Текст книги "Нейлоновая шубка"

Автор книги: Самуил Шатров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

Глава пятнадцатая

АНТИКОМИТЕНТ. ШУБКА ПЕРЕХОДИТ В НОВЫЕ РУКИ. ЕВФРОСИНЬЯ АРХИПОВНА И ФЕДЯ АКУНДИН. КРАСА КАХЕТИИ. НАЧАЛО КОНЦА

Шалва Константинович хорошо поспал остаток ночи. Он проснулся в одиннадцать часов. Он вышел во двор. Шоферы, не выключив счетчиков, ушли завтракать. Гогоберашвили проследовал на улицу. У магазинов толпились люди. Завмаги срывали пломбы, открывали замки, из магазинов выходили заспанные сторожа с охотничьими ружьями за плечами. И тут Шалва Константинович вспомнил о подарке дочери. Он зашел в первую попавшуюся на глаза комиссионку. Потолкавшись у прилавков, он заглянул за фанерную перегородку.

В закутке было тихо. Веня-музыкант в ожидании сдатчиков читал в «Вечерней Москве» заметки орнитолога. Матильда Семеновна дремала на стуле, сложив под бюстом руки, окантованные браслетами.

– Скажите, пожалуйста, можно ли купить в этом доме подарок? – спросил Шалва Константинович.

– Здесь нет продажи, – сухо ответил Веня-музыкант. – Мы принимаем только комитентов.

– Комитент, абитуриент, экспонент – на свете много красивых слов. Мне это известно из уроков преподавателя литературы в реальном училище. Кстати, что такое комитент?

– Лицо, сдающее нам вещи, – пояснил Веня.

– А как по-иностранному называется лицо, дающее вам деньги? Ведь в данную минуту я ничего не сдаю. Я только покупаю. Поэтому прошу считать меня антикомитентом, который желает купить за хорошие деньги хорошую вещь!

– Люблю остроумных людей, – смягчился Веня-музыкант. – Какой вас интересует подарок?

– Для кого? – уточнила Матильда Семеновна.

– Для невесты, конкретнее – для моей единственной дочери.

– Имеется чудесный фасонный панбархат, – сказала Матильда Семеновна, вынимая из-под прилавка отрез.

– Такую мануфактуру можно купить в Очамчире. Не стоило из-за этого ездить в столицу.

– Я вижу вы человек понимающий, – сказал Веня. – У меня есть одна экстра-вещь. Тряпка, достойная царицы Тамары.

– Так в чем же дело? Зачем мы устраиваем говорильню, как в десятом комитете Генеральной ассамблеи?

– Как вам объяснить? Создалась щепетильная ситуация, – конфиденциально сообщил Веня. – Эта нейлоновая шубка обещана одному знаменитому тенору. Я не буду называть его фамилию, только скажу, что за один концерт он получает четыре ставки! Пожилой тенор хочет сделать подарок молодой жене.

– Я не знаменитый пожилой тенор. Но я и не студент, который живет на стипендию. Если вещь мне понравится, мы постараемся сообща забыть вашего Карузо. К тому же, как я могу обидеть женщину с такой королевской фигурой? – сказал Шалва Константинович, с удовольствием разглядывая пышные формы Матильды Семеновны.

– Ай, идите вы! – рассмеялась Матильда Семеновна. – Я ужасно боюсь пожилых мужчин! В Гагре они мне проходу не давали.

– Это вы не давали им проходу! Как можно спокойно пройти мимо такой женщины?

Тем временем Веня-музыкант выложил на прилавок нейлоновую шубку. После беглого осмотра Шалва Константинович бросил:

– Беру!

– А тенор?

– Споемся с вами и без тенора.

Гогоберашвили уплатил пять с половиной тысяч и унес шубку к профессору Читашвили.

Затем он назначил свидание Евфросинье Архиповне, даме, посвятившей свою жизнь торговле дефицитными товарами. Она стояла во главе сбытовой артели, укомплектованной горластыми, нахальными бабами и двумя лжеинвалидами.

Евфросинья Архиповна пришла не одна, а с Федей Акундиным, прибывшим на торговые гастроли в столицу. Федя, бывший кавалер Глаши, стал здоровенным мужиком с плешиво-кудлатой головой, посаженной на бычью шею. Он исподлобья и несколько презрительно оглядел тонкую фигуру Гогоберашвили и застыл в позе зубра, что красуется на радиаторе мазовского грузовика. Гогоберашвили радостно встретил старую знакомую.

– Евфросинья Архиповна! Вы выглядите как кинозвезда, выигравшая по лотерейному билету автомобиль! – восторженно начал Шалва Константинович. – Откройте мне секрет вашей нетленной молодости. Вы пьете по утрам женьшень или сделали себе подсадку кожи молодого оленя?

– Вечно вы со своими глупостями, Шалва Константинович! В ваши годы можно уже не заглядываться на дам!

– А на кого мне смотреть? На портрет Ли Сын Мана? На бывшего турецкого премьера Мендереса? Нет уж, пусть на него смотрят реакционные турки. Я лучше полюбуюсь на такую в высшей степени интересную женщину, как вы! Кстати, сколько вы сейчас весите, Евфросинья Архиповна?

– Без малого шесть пудов.

– В переводе на метрическую систему – девяносто шесть килограммов. Неплохо! Любопытно знать: как же этот тонкий гипюр сдерживает такой вес? – Шалва Константинович деликатно притронулся к налитому жиром плечу гостьи.

– Уберите руки! – коротко приказала Евфросинья Архиповна.

Акундин открыл пасть и загоготал.

– Вы остались такой же недотрогой, какой были в первой пятилетке. Хм! Такая же красивая, такая же недоступная и такая же деловая женщина. Вашему мужу можно только позавидовать! – с неподдельным восхищением произнес Гогоберашвили. – Что ж, перейдем к нашим делам. Нужно, уважаемая Евфросинья Архиповна, быстро реализовать один товар.

– Это можно, – сказал Федя Акундин. – Что вы приволокли? Груши?

– Помидоры.

– Я не ослышалась? Какие помидоры? – спросила Евфросинья Архиповна.

– Обыкновенные. Те самые, которые кладут в салат, и в борщ, и в суп-пюре. Их едят жареными, ими фаршируют дичь, их сушат, маринуют, солят – мало ли что делают из отборного помидора!

– А деньгу на них подшибить можно? – спросил Акундин.

Они вышли во двор. Евфросинья Архиповна заглянула в кузов грузовика. Федя Акундин продегустировал плод. На его лице появилось брезгливое выражение.

– Несортовой товар, – сказал он.

– А вы еще попробуйте! – предложил Шалва Константинович.

– Чего пробовать! Я и так вижу, что это не «бизон», не «грунтовый грибовский» и даже не «алпатьев», – сказал Федя.

– Совершенно верно! «Алпатьевым» здесь не пахнет. Это новый сорт, – не моргнув глазом, соврал Шалва Константинович. – Он называется «краса Кахетии». По количеству каротина в плодах он занимает первое место в Европе, включая княжество Люксембург.

– Про княжество ничего не знаю, – сказал Федя. – А каротин держите при себе!

Акундин разгреб верхний слой томатов и взял несколько плодов снизу. У Шалвы Константиновича потемнело в глазах. Плоды были перезрелые, готовые вот-вот брызнуть соком. Они были тронуты бактериальным раком.

«Обманули! Погрузили не тот товар, пока я лакал чачу! – с ужасом подумал Гогоберашвили. – Обвели, подонки, вокруг пальца!»

– Видали, Евфросинья Архиповна, что нам добрые люди подсунуть хотели?! – сказал Федя, передавая ей плоды.

– Аферист! Каторжник! Постеснялся бы своих сивых волос! – закричала Евфросинья Архиповна и бросила помидоры в ноги Гогоберашвили.

Высокие договаривающиеся стороны холодно расстались. Гогоберашвили начал поспешно искать более покладистых покупателей. Несколько деловых встреч не принесли ему желанного успокоения. Базарные перекупщики гордо отворачивались от томатов. Тревога все больше закрадывалась в душу неистового спекулянта.

Скрепя сердце Шалва Константинович поехал к бывшему компаньону Ефиму Гавриловичу Шилобрееву, с которым когда-то разругался из-за дележа прибылей.

Бывшего компаньона он нашел на складе, заваленном мясными тушами, сырами, колбасами и фруктами.

– Ты никак служишь, номерки снимаешь? – несказанно удивился Гогоберашвили.

– Захомутали меня. – пожаловался Шилобреев.

– Работать заставили. Это хорошо, – насмешливо сказал Гогоберашвили. – Кто не работает, тот не ест!

