Текст книги "Дай мне шанс"

Автор книги: Саманта Винтер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)

Саманта Винтер
Дай мне шанс

1

Кайли знала всегда: если есть руки, немного воображения и совсем чуть-чуть времени, можно сотворить практически что угодно.

Вот и сейчас она любовалась на дело рук своих, отойдя в дальний угол кухни и задумчиво теребя мочку уха. Оранжевые занавески словно светились – самое то в октябре, когда осень уже подобралась близко, будто кошка к воробью. Рябина в маленьких городках, еще не уставших от шума и пыли, горит кровавыми пятнами, воздух становится невыносимо прохладен, на той грани холода, когда еще не хочется влезать в самую теплую куртку, