355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Самуил Шатров » Нейлоновая шубка » Текст книги (страница 4)
Нейлоновая шубка
  • Текст добавлен: 16 октября 2016, 21:47

Текст книги "Нейлоновая шубка"


Автор книги: Самуил Шатров



сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

Глава девятая
ЦЕПНАЯ РЕАКЦИЯ. НА ДЫМЯЩИХСЯ РАЗВАЛИНАХ. СРЕДИ ТВОРЕНИЙ ЖАКОБА, ФИШЕРА И ШМИДТА. МОРАЛЬНАЯ ДЕПРЕССИЯ

Читатель, вероятно, заметил, что нейлоновую шубку пока еще никто не носил. Ее только покупали. Не обновила покупку и Инга Федоровна. На то были свои веские причины: семью адвоката Сугоняева постигла катастрофа.

Василий Петрович не рассчитал своих сил. Он наивно полагал, что нейлоновая шубка на некоторое время умерит аппетиты жены.

Адвокат жаждал передышки. Его бюджет был сильно подорван и нуждался в срочном оздоровлении. Он напоминал бюджеты тех малых государств, которые тащатся за воинственной колесницей НАТО. На последние шиши они закупают многотонные танки, дорогостоящие самолеты и ракеты, чтобы оснастить ими свои армии. Короче говоря, с бюджетом было худо.

Сугоняев не получил желанной передышки. Покупка шубки повлекла за собой другие расходы. Ингушонку потребовалась новая шляпка. Но шляпка является лишь частью ансамбля, одним из его компонентов. Ансамбль же, как свидетельствуют журналы мод и бесплатные советы портних на страницах вечерних газет, состоит обычно из туфель, перчаток, не считая соответствующего гарнитура украшений. Но новые туфли предполагали и новое платье. А платье… Словом, этому не было конца. Началась неотвратимая цепная реакция. Бюджет несчастного Сугоняева взорвался.

Сидя на дымящихся развалинах, адвокат мучительно размышлял над тем, как бы восстановить былое благополучие. Будущее не сулило процветания.

Атмосфера в доме Сугоняевых донельзя накалилась. Ингушонок открыто бунтовал. Адвокат не без основания подозревал, что в один прекрасный день она обменяет дымящиеся развалины на более комфортабельное жилище. После изнурительного боя с собственной совестью адвокат решился на некрасивую махинацию. Он начал получать гонорар от своих клиентов, минуя кассу юридической консультации. Это дало возможность Сугоняеву продержаться еще несколько месяцев, а ненасытной Ингушке купить оригинальное платье из шерсти с двухдюймовым начесом.

Развязка наступила неожиданно. Секретарю юридической консультации попало письмо, адресованное адвокату. В нем клиент сообщал, что выслал гонорар на почтамт до востребования.

Коллеги-юристы потянули Сугоняева к ответу. Дело разбиралось на общем собрании. Ораторский дым стоял коромыслом. В роли обвинителей адвокаты показали себя даже лучше, чем в роли защитников. Сугоняев был подвергнут остракизму. Адвокаты изгнали его из юридической консультации.

Сугоняев пришел домой измочаленный и жалкий.

– Со мной все покончено, – сказал он. – Приливная волна цунами подняла меня на свой гребень и шваркнула о дебаркадер. У меня сломан хребет!

И в трагические минуты Сугоняев не забывал щегольнуть образной фразой.

– Я больше не существую! – продолжал он. – Отныне я ничто.

– Зачем ты это сделал? – с великолепной наивностью спросила Инга Федоровна.

– И ты, Брут! – укоризненно молвил адвокат.

– Я не Брут, – сказала Ингушка. – Я всего-навсего молодая женщина. Я хочу жить. Мне надоело мытариться, нищенствовать…

– Ты нищая духом! – сказал адвокат. – Ты бросишь меня на обломках.

Адвокат почувствовал, что теперь ее не удержишь никакими, пусть даже самыми красивыми, чувствами и словами.

– Подлая ты баба, вот кто ты! – сказал адвокат и лег на тахту лицом вниз.

Ровно через месяц Инга Федоровна ушла от Сугоняева. Ею увлекся старик Палашов, известный среди адвокатов бабник и цивилист.

Все началось с посещения его квартиры. Палашов вознамерился познакомить Ингу Федоровну со старинной мебелью, с творениями Жакоба, Фишера и Шмидта. Грузный, начавший уже сдавать адвокат показывал Ингушке свои сокровища. В столовой стоял типичный ренессанс: затейливые стулья, буфет с карнизом, полуколоннами и объемной резьбой, изображавшей фантастических животных. В резьбе было на два пальца пыли.

– Нет хозяйки, – вздыхал Палашов, и его большие вислые, как у таксы, уши, поросшие седым мохом, раскачивались в разные стороны.

Старик Палашов намекал, что, помимо творений фабрикантов Жакоба, Фишера и Шмидта, у него еще кое-что припасено для любимого существа.

Инга Федоровна осталась у Палашова. Она подарила ему три месяца столь жаркой любви, что старик отправился путешествовать в те отдаленные края, где мебель человеку не нужна.

Жакоб и прочие ценности перешли к старой жене, так как Палашов из-за любовной горячки не успел оформить свои матримониальные дела.

Инге Федоровне пришлось съехать с квартиры. Она сняла угол. Наступили тяжелые времена. Несмотря на редкую красоту, на удивительное обаяние, на умение давать счастье близкому человеку, несмотря на природные данные и благоприобретенные качества, почему-то не находились охотники взять ее на свое иждивение.

– Что стало с мужчинами? – спрашивала она у Клаши, хозяйки угла.

– После войны они какие-то ненормальные, – отвечала Клаша, чтобы как-нибудь успокоить жилицу. – Они живут только для себя.

– Может быть, я подурнела?

– Вы писаная красавица! С таких только картины и пишут!

Прошло еще несколько месяцев. Инга Федоровна начала продавать содержимое своего гардероба. Каждый поход в комиссионный магазин сопровождался великим плачем, словно она расставалась не с жакетом и юбкой, а с бесконечно любимым и дорогим существом.

– Вы бы работать пошли, Инга Федоровна! – посоветовала как-то Клаша.

– Да, да, работать. Обязательно начну с нового года, – отвечала Инга Федоровна, втайне надеясь, что в ближайшее же время она найдет достойного спутника.

В эту тяжелую пору моральной депрессии она встретила пророчицу Таисию Барабанову, верную сподвижницу Серафима, главы секты пятидесятников.

Новелла о святом СЕРАФИМЕ-ПЯТИДЕСЯТНИКЕ

Глава десятая
ЖИТИЕ СВЯТОГО СЕРАФИМА. НЕСКОЛЬКО СЛОВ О ПАПАХ. СПИРТ В БАЛЛОНЕ. КАЗЕННОЕ ДОВОЛЬСТВИЕ

Прежде чем познакомить читателя с житием святого Серафима-пятидесятника, автор прочел добрую сотню жизнеописаний святых, канонизированных католической и православной церковью. Он познакомился также с биографиями мусульманских праведников, иудейских цадиков и прочих мужей, угодных богу. К своему величайшему удивлению, он установил, что значительная часть святых начинала свою карьеру с разных некрасивых, малопривлекательных дел, как-то: грабеж, воровство, изнасилование и проч. Если у господа бога существует отдел кадров, то его картотека мало чем отличается от картотеки большого полицейского участка.

Особенно богатая картотека, вероятно, заведена на римских пап – «заместителей бога на земле», или, как их принято называть, «вице-доминус». Среди них было много лихого уголовного люда.

Папа Сергий III известен как убийца. На заре своей святой карьеры наместник Христа удушил своих предшественников.

Папа Сикст IV в свободное от проповедей время растлевал мальчиков.

Папа Иоанн XII уморил в тюрьме свою любимую матушку.

Папа Урбан VI был злодеем с фантазией. Он зашил в мешки полдесятка кардиналов и велел их живьем отправить на дно морское.

Брат Серафим не мог, разумеется, похвастать такой пышной уголовной биографией, как у Борджиа – папы Александра VI. Но мы на него не в претензии, поскольку Серафим все же не папа.

Брат Серафим, он же Санька Бухвостов, родился в 1935 году в той же Тимофеевке. В отроческие годы Санька не проявлял религиозного рвения. Чудесные видения не являлись перед ним в ночной тиши. Не слышались ему и ангельские голоса, которыми, как известно, широко пользуется святой дух, чтобы объявить избранным об очередном божественном мероприятии. Не наблюдал Санька и никаких чудес и профилактических знамений. На его глазах не зацветало засохшее дерево, с неба не сыпалась манная или другие крупяные изделия, море не расступалось перед ним, когда, покинув горячий пляжный песок, он шел окунать свое бренное тело в голубую волну. Камни не вопияли, иконы не кровоточили и не обновлялись.

Словом, не было ничего такого, что указывало бы на желание святого духа обратить на себя Санькино внимание. Надо отдать справедливость и дьяволу; тот тоже не докучал Саньке своими пошлыми кознями.

Таким образом, Санька рос нормальным парнем, если не считать одного крупного недостатка. Молодой Бухвостов не любил трудиться. Газетные репортеры, которые пишут заметки под рубрикой «Семья и школа», «Вопросы воспитания», «На моральные темы», обычно приходят к заключению, что в этом пороке виноваты все вместе взятые: семья, школа и товарищи, вовремя не подавшие лодырю руку помощи. Нам остается только присоединиться к этому, пусть не слишком оригинальному выводу.

В двадцать пять лет Санька выглядел значительно старше своих лет. Это был плотный блондин, с длинным вислым носом и светло-голубыми, чуть выпученными глазами. На груди у Саньки была вытатуирована скала с орлом, который держал в клюве надпись: «Нет счастья на земле!»

Санька работал шофером на спиртозаводе. Он возил огнедышащую жидкость в товаропроводящую сеть. Молодой Бухвостов искал левых заработков, не связанных с затратой физического и умственного труда. В поиски включился уже известный нам Федя Акундин, здоровенный парнюга, начинающий тунеядец. Он-то и свел Саньку с кладовщиком спиртозавода Какорякиным. Встреча состоялась в ресторане областного центра. Они сели в уголок, задрапированный тяжелой плюшевой портьерой ядовито-зеленого цвета, и заказали водку, барабульку и по две порции котлет.

– Вот такая она наша глупая жизня, – сказал кладовщик, в пятый раз берясь за графин. – В забегаловке ты эту проклятую водку меряешь на граммы, а у нас такого добра – море-океан. Для меня триста граммов – тьфу! Сам пойми, что для меня такая цифра означает, ежели я состою при емкостях, где чистого спирта тысяча гектолитров.

– Видит око, да зуб неймет, – сказал Санька, перемалывая барабульку.

– Как сказать, – загадочно отозвался Федя Акундин, мотнув своей кудлатой головой, посаженной на короткую бычью шею.

– Спирту у нас завались, – продолжал кладовщик. – Сколько его у емкостях – ке перемеряешь! Бери хоть литру, хоть пятьдесят – ни один ревизор недоглядит!

– Это почему же? – спросил Санька.

– А потому, как спирт в емкостях!

– Заладил ты одно: «емкости, емкости»! Ты толком объясни.

– Так я же поясняю. Емкости у нас калиброваны чуть ли не при царе Горохе. Так что отцедить, скажем, пять-десять литров нет никакого риска.

– Отцедишь! – сказал Санька. – Потом тебе так нацедят из уголовного кодекса, что костей не соберешь!

– А что – я дурнее тебя, – сказал кладовщик. – Мне тоже неохота в тюряху идти баланду хлебать.

– Отчего же ты не отцеживаешь? – спросил Санька.

– Отцедить не хитро. Увесь вопрос у том, как его проклятого вывезти, – пояснил кладовщик.

– Поставил бидончик под сиденье – и точка! – предложил Федя Акундин.

– Было. Ставили. Два года дали.

– Тогда замаскировать промеж бочек.

– Маскировали. Шофер на скамейку угодил.

– А под кузов, где инструмент лежит?

– Тоже было…

– Чего же не было?

– Все было, – сказал кладовщик, погружаясь в невеселые воспоминания.

– Зачем же ты людям зря душу растравляешь, – обиделся захмелевший Санька.

– А что, если эту самую жидкость накачать в …баллон? – неожиданно сказал Федя Акундин.

– Ах ты ёшь твою клёшь! – восхитился кладовщик. – Вот это удумал!

Конференция была закрыта. На следующий день Саня с помощью кладовщика накачал в баллон спирт и двинулся к проходной.

В эту смену дежурил вахтер Неделя, инвалид Отечественной войны, строгий, дотошный старик. Саньке не повезло. То ли от прокола, то ли по другой причине спирт начал просачиваться наружу.

– Никак спиртом пахнет, – сказал Неделя, подозрительно обходя машину.

– Вчера у тещи на блинах был. Хлебнул лишнее, – пытался отшутиться Санька.

– Добрая у тебя теща, дай бог каждому хорошему человеку, – сказал Неделя, внюхиваясь, как гончая в след. – Не жалеет для зятя горилки.

– Теща у меня на все сто, сам выбирал, – ответил Санька и с ужасом увидел, что Неделя присаживается на корточки у баллона.

Затем дотошный старик поднялся и молча запер ворота. Санька попытался было откупиться, сунул четвертной, но это еще больше возмутило Неделю, который гордился своей беспорочной жизнью.

Далее все пошло как по нотам. Саньку и кладовщика взяли на казенное довольствие. Одному Феде Акундину удалось выйти сухим из воды.

Глава одиннадцатая
ПРЕСВИТЕР КАРАВАНОВ. «ЛАНДЫШИ» ДАВАЙ, «ЛАНДЫШИ»!». ФИНАЛ ПРОПОВЕДИ. ОПЯТЬ НА ВОЛЕ. ПРОРОЧИЦА ТАИСИЯ

В тюрьме Санька сидел в одной камере с двумя уголовниками средней руки и пресвитером общины пятидесятников Ефимом Карабановым.

Пресвитер, семидесятилетний, но еще крепкий старик, угодил в тюрьму не за проповеди. Будучи на руководящей евангельской работе, он оказывал далеко не пастырское внимание девушкам своей общины, что и вызвало конфликт с известной статьей уголовного кодекса.

С первых же дней пребывания в камере пресвитер начал докучать ее обитателям проповедями и поучениями.

– Наказаны мы, братья по плоти, за тяжкие прегрешения перед всевышним, – нудил Карабанов. – Помолимся же по этому поводу, братья мои ненаглядные.

– Ладно, папаша, рвани молитву за нас! – шутили уголовники.

– Не будем сетовать на господа бога за наши испытания. Кто мы есть такие?

– Да, кто? – интересовались уголовники.

– Истинно говорю вам, как благовестник божий, человек есмь червь, тля…

– Силен, ничего не скажешь, – перемигивались уголовники.

– Безмерной печалью окружена земля, и жизнь наша скомкана и бесцельна!

Карабанов стал на колени и дребезжащим козьим голосом затянул псалом:

 
Я не хочу богатства,
Не с казны серебра…
 

– Вот дает старик, будь здоров! – восхитились уголовники.

Затем пресвитер с чувством пропел:

 
Как овечку пастырь,
Ты веди меня вперед.
 

– «Ландыши» давай, «Ландыши»!

– «Мишку»! Крути самодеятельность!

