Текст книги "Нейлоновая шубка"

Автор книги: Самуил Шатров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)

Глава двадцать первая

БАСТИОН ЭСТРАДЫ. КУРС НА ТИМОФЕЕВКУ. НОВАЯ АССИСТЕНТКА

Руководящий центр эстрадного искусства помещался в старом купеческом доме с мощными стенами в три кирпича. За такими стенами, вероятно, хорошо отсиживаться в осаде, выжидая, пока у неприятеля начнут дохнуть от голода кавалерийские кони.

Комнаты в доме были маленькие с глухими окнами-бойницами. В узкие двери едва мог протиснуться боком один человек. В темных коридорах пахло смутным временем. В таких коридорах не хотелось встречаться даже с эстрадными премьершами. Хотелось бить поклоны, плести заговоры или стоять, затаившись в нише, с метровым кинжалом в руках. На скупо освещенных стенах висели таблички:

РАЗГОВОРНЫЙ ЦЕХ

В ГАЛОШАХ НЕ ВХОДИТЬ

СЕКТОР ОФОРМЛЕНИЯ РАЗОВЫХ КОНЦЕРТОВ

На доске объявлений была приколота написанная от руки бумажка:

Для детского утренника требуются:

ЗАЯЦ, УМЕЮЩИЙ ПЕТЬ КУПЛЕТЫ.

ВОЛК СО СВОЕЙ ОВЕЧЬЕЙ ШКУРОЙ.

Старик Сольди потоптался в мрачном коридоре, прочел юбилейную стенгазету и вышел на улицу.

Вокруг было много знакомых. Старик перебросился с ними несколькими незначительными фразами.

– Как насчет поездки, Сольди? – окликнул его юноша в кофейном пиджаке без лацканов, с двумя нахальными разрезами по бокам. – Есть возможность совершить левое турне. Новенький, с иголочки маршрут. Ненадкусанное яблочко!

– Дикарем не езжу! – холодно ответил Сольди.

– Не надо так принципиально, – сказал юноша. – Мы не дикари. Мы от ГОСа.

– Что означает ГОС.

– Городское общество слепых. Представляем город Малая Вишера. Чистое дело!

– Работаете втемную для слепых, – усомнился Сольди.

– Упаси бог! Все законно. Чистый доход от нашей бригады идет на культмассовую работу. Слепым будут выписывать книги и журнал «Жизнь зрячих».

Кофейный юноша извлек бумагу со штампом и печатями. Он потряс ею перед носом старика. Сольди, как и все фокусники, был крайне доверчив.

– Смотрите, не подведите меня, Илюша! – сказал он. – Я берегу свое доброе имя.

– А вы думаете оно мне не нужно! Всем нужно доброе имя!

Юноша достал засаленную записную книжку, с которой клочьями свисала обложка.

– Так как прикажете подать вас на афише? Упомянем насчет индусских йогов? У вас есть чалма? С чалмой вы можете сойти за сына бога Вишну.

– Я не люблю этого, – сказал иллюзионист.

– Такой вы щепетильный. Хорошо. Тогда что вы скажете насчет психологических опытов?

Старик покачал головой.

– Да вы не бойтесь, В такой глухомани, как, скажем, Тимофеевка, можно даже работать оккультизм. Станьте медиумом и вызывайте дух Наполеона, графа Монте-Кристо и батьки Махно, пресса вас пальцем не тронет. Туда не доскачешь…

– Бросьте острить. Не буду я вызывать духов!

– Ладно, молчу. Вы неприлично честный человек, Сольди!

– Да, я честный, Илюша!

– Тогда возьмем на афишу что-нибудь научное. Как вы смотрите на биотоки? Теперь это очень модно. Вы улавливаете биотоки, которые излучают из своих мозгов зрители, сидящие в первом ряду. Вы угадываете их мысли.

– Подсадка? – неодобрительно спросил Сольди.

– Ну, подсадим, для верности, пару человечков!

– С подсадкой не работаю!

– Никогда не думал, что вы такой тяжелый человек, – с огорчением сказал Илюша. – Что же писать?

– Пишите на афише правду: «Фокусы Сольди!»

– Пресно! Но что поделаешь. Вы большой оригинал, Сольди. Включаю вас в программу. Выезд через неделю.

– У меня нет ассистентки, – признался старик.

– Копеечная проблема! – пожал плечами Илюша и крикнул: – Альбина!

Из толпы вынырнула тощая девица с широкими губами и серьгами такой величины, что ей могли бы позавидовать модницы Мозамбика.

– Альбина, ты бы не могла поассистировать моему другу Сольди, заслуженному деятелю магических и прочих наук?

– Как это понимать? Ассистировать всю жизнь или одну поездку?

Старик поглядел на вертлявую девицу и поспешил сказать:

– Илюша, я пошутил. У меня есть ассистентка!

– За неудачные шутки бьют по роже. Но я воздержусь. Я добрая, – сказала девица и, тряхнув серьгами, скрылась в толпе.

– Что вам не понравилось в этой малютке? – спросил Илюша.

– Она для меня слишком культурная, – сказал Сольди.

Целую неделю Сольди искал ассистентку. Все кандидатуры не выдерживали даже поверхностного сравнения с Викториной Аркадьевной.

Как-то в сквере Сольди вздремнул на скамейке, втянув черепашью голову в плечи. Его разбудила женщина, присевшая рядом. Сольди протер глаза. Он увидел Ингу Федоровну. Прекрасная адвокатша сильно похудела. Синие разводья лежали у нее под глазами. Она была скромно одета.

Иллюзионист со старомодной галантностью привстал со своего места и приподнял шляпу. Он извинился за сон. Они разговорились.

Ингу Федоровну расположил к себе этот вежливый старик. Незаметно для себя они засиделись до полудня. Им было легко друг с другом.

Они вместе пообедали в молочном баре. Они съели по крупенику и крылышку отварного цыпленка. За молочным коктейлем, фирменным напитком бара, Инга Федоровна рассказала о своих стесненных обстоятельствах. Старик тоже разоткровенничался. Он пространно поведал о своей жизни.

На следующий день они встретились на той же скамейке «пенсион-стрита». А еще через два дня новая ассистентка иллюзиониста Сольди сидела в купе жесткого вагона скорого поезда. На багажной полке стоял большой кофр старика с его волшебной аппаратурой. В объемистом чемодане хранились костюмы, чалма и нейлоновая шубка, единственная вещественная память о Викторине Аркадьевне.

Продолжение новеллы о знатном свиноводе АФАНАСИИ КОРЖЕ, а также начало новеллы о ГАНСЕ ХОЛЬМАНЕ и ФЕДЕ АКУНДИНЕ

Глава двадцать вторая

ПОЧТА – ЧУТКИЙ БАРОМЕТР СЛАВЫ. ЖЕРТВА РАДИОЦИВИЛИЗАЦИИ

Скажи, сколько писем ты получаешь, и я скажу, кто ты. Количество корреспонденции прямо пропорционально популярности. Так, по крайней мере, утверждают некоторые связисты. Мы не склонны возводить подобного рода утверждения в степень закона. Ведь на этот счет нет ни одного солидного научного труда, ни одной диссертации. Между тем пример Коржа в какой-то степени подкрепляет точку зрения связистов. С тех пор, как его механизированное звено откормило за год 13 тысяч свиней, получив свыше семи тысяч центнеров привеса, телеграммы, письма, заказные бандероли захлестывали скромное жилище Коржа. Почтальоны сбились с ног. Они не успевали опоражнивать сумки. Начальник районного почтового отделения затребовал дополнительно две штатные единицы.

Тимофеевский свиновод вдруг почувствовал, что он позарез нужен многим людям. Он засиживался допоздна, отвечая своим корреспондентам. Он мужественно нес бремя славы.

Его жена Катерина Трофимовна невзлюбила почту и почтовиков с того мгновения, когда из одного, казалось, безобидного конверта выпала фотография незнакомой девицы с вызывающей челкой и загнутыми кверху накладными ресницами. Девица предлагала Коржу вступить с ней в переписку. В случае родства душ, намекала она, их почтовая связь может иметь далеко идущие последствия. Мимоходом девица сообщала, что она очень одинока, что ей двадцать семь лет и что она может стать достойной подругой любого прославленного человека, если только он не зазнался.

Катерина Трофимовна была из тех жен, о которых говорят на Украине, что она носит булаву. Афанасий Корж побаивался ее, хотя с виду она была робкой женщиной. Он тушевался перед Катериной Трофимовной, едва дело касалось таких щепетильных этических категорий и сильных чувств, как любовь, верность, ревность.

– Липнут до тебя крали, как мухи на мед, – тихо сказала Катерина Трофимовна, рассматривая фотографию.

– Ишь красавица! Рот раззявила, будто хочет сало сгамкнуть! – поддержала невестку Горпина Алексеевна, мать Коржа.

Старая Горпина отличалась прямотой суждений и резкостью формулировок.

– Так она ж не знала, что у меня добра жинка есть, – дипломатично заметил Корж.

– Не знаешь, так не пхай носа в чужое просо! Давай сюда карточку! – приказала Горпина Алексеевна.

Без лишних разговоров она отправила фотографию в печь.

С этого дня корреспонденция Коржа подвергалась материнскому досмотру. Все фотографии молодых девиц немедленно предавались сожжению, после чего очищенная от скверны почта вручалась знатному свиноводу.

Сегодняшняя почта, просмотренная Горпиной Алексеевной, не содержала никаких материалов, угрожающих семейным устоям.

Колхозники из-под Кокчетава просили прислать кормовые рационы.

Областное издательство предлагало написать книгу о режиме взрослой свиньи.

Дом народного творчества интересовался, не играет ли Корж на бандуре, фаготе или тамбурине (нужное подчеркнуть). Если играет, то не хочет ли он записаться в самодеятельный оркестр.

Дом моделей требовал отложить все дела и немедленно прислать письменный отзыв, отпечатанный через два интервала, о последних моделях вечернего платья и комбинезонов для доярки (дояра), свинарки (свинаря).

Далее следовали приглашения: киностудии – на просмотр новой кинокомедии «Последний опорос»; городского ресторана «Тянь-Шань» – на дегустацию среднеазиатских пельменей, известных под названием «манты» и дунганской лапши; ипподрома – на розыгрыш большого приза для трехлеток; филателистов – на открытие выставки марок; общества врачей-гельминтологов – на лекцию о глистах парнокопытных.

Афанасий Корж придвинул стопку бумаги и собрался было писать ответы, как в дверях появился Паша Семиреков, деревенский сумасшедший.

– Ты зачем пришел, Паша? – ласково спросил Корж.

Паша деликатно переминался с ноги на ногу.

– Добре, подождем, – сказал Корж, берясь за перо.

– Третья программа, – вдруг выпалил Паша.

– А, понятно, – кивнул Корж.

Сумасшествие Паши проявлялось несколько необычным образом. Он был помешан на радио. Целыми днями просиживал Паша на деревенской площади под старым, в рыжих подпалинах, репродуктором, подвешенным к столбу. Паша чинно сидел на некрашеном табурете и прослушивал все передачи от начала до конца. К вечеру он совершенно обалдевал и начинал молоть всякую чушь.

После отбоя, по пути домой, он останавливал редких прохожих и просил отгадать загадки из радиопередач «Минутка отдыха». Чаще всего им это не удавалось, что вызывало у Паши слезы. Паша горько плакал, если прохожие не могли ответить и на вопросы из других передач, например: в каком году была написана органная прелюдия и фуга соль минор Баха – Листа? Есть ли кислород на Венере? Чем отличаются пекинские утки от белых московских?

В остальном же Паша был вполне нормальным человеком.

– У меня к вам есть один вопрос, – снова начал Паша. – Скажите, пожалуйста, товарищ Корж, какие демократические и социальные мотивы особенно сильно звучат в новеллах Мари Эбнер-Эшенбах?

– Не знаю, – сознался Корж.

– А что вы скажете насчет эмоций в рассказах Элизы Ожешко?

– Ты на меня не обижайся, Паша, – сказал свиновод, – но я даже толком не понимаю, о чем ты говоришь.

Паша помрачнел.

– А что такое пальчиковая радиолампа? Не знаете? А есть ли начало и конец Вселенной? Какая средняя удойность коров швицкой породы? Где лучше собирать лекарственный шалфей? Что кроме «Сильвы» и «Марицы» написал Имре (Эммерих) Кальман?

Все дневные передачи перемешались у несчастного в голове. Корж соболезнующе посмотрел на жертву радиоцивилизации.

– Не слушаете?! Как же вам не стыдно! – сказал Паша, с трудом сдерживая рыдания.

– Я буду слушать все передачи подряд, – пообещал Корж. – Только не волнуйся.

– Последний вопрос, – сказал Паша, – что написал за последние два года Александр Цфасман?

– Я знал, – сказал свиновод, – но сейчас забыл. Ты уж прости меня, Паша.

Паша зарыдал во весь голос.

– Ну, успокойся, не надо. Вспомни – зачем тебя сюда прислали?

На мгновение лицо сумасшедшего приняло осмысленное выражение.

– Вас вызывают в сельсовет, – сказал он и, закрыв лицо руками, опрометью бросился вон из комнаты.

Глава двадцать третья

ВСТРЕЧА С ГАНСОМ ХОЛЬМАНОМ. СУЩЕСТВУЕТ ЛИ ГОСПОДИН КОРЖ? ЖЕСТОКОЕ РАЗОЧАРОВАНИЕ

В сельсовете Коржа дожидался Ганс Хольман, специальный корреспондент из ФРГ, долговязый, плоский, как гладильная доска, человек. Казалось, его проутюжили вместе с костюмом.

– Вы есть господин Корж? – спросил Хольман, заглядывая в блокнот.

– Он самый, – подтвердил свинарь.

Хольман вынул из портфеля, похожего на баул, фотографию и начал сличать ее с подлинником.

– Да, это вы и есть! Кажется…

– А вы сомневались?

– Станьте, пожалуйста, э-э-э-э, как это у вас называется… боком.

– А отпечатки пальцев вам не нужны? – пошутил Корж, становясь боком.

Хольман еще раз сличил фотографию с подлинником и наконец сказал:

– Спасибо, пожалуйста. Теперь я вижу, что вы есть вы!

– Благодарю вас, – поклонился свиновод. – А то я сам начал было сомневаться.

Ганс Хольман был чрезвычайно недоверчивым человеком. Недоверчивость превратилась в манию, как только он пересек советскую границу. Ему чудилось, что все, начиная от благообразного гостиничного швейцара и кончая министром, сговорились околпачить его. Даже бифштекс, который подавали ему в ресторане, вызывал у Хольмана серьезные сомнения: не сделан ли он из неведомых пропагандистских материалов, заменяющих филейную вырезку.

В Москве, на Выставке достижений народного хозяйства, Хольман дотошно изучал стенд, посвященный Коржу. Черные подозрения закрались в его душу. Дело в том, что он сам считал себя до некоторой степени специалистом по свиноводству. Его отец разводил в своем поместье свиней и слыл образцовым хозяином. Но Ганс никогда не видел у отца таких животных. Особенно поразили Хольмана-младшего хряки, воинственные и массивные, как бегемоты. Под стать им были свиноматки и крепко сбитые поросята.

«На фотографиях это выглядит очень убедительно, – подумал корреспондент, – но нет ли здесь трюка? Пропагандистского подвоха? Вульгарного обмана?

При этих мыслях Хольман начал рыть копытом землю, как застоявшийся жеребец. Эффектные заголовки будущей корреспонденции неоновыми всплесками промелькнули в его мозгу: «Мифическая ферма!», «Существует ли господин Корж?», «Афера большевиков!»

В этот день Хольман чувствовал себя взбудораженным. Всю ночь он не спал, ворочался на огромной, как бильярдный стол, гостиничной кровати с каннелюрами. В его воспаленной голове дозревал план, достойный автора стратегических Канн Альфреда Шлифена.

Дважды он слезал со своего ложа, чтобы приложиться к бутылке с русским шнапсом. Изумительный шнапс донельзя раскалил воображение специального корреспондента. Если вечером Хольман-младший думал разоблачить лишь одну мифическую ферму, то под утро он начал мыслить масштабнее. Свиноферма – деталь, частность. На ее примере он наглядно покажет пропагандистские методы большевиков. От него мировое общественное мнение узнает, из каких материалов и экспонатов большевики компонуют свои выставки, которые они рассылают по всему свету.

