.
И скоро под ее зловещей сенью
Ростки пускает кроткое смиренье.
 
 
Его покров зеленый распростер
Над всей землей мистический шатер.
И тайный червь, мертвящий все живое,
Питается таинственной листвою.
 
 
Оно приносит людям каждый год
Обмана сочный и румяный плод.
И в гуще листьев, темной и тлетворной,
Невидимо гнездится ворон черный.
 
 
Все наши боги неба и земли
Искали это дерево от века.
Но отыскать доныне не могли:
Оно растет в мозгу у человека.
 

 
В ярость друг меня привел —
Гнев излил я, гнев прошел.
Враг обиду мне нанес —
Я молчал, но гнев мой рос.
 
 
Я таил его в тиши
В глубине своей души,
То слезами поливал,
То улыбкой согревал.
 
 
Рос он ночью, рос он днем.
Зрело яблочко на нем,
Яда сладкого полно.
Знал мой недруг, чье оно.
 
 
Темной ночью в тишине
Он прокрался в сад ко мне
И остался недвижим,
Ядом скованный моим.
 

 
«Нельзя любить и уважать
Других, как собственное я,
Или чужую мысль признать
Гораздо большей, чем своя.
 
 
Я не могу любить сильней
Ни мать, ни братьев, ни отца.
Я их люблю, как воробей,
Что ловит крошки у крыльца».
 
 
Услышав это, духовник
Дитя за волосы схватил
И поволок за воротник.
А все хвалили этот пыл.
 
 
Потом, взобравшись на амвон.
Сказал священник: – Вот злодей!
Умом понять пытался он
То, что сокрыто от людей!
 
 
И не был слышен детский плач,
Напрасно умоляла мать,
Когда дитя раздел палач
И начал цепь на нем ковать.
 
 
Был на костре – другим на страх —
Преступник маленький сожжен…
Не на твоих ли берегах
Все это было, Альбион?
 

 
Люблю я летний час рассвета.
Щебечут птицы в тишине.
Трубит в рожок охотник где-то.
И с жаворонком в вышине
Перекликаться любо мне.
 
 
Но днем сидеть за книжкой в школе
Какая радость для ребят?
Под взором старших, как в неволе,
С утра усаженные в ряд,
Бедняги-школьники сидят.
 
 
С травой и птицами в разлуке
За часом час я провожу.
Утех ни в чем не нахожу
Под ветхим куполом науки,
Где каплет дождик мертвой скуки.
 
 
Поет ли дрозд, попавший в сети,
Забыв полеты в вышину?
Как могут радоваться дети,
Встречая взаперти весну?
И никнут крылья их в плену.
 
 
Отец и мать! Коль ветви сада
Ненастным днем обнажены
И шелестящего наряда
Чуть распустившейся весны
Дыханьем бури лишены, —
 
 
Придут ли дни тепла и света,
Тая в листве румяный плод?
Какую радость даст нам лето?
Благословим ли зрелый год,
Когда зима опять дохнет?
 

СТИХИ РАЗНЫХ ЛЕТ

 
Словом высказать нельзя
Всю любовь к любимой.
Ветер движется, скользя,
Тихий и незримый.
 
 
Я сказал, я все сказал,
Что в душе таилось.
Ах, любовь моя в слезах,
В страхе удалилась.
 
 
А мгновение спустя
Путник, шедший мимо,
Тихо, вкрадчиво, шутя
Завладел любимой.
 

 
Перед часовней, у ворот,
Куда никто войти не мог,
В тоске, в мольбе стоял народ,
Роняя слезы на порог.
 
 
Но вижу я: поднялся змей
Меж двух колонн ее витых,
И двери тяжестью своей
Сорвал он с петель золотых.
 
 
Вот он ползет во всю длину
По малахиту, янтарю,
Вот, поднимаясь в вышину,
Стал подбираться к алтарю.
 
 
Разинув свой тлетворный зев,
Вино и хлеб обрызгал змей…
Тогда пошел я в грязный хлев
И лег там спать среди свиней!
 

 
Меж листьев зеленых
Ранней весной
Пел свою песню
Цветик лесной:
 
 
– Как сладко я спал
В темноте, в тишине,
О смутных тревогах
Шептал в полусне.
 
 
Раскрылся я, светел,
Пред самою зорькой,
Но свет меня встретил
Обидою горькой.
 

 
Зимою увидел я снежную гладь,
И снег попросил я со мной поиграть.
 
 
Играя, растаял в руках моих снег…
И вот мне Зима говорит: – Это грех!
 

* * *

 
Разрушьте своды церкви мрачной
И катафалк постели брачной
И смойте кровь убитых братьев —
И будет снято с вас проклятье.
 

 
Меч – о смерти в ратном поле,
Серп о жизни говорил,
Но своей жестокой воле
Меч серпа не покорил.
 

* * *

 
Коль ты незрелым мигом овладел,
Раскаянье да будет твой удел.
А если ты упустишь миг крылатый,
Ты  не уймешь вовеки  слез утраты.
 

 
Кто удержит радость силою,
Жизнь погубит легкокрылую.
На лету целуй ее —
Утро вечности твое!
 

 
Расскажите-ка мне, что вы видите, дети? —
Дурака, что попался религии в сети.
 

 
Веселых умов золотые крупинки,
Рубины и жемчуг сердец
Бездельник не сбудет с прилавка на рынке,
Не спрячет в подвалы скупец.
 

 
– Мой сын, смирению учитесь у овец!..
– Боюсь, что стричь меня вы будете, отец!
 

* * *

 
К восставшей Франции мошенники Европы,
Как звери, отнеслись, а после – как холопы.
 

 
Вся ее жизнь эпиграммой была,
Тонкой, тугой, блестящей,
Сплетенной для ловли сердец без числа
Посредством петли скользящей.
 

* * *

 
Я слышу зов, неслышный вам,
Гласящий: – В путь иди! —
Я вижу перст, невидный вам,
Горящий впереди.
 

 
Ища тропинки на Закат,
Пространством тесным Гневных Врат
Я бодро прохожу.
И жалость кроткая меня
Ведет, в раскаянье стеня.
Я проблеск дня слежу.
 
 
Мечей и копий гаснет бой
Рассветной раннею порой,
Залит слезами, как росой.
И солнце, в радостных слезах,
Преодолев свой тяжкий страх,
Сияет ярко в небесах.
 

* * *

 
Есть улыбка любви
И улыбка обмана и лести.
А есть улыбка улыбок,
Где обе встречаются вместе.
Есть взгляд, проникнутый злобой,
И взгляд, таящий презренье.
А если встречаются оба,
От этого нет исцеленья.
 

 
Прекрасная Мэри впервые пришла
На праздник меж первых красавиц села.
Нашла она много друзей и подруг,
И вот что о ней говорили вокруг:
 
 
«Неужели к нам ангел спустился с небес
Или век золотой в наше время воскрес?
Свет небесных лучей затмевает она.
Приоткроет уста – наступает весна».
 
 
Мэри движется тихо в сиянье своей
Красоты, от которой и всем веселей.
И, стыдливо краснея, сама сознает,
Что прекрасное стоит любви и забот.
 
 
Утром люди проснулись и вспомнили ночь,
И веселье продлить они были не прочь.
Мэри так же беспечно на праздник пришла,
Но друзей она больше в толпе не нашла.
 
 
Кто сказал, что прекрасная Мэри горда,
Кто добавил, что Мэри не знает стыда.
Будто ветер сырой налетел и унес
Лепестки распустившихся лилий и роз.
 
 
«О зачем я красивой на свет рождена?
Почему не похожа на всех я одна?
Почему, одарив меня щедрой рукой,
Небеса меня предали злобе людской?
 
 
– Будь смиренна, как агнец, как голубь, чиста,
Таково, мне твердили, ученье Христа.
Если ж зависть рождаешь ты в душах у всех
Красотою своей, на тебе этот грех!
 
 
Я не буду красивой, сменю свой наряд,
Мой румянец поблекнет, померкнет мой взгляд.
Если ж кто предпочтет меня милой своей,
Я отвергну любовь и пошлю его к ней».
 