Однако очень скоро сектантский вокал надоел обитателям камеры. Карабанов не замечал охлаждения публики. Ему казалось, что он нашел путь к сердцам своих слушателей. Это было обычным заблуждением, присущим не только пресвитерам. Иной лектор закатит докладище этак часа на три, будучи уверен, что аудитория, затаив дыхание, внимает его откровениям. Между тем зал живет своей, обособленной жизнью. Кто спит, чинно сложив руки на животе, кто, давясь от смеха, рассказывает старый анекдот, кто подсчитывает в уме, сколько ему нужно занять денег до получки, а кто согнувшись в три погибели, чуть ли не по-пластунски выползает из зала на вольный воздух.

– Интересно знать, папаша, в старое время, при Иисусе Христе, у апостолов были выходные дни? – поинтересовался как-то уголовник под кличкой «Сашенька Хрусталик».

– Это в каком смысле, сын мой? – спросил Карабанов, не чувствуя подвоха.

– А в том: нудили ли они без передыху свои псалмы или давали людям покой?

Пресвитер ответил, что семена божьего слова он сеет неустанно. На то он и божий благовестник! И, распалившись, пресвитер закатил длиннющую проповедь на излюбленную им тему о земной суете и небесной благодати.

Проповедь возымела совершенно неожиданное действие. Уголовники разыграли в карты все земное имущество Карабанова. Пресвитеру оставили лишь исподники и бороду.

– Как ты есть апостол, – сказал Сашенька Хрусталик, – земные богатства тебе ни к чему. Походи, папаша, налегке.

Несколько дней пресвитер разгуливал по камере в белых мадаполамовых кальсонах. В этом, несколько фривольном костюме проповеди почему-то не удавались. Старик замолк и потускнел. Лишь после вмешательства тюремной администрации пресвитеру вернули вещи.

Карабанов воспылал любовью к Саньке, который не принимал участия в злополучной карточной игре.

Долгими вечерами рассказывал он шоферу о секте, молениях пятидесятников, ангельском языке и пророчице Таисии. Санька со скуки слушал, тем более что ему перепадали от божьего благовестника кое-какие продукты. Братья и сестры носили пресвитеру богатые передачи.

Санька отсидел положенный ему срок. Когда шофер покидал тюрьму, он прихватил на всякий случай адресок пророчицы Таисии.

Месяцы заключения состарили Саньку, но не сделали его мудрее. В его миросозерцании не было заметно кардинальных перемен и сдвигов. Во всяком случае, он не мог стать героем очерков под привычными заголовками: «Человек находит дорогу», «По новому пути» или «Второе рождение Сани Бухвостова». Санька по-прежнему мечтал о жирном куске.

Короткий обмен мнениями по этому поводу с Федей Акундиным утвердил Саньку в прежних его заблуждениях. Акундин высказался в том смысле, что работа любит ишаков, верблюдов и дураков. Умный человек может прожить и без работы. Санька не хотел быть ни дураком, ни ишаком. Он разыскал пророчицу.

Таисия оказалась совсем еще молодой, земной женщиной с довольно приятной фигурой. Только два больших цыганских глаза, горевших на ее узком, бледном лице, несколько отпугивали шофера. Все же Санька снял у нее комнату.

Пророчица приняла в своем постояльце большое участие. Избраннице неба не хватало мужской ласки. Дело в том, что ее бывший сожитель Михайло Потапчик, разуверившись в сектантской доктрине, бросил общину и начал честно трудиться в колхозе. Пророчица осталась одна со своими липовыми видениями и подлинными земными желаниями.

Санька стал сожителем пророчицы. Он перешел на ее иждивение. Хлеба у Таисии оказались тучными. Санька подумал, что с богом выгодно общаться.

Шоферу пришлось пожертвовать своими атеистическими воззрениями. Вернее, внешне от них отказаться. В стане деятелей церкви такие случаи не редкость. Даже в стародавние времена, когда вера была покрепче, среди божьих наместников на земле встречались страшные богохульники. Церковные соборы то и дело разбирали поведение пап-святотатцев.

Сектантские бдения производили на Саньку комическое впечатление. «Чистый цирк», – говорил он себе, глядя как трясуны выкомариваются перед богом. Обряд крещения новобранца-пятидесятника «святым духом» вселил в шофера убеждение, что у многих братьев во Христе не все дома.