Утром Хольман принял решение. Он быстро оделся, выпил пару чашек кофе и, даже не пересчитав сдачу с пяти рублей, что свидетельствовало о его крайнем возбуждении, поспешил в аэропорт. Спустя два часа он сидел, уже в комфортабельном лайнере.

Но вернемся в сельсовет. Убедившись, что Корж – это Корж, хитроумный Хольман попросил немедленно повести его к свиньям. Он боялся, что большевики, узнав о его приезде, стянут в Тимофеевку лучших свиней со всей округи.

– Хочу сейчас пойти ко всем свиньям! – не без помощи разговорника составил Хольман нужную ему фразу.

– Я бы не советовал это делать, – улыбнулся Корж.

– Разве нельзя? Разве это есть секрет?

– Да нет. Вы не так сказали. Вы хотите поглядеть на свиней. Так я понимаю?

– Не хочу поглядеть, – сварливо возразил Хольман. – Хочу пойти ко всем свиньям!

– Ну, если вам так нравится, пожалуйста. Мы не возражаем. Может, отдохнете с дороги?

– Я не есть устал! – поспешил заверить корреспондент. – Я есть здоровый мужчина. Я хочу быстро, быстро пойти!

Хольман боялся лишиться инициативы, упустить момент внезапности, дать Коржу время для организационных контрмер.

«Вот чудной немец», – подумал Корж и сказал:

– Так я ж хочу, чтобы вам было лучше. Помойтесь, поспите…

– Не надо, чтобы мне было лучше. Пусть мне есть хуже, – поспешил ответить Хольман, радуясь своей прозорливости и содрогаясь от сбывающихся предчувствий. – Пусть мне есть совсем плохо!

– И ужинать не будете?

– Пфуй ужин!

– Как хотите. Пошли!

«Интересно знать, – думал Хольман, едва поспевай за широко шагающим Коржем, – как теперь будет изворачиваться этот русишер фермер. Что скажет он насчет свиней? Где они? Проданы? На летнем выгоне? Прирезаны на бойне? Как он объяснит их исчезновение?»

Они молча дошли до свинарника. Корж открыл дверь. Парные запахи ударили им в нос. Пахло кукурузным силосом, дезинфекцией и свининой. Живой, не вываленной еще в сухарях, не сваренной, не зажаренной, свининой без гарнира.

Они пошли по широкой бетонной дорожке. Хольман подавленно молчал. При неверном свете «летучей мыши» свиньи казались еще более массивными, чем на фотографиях. Они были неприлично большими. Неприлично жирными. До тошноты реальными.

– Свинарник мал стал, – сказал Корж. – Строим новый. Из сборного железобетона.

Хольман шел согнувшись, словно кто-то стукнул его по позвонкам. В конце свинарника он увидел хряков. Он узнал Яхонта, так поразившего его на выставке. Когда он приблизился. Яхонт с трудом приподнялся, словно приветствуя корреспондента. Четыреста килограммов шпика, шницелей, окороков, а также сосисок приблизились к перегородке. Хольману показалось, что хряк заговорщически подмигнул ему.

Корреспондент отвернулся. Ему было нехорошо. «Нервы», – решил он. Сказывалось напряжение последних дней. Хольмана потянуло на воздух. Его потянуло к шнапсу. Он вспомнил, что в чемодане у него лежит бутылка с белой головкой.

Они вышли на улицу. Хольман шагал, что-то бормоча себе под нос. Глядя на его унылую проутюженную полусогнутую фигуру, на его бесцветное лицо и водянисто-голубые глаза. Корж подумал: «Хорош экземплярчик. И зачем только он к нам пожаловал?»

Глава двадцать четвертая

МОГУЧАЯ АФИША. НЕУТЕШИТЕЛЬНЫЕ БЕСЕДЫ

Хольман переночевал в доме приезжих. Следующее утро не принесло ему желанного облегчения. Он встал поздно, вышел на улицу. Было холодно, сыро и неуютно. Хольман поёжился. Мимо проехала телега с двумя фанерными щитами по бокам. Щиты извещали:

КЛУБ ИМ. 1 МАЯ

Только два дня.

Грандиозное эстрадно-цирковое представление в 2-х отделениях

БУДЕМ ЗНАКОМЫ!

ИННОКЕНТИЙ ЛОШАТНИКОВ.

Фельетон. Пародия. Реприза. Куплет.

СВАДЬБА ГЛУХОНЕМЫХ.

Мимическая сценка с музыкой.

«ТАМЕРЛАН!»

Медведь-гигант с Гималаев под управлением Лаврушайтиса.

ЧУДО-БОГАТЫРЬ ИВАН БУБНОВ!

Рекордный мост. Пляска гирь. Полуторка на груди. Разбитие железобетонных блоков.

ЛЮБИМЦЫ ПУБЛИКИ

БЛИЗНЕЦЫ САТИРИКИ

ЖОРА И ВИТОЛЬД ДЕРИБАС!

Ах, зачем нам Кукарача! Ковбойская канитель. У них на авеню. Показ и разоблачение рок-н-ролла.

а также

критические частушки:

«Две веселые подружки

Вам сейчас споют частушки

И коснутся между тем

Здесь различных местных тем».

Начало в 7 часов вечера. Принимаются коллективные заявки.

Хольман прочел афишу и пошел по улице, обсаженной тополями. За могучей тополиной оградой прятались опрятные стандартные домики. Пейзаж был не для его газеты. Хольман в сердцах закрыл объектив фотоаппарата.

На площади перед правлением колхоза стояли элегантные грузовички Кутаисского завода, а у коновязи – несколько мотоциклов и мотороллер «Вятка». У столба под репродуктором сидел Паша Семиреков. Он слушал музыку, вытянув журавлиную шею. Хольман быстро изготовился и щелкнул аппаратом. «Неплохой сюжетик», – подумал он и на ходу сочинил подпись: «Обнищавший, задавленный советский колхозник не в состоянии приобрести радиоприемник из-за непомерного радионалога. Он вынужден слушать радио, сидя на улице».

Хольман зашел в несколько домов. Долго беседовал с колхозниками. Беседы не принесли ему профессиональной радости, местные аборигены показались ему в высшей степени ограниченными людьми. Никто из них не мечтал о свободном предпринимательстве, многопартийной парламентской системе, хуторах, мажоритарных выборах, ковбойских фильмах, акционерных обществах на паях, жевательной резинке и абстрактном искусстве. Из аборигенов нельзя было выжать мало-мальски приличной цитаты.

Хольман огорчился. Нет, ему определенно не везет. Он отыскал столовую. Заказал графинчик перцовки и порцию свиного шашлыка.

Напротив, за столиком, забитым пустыми пивными бутылками, сидел мордастый, начиненный здоровьем и пивом молодец. Перед ним стояла сковородка с яичницей. Хольман машинально подсчитал: восемь яиц!

Детина нацедил в пивную кружку водки и разбавил се пивом. Затем на его лице появилось выражение веселого ужаса и он залпом выпил содержимое. Детина с треском поставил граненую кружку, забил под столом копытом и замотал кудряво-плешивой головой, посаженной на шею штангиста-тяжеловеса.

– Бррр, берет окаянная! – молвил детина, отрубая от яичницы здоровенный кусок.

Хольман с некоторым трепетом наблюдал за завтраком своего соседа. За каких-нибудь полчаса он дважды повторял порцию шнапса. Глаза у него стали красные, словно по ним мазанули бычьей кровью.

– Ты чего уставился, глиста? – не соблюдая протокола, спросил детина.

– Мне… ничего, – поспешил заверить Хольман.

– «Ничего, ни-че-го»! Ездют тут всякие с портфелями!

– Федя Акундин! Не приставай к человеку! – крикнула буфетчица.

– Брысь! – огрызнулся Федя и, повернувшись к Хольману, продолжал: – Уполномоченный, говоришь? Набил портфель портянками и разъезжаешь? А работать за тебя будет Федя Акундин? У Феди холка крепкая! Он повезет. А ты будешь портфелем махать?

Акундин снова плеснул водки в граненую кружку, долил пиво и залпом выпил гремучую смесь. Разоблачительная сущность тирады Акундина, произнесенная заплетающимся языком, не дошла до Хольмана. Корреспондент спросил с любезной улыбкой:

– Извиняйте меня, что вы пьете? Это есть русский коктейль?

– Ты мне зубы не заговаривай! – наваливаясь грудью на стол, сказал Акундин. – Ты толком отвечай: сколько гребешь, глиста?

– Как я должен понимать слово «гребешь» и слово «глиста»? – по-прежнему улыбаясь, спросил Хольман. – Я никогда не учил такой слова.

– Вот сволочь, ханурик, придуривается, – возмутился Акундин. – Ну что ты скажешь! Ты зачем приехал, долгоносик? Небось к Коржу?

– Да, я есть гость Корж.

– Ну и дурак!

На этот раз Хольман понял.

– Зачем вы наносил мне оскорбление? Меня нельзя оскорблять! – с достоинством сказал он.

– Ах, как я напужался! В милицию меня сведешь? Портфелем ударишь? Эх ты, рахитик!.. Ну что Корж? Что вы носитесь с ним? Корж – ничего. Плюнуть и растереть! А про него в газетах пишут, в кино показывают, артисты песни складывают: тру-ля-ля, тру-ля-ля! Танцують!

Акундин оттянул кончиками пальцев галифе и, жеманясь, прошелся на цыпочках вокруг стола.

– Федя, перестань сейчас же! – крикнула буфетчица.

– А что ты со мной сделаешь? От милиционера вы сами отказались, а бригадмил на работе! – Он весело рассмеялся. – Понимаешь, невыгодно райотделу из-за одного Феди Акундина содержать здесь милиционера! Вот такая положения… Так как насчет Коржа? Что он из себя представляет? Па-ду-маешь, вырастил Яхонта, чемпиона-рекордиста. У меня самого кабанчик был. Всем кабанам кабан! Жена выходила. Померла!

Акундин рванул на груди рубаху.

– Заездили, сволочи! Загубили!

– Ваша жена умер молодой? – с фальшивой участливостью спросил Хольман.

– Интересуешься? В книжечку запишешь? В портфельчик запихаешь? У-у-у-у, взял бы тебя за косоворотку! – сказал Акундин с такой злобой, что Хольман взвизгнул:

– Кельнер!

– Кель-нер, – передразнил Акундин.

Это слово почему-то его страшно развеселило.

– Кельнер! Ну и артист! Ха-ха! Хороший ты человек, вот что я тебе скажу, – с чисто пьяной алогичностью объявил Акундин.

Он взял бутылку водки и пиво, сунул под мышку сковородку и, прижимая ее, чтобы отлипшие куски яичницы не падали на пол, перебазировался к столу корреспондента.

– Хороший ты человек, хоть и глиста!

Акундин, расплескивая водку и пиво, составил свою убийственную смесь. Наскоро чокнувшись, он опорожнил кружку. Затем схватил с тарелки Хольмана палочку шашлыка, нажал сверху вилкой. Мясо посыпалось на стол. Он быстро побросал себе в рот куски, как семечки.

– Артист ты. По роже видно!

– Я не есть артист, – пытался возразить Хольман.

– Вот и врешь! Артист и есть. Ты медведя дрессируешь. Меня не обманешь. Скажи, пожалуйста, как он насчет жратвы?

Федя облокотился на стол и деловито продолжал:

– Такую скотину накормить – дай бог! Знай подваливай. А мед ему даешь? От тебя дождешься. Ты его, ханурик, падалью кормишь. Гималайское животное мучаешь! Медведя терзаешь! Чего по комнате глазами елозишь? Ты отвечай! Не хочешь? Зазнался? Цельный вечер мою водку хлещешь, а брезгуешь?

Хольман был ужасно драчлив и агрессивен в своих статьях на международные темы, но в повседневной жизни он любил улаживать конфликты мирным путем.

– Я заплачу за водка, – сказал он.

– Я тебе заплачу! Акундина не купишь! Видел? – он поднес к носу корреспондента смятую пачку денег.

Насладившись произведенным эффектом, Акундин хотел было сунуть деньги обратно в карман, но промахнулся, и бумажки упали на пол. Ругаясь, он встал на четвереньки. Хольман, воспользовавшись моментом, постыдно бежал, так и не допив своей водки.