 
Мэри скромно оделась и вышла чуть свет.
«Сумасшедшая!» – крикнул мальчишка вослед.
Мэри скромный, но чистый надела наряд,
А вернулась забрызгана грязью до пят.
 
 
Вся дрожа, опустилась она на кровать,
И всю ночь не могла она слезы унять,
Позабыла про ночь, не заметила дня,
В чуткой памяти злобные взгляды храня.
 
 
Лица, полные ярости, злобы слепой,
Перед ней проносились, как дьяволов рой.
Ты не видела, Мэри, луча доброты.
Темной злобы не знала одна только ты.
 
 
Ты же – образ любви, изнемогшей в слезах,
Нежный образ ребенка, узнавшего страх,
Образ тихой печали, тоски роковой,
Что проводят тебя до доски гробовой.
 

 
На вольной воле я блуждал
И юной девой взят был в плен.
Она ввела меня в чертог
Из четырех хрустальных стен.
 
 
Чертог светился, а внутри
Я в нем увидел мир иной:
Была там маленькая ночь
С чудесной маленькой луной.
 
 
Иная Англия была,
Еще неведомая мне, —
И новый Лондон над рекой,
И новый Тауэр в вышине.
 
 
Не та уж девушка со мной,
А вся прозрачная, в лучах.
Их было три – одна в другой.
О сладкий, непонятный страх!
 
 
Ее улыбкою тройной
Я был, как солнцем, освещен.
И мой блаженный поцелуй
Был троекратно возвращен.
 
 
Я к сокровеннейшей из трех
Простер объятья – к ней одной.
И вдруг распался мой чертог.
Ребенок плачет предо мной.
 
 
Лежит он на земле, а мать
В слезах склоняется над ним.
И, возвращаясь в мир опять,
Я плачу, горестью томим.
 

 
Была в орехе фея у крошки Мэри Бэлл,
А у верзилы Джона в печенках черт сидел.
Любил малютку Мэри верзила больше всех,
И заманила фея дьявола в орех.
 
 
Вот выпрыгнула фея и спряталась в орех.
Смеясь, она сказала: «Любовь – великий грех!»
Обиделся на фею в нее влюбленный бес,
И вот к верзиле Джону в похлебку он залез.
 
 
Попал к нему в печенки и начал портить кровь.
Верзила ест за семерых, чтобы прогнать любовь,
Но тает он, как свечка, худеет с каждым днем
С тех пор, как поселился голодный дьявол в нем.
 
 
– Должно быть, – люди говорят, – в него забрался волк! —
Другие дьявола винят, и в этом есть свой толк.
А фея пляшет и поет – так дьявол ей смешон.
И доплясалась до того, что умер длинный Джон.
 
 
Тогда плясунья-фея покинула орех.
С тех пор малютка Мэри не ведает утех.
Ее пустым орехом сам дьявол завладел.
И вот с протухшей скорлупой осталась Мэри Бэлл.
 

* * *

 
Мой ангел, наклонясь над колыбелью,
Сказал: «Живи на свете, существо,
Исполненное радости, веселья,
Но помощи не жди ни от кого».
 

 
От дьявола и от царей земных
Мы получаем знатность и богатство.
И небеса благодарить за них,
По моему сужденью, – святотатство.
 

 
На перси Хлои бросил взор крылатый мальчуган,
Но, встретив Зою, он глядит украдкой на карман.
 

* * *

 
Я встал, когда редела ночь.
– Поди ты прочь! Поди ты прочь!
О чем ты молишься, поклоны
Кладя пред капищем Мамоны?
 
 
Я был немало удивлен.
Я думал, – это божий трон.
Всего хватает мне, но мало
В кармане звонкого металла.
 
 
Есть у меня богатство дум.
Восторги духа, здравый ум,
Жена любимая со мною.
Но беден я казной земною.
 
 
Я перед богом день и ночь.
С меня он глаз не сводит прочь.
Но дьявол тоже неотлучен:
Мой кошелек ему поручен.
 