Суть обряда заключалась в том, чтобы довести новичка до «ангельских слов». Это было не так-то просто. Новобранцу приходилось часами бить поклоны, молить боженьку крестить его. Окружающие громогласно поддерживали просьбу. В конце концов, новичок, одуревший от жары, от воплей, сам начинал выкрикивать непонятные слова, нес какую-то абракадабру. Это и был ангельский язык.

Санька участвовал в трех таких крещениях. Каждый раз он не мог отделаться от насмешливо-гадливого чувства. Особенно запомнился ему один новичок. То был худенький парнишка с лицом дефективного переростка. Битых шесть часов он выкрикивал не своим голосом:

– Боженька, крести меня, пожалуйста!

И пророчица Таисия, ползая на коленях по молельной с распущенными волосами, подметавшими пол, истерично подвывала:

– Услышит боженька души моление, услышит. Вижу ангелочка, вижу!

«Что она – придуривается или впрямь психичка?!» – с легким отвращением подумал Санька.

Чтобы не выпасть из общего плана, он время от времени тоже лениво выкрикивал:

– Крести, крести его!

На исходе седьмого часа пареньку стало дурно. Ему дали отдышаться, и все началось сначала. К полуночи ангелы не выдержали и выдали секреты своего арго. Ополоумевший новобранец начал вопить:

– Арус-барус, палку-малкус!..

Тут поднялся невообразимый кавардак. Трясуны вскочили с колен и начали целоваться и метаться по комнате, радуясь, что господь внял их молитвам.

Санька на всякий случай крикнул:

– Мадмий-кадмий, арбуз-марбуз.

Но в общем гаме его никто не услышал. Он поспешил на свежий воздух. «Ну и малахольная команда!» – выругался он вслух и пошел в привокзальный ресторан.

Здесь он здорово надрался водки и пильзенского пива.

Санька вышел из ресторана на боевом взводе. Ему очень хотелось высказаться. И он во всеуслышанье начал предавать проклятию трясунов.

– Сволочи бородатые! – орал Санька на всю улицу. – Бить вас некому!

К нему подошел милиционер.

– Идите, гражданин, домой, – сказал он. – Проспитесь. Вы дорогу сами найдете?

– Спасибо, начальник, – расчувствовался Санька. – Недостоин я вашей ласки. Сволочь я постная, евангельский трясун!

– Ладно, идите, самокритикой будете заниматься дома!

– Хороший ты человек, – сказал Санька. – Одна у меня к тебе просьба.

– Какая? – полюбопытствовал милиционер.

– Не подавай мне руки, товарищ милиционер. Слышишь? Ни в коем случае не подавай. Договорились?

– Хорошо, договорились, – улыбнулся милиционер.

– Что ж тут хорошего, – возразил Санька, – если я трясун!

– Вот что – топай домой, – сказал милиционер, – и чтобы было тихо, спокойно…

– Эх, не занимаешься ты антирелигиозной пропагандой, – с болью сказал Санька. – Всем ты хорош – и погоны, и портупея, и сапоги чищены, одно плохо: пропагандой не занимаешься, не агитируешь.

– Слушайте, гражданин, – начал терять терпение милиционер, – долго я буду с вами вожжаться!

– Нет, не агитируешь, – грустно констатировал Санька. – По глазам вижу. Меня на этот счет не обманешь!

– Вам не терпится попасть в вытрезвитель? – разозлился милиционер.

– А что мне вытрезвитель, – сказал Санька, – если ты не агитируешь!

Милиционер свистнул.

– Свисти, свисти! По морде твоей вижу, что не занимаешься антирелигиозный пропагандой.

К ним подъехал мотоцикл. Саньку погрузили в коляску. Всю дорогу он честил милицию. И даже в вытрезвителе, стоя под кинжальным душем и захлебываясь от воды, он кричал дюжим санитарам:

– Не агитируете, сукины дети!


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю