Текст книги "Нейлоновая шубка"

Автор книги: Самуил Шатров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

Глава двадцать восьмая

КРИЗИС УГЛУБЛЯЕТСЯ. ОН ПОДНИМАЕТ ТЯЖЕСТИ ТОЛЬКО НА СЦЕНЕ. ГРОЗА ГИМАЛАЕВ ПЕРЕХОДИТ В ДРУГИЕ РУКИ

Исчезновение Лошатникова внесло смятение в ряды ансамбля «Будем знакомы». Члены бригады растерялись. На мгновение все оцепенели. Затем последовала бурная реакция. Раздались вопли о мщении, угрозы и проклятия. Особенно неистовствовали близнецы-сатирики:

– Мы не оставим от него камня на камне! – вопил Жора.

– Мы его испепелим! – вторил Витольд.

– Он плохо кончит! – грозил Лаврушайтис.

Лишь чудо-богатырь Иван Бубнов малодушно хныкал:

– Что теперь с нами будет?

После шумных угроз и обличений снова наступили часы депрессии.

Близнецы-сатирики молча рылись в чемоданах, смекая, что бы продать. Лаврушайтис ходил по двору в обнимку с медведем и так вздыхал, что просто сердце разрывалось. Иван Бубнов, разувшись, сидел на койке и тупо осматривал сапоги: не стерлась ли подошва и не сдал ли ненароком литой резиновый каблук.

Вечером все собрались в столовой. Помимо членов бригады здесь сидел и пьяный Акундин. Стол эстрадников не был отягощен яствами. На жестяном подносе лежала связка баранок и несколько лепешек, рядом стоял вместительный, как бак, чайник.

Изредка со двора доносился голодный рев Тамерлана. Лаврушайтис вздрагивал и закрывал уши ладонями.

– Я этого не перенесу, – говорил он.

– А мы перенесем? – спрашивал Жора.

– Медведь ему дороже живого человека! – возмущался Витольд.

– Я есть хочу, – канючил богатырь. – Что для моего веса полкило лепешек?

– Надо работать, – посоветовал Жора.

– Я не отказываюсь. Дайте мне сцену!

– Мы не об этом, – пояснил Витольд. – Вы молодой, сильный, вы богатырь-самородок. Будь я на вашем месте, я поработал бы дней десять грузчиком и вывез всех нас отсюда.

– А почему бы вам не поработать? – заартачился богатырь.

– Мы не можем, – сказал Жора.

– Мы слабосильные, – поспешил вставить Витольд.

– Мы такие с детства…

– Если надумаете работать, – сказала буфетчица, – идите на кирпичный завод. Там грузчикам крепко платят…

– По-моему, лучше таскать кирпичи, чем бить их на груди, – сказал Жора.

– Труд облагораживает человека, – добавил Витольд.

Близнецов понесло:

– Без труда не выловишь и рыбки из пруда.

– Без труда нет и плода.

– Была бы охота – заладится всякая работа.

– Доброе начало – полдела откачало!

Богатырь-самородок отрицательно качал головой.

– Я – артист! – гордо сказал он. – Я поднимаю тяжести только на сцене.

Сатирики-близнецы поскучнели. С улицы донесся жалобный рев Тамерлана. Лаврушайтис съежился как от удара.

– А что, если продать медведя? – вдруг осенило Жору.

– Это идея! – немедленно поддержал Витольд.

– Продай, Лаврушайтис, медведя, – захныкал богатырь. – Будь, Лавруша, человеком, продай животное!

– Пожертвуйте медведем…

– Ради коллектива, – закончил мысль брата Витольд.

– А кто его купит? Кому он нужен? – отбивался Лаврушайтис.

– Мне нужен! – раздался чей-то голос.

Все оглянулись. Федя Акундин тяжело поднялся с места.

– Вот видишь, товарищу нужен медведь, – обрадовался Жора.

– А зачем он вам? – спросил дрессировщик.

– Какое тебе дело, человек покупает – и баста!

– Не вмешивайся в его личную жизнь, – сказал Витольд.