 
Он мой невольный казначей.
Я ел бы пищу богачей,
Когда бы стал ему молиться.
Я не хочу, а дьявол злится.
 
 
Итак, не быть мне богачом.
К чему ж молиться и о чем?
Желаний у меня немного,
И за других молю я бога.
 
 
Пускай дает мне злобный черт
Одежды, пищи худший сорт, —
Мне и в нужде живется славно…
А все же, черт, служи исправно!
 

* * *

 
– Что оратору нужно? Хороший язык?
– Нет, – ответил оратор. – Хороший парик!
– А еще? – Не смутился почтенный старик
И ответил: – Опять же хороший парик.
– А еще? – Он задумался только на миг
И воскликнул: – Конечно, хороший парик!
 
 
– Что, маэстро, важнее всего в портретисте?
Он ответил: – Особые качества кисти.
– А еще? – Он, палитру старательно чистя,
Повторил: – Разумеется, качество кисти.
– А еще? – Становясь понемногу речистей,
Он воскликнул: – Высокое качество кисти!
 

 
Врагов прощает он, но в том беда,
Что не прощал он друга никогда.
 

 
Ты мне нанес, как друг, удар коварный сзади,
Ах, будь моим врагом, хоть дружбы ради!
 

 
Пусть обо мне ты распускаешь ложь,
Я над тобою не глумлюсь тайком.
Пусть сумасшедшим ты меня зовешь,
Тебя зову я только дураком.
 

Я погребен у городской канавы водосточной,

Чтоб слезы лить могли друзья и днем и еженочно.

ИЗ АНГЛИЙСКОЙ
И ШОТЛАНДСКОЙ НАРОДНОЙ
ПОЭЗИИ

БАЛЛАДЫ И ПЕСНИ

 
К двум сестрам  в терем  над водой,
Биннори,  о  Биннори,
Приехал рыцарь  молодой,
У славных мельниц Биннори.
 
 
Колечко старшей подарил,
Биннори,  о  Биннори,
Но больше младшую любил,
У славных мельниц Биннори.
 
 
И зависть старшую взяла,
Биннори,  о  Биннори,
Что другу младшая мила,
У славных мельниц Биннори.
 
 
Вот рано-рано  поутру,
Биннори,  о  Биннори,
Сестра гулять зовет сестру,
У славных мельниц Биннори.
 
 
–   Вставай,  сестрица,  мой  дружок,
Биннори,  о  Биннори,
Пойдем со мной  на бережок,
У славных мельниц Биннори.
 
 
Над речкой  младшая сидит,
Биннори,  о  Биннори,
На волны  быстрые глядит,
У славных мельниц Биннори.
 
 
А старшая подкралась к ней,
Биннори,  о  Биннори,
И  в  омут сбросила с  камней
У славных мельниц Биннори.
 
 
–   Сестрица,  сжалься надо  мной,
Биннори,  о  Биннори,
Ты станешь рыцаря женой,
У славных мельниц Биннори.
 
 
Подай  перчатку мне свою,
Биннори,  о  Биннори,
Тебе я друга отдаю,
У славных мельниц Биннори.
 
 
–   Ступай,  сестра  моя,  на дно,
Биннори,  о  Биннори,
Тебе спастись не суждено,
У славных мельниц Биннори.
 
 
Недолго младшая  плыла,
Биннори,  о  Биннори,
Недолго старшую звала,
У славных мельниц Биннори.
 
 
370В плотине воду отвели,
Биннори,  о  Биннори,
И тело девушки  нашли
У славных мельниц Биннори.
 
 
Девичий  стан ее кругом,
Биннори,  о  Биннори,
Узорным  стянут пояском,
У славных мельниц Биннори.
 
 
Не  видно  кос  ее  густых,
Биннори,  о  Биннори,
Из-за гребенок золотых,
У славных мельниц Биннори.
 
 
В тот день бродил у берегов,
Биннори,  о  Биннори,
Певец,  желанный  гость пиров,
У славных мельниц Биннори.
 