– Что ж тут хорошего? – с надрывом спросил Шилобреев. – Продукция была бы стоящая. А то ведь – тьфу, плюнуть и растереть. Ее не укусишь и на сторону не продашь. Мышь и та ее стороной обходит!

Мясные туши, окорока, колбасы и фрукты, которые отпускал по накладным Шилобреев, были ненастоящие. Мастера витринной бутафории сработали их из гипса, воска и парафина. То были точные слепки, холодные, мертвые копии подлинных продуктов.

– М-да, такой товар вроде и красть незачем, – посочувствовал Гогоберашвили.

– Только душу растравляет, – чуть ли не рыдая, признался Шилобреев. – Так и тянет, так и тянет взять… а не беру. Потому как это не продукт, а – язви его душу! – муляж!

Слово «муляж» было у Ефима Гавриловича синонимом всего дешевого, никчемного, поддельного.

Ефим Гаврилович запер склад и повесил на дверях записку, что отлучился на базу за товаром. Он повез Гогоберашвили к себе на квартиру. Дома никого не было, если не считать сына Шилобреева. Здесь они спокойно продолжили беседу.

– Говоришь, прихомутали тебя к делу? – игриво стукнул по затылку компаньона Гогоберашвили.

– Пристроили дурака!

– Живешь – горя не знаешь, – продолжал издеваться Шалва Константинович.

– Какая это жизнь? Муляж!

– Папа, не ной! – сказал, отрываясь от чертежного стола, худой парнишка в спартаковской майке.

– Сынок мой, Генка, – представил Шилобреев. – Высокосознательный!

– Идейный, – уточнил Гогоберашвили. – Отца поправляет.

Генка повернул к ним свое лицо с глубоко посаженными глазами и подбородком решительного человека и сказал с оттенком презрения:

– Охота тебе, папа…

Шилобреев промолчал. Он втайне гордился сыном. Яростные дискуссии на политические и морально-бытовые темы не поколебали отцовской любви.

– Учится парень, – сказал он.

– На кого? – спросил Гогоберашвили.

– Кончит, по атому работать будет.

– Специальность – ничего. За атом платить будут, – одобрил Шалва Константинович.

– Упаси бог говорить у нас про деньги! – сказал Шилобреев с комическим ужасом. – Мы за деньги не работаем!

– А за что?

– За идею!

– Папа, неужели тебе самому не надоели эти плоские остроты?

– Вот видишь, уже схлопотал. Все! Молчу! – сказал Шилобреев.

– Так вот, дело у меня есть, – начал Гогоберашвили. – Ты со своими ребятами связь держишь? Помидоры надо продать, и быстро!

– Папа этим заниматься не будет! – решительно сказал Генка.

– У вас так принято: куколка учит бабочку, икринка – взрослую рыбу? – спросил Гогоберашвили.

– Никто никого не учит. Только папа не пойдет на рынок! Он на службе! И со старым все покончено!

– Не паникуйте, молодой человек, – сказал Гогоберашвили. – Помидоры законные. Их предлагает кахетинский садовый кооператив «Персональный пенсионер». Заслуженные люди в свободное от работы над мемуарами время растили на лоне природы томаты. Что в этом плохого?

– Растили ли?

– Хотите, покажу справку?

– Знаем мы эти справки!

– Он все знает, – вздохнул Шилобреев. – Он же начальник штаба добровольной дружины.

– Общественность на страже порядка? Слыхали! – помрачнел Гогоберашвили.

– Он дружинник! Ему больше всех надо! – опять начал жаловаться Шилобреев. – Он таскает на своем горбу пьяных, отбирает от хулиганов кастеты, ловит бандитов…

– Интеллигентное занятие, – подлил масла в огонь Гогоберашвили.

– Кончится все это тем, что его пырнут ножом…

– Очень даже просто…

– Так оно и будет. Милиция нашла себе помощников. И, главное, бесплатно!

– Папа, ты опять о деньгах!

– Прислушайтесь к словам отца. Он вам добра желает, – сказал Гогоберашвили. – А что касается томатов…

– То отец их продавать не будет! – повторил Генка. – И вам не советую. Сейчас наши дружинники проводят на рынках Москвы рейды против спекулянтов.

– По-вашему, я спекулянт?

– Несомненно! – без обиняков сказал Генка.

– Предположим. Что же вы советуете мне делать с томатами? Съесть самому три машины помидоров?

– Передайте их по твердой цене в торговую сеть.

Шалва Константинович вышел на улицу не в лучшем настроении.

«Надо же было угодить в столицу в период массового рейда добровольных дружин. Мне сейчас не хватает знакомства с прокурором».

От этой мысли его даже пошатнуло. Он прислонился к фонарному столбу, закрыл глаза и прошептал:

– Спокойствие, Шалва Константинович, спокойствие, дорогой! Не все еще потеряно.

Глава шестнадцатая

ТЯЖЕЛОЕ ОБЪЯСНЕНИЕ. ПРОБОДЕНИЕ СОВЕСТИ. ФИНАЛ ЭКСПЕДИЦИИ

В Шебалинском тупике Шалву Константиновича поджидали водители. Показания трех счетчиков перевалили за тридцать тысяч. Представители вольного племени таксистов глухо роптали. Они рвались к домашним очагам.

– Не размахивайте руками, – сказал Гогоберашвили. – Я отпущу вас, когда придет время. Мне нужно осмыслить ситуацию!

В доме дядюшки Шота предводителя томатной экспедиции ждали дополнительные неприятности. Математика одолевали сомнения. Он пытался окольными путями узнать, не предназначены ли помидоры для спекуляции. Читашвили неделикатно намекнул, что, если его догадка подтвердится, он вышвырнет своего дорогого родственничка на улицу!

Два последующих дня Шалва Константинович лихорадочно искал оптового покупателя. Он не мечтал о сверхприбылях. Он лишь пытался уйти от финансового разгрома. Ночами Гогоберашвили мучили кошмары. На третью ночь он совсем лишился сна. Под утро он вышел к машинам. Шоферы спали в кабинах. Трехтактный храп разносился по двору. Счетчики дружно отсчитывали рубли, «Утро на Москве-реке, – горестно ухмыльнулся Шалва Константинович. – Симфония банкрота».

Вдруг какие-то посторонние звуки заставили его насторожиться. Гогоберашвили вздрогнул. В его воспаленном мозгу, как пишут авторы детективных романов, мелькнула страшная догадка. Он присел на корточки и заглянул под машину. Догадка подтвердилась: помидор потек! Багровые капли падали на пыльный асфальт. Под грузовиками стояли лужицы. Они были окантованы крупнокалиберными мухами. Двукрылые нагло пировали. Гогоберашвили скорбно наблюдал за падающей капелью.

Из флигеля вышла Хабибулина. Дворничиха была плохо настроена. Только вчера на межуличном совещании дворников участковый сделал ей серьезное предупреждение насчет санитарного состояния двора.

– Это еще что за безобразие! – сразу с высокой ноты начала Хабибулина. Мало мне своих жильцов, вроде живодера Бадеева, так еще со стороны наезжают. Весь двор загадили!

– Молодая пикантная женщина и так расстраивается! – льстиво сказал Гогоберашвили.

– Кто пикантная! – возмутилась Хабибулина. – Ты что, со мной гулял?

– Ей-богу, мадам, при вашей красоте такие вопли вам не к лицу!

– Ты мне зубы не заговаривай! Думаешь, если я с метлой, то меня и обзывать можно!

– Уверяю вас, вы меня не так поняли, дорогая…

– Тут и понимать нечего. И я тебе не дорогая. Я женщина честная. Хабибулин! – закричала она. – Хабибулин! Дрыхнешь, черт проклятый!

Из того же флигеля вышел заспанный Хабибулин, огромный мужчина в защитной рубахе навыпуск и в обрезанных валенках на босу ногу. Он молча уставился на Шалву Константиновича.

– Ты только погляди, что у нас делается! – бушевала супруга. – Наезжают тут всякие и еще обзывают. За ними ходишь, убираешь, а они обзывают. Весь двор загадили. Да я тебя, спекулянт паршивый! – дворничиха подняла метлу.

– Бросьте размахивать своим культинвентарем, – сказал Гогоберашвили. – Я уполномоченный «Кахетинминснабсбыта». Вы будете отвечать за насилие!

– Вот позову участкового, тогда узнаем, какой ты есть уполномоченный!

Встреча с участковым не входила в планы Гогоберашвили.

– У вас очень нервная подруга жизни, товарищ Хабибулин, – сказал Шалва Константинович. – Зачем поднимать на заре такой шум. Если человек на меня работает, я заплачу! Я же не колониалист! – И он положил в широкую, как лопата, ладонь Хабибулина десятку.

Супруг воинственной дворничихи небрежно сунул деньги в карман и, не поблагодарив Гогоберашвили, лениво поплелся домой.

Скандал во дворе подстегнул Шалву Константиновича. Он поспешил на Центральный телеграф. Ему не терпелось выяснить по телефону, нет ли томатного голода в Калуге, помидорного кризиса в Тамбове или овощного бума в Костроме.

В комнате ожидания переговорного пункта стоял вокзальный шум, перекрываемый голосами радиодикторш, рассортировывавших клиентов по кабинам. Дикторша выкликнула:

– Гогоберашвили, третья кабина!

Шалва Константинович закрыл за собой дверь. Он поднял трубку, но тут же положил ее. Только сейчас он отчетливо понял, что ему не удастся довезти помидоры до областного центра, что по дороге они превратятся в несъедобное месиво.

Он вышел на улицу. В Шебалинском тупике его поджидал разъяренный математик.

– Ты обманул меня, родственничек! – накинулся на него профессор. – Это помидоры не для детского дома!

– Чтобы я внуков не видел, если не для детского…

– А почему ты не сдаешь их?!

– Разве я виноват? Заболел кладовщик, – устало соврал Гогоберашвили. – У него прободение слепой кишки. Он лежит в палате номер сорок шесть!

– У тебя прободение совести! – взвизгнул профессор. – Я навел справки. Такого детского дома не существует. Я не позволю превращать мое жилище в перевалочную базу для спекулянтов!

– И это называется гостеприимством, – сказал Шалва Константинович. – Мы затаптываем в грязь наши обычаи и наши традиции!

– Спекуляция не наша традиция! – отрезал профессор. – Убирайся вон!

Шалва Константинович вышел во двор. Таксисты играли в домино.

– Поехали! – сказал Гогоберашвили.

Помидорный поезд покинул Шебалинский тупик. Машины пересекли Никитские ворота и проследовали к Красной Пресне, оставляя на асфальте мокрый, липкий след.

По дороге Шалва Константинович сделал еще несколько отчаянных попыток продать товар. Ему не удалось сбыть ни одного килограмма. Помидоры не покупали. От них отшатывались. Они приняли, как говорят товароведы, нетоварный вид.

Целый день таксисты колесили по столице. Под вечер обессилевший Гогоберашвили приказал сворачивать.

– Куда? – спросил шофер головной машины.

– На свалку!

Свалка была далеко за городом. Они приехали под вечер. Солнце уже садилось. Сложа руки на груди, озаряемый лучами уходящего светила, глава экспедиции наблюдал, как низвергаются на землю раскисшие томаты. Вместе с ними низвергались в грязь его мечты о помпезной свадьбе, о столе на двести кувертов и радиофицированном тамаде.

– Полный разгром! – прошептал Гогоберашвили. – Я покойник. Мне впору лежать в белых тапочках в цинковом гробу.

Глава семнадцатая

ВИНОВАТ БУДИЛЬНИК. ОДЕССКИЙ ВАЛЮТЧИК. ДИАЛОГ ЗА ФАНЕРНОЙ ПЕРЕГОРОДКОЙ

Гогоберашвили прибыл в город поздно вечером. Ему не захотелось искать гостиницу. Он вспомнил о Потапенко. Жив ли еще старик? Или смерть унесла в небытие бывшего скорняка и валютчика? На всякий случай Шалва Константинович позвонил. К телефону подошел сам Потапенко.

– Вы можете дать приют одному вашему знакомому из Тбилиси? – спросил Гогоберашвили.

– Вы ли это? – обрадовался Потапенко. – Приходите, дорогой, гостем будете!

Немного погодя Гогоберашвили сидел перед сухоньким старичком, одетым в чесучовый пиджак с пупырышками, и рассказывал о трагических происшествиях последних дней.

– Голову мне оторвать мало, – бил себя в грудь Гогоберашвили. – Как я поверил этим аферистам!

– Семь раз проверь, один раз поверь, – сказал Евсей Миронович.

– Вот именно! А я нанял машины и сломя голову помчался в столицу… Видели ли вы такого дегенерата?

Шалва Константинович горестно закачался на стуле.

– Что слышно дома? Как ребенок? – спросил Евсей Миронович, чтобы хоть на минуту извлечь гостя из темной бездны отчаяния.

– Ребенок ждет свадьбы. Он уверен, что я привезу чемодан денег…

– А кто будущий зять?

– Одним словом: метатель!

– Простите, что это значит на современном языке? Чем он занимается?

– Кидает молот.

– Насколько я понимаю, от этого занятия разбогатеть невозможно, – покачал головой Потапенко.

Шалва Константинович сжал ладонями лоб.

– Не надо убиваться, – неуверенно посоветовал Евсей Миронович. – Не все еще потеряно. У вас впереди вся жизнь!

– Какая жизнь! Помидоры сгубили мою старость.

– Дело не в помидорах, – мягко сказал экс-валютчик.

– А в чем?

– Если хотите знать мое мнение, помидоры – это частность. Вы могли бы с таким же успехом погореть на цитрусовых, мануфактуре и лавровом листе. Когда-то на чем-то вы должны были сгореть! Виноват будильник.

– Какой будильник?

– Тот самый, который прозвонил ваше время.

Экс-валютчик не спеша открыл коробку «Золотого руна», набил машинкой две гильзы и, протянув папиросу Шалве Константиновичу, продолжал:

– Возьмите меня. Я имел дело в родной Одессе с солидным товаром, не чета вашим помидорам. Я торговал долларами, фунтами, итальянскими лирами – словом, всеми деньгами, участвующими в международном платежном обороте. Меня можно было разбудить ночью и сказать: «Евсей Миронович, нужны швейцарские франки». На утро вы получали франки, как в английском банке. Такая была постановка дела. И что же? В один прекрасный день все кончилось. Раздался продолжительный звонок. Это будильник отзвонил мое время.

Пришла советская власть! Как сейчас помню первые годы новой власти у нас в Одессе. Я спорил со своим сыном. Ежедневно в доме разыгрывались страшные скандалы. Мой Сеня стал идейным человеком. За Карла Маркса, даже без Фридриха Энгельса, он готов был отдать родную мать и отца в придачу. Он решил уйти из дома, чтобы не жить на мои нетрудовые доходы. Он решил вступить в комсомол. Я говорил ему:

«Куда ты пошел? Ваши голодранцы не продержатся и года. Придет другая власть, и нас расстреляют вместе с тобой».

«Наша власть, – отвечал он, – самая устойчивая в мире, поимейте это, папаша, в виду».

«Откуда ты взял, что она такая устойчивая?»

«Это власть рабочих и крестьян!»

«Хорошо. Я многого не требую от вашей устойчивой власти. Вот тебе рубль, сбегай в лавочку и купи мне бутылку подсолнечного масла».

«У нас нет масла».

«Прекрасно. Тогда купи себе пару штиблет, взамен деревяшек. Их стукотня действует мне на нервы».

«У нас еще нет штиблет».

«Отлично. Тогда раздобудь себе пару штанов, потому что ты разгуливаешь по улицам, извини за выражение, с голым задом. Насколько я помню, представители власти всегда ходили в штанах!»

«У нас нет и штанов».

«А, вот как! Тогда иди! Беги к ним! Строй свой новый мир без масла, без штанов, беги к своим голодранцам!»

И он ушел. Я его жалел. А кто оказался прав? Мой Сеня. У них теперь есть и штаны, и блюминги, и ракеты, и атомные станции, и даже космические корабли. И вот с этой властью, Шалва Константинович, вы вступаете в затяжной конфликт. Вам кажется, что ее легко обмануть. Остин Чемберлен не мог ее обмануть, Ллойд Джордж – не мог, Вудро Вильсон – тоже, этот злодей Гитлер, чтобы ему не было ни минуты покоя на том свете, – не мог, а вы можете.

– Я ошибся, – заупрямился Гогоберашвили. – Не нужно было везти помидоры. Вы помните, какую удачную операцию я проделал с мимозой?

– Вы младенец, Гогоберашвили. Наденьте слюнявчик. Неужели вы не понимаете, что и тогда вы никого не обманули. Просто в то время у них не дотянулись руки до мимоз. Придет время, и большевики займутся мимозами. Я даже знаю, как это произойдет. Сначала в газете появится маленькая заметка под заголовком: «Где купить мимозу?» В ней автор будет ругать Управление торговли за то, что он вынужден покупать цветы у частников. Он, видите ли, не хочет дарить жене в день 8 Марта спекулянтскую мимозу. Дальше события будут разворачиваться так: директора треста, скажем, «Мосцветы» вызовут в райком и накрутят ему хвост. Директор в свою очередь устроит баню своим подчиненным. В борьбу за мимозу включаются партком, местком и комсомол. И вот уже со всех концов Кавказа уполномоченные гонят самолетами в столицу ранние цветы. И вы горите. Вы банкрот. Почему? Потому что они взялись за это дело. Они умеют работать. Поверьте мне. У них золотые руки и золотые головы!

– Что я слышу! – воскликнул Гогоберашвили. – Евсей Миронович, вы ли это? Вы стали крупным общественником!

– Представьте, нет!

– Быть может, вас куда-нибудь выдвинули?

– И не думали.

– Вы вступили в профсоюз?

– Я не вступил в профсоюз.

– Последний вопрос: вы пишете в стенной газете под псевдонимом «Обозреватель?»

– Я не «Обозреватель», – сказал Евсей Миронович и стыдливо добавил: – Я только член комиссии содействия домоуправлению.

– Теперь мне все понятно. Вы сделали блестящую карьеру. Отсюда рукой подать до Верховного Совета!

– Не смейтесь, – сказал Потапенко. – У меня много свободного времени. Я ведь даже не пенсионер. Я – иждивенец. Чем-то надо заниматься. Сын взял меня с одним условием: я не должен дублировать работу валютного отдела Государственного банка. И я не дублирую. Я цацкаюсь с внуками и помогаю домоуправлению. Мы озеленили двор и организовали детскую площадку. Я помогаю домоуправлению и много читаю. Я прочитываю в день вагон периодики. Я много читаю и много думаю…

– Еще бы, вам как государственному деятелю приходится осмысливать пути построения коммунизма, – с нескрываемым сарказмом сказал Гогоберашвили.

– Коммунизм они построят без меня, – сказал Евсей Миронович. – И капитализм умрет тоже без моей помощи.

– Вы в этом уверены?

– Абсолютно. Недавно со мной произошел смешной случай. Я сидел и сквере и читал газету. На последней странице был помещен рисунок. В постели лежит больной Капитал, обложенный кислородными подушками. На них надпись: «Военный бюджет». Ко мне подсел господин Хольман, корреспондент из ФРГ. Он сказал:

«Вы старый, видавший жизнь человек. Меня интересует, что вы думаете о некоторых кардинальных проблемах современности. Ответьте мне на один вопрос!»

«Если сумею – отвечу».

«Вот вы держите в руках газету. В ней карикатура. Как вы относитесь к таким карикатурам?»

«Я думаю, что это не шедевр».

«Нельзя ли поподробнее? Я не записываю вашей фамилии, можете говорить не оглядываясь».

«Я не оглядываюсь. И я никого не боюсь. Моя фамилия Потапенко. Что же касается картинки, то это не ахти какое остроумное произведение».

«Сразу видно приличного человека, – обрадовался корреспондент. – Нельзя ли еще поподробнее».

«Что еще можно сказать?.. Одно в ней правильно: старый мир дышит на ладан. Он держится на камфаре. Он уже не поднимется. Может быть, еще подробнее?»

«Данке», – ответил господин Хольман и смылся со скамейки.

– Кто бы мог подумать, что Потапенко, старый валютчик, будет так разговаривать с иностранными корреспондентами! – сказал Гогоберашвили.

– А как бы вы разговаривали? Неужели вы еще думаете, что в нашей стране возможен капитализм?

– Откровенно говоря, я так не думаю, – уже серьезно ответил Гогоберашвили.

– А вот в капиталистических странах думают наоборот. В чем же дело? Вы же не скажете, что их министерства укомплектованы одними дураками. Покопайтесь, и вы найдете среди министров умных, интеллигентных и высокообразованных людей. Они кончали Оксфорд, Кембридж, Гарвард или Сорбонну. Им преподавали не водовозы. Спрашивается: почему, когда дело доходит до нашей страны, мозги им отказывают?

– Да, почему? – спросил Гогоберашвили.

– Мой сын говорит, что это дефект классового зрения и классового мышления. Я не марксист. Я не могу этого точно объяснить.

– Судя по всему, вам нравится ваша жизнь. Скажите по совести, Евсей Миронович: вам никогда не хотелось опять заняться английским фунтом и греческой драхмой?

– Не буду скрывать. Приятно вспомнить молодость. Но я не фантазер. Я человек реальной мысли. Прошлого не вернуть. Я умру иждивенцем!

– Я не хочу быть иждивенцем! – сказал Гогоберашвили.

– А кто вас спрашивает? Вы же не десятиклассник. Это их спрашивают: кем ты хочешь быть? А вас уже никто не спросит!

– Что же делать, Евсей Миронович? Снимать номерки?

– Если хотите, снимать!

– А как же быть с ребенком?

– Ребенок пойдет работать. Генриетта получит специальность. Пусть начнет учиться.

– Поздно.

– Набираться ума никогда не поздно. Ребенок это поймет. Дети сплошь и рядом умнее своих родителей. Пример тому – мой сын. Сейчас он видный инженер. Сеня выстроил не одну домну. У него светлая голова. Я тоже мог бы стать строителем, если бы думал о металле, а не о том, как подзаработать на греческой драхме.

– Каждому свое, – вздохнул Гогоберашвили.

Утром он покинул экс-валютчика с тяжелым сердцем. Он заехал к профессору Читашвили. Математика не было дома. Шалва Константинович взял нейлоновую шубку. «Придется с ней расстаться», – с сожалением подумал Гогоберашвили. У начальника томатной экспедиции не было денег на обратный проезд. Он повез шубку в комиссионный магазин.

Веня-музыкант принял клиента со свойственным ему профессиональным хладнокровием.

Завмаг поелозил музыкальными пальцами по нейлоновому диву и как бы невзначай бросил:

– Оценим в четыре.

– Извиняюсь, я не ослышался? – сказал Гогоберашвили. – Почему в четыре? У вас произошло снижение цен? Несколько дней назад я заплатил пять с половиной!

– Он ничего не знает, – заняла свое место в нападении Матильда Семеновна.

– Что я должен знать?

– Вчера у нас была комиссия «Скупторга», – сказал Веня. – Нам крепко указали на то, что мы произвольно завысили цены на нейлон.

– А вам не указали, что вы арап! – рассердился Гогоберашвили.

– Это оскорбление!

– Нет. Цитата из не написанной еще на вас характеристики!

– Мерси, – сказал Веня. – Только больше я не дам.

– Совести у вас нет!

– Совесть? В анкете этого вопроса не значится. Во всяком случае, такую графу я не заполнял.

– Пять с половиной!

Веня-музыкант улыбнулся, обнажив ровные мелкие зубы, много зубов, больше, чем их полагалось для нормальной челюсти.

– Пять двести пятьдесят! – сказал Гогоберашвили. И только потому, что у меня нет времени бегать по комиссионным магазинам.

– Четыре пятьсот и ни копейки больше!

– Пользуетесь моим положением? Кусаете комитента? Я видел картину «В глубинах моря». Там акулы нападают на смертельно раненного кита. Они рвут его живьем!

– Матильда Семеновна, как вам нравится этот могучий оратор? – озлился Веня. – Слушайте, вы, не стройте из себя интеллигента. Я догадываюсь примерно, кто вы такой. От вас за версту несет рынком. На кистях ваших рук следы завязок от белого халата. Приберегите ваши речи для фининспектора. Короче, хотите пять кусков, – пожалуйста. Нет, – будьте здоровы.. Передайте мой братский привет «Гагрипши», Сухумскому ботаническому саду и озеру Рица.

– Гниль ты спекулянтская! – не выдержал Гогоберашвили. – Креста на тебе нет!

Веня-музыкант начал выписывать квитанцию.

– Деньги на кон! – покраснел Гогоберашвили.

Веня не хотел больше накалять обстановку.

– После всех оскорблений я еще должен выкладывать наличные, – сказал он. – Что ж, получите, такой уж у меня чудный характер.

– С таким характером только в одиночке сидеть, – сказал Шалва Константинович, пряча деньги.

Он вышел не попрощавшись.

Веня-музыкант любовно огладил синтетический мех и сказал:

– Вы знаете, Матильдочка, почему появилась на свет эта шубка? Бог создал ее, чтобы ежемесячно увеличивать нашу реальную зарплату.

– Не сглазьте, – попросила суеверная Матильда Семеновна.

Она сняла телефонную трубку, чтобы известить очередного покупателя из актива комиссионного магазина о появлении нейлонового дива.