– Так я не могу, – грустно ответил Лаврушайтис. – Тамерлан прожил у меня много лет! Я кормил его из соски. Я не могу. Я должен знать, в чьи руки он попадет.

– Не будьте подозрительным, Лаврушайтис, – заступился Жора. – Перед вами рядовой житель Тимофеевки. Простой советский человек.

– Наш родной колхозник, – заверил Витольд.

– Он мастер высоких урожаев, – развил тему Жора.

– Знатный кукурузовод…

Близнецы вцепились в дрессировщика мертвой хваткой. Он долго отбивался, требуя, чтобы Акундин сказал, зачем ему понадобился медведь.

Акундин не мог сколько-нибудь внятно объяснить свою причуду. Неделя беспробудного пьянства вконец затуманила мозги тимофеевского бизнесмена.

– Нужен он мне, понимаешь, – тяжело ворочал языком Федя. – В хозяйстве пригодится… Коржу докажу, понимаешь. Все у него есть… Жена, медали есть, ордена, почет… Яхонт есть… А вот медведя нет. Так я говорю?..

– Все же не понимаю, – упорствовал Лаврушайтис. – Зачем вам медведь?

– Какой вы странный! – закипятился Жора. – Разве вы не видите, человек любит животных…

– Он колхозник-анималист, – догадался Витольд.

– Люблю, – подтвердил Акундин. – Хряка любил. Такой хряк был – небоскреб! Помер. И жена померла. Один живу…

Лаврушайтис сдался. После небольшого торга Акундин вручил дрессировщику смятую пачку денег.

– Обмоем Тимошку! – предложил Федя, на ходу переименовав Тамерлана.

Спустя час столовая огласилась громоподобным ревом сорвавшегося с вокальной цепи богатыря. Качая кудлато-плешивой головой, ему вторил Акундин. Братья-сатирики громко хвастали своими сценическими успехами, заодно понося всех известных мастеров разговорного цеха. Только один Лаврушайтис безмолвствовал. Он не притрагивался к спиртному.

– Бросьте разыгрывать трагедии, Лаврушайтис, – сказал Жора. – Послушайте лучше, каким успехом мы пользовались в Сызрани…

– Нас вынесли из зрительного зала на руках, – соврал Витольд. – Поклонницы разорвали на кусочки наши кашне…

– Они съели мои галоши…

Лаврушайтис не слушал. Он украдкой смахивал набегавшие слезы, мысленно прощаясь с лохматым другом.

В тот же вечер дрессировщик в сопровождении всей бригады отвел Тамерлана к Акундину.

Федя привязал медведя в сарайчике, где раньше обитал хряк, и завалился спать.

Глава двадцать девятая

КАРЕТА ПРОШЛОГО. БОЛЬШОЙ ТОРГОВЫЙ ПОХОД. ШУБКА И КОРЖ

Если начертить схему движения диких бригад, она будет выглядеть по меньшей мере фантастично. Перед вами возникнет путаница кривых, прямых, параллельных, перекрещивающихся и петляющих линий. В этом графическом хаосе трудно установить какую-либо закономерность. Между тем дикие бригады перемещаются но своим законам. В их движении есть своя логика.

Эстрадные дикари стремятся попасть в наиболее отдаленные и густонаселенные районы страны.

Когда члены бригады, предводительствуемые Илюшей Самарским (соло на гитаре, саксофоне и ксилофоне), прибыли в Тимофеевку, им сразу бросилась в глаза вызывающая афиша ансамбля «Будем знакомы».

– Нас опередили, – с сожалением констатировал Илюша. – Здесь пасутся лошатниковские молодцы.

При имени Лошатникова старик Сольди инстинктивно вздрогнул.

– Придется перебазироваться, – продолжал Самарский. – Тимофеевка не выдержит двух гала-представлений. А сейчас, друзья, небольшой отдых, так сказать, санитарно-репетиционный день.

Бригада выгрузилась у дома приезжих. На крыльце эстрадники столкнулись с чудо-богатырем.

Самарский пошарил взглядом по фигуре Бубнова и сказал:

– Если я не ошибаюсь, передо мной врио Алеши Поповича?

– Чего? – не понял богатырь.

– Я хотел сказать, что, судя по вашей былинной внешности, вы работаете богатырский номер «Пляска гирь», «Рекордная штанга», а также по желанию публики «Мост смерти».

– Как вы догадались? – спросил польщенный тяжеловес.

– Профессиональная интуиция. Короче говоря, вы лошатниковский самородок?

– Уже не лошатниковский, – вздохнул Бубнов.

– Что случилось? Выявились расхождения по творческим вопросам? Он считает, что вы должны разбивать на голове двухпудовые гири и рвать зубами амбарные замки. Вы же настаиваете на кирпичах?

– Ни на чем я не настаиваю. Лошатников сбежал.

– Как? Не попрощавшись?

– Ночью. Втихаря…

– Ну, если не было прощальных лобзаний, значит, он прихватил с собой и кассу, – без особого труда догадался Самарский.

– Касса была пустая…

Выбежавшие на крыльцо близнецы-сатирики с ходу ввинтились в беседу. Перебивая друг друга и привирая, они поведали о бедствиях, постигших ансамбль. Но самой теплой была встреча Лаврушайтиса и Сольди. Друзья не виделись много лет. Чудесные видения прошлого возникли перед их взором:

– А помнишь мой жокейский номер!

– Теперь уж так не работают.

– А дядю Ваню?

– Разве найдешь такого арбитра?

– А Фрателлини найдешь?

– А Таити найдешь?

– А полет в мешке найдешь? А зубника, как Свидригайло?

– А турнистку Марию Огурцову? Нипочем не найдешь!

Они вышли из кареты прошлого только вечером, вконец расслабленные от долгой езды по дорогам молодости.

– Что ты сейчас работаешь? – спросил Сольди. – Тамерлан жив-здоров?

При упоминании имени своего любимца Лаврушайтис поднес платок к глазам.

– Я поступил подло, – признался он старому другу. – Я предал его. И всему виной бесчестный Лошатников и моя слабохарактерность.

Бесстрашный дрессировщик всхлипнул.

– Не нужно, успокойся, – разволновался Сольди.

– Он кормил меня столько лет. И как я отблагодарил его! Продал какому-то типу. Бедный зверь! Когда он состарился, я поспешил от него отделаться!

Лаврушайтис продолжал истязать себя. Еще долго раздавался свист самокритического бича. Сердце добряка Сольди не выдержало.

– Не убивайся. Я постараюсь помочь. Медведь еще в Тимофеевке?

В тот же вечер старый иллюзионист держал совет со своей ассистенткой Ингой Федоровной.

– Где бы я мог продать эту вещь? – спросил он, извлекая из чемодана нейлоновую шубку цвета лунного серебра.

Инга Федоровна схватилась за сердце.

– Что с вами? – всполошился Сольди.

Инга Федоровна посмотрела на подкладку воротника: королевский пингвин держал в клюве кусок нейлона. Сомнений быть не могло!

– Где вы ее взяли? – спросила она.

– Купил.

– В комиссионном магазине у Вениамина Павловича. О, эта шубка мне знакома! – сказала Инга Федоровна и подумала: «Как нелепо устроен свет, я снова встретилась с ней, и где – в Тимофеевке!»

– Кому бы ее продать? – повторил вопрос Сольди.

– Право, не знаю. Посоветуйтесь с Илюшей.

Сольди пошел к Самарскому.

«Если хорошенько попросить старика, – думала Инга Федоровна, – можно уговорить его не продавать нейлоновое диво. Но стоит ли?»

Ей почему-то не хотелось этого делать. «Старею я», – с грустью решила она.

Ее диагноз был не совсем точным. Незаметно для Инги Федоровны ее жизнь наполнилась другим содержанием. Она быстро и неожиданно легко освоила обязанности ассистентки мага. Через какую-нибудь неделю она уже уверенно выходила на сцену в черном обтягивающем трико и небрежно накинутом на плечи шелковом бурнусе. На ее голове горделиво возвышался головной убор из перьев, какой обычно одевали куперовские индейцы, когда, потрясая томагавками, выходили на тропу войны.

Нечего и говорить, что она была осыпана царственными драгоценностями, которые хранила в большой трехкилограммовой банке из-под маринованной салаки. Она научилась подходить к старому магу не сгибая колен, что придавало ее походке очаровательную торжественность, столь необходимую для совершения даже самого маленького чуда.

Инга Федоровна с особым эстрадным шиком подавала своему старику волшебные аксессуары: ларцы с двойным дном, металлические кольца, взрывающиеся сигары, веера, цепи, игральные карты, платки, цилиндры и безропотную утку Элеонору, которая, как и все утки, обладала счастливой способностью «складываться», что давало возможность прятать ее в самые неожиданные и укромные уголки аппаратуры.

Днем Инга Федоровна подготавливала реквизит, чистила аппаратуру, репетировала. Она тренировалась в пальмировке – умении держать монету в открытой руке, зажав ее в ладони, в филировании – незаметной подмене карт – и многом другом. Короче, Инга Федоровна была увлечена новой, своеобразной работой. Быть может, впервые в жизни она с удивлением узнала, что не только вещи могут приносить радость.

Сольди вернулся с Самарским. Гитарист с видом знатока – участника пушного аукциона осмотрел шубку.

– Покрышка стоящая! – определил он. – Такие шубки являются модницам только в праздничных сновидениях!

– С Тимофеевке ее не продашь, – заметила Инга Федоровна.

– Напрасно так думаете. Прежде чем повезти вас сюда, я собрал кое-какую информацию.

Он вынул записную книжку и вслух прочел:

– Тимофеевка. Три тысячи жителей. Колхоз «Красный партизан». Зажиточность: восемь миллионов рублей дохода. Общественное пользование: свиньи, овцы, крупный рогатый скот. Личные библиотеки, автомашины, мотоциклы. Тяга к культуре. Знатные люди: профессор Славинов – селекционер, заслуженный фельдшер Мясоедов…»

– Зачем вам знатные люди? – удивилась Инга Федоровна.

– Для отзывов! Отзыв, подписанный знатным человеком, – эстрадная валюта. Читаем дальше: «Заслуженная учительница Гурова, свиновод Корж…»

– Постойте! Корж? Я знаю его! – воскликнула Инга Федоровна. – Он хотел купить в Москве такую шубку!

– Тогда не будем медлить! Трубите большой торговый поход!

У Афанасия Коржа была хорошая память на лица. Он сразу узнал Ингу Федоровну.

«Только этой придурковатой дамочки-трясогузки здесь не хватает, – подумал свиновод. – Видать, командированная. Приехала цифры собирать».

– Вы, часом, не на ферму? – спросил Корж.

– Свиньи ее интересуют лишь после кулинарной обработки, – пошутил Илюша, прижимая к груди нейлоновую шубку, завернутую в газету. – Мы в данный момент по торговой части.

– Работаете от разъездной лавки или универмага на колесах? Как у нас пишут в газетах, магазин пришел в дом?

– Мы не от магазина. Мы от себя, – пояснил Самарский.

– Частная торговая самодеятельность?

– Что-то в этом роде.

– Тогда, извините, придется искать другого покупателя.

– Такой вы принципиальный?

– Такой я принципиальный.

– Так вы же не знаете, что мы предлагаем.

– Из-под полы не покупаю. Мне магазинов хватает.

– Илюша, разверни газету! – попросила Инга Федоровна.

Солист-гитарист выхватил из газеты шубку.

– Узнаете? – спросила Инга Федоровна.

– Та самая! – подтвердил Корж.

– Вот мы ее и продаем.

– Не по плечу пришлась?

– Разве такая вещь может прийтись не по плечу? – сказала Инга Федоровна.

– А в чем же дело?

– Обстоятельства вынуждают, – объяснил Илюша.

– Какие это обстоятельства?

– Сложные…

– Я с рук не покупаю, – повторил Корж.

Сколько Инга Федоровна ни убеждала, что лучшего подарка для жены Корж не найдет, что нельзя упускать такой случай, сколько Илюша ни клялся, что он не спекулянт, свиновод оставался непреклонным.

– Жалко, – сказал на прощание солист-гитарист, – что мы не убедили вас. Не хотелось бы продать эту шубку какому-нибудь иностранному индивидууму.

– Какому индивидууму? – насторожился Корж.

– Тут один иностранец бродит. Корреспондент из ФРГ. Спрашивал, нет ли чего продать, иконок, золотишка.

– И вы к нему пойдете?

– А муки голода?

«Такой прохвост не постесняется, – подумал Корж. – Ах, чертов пережиток! Он пойдет. А потом корреспондент раззвонит по всему свету, что в колхозе-миллионере колхозники с голодухи продают носильные вещи!»

– Я покупаю! – сказал Корж.

– Все же не выдержала душа поэта! – ухмыльнулся Илюша. – Я так и знал, что вы деловой человек!

На улице Самарский, давясь от смеха, оказал Инге Федоровне:

– Кажется, я неплохой психолог! Видели, как наш знатный свиновод клюнул на приманку?

– Вы разве не пошли бы к иностранцу?

– За кого вы, детка, меня принимаете? Что я, фарцовщик? Ай-ай, дорогая! Илюша может продать залежавшийся эстрадный номер, но не свою совесть!

Окончание новеллы о знатном свиноводе АФАНАСИИ КОРЖЕ, ГАНСЕ ХОЛЬМАНЕ и ФЕДЕ АКУНДИНЕ

Глава тридцатая

ТЯЖЕЛОЕ ПОХМЕЛЬЕ. ГИБЕЛЬ ТАМЕРЛАНА

Федя проснулся от свирепой головной боли. В голове стоял какой-то индустриальный гул. Во рту было паршиво, будто туда спустили сточные воды. Отравленный перцовкой и дубняком, организм тимофеевского бизнесмена требовал огуречного рассола. Но после смерти Фроси никто не готовил ему этого эликсира алкоголиков.

Мотая кудлато-плешивой головой, Акундин сполз с постели. Он вышел во двор. Было холодное утро. Пахло навозом и давно немытым медведем. Из сарайчика донесся хриплый рев.

«Это еще что за хреновина?» – удивился Федя.

Рев повторился. Акундин открыл сарайчик. Из полумрака возникла фигура Тамерлана. Он стоял, вытянув лапы в классической позе всех ресторанных и гостиничных медведей, которых завхозы помещают обычно в вестибюлях перед лестничными маршами.

– Ты живой? – спросил Федя, все еще не веря своим глазам.

В ответ медведь рявкнул.

«Охмурили, гады! – с тоской подумал Акундин, силясь вспомнить, сколько же он отвалил за эту зверюгу. – Охмурили пьяного человека!»

От медвежьего духа новая волна тошноты подкатила к горлу Феди. Он выскочил из сарайчика.

Полдня Федя размышлял над тем, что ему делать со свалившимся на голову медведем. Продать? Никто не купит. Кормить? Колхозники засмеют. Выпустить на волю? Еще наделает бед. Акундин заскрипел зубами. От тяжких дум у него еще сильнее разболелась голова. «Надо опохмелиться!» – решил он.

Федя накидал медведю хлеба и сахара, чтобы тот не ревел без толку, не будоражил общественность, и поспешил в столовую.

После первых же двух стаканов перцовки к Феде начал возвращаться былой оптимизм. Третий стакан окончательно восстановил его моральные силы. Мысли Акундина прояснились и обрели, как ему показалось, небывалую логическую стройность.

«Что медведь? Начхать на медведя! И на соседей начхать! И на сельсовет! И на Коржа! Хочу кормлю, хочу держу на цепу, хочу – за собой таскаю, хочу – зарежу!»

Мысль зарезать медведя очаровала Федю своей первобытной простотой.

«Зарежу – и дело с концом! Свой, не краденый. Сам кормил, сам поил, сам выращивал! По́том медведь достался! На мясо зарежу! Почем нынче на базаре медвежатина?»

– Эй ты, куроедка! – крикнул он буфетчице. – Почем нынче медвежатина? Не знаешь? Ну и жри своих курей!

«Не видать нынче на базаре медвежатины, – продолжал думать Федя. Привозу нет. Не режут медведей. На зиму запасают. Цену набивают».

Далее мысли тимофеевского тунеядца поплыли по знакомому руслу.

«Рублей по пятнадцать за кило дадут. Сколько же, интересно, косолапый потянет? Центнера три – не меньше! Минус голова, лапы, обратно же шкура. «Заготсырье» шкуру не примет, справку потребует. На стороне продам. С убитого медведя шкуру завсегда продать можно. Факт! Однако по пятнадцать рублей за кило дешево. Потому как привозу нет. Днем с огнем не сыщешь на рынке медвежатины. Двадцать пять целковых за кило – ни копеечкой меньше! Что, дорого? А ты поди убей! Походи с мое по тайге! Это тебе не корова. Жизнью своей рискуешь! Приходи, налетай, покупай! Эй, дамочка, бери, не ошибешься! Вот кусочек с косточкой для супа! Замечательная медвежья косточка! Просю, дамочка!»

Федя счастливо рассмеялся. Все складывалось как нельзя лучше. Его, Акундина, черта с два охмуришь! Не на того напали! Его голыми руками не возьмешь!

Он поспешил к Тамерлану.

Дома он разыскал длинный таежный нож с остроконечным клинком. По-хозяйски поточил его. Прихватил с собой топор, восьмилинейную лампу, сунул в карман горсть кускового сахара и пошел в сарайчик.

Медведь лежал на грязном полу с открытыми глазами.

– Хороший, Мишка, хороший, – ласково сказал Акундин, вешая на крюк лампу.

Медведь присел на задние лапы и отдал честь.

– Ух, умница! – сказал Акундин, примериваясь, куда бы нанести Удар.

Он сделал шаг вперед. Медведь доверчиво двинулся навстречу. Федя трусливо отпрянул.

– Не пойдет так дело, умница, – сказал он. – Лапы-то надо привязать.

Он снял со стены старые, ссохшиеся сыромятные вожжи.

Медведь теперь стоял навытяжку, словно на параде.

– Сахару просишь, – сказал Акундин и полез в карман.

Пересиливая страх, он протянул Тамерлану ладонь с кусочками рафинада. Медведь осторожно взял.

– Вот умница, – сказал Акундин. – Таких умниц надо поискать. А теперь столб обними. Вот так, – показал Федя, – лапами, ну обними, умница.

Медведь обнял столб.

– Ну что ты скажешь! – удивился Акундин. – До чего ученый, сообразительный зверь. Просто редкостный зверь. Расскажешь – не поверят.

Акундин набросил на лапы петлю. Другой конец вожжей быстро и туго обмотал вокруг столба.

– Умница! Смирный, ученый, – сказал Федя и поднял топор.

Тоскливый рев смертельно раненного Тамерлана разнесся по всей округе…

Тимофеевцы тревожно вслушивались в звериный рев, доносившийся с Акундиного двора. Человек с топором был одинок в Тимофеевке. Зато о нем с трогательной нежностью вспоминали за рубежом.

По радио, по телевидению, с трибун конференций, с институтских кафедр, с амвонов храмов профессоры и генералы, проповедники и политиканы, бизнесмены и философы, поэты и профсоюзные боссы горько сетовали на большевиков, лишивших Федю Акундина неизмеримых возможностей Частной Инициативы, составляющей счастливую привилегию людей Открытого Общества!

…Медведь рухнул. Акундин устало опустился на колоду.

Со двора донеслись голоса. Федя поднял голову. Кто-то распахнул дверь, и Акундин увидел возмущенную толпу тимофеевских колхозников и среди них Сольди, Лаврушайтиса и Ингу Федоровну.