 
Он срезал прядь ее одну,
Биннори,  о  Биннори,
И  свил  упругую  струну,
У славных мельниц Биннори.
 
 
Он  взял две  пряди  золотых,
Биннори,  о  Биннори,
И две  струны плетет из  них,
У славных мельниц Биннори.
 
 
К ее  отцу идет певец,
Биннори,  о  Биннори,
Он входит с арфой  во дворец,
У славных мельниц Биннори.
 
 
Струна запела  под рукой,
Биннори,  о  Биннори,
«Прощай,  отец  мой дорогой!»
У славных мельниц Биннори.
 
 
Другая  вторит ей струна,
Биннори,  о  Биннори,
«Прощай,  мой друг!»  –  поет она
У славных мельниц Биннори.
 
 
Все  струны  грянули,  звеня,
Биннори,  о  Биннори,
«Сестра,  сгубила ты  меня
У славных мельниц Биннори!»
 

 
Мертвец явился  к Марджери.
Взошел  он  на  крыльцо,
У двери тихо застонал
И дернул  за  кольцо.
 
 
–  О,  кто там,  кто там  в поздний  час
Ждет у дверей  моих:
Отец родной,  иль брат мой Джон,
Иль милый  мой жених?
 
 
–  Нет,  не  отец,  не  брат твой Джон
Ждут у дверей твоих.
То из  Шотландии домой
Вернулся твой жених.
 
 
О,  сжалься,  сжалься  надо  мной,
О,  сжалься,  пощади.
От клятвы верности меня
Навек освободи!
 
 
Ты клятву верности мне дал,
Мой  Вилли,  не  одну.
Но  поцелуй  в последний  раз,
И  клятву я верну.
 
 
–  Мое дыханье тяжело
И  горек бледный  рот.
Кого губами я коснусь,
Тот дня не проживет.
 
 
Петух поет,  заря  встает,
Петух поет опять.
Не место мертвым средь живых,
Нельзя  мне больше ждать!
 
 
Он  вышел  в сад,  она за ним.
Идут по склонам  гор.
Вот видят церковь в стороне,
Кругом –  зеленый двор.
 
 
Земля разверзлась перед ним
У самых,  самых  ног,
И снова  Вилли молодой
В свою могилу лег.
 
 
– Что там  за тени,  милый  друг,
Склонились с трех сторон?
–  Три  юных девы,  Марджери,
Я  с  каждой  обручен.
 
 
– Что там за тени,  милый друг,
Над головой твоей?
–  Мои  малютки,  Марджери,
От разных матерей.
 
 
Что там за тени,  милый  друг,
У ног твоих лежат?
–  Собаки  ада,  Марджери,
Могилу сторожат!
 
 
Она ударила его
Дрожащею  рукой.
– Я  возвращаю твой обет,
Пусть бог вернет покой!
 

 
–  О,  кто мне  станет надевать
Мой легкий  башмачок,
Перчатку тесную  мою,
Мой новый  поясок?
 
 
Кто желты косы  гребешком
Серебряным  расчешет?
Кто,  милый друг мой,  без  тебя
Мое дитя  утешит?
 
 
– Тебе наденет твой  отец
Нарядный башмачок,
Перчатку – матушка твоя,
Сестрица – поясок.
 
 
Твой  братец косы  гребешком
Серебряным  расчешет.
Пока твой милый далеко,
Господь дитя утешит!
 
 
–  Где взять мне лодку и  гребцов,
Готовых в путь опасный?
Пора мне друга навестить…
Я жду его  напрасно!
 
 
Родной  отец ей дал ладью.
С семьей она простилась.
Младенца на руки взяла
И  в дальний путь пустилась.
 
 
Златые мачты далеко
Сверкали  в синем море.
Шелка зеленых парусов
Шумели  на просторе.
 
 
Она плыла по гребням  волн
Не  более недели,
И лодка к замку подошла —
К  ее желанной  цели.
 
 
Глухая ночь была темна,
И  ветер дул  сердитый,
И  плакал  мальчик на  груди,
Плащом  ее прикрытый.
 
