Текст книги "Антон и Зяблик"

Автор книги: Самуил Полетаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

– Ивка! – Панас вдруг поднял голос. – А ну выходи! Будет мучить мать, кому говорят!

И случилось чудо – из сарая вышел Ивка. Мать бросилась к нему, но он увернулся и важно прошествовал в избу.

– Вот паскудник! – облегченно выругалась мать, подавая на стол еду – молока, сала и картошки. – Я ему книжек накупила в городе, а он невесть где пропадает.

– Я же говорю – никуда не денется…

Панас стоял в дверях, не зная, то ли оставаться, то ли уйти.

– Садись, – дружелюбно сказал Василий и подвинулся на скамейке.

Панас присел на краешек и вытащил кисет.

Был тихий обычный вечер, словно ничего такого не случилось. Отец перебрался на печку и, свесив голову, слушал Панаса, который рассказывал, как мальчишкой ездил с отцом на базар торговать коней у цыган. Мать смеялась и все подливала Ивке молока, а Ивка держал на коленях Стрелку, все ел и ел и что-то думал про себя, совсем не прислушиваясь к тому, о чем говорят взрослые. Все, что они могли сказать, он уже знал, и все это было неинтересно ему, будто он прожил долгую жизнь и всего наслышался и навиделся. Под столом сидела Мурка. Впервые за долгое время пробралась она в избу и терлась об его ногу, словно ничего не изменилось здесь и вся семья была в сборе, как тогда, когда отец был здоров. Ивка задумчиво смотрел в темное окно. И что он видел там такое? Верно, такое, чего увидеть не могли другие. Клава подливала молока и виновато заглядывала ему в глаза.

Глава десятая. Последняя

Прошли первые весенние дожди. Коричневым блеском отливала прошлогодняя пашня, горки навоза дымились на полях. Снег островками еще лежал на затененных склонах оврага, прятался под мусором на свалках, но уже влажно зеленели мхи на старых крышах погребов. Женщины носили из лесу вербные веточки с пушистыми шариками, а ребята бегали в школу раздетые, носились, прыгая через лужи.

Это была последняя вольная Ивкина весна, с осени он пойдет уже в школу. Он как-то быстро вытянулся, похудел, редко смеялся, с дружками не бегал. Большие глаза его смотрели из-под высокого крупного лба пытливо и серьезно.

Часто его можно было видеть с книжкой в руках – он уже свободно читает, а недавно подружился с девятиклассницей Катей, которая заведует сельской библиотекой.

Нередко видят его на улице вместе с отцом. Отец опирается на плечо сына и ступает еще неверными, но крепнущими шагами. Уходят они в поле, бродят по лесу, вместе наблюдают, как налаживается весна, как суматошно и радостно устраивают птицы гнезда на деревьях.

Над полем вовсю летают скворцы и жаворонки и неистово поют. В птичьи песни вплетаются далекий визг циркулярки и стук топоров – это строится новая кормокухня, где скоро снова будет работать отец. Из старенькой кузницы, что стоит на склоне оврага, спрятанная в зарослях зеленеющей бузины и лещины, несутся над деревней, над полем, над лесом звоночки-бегунки. Говорят, кузницу скоро снесут – слишком ветхой стала. За деревенской околицей, возле старого и давно бездействующего ветряка, построят новую колхозную мастерскую. Недаром туда возят на тракторной тележке тяжелые бетонные плиты, бревна и шифер…

Когда Ивка и отец проходят деревней, женщины приветливо кивают им. Ивка чувствует на плече своем тяжесть отцовской руки и гордо оглядывается. К Панасу в кузницу он уже больше не бегает, но, когда слышит бой по наковальне, сердце его вздрагивает. Он поворачивает голову к оврагу и тихо повторяет:

 
Дружно, братцы, начинайте!
Да ровнее отбивайте,
Да ровнее отбивайте!
Отбивайте, отбивайте,
Да ровнее отбивайте!
 

Это Ивка поет песню, которой выучил его Панас, – песню о веселых кузнецах, никогда не знающих покоя…

ТИМКИНЫ БРЕХАЛКИ

На причале сидел человек и смотрел на черную полынью, в которой лениво кружились льдины. Он сжимал в руке блокнот, был чем-то сильно захвачен и не заметил мальчика, который подкрался сзади и осторожно заглянул через его плечо. Но вот мальчик шмыгнул носом, и человек, сидевший на причале, вздрогнул и обернулся.

– Ты откуда такой, мужичок с ноготок?

Востроглазый, в полушубке, перетянутом веревочкой, в больших кирзовых сапогах, мальчишка был действительно похож на мужичка – кургузый и шустрый такой мужичок-лесовичок, изнемогающий от любопытства.

– Зовут-то тебя как? – спросил человек, поднимаясь. Мужичок почему-то оробел и отступил на шаг.

– Тимкой, – буркнул он и пристально, исподлобья оглядел человека. – А вы кто будете такой? Писатель, да?

Человек спрятал блокнот в карман.

– А ты как догадался? На лбу написано, что ли?

– Фамилия ваша Рощин?

– Может, мы с тобой уже знакомы? – удивился человек.

– Так про вас в школе еще утром объявили, вот меня за вами и послали. А то дороги все развезло – как один дойдете?

– Ну, веди, раз послали.

Тимка пошел вперед, недоверчиво оглядываясь: неужто и вправду писатель? Разве такие бывают? Писатели, те худые, с козлиной бородкой, сутулые, оттого что сидят весь день за столом и пишут и пишут, а этот – плечи крутые, щеки толстые и глаза щелочкой, как у совхозного конюха Савелия. Правда, очки и еще усы под носом ежиком торчат, так этим кого сейчас удивишь? Особенное в нем было только пальто – мех виден из-под полы и тепло в нем, наверно, как на печке. Тимка таких и не видел даже.

В лесу, куда они вошли, чернели талые лужицы, и весь он был еще голый, без листьев, просторный и светлый от солнца, как недостроенный дом. Тимка разогнался и прыгнул через канавку, полную снега и воды. Рощин постоял перед канавкой, потом отошел на несколько шагов, разогнался и прыгнул, да так, что зачерпнул ботинком воду.

– Эх, вы, – рассмеялся Тимка, – прыгать не умеете!

– Машину мне предлагали, – усмехнулся Рощин, – а я, чудак, отказался. Ну, однако, ничего страшного не произошло. Ведь не пропаду я с тобой, как думаешь?

– Со мной? Не. Не пропадете! – заверил Тимка.

Вскоре они вышли из лесу, дорога пошла подсохшая и крепкая. Впереди раскинулись озимые поля, от яркой зелени слепило глаза, и это было удивительно: еще зима не повсюду сошла, а из земли уже лезла нетерпеливая весна. Рощину стало жарко в своей шубе-печке, он расстегнул ее сверху и шумно вздохнул.

– А места здесь красивые, не правда ли? – сказал он.

Тимка неуверенно огляделся вокруг: он никогда не задумывался над этим. Он потоптался, не зная, что сказать, опустил глаза и, краснея, спросил:

– Я вас, дяденька, чего хотел спросить: вы давно писатель?

– А тебе интересно знать?

– Ага.

– Сам небось пишешь, признавайся?

– Да нет… – помялся Тимка. – Стишок, правда, в стенгазету написал, а еще умею в рифму говорить… Да это что! Я вот хочу знать, как это книжки делаются: брешут писатели или по правде пишут?

Рощин замедлил шаги, раздул щеки и сощурил глаза, так что и щелочек даже стало не видно, таким мудреным показался ему вопрос.

– Как бы это тебе получше объяснить? – начал Рощин и прокашлялся. – Можно и приврать, конечно, если умеючи. Главное, видишь ли, чтобы все как в жизни получалось… Я понятно говорю?

– Понятно, – кивнул Тимка. – Это, наверно, как у нас ребята в брехалки играют.

– Во что? – не понял Рощин.

– В брехалки. Соберутся и давай играть в щелчки, кто кого перебрешет.

– Хм!.. Любопытно… А что же это все-таки поточнее?

– А это просто: скажешь брехалку, а тебя сбивают. Новую скажешь, а тебя опять. За каждую брехалку щелчок даешь, а не сумеешь соврать – сам получай. Вот и вся наука.

– Понятно, – кивнул Рощин, хотя ничего не понимал. – Ну, а как все-таки играют в нее, с чего начинают?

– Как щелчок получите, сразу поймете, – усмехнулся Тимка.

– А ты их, наверно, много получал?

– Я-то? Не. Меня никто не сбивал.

– А может, я собью?

– Давайте спробуем, – охотно согласился Тимка. – Только как будем с вами играть: понарошку или на щелчки?

– Конечно, на щелчки. Иначе неинтересно.

– А щелчки бить с оттяжкой или простые?

– Можно и с оттяжкой, – помедлил Рощин, стараясь вспомнить, что же это за щелчки такие, с оттяжкой.

– А кто брехать будет первый – я или вы?

– Ты, конечно. А я буду… это самое… сбивать.

– Ладно, – согласился Тимка.

Не останавливаясь, Тимка закатил глаза под самый лоб, отчего шапка сдвинулась почти на переносицу, подумал немного и начал:

– А вот у нас к соседской Дуньке заяц прикатил на тракторе.

– Это зачем же? – удивился Рощин.

– Свататься приехал.

– Свататься? Да еще на тракторе? Ну и загнул же ты!

– Да вы сбивайте, сбивайте! – заторопил Тимка. – Раз… Два…

– Постой, куда же ты меня гонишь?

– Три… – тянул Тимка. – До пяти сосчитаю – щелчок отхватите. Четыре…

– Ну, а, собственно, что же Дунька?

– Что – Дунька? Квасом угостила, заяц кочергой закусил и спать завалился, как дядя Кузьма.

– Это кто же такой?

– В сельпо торгует. Как напьется, закроет сельпо и спать домой идет. В другой раз два дня спит, не отоспится…

– Интересно, очень даже любопытно. Только, надеюсь, это не брехалка?

– Понятно дело. Это я так, чтобы вам передышка была. А теперь дальше сбивайте.

– Да, да, – спохватился Рощин и, вспомнив про зайца, хохотнул. – Ну, а как же заяц от кваса захмелел?

– Вот так и захмелел от кваса. Что ж я вам скажу – от самогонки? Так вы мне щелчок дадите.

– Ага, ты прав, – согласился Рощин. – Брехать так брехать. Ясно. Ну, а куда же он, извиняюсь, спать завалился?

– А чего извиняться? В печь, понятно дело, – ответил Тимка. – А печь в это время топилась, – добавил он.

– М-да, – промычал Рощин и несколько шагов прошел в глубокой задумчивости. – И заяц, надо полагать, не сгорел?

– Разве Дунька даст ему сгореть? Такого женишка потерять – не валяются. Она его цоп за лапу – и в бочку с водой.

– Бедный заяц! Захлебнулся небось?

– А с чего ему? Выпил всю воду, еще сильнее пить захотел.

Теперь Рощин уже бодро соображал и не тратил время на раздумья.

– Скажи на милость: откуда же у зайца трактор появился?

– В эртээсе выменял, – ответил Тимка. – Там их столько валяется – ноги сломаешь… Отвалил директору два мешка шишек, насыпал полный кошель дырок от бубликов, взвалил трактор на плечи – и ходу…

– А на что директору шишки?

– Щи из них варил, – отбивался Тимка. – Такие наваристые – во! Не то что в совхозной столовке. Гвоздей заместо соли добавишь – за уши не оттянешь! Сам ел, добавки просил.

– А дырки ему зачем? – наседал Рощин.

– Забор из них поставил. Лучший забор на деревне! Только куры поклевали…

Рощин вошел в азарт: смеялся, хлопал Тимку по макушке и задавал все новые вопросы. А Тимка выдумывал все новые брехалки, одну нелепее другой. И при этом бровью не шевелил, словно не понимал, чему удивляться.

Когда же Рощин узнал, что зайцы сдают по госпоставкам собственные шкурки, что лучшая еда для них – утиный кряк и что есть у них свой сельсовет, он притянул к себе Тимку и посмотрел на него так, словно тот свалился с неба.

– Ну это же черт знает что такое! С такой фантазией ты любого Мюнхаузена за пояс заткнешь! Слыхал небось про такого?

– Минхауза? – переспросил Тимка, наморщив лоб, и тут же поспешно согласился: – Это точно, заткну. Я уже больше ста щелчков впрок накопил.

– Это как же – впрок?

– А так: щелчки собираю, а бью, когда палец зачешется.

– Ну, а сейчас он у тебя не чешется? – Рощин поежился. – Ты ведь, надеюсь, не станешь откладывать? А то уеду, и щелчки твои поминай как звали.

– Не, – смутился Тимка, пряча руки за спину. – На первый раз прощается… Теперь вы брешите. Может, и отыграетесь.

– Ну, мне с тобой тягаться трудно. Ты смотри какой сноровистый, а я новичок.

– Да это же просто. – Тимка пожал плечами. – Вон видите – синичка летит? (Рощин вскинул голову кверху.) А видите – во рту колесо держит? (Рощин с усмешкой посмотрел на Тимку.) Синичка, значит, каркнула, уронила колесо, а оно и покатилось по полю. На горку въехало и дальше покатилось, до самой мукомолки. А та всю муку перемолола, мука сама в ситные булки испеклась. Запах такой вкусный пошел, коровы сбежались, стали друг у друга булки отнимать, да только никому не досталось. Щуки прыг-прыг из воды и потаскали все булки из-под носа… Ну вот, а вы теперь дальше давайте…

Тимке очень хотелось помочь писателю, но тот держался за бока и только похохатывал.

– Ах ты!.. Да ну ты!.. Как же они булки-то?..

– А так вот, зубами.

– Ну, а коровы что?

– Что – коровы? Щуки залаяли на них, а коровы к тете Даше на птичник убежали…

Тимка потерял вдруг интерес к игре: она была не настоящей – Рощин лишь подбивал его, а сам не сочинял.

– Значит, залаяли щуки?

Рощин полез в карман за блокнотом и долго записывал что-то, цокая языком и качая головой.

– Ну, ну, а дальше?

Но Тимка не слышал его. Тимка глядел на авторучку и молчал. Ручка была какая-то незнакомая, толстая, как бочонок, с золотым пером. Рощин посмотрел на Тимку, потом на авторучку.

– Нравится?

– Ага, – выдохнул Тимка.

– Ну, тогда твоя. На!

– Не, что вы! – испугался Тимка, даже спрятал руки за спину. – Нельзя мне за так… – Он даже охрип от волнения.

– Не за так, за брехалки.

– И-и, чего! Да я их наговорю – на возу не увезете. Еще ребят кликну… Разве можно за них такое?!

– Ну, тогда разыграем ее: кто кого перебрешет…

На этих условиях Тимка согласился, и Рощин, уже кое-чему наученный от своего спутника, стал рыскать глазами по весеннему лесу, облакам и пролетавшим грачам, выискивая, за что бы зацепиться.

– Ну, вот что, – начал он. – Видишь вон ту березку?

– Это которая с елочкой в обнимку?

– Ну да! А живет в ней мышка, плетет паутину и ловит котов…

– Да ну! – удивился Тимка и сдвинул на затылок ушанку. – А как же она их ловит?

– Удочкой! – Рощин расхохотался, чрезвычайно довольный своей брехалкой, но потом надолго задумался: что ни говори, а опыта у него было еще маловато, не то, что у Тимки.

Вошли они в деревню, а возле школы их уже поджидали ребята. Без пальто и шапок, они бегали вокруг крыльца, сбивали сосульки и пускали бумажных голубей. Над лужами, еще затянутыми льдом, кружились грачи. Они бесстрашно прыгали на его сверкающую гладь и скользили на лапках, как на коньках. Деревенский воздух был сегодня особенно вкусный – это был вкус льда и солнца. Рощин останавливался, растерянно смотрел по сторонам и улыбался, а Тимка прыгал через лужи и что-то кричал.

В школе, когда все ребята собрались в классе, Рощин читал им свою новую книжку, рассказывал о своем детстве и долго отвечал на вопросы. И, между прочим, сказал:

– Тут некоторые хотели узнать, как становятся писателем… Дело это, конечно, не простое и не каждому под силу. Может быть, даже и кое-кто из вас, – и при этом он посмотрел на Тимку, – мог бы стать…

Тимка в это время пригнулся над партой и грозил кому-то кулаком, потому что авторучка, выигранная им в честном бою, авторучка с золотым пером, похожая на бочонок, гуляла по рукам и никак не хотела возвращаться к хозяину. Так и не услышал он, что сказал Рощин.

НАУЧНАЯ НАХОДКА

Славка шагал домой, держа правую руку за пазухой.

– Что это у тебя? – спросил Васек, загораживая дорогу.

– Да ничего, – сказал Славка, обходя приятеля.

– А ну покажи! Я тебе за это тоже что-то покажу.

Но Славка только ускорил шаг. Васек постоял в раздумье и снова увязался за ним. Желание узнать, что же у Славки за пазухой, оказалось сильнее обиды.

Вид двух молча и быстро шагающих мальчиков привлек внимание других ребят, и вскоре за ними пошло еще несколько ребятишек. Все с шумом ввалились в Славкину избу.

– Ну ладно уж, показывай, – заискивающе сказал Васек. – Может, ничего и нету…

Ребята нетерпеливо смотрели на Славку, и тогда Славка решился – вытащил руку из-за пазухи и разжал ее. В руке оказался… жук.

– Подумаешь, ерунда! – возмутился Васек. – Что мы, козявок не видели?

– Да ты лучше, лучше посмотри, – обиделся Славка. – Где ты видел такого?

И в самом деле, это был жук не совсем обыкновенный. Шоколадного цвета, с блестящими глазками, с крепким панцирем и острым, как полумесяц, рогом, он был величиной чуть ли не со спичечную коробку.

– Вот это жучище! – удивился кто-то. – Может, он с Кавказа прилетел?

– Из Африки, – сказал другой. – А то еще из самой Австралии.

– А рог-то, рог какой! – восторгались ребята.

– Уй, борода, глядите!

Ничто не ускользало от ребячьих глаз. Под массивными челюстями острой щеточкой топорщились короткие волосики, которые при желании можно было принять за бороду. Тяжелое овальное тело покоилось на худых и жестких ножках, похожих на хлебные колоски. Усы же, если смотреть на них сбоку, напоминали курительные трубки, зажатые челюстями. Но поразительнее всего был рог, великолепный точеный рог, делавший его до странности похожим на его тезку – толстокожего жителя тропических стран. Ну просто настоящий носорог, прилетевший из неведомой лилипутской страны!

– Надо учительнице показать, – сказал Славка. – Может, это научная находка.

От зависти ребята потеряли покой. Все богатства, которыми они владели и гордились, – тяжелые свинцовые биты, костяные рюхи, рыболовные крючки и блесны – все это сразу потеряло в их глазах всякую ценность, когда они хорошенько рассмотрели жука-носорога. Славка чувствовал себя владельцем если не мотоцикла, то по крайней мере доброго коня, на котором можно ездить. Осторожно разжимая пальцы, он подносил жука к глазам ребят и чуть осипшим от волнения голосом говорил:

– А ну-ка посчитай, сколько у него шишек на лбу. Три. Были бы только две, я бы его задаром отдал. А с тремя шишками бывает раз в сто лет, а может, еще реже. Кто первым найдет, про того в книжке напишут. Не слыхал? И еще сто тысяч денег дадут. Вот я его в Москву пошлю, а мне за него из академии медаль пришлют.

– Какой академии?

– Ну, где жуков изучают. Есть в Москве такая.

Ребята притихли и задумались: шутка ли – в книжке напишут, медаль пришлют, да еще сто тысяч денег!

– А что ты с денежками сделаешь? – спросил Васек, на этот раз преданно глядя Славке в глаза.

– Я уж найду, что с ними сделать.

– Ты дом купи, – советовал Васек. – А то и не углядишь, как расплывутся.

– А на что мне дом? Одного мне, что ли, мало?

– Ну, тогда корову.

– Что с ней делать буду? Мне наша Красавка надоела – то выгоняй, то загоняй, то травы накоси, то навоз убери, то еще чего…

– Ну, а что же, что же тогда? – приставали ребята.

Славка наморщил лоб, сделал вид, что думает.

– Самолет куплю.

– А где ты купишь? Самолеты не продают.

– Ничего. Будут денежки, придумаем что-нибудь. А то возьму и колхозу отдам – пускай клуб новый построят, да чтобы вся деревня уместилась в нем, а ребят в кино бесплатно пускали бы…

Ребята прикидывали, как можно употребить сто тысяч, и смутно догадывались, что с такими деньгами, пожалуй, было бы немало хлопот.

– А если на почте пропадут?

– Не пропадут! – заверил Славка. – Начальнику знаешь как влетит за это!

Ребята долго не расходились. Славка смастерил из спичечной коробки тележку, сделал вожжи из ниток и, к восторгу ребят, гонял носорога по полу, заставляя таскать различную кладь – щепки, горох и угольки. Но жук не чувствовал разницы: пустую тележку и нагруженную он волочил без всяких усилий, не сбавляя скорости. Правда, был в нем один недостаток – не признавал заданного направления и делал большие круги, и Славке то и дело приходилось поворачивать его в нужную сторону. Но это было сущим пустяком в сравнении с его большой тягловой силой.

На ночь Славка спрятал жука в спичечную коробку и оставил на подоконнике. И до самого рассвета в спящей избе скрипело и грохотало, и Славке всю ночь снилось, что он пашет на жуке колхозное поле. Жук на минуту замолкал, Славка раздвигал ему тяжелые челюсти, заливал бензин, крутил вместо рукоятки ус, и жук, как трактор, снова тянул плуги.

Утром носорога на подоконнике не оказалось. Спичечная коробка валялась на полу и молчала, а Славка подумал, что жук улетел или подох.

Но нет: открыв коробку, он увидел, что жук стоял на всех своих шести лапках, расставленных в сторону чуточку больше, чем обычно, и дремал, еле поводя усами, обсыпанными древесной трухой. Одна из стенок коробки была разрушена – видно, жук всю ночь возился, пытаясь удрать, но не успел.

Вскоре в избу опять набились ребята, и жук снова покорно таскал в картонной коробке из-под лекарств различные вещи. И так весь день.

К вечеру в нем уже не было прежней резвости. Круги, которые он делал, становились все меньше и меньше. Он часто отдыхал, и крошечные глазки его словно затуманивались раздумьем. Но это ненадолго. Он стряхивал с себя оцепенение и снова тащил…

Часам к девяти, когда с пастбища возвращалось стадо, ребята, позабыв о жуке, побежали встречать коров. Вместе со всеми выскочил и Славка. Носорог остался посредине избы, рядом с перевернутой коробкой и рассыпанным грузом.

Вернулся Славка поздно и жука не нашел. Видно, мать выбросила его вместе с коробкой. Носорог Славке уже изрядно надоел, и теперь он с сожалением вспоминал о вещах, которые предлагали ему в обмен на жука. А на другой день Славка и вовсе забыл о нем.

Как-то раз – с тех пор прошло уже с неделю, – собираясь с ребятами на вечернюю рыбалку, Славка полез в чулан, где хранились рыболовные снасти. Он долго возился там, натыкаясь на связки лука и острые грабли, висевшие на стене, обронил крючок и на четвереньках ползал по полу, переворачивая старые мешки и поднимая пыль. И вдруг нашарил рукой коробку, ту самую коробку, которую возил жук, знаменитый жук-носорог, прилетевший из далекой Африки, а может, из самой Австралии. Он поднял коробку. Под ней, запутавшись в нитках-вожжах, – Славка не поверил своим глазам! – лежал жук. Да, да, тот самый жук, которого он считал давно погибшим. Он высвободил жука и побежал с ним в горницу, к окну, чтобы получше рассмотреть его. Жук неподвижно стоял у него на ладони. Беднягу трудно было узнать. Одна из лапок наполовину стерлась, посеклось крылышко, торчавшее из-под панциря. А куда девались великолепные усы с лопаточками на концах? Их уже не было. На лапках не стало волосков, теперь это были не хлебные колосья – просто торчали палочки, которыми нельзя было ни оттолкнуться, ни зацепиться.

Славка осторожно опустил носорога на пол. И удивительное дело – жук вдруг шевельнулся, ожил и пополз вперед.

Правда, он сильно хромал, косолапил и часто отдыхал. И всякий раз, когда останавливался, казалось, что дальше не пойдет.

Но нет, он встряхивался и снова тащился в свой бесконечный путь. Круги, которые он делал, были совсем уже маленькими, их можно было обвести простым школьным циркулем. Маленькие глазки были запорошены пылью и казались незрячими, но мальчику чудилось, что, даже слепые, они светятся тихим упорством.

В тот вечер Славка на рыбалку не пошел. Он лечил жука: носил ему стебельки травы, пытался влить сладкой водички. Но жук не разжимал челюстей и только ждал, когда его опустят на пол, чтобы дальше ползти и ползли к своей неизвестной цели.

Славка вынес его на улицу. Он очень хотел, чтобы жук улетел, он с радостью отпустил бы его на волю, лишь бы нашлись в нем силы для полета! Он подбрасывал его вверх, но жук падал в траву и оставался лежать, чуть привалившись набок. Неужели свобода ему уже не нужна?

Славка поднял жука и побежал в поле, туда, где он когда-то поймал его. Жук был тогда полон жизни, удержать его в ладони было не так-то легко. Упрямый и цепкий, он продирался наружу, отталкиваясь мощными лапками, и казалось, нет такой силы, которая могла бы его остановить. Теперь же это был немощный инвалид, в котором все было мертво, почти все, кроме непонятного и ничем не истребимого стремления к движению.

Славка остановился, огляделся в наступившей темноте и раскрыл ладонь. Жук начал нежно царапать кожу на ладони, и тогда Славка, вздохнув, подкинул его вверх…

И – о чудо! – жук прошуршал в воздухе и улетел. Но, может быть, Славке показалось так, потому что он сильно хотел этого? Или это прошелестел налетевший от реки ветерок?

Славка побрел домой, полный неясной тревоги, а ночью приснилось ему, что пришел почтальон, принес ему медаль, много денег, целых сто тысяч – вознаграждение академии, изучающей жуков, за редкую научную находку, – и за Славкой толпой ходили ребята, предлагая ножики, крючки и блесны. Но он закричал: «Не нужны мне ваши блесны и деньги не нужны!» Ему во сне стало очень обидно и почему-то захотелось плакать…

Когда он проснулся, было совсем светло, солнце било в окна, полыхая на бревенчатой стене, во дворе кричали воробьи. О жуке он не вспомнил и соображал теперь лишь об одном: удочки собрать, накопать червей на огороде и скорей на речку, чтобы обловить сегодня всех ребят.