 
–   Открой,  лорд  Грегори,  открой!
Мне страшен  мрак глубокий,
Гуляет ветер в волосах,
И дождь мне мочит щеки.
 
 
Она стучалась без конца,
Но  спал  –  не  слышал  милый.
Вот вышла мать его к дверям.
–   Кто там? – она спросила.
 
 
–   Открой,  открой  мне,  милый  друг.
Я  – Анни  из Лох-Роян.
В моих объятьях твой сынок
Озяб и  не спокоен.
 
 
–  Поди  ты прочь,  поди ты  прочь!
Русалка ты  из моря,
Ты  фея  злобная  –  и нам
Сулишь печаль и горе!
 
 
– Я  не  русалка,  милый друг,
Клянусь,  не  злая  фея.
Я  – Анни  верная твоя.
Впусти  меня  скорее!
 
 
–  Коль Анни вправду бы ждала
Там,  за  моим  порогом,  —
Она явилась бы ко мне
С любви моей залогом!
 
 
– А ты забыл,  как пировал
У нас  в  отцовском зале,
Как  наши  кольца мы  с тобой
Друг другу передали.
 
 
Прекрасный  перстень ты мне дал
И взял  мой  перстень чудный.
Твой  был  червонно-золотой,
А мой  был  изумрудный.
 
 
Открой,  открой  мне,  милый  друг.
Впусти  меня  скорее.
Твой  сын  к груди  моей  прильнул,
Дрожа  и  коченея!
 
 
–  Поди  ты  прочь,  поди ты  прочь!
Я двери  не  открою.
Тебя давно я позабыл
И  обручен  с другою.
 
 
–  Коль ты другую полюбил,
Коль ты нарушил  слово,
Прощай,  прощай,  неверный  друг.
Не встретиться нам снова!
 
 
Она пошла от замка прочь,
Лишь выглянула зорька.
В свою ладью она вошла
И стала плакать горько.
 
 
–  Эй,  уберите,  моряки,
Вы  мачту золотую.
На место мачты золотой
Поставьте  вы простую.
 
 
Достаньте  парус,  моряки,
Из  грубой,  серой  ткани.
В шелках и золоте не плыть
Забытой,  бедной  Анни!
 
 
Проснулся милый той  порой,
И  грустно  молвил  он:
–  Мне снился сон,  о  мать моя,
Мне снился тяжкий  сон.
 
 
Я  видел  Анни,  мать  моя,
Мне страшно  и теперь.
Она под ветром  и дождем
Стучалась в нашу дверь.
 
 
Мне снилась Анни,  мать моя,
Я  вспомнить не могу.
Лежала  мертвая она
У нас  на  берегу.
 
 
–  Мой  сын! Тут женщина была
с ребенком  в  эту ночь.
Я не решилась их впустить
И прогнала их прочь…
 
 
О,  быстро,  быстро  он  встает,
Бежит на берег моря
И  видит:  парус  вдалеке
Уходит,  с  ветром  споря.
 
 
–  Вернись,  о  милая,  вернись!
Эй,  Анни,  слушай,  слушай!  —
Но каждый  крик под грохот волн
Звучал  слабей  и  глуше.
 
 
–  Эй,  Анни,  Анни,  отзовись.
Вернись,  пока  не  поздно!  —
Чем  громче  звал  он,  тем  сильней
Был  грохот моря  грозный.
 
 
Там ветер  гнал  за  валом вал.
Ладья  неслась,  качалась.
И скоро Анни  в пене волн
К его  ногам  примчалась.
 
 
Она неслась к его ногам
В бушующем прибое,
Но не  вернулось вместе с ней
Дитя ее  родное.
 
 
К груди  подруги  он  припал.
В ней не было дыханья.
Он  целовал  ее  в уста,
Хранившие  молчанье.
 
 
– О злая мать!  Пусть ждет тебя
Жестокая кончина
За смерть возлюбленной  моей
И  маленького сына!
 
 
О,  помни,  помни,  злая  мать,
Страданья  бедной Анни,
Что за любовь свою ко мне
Погибла смертью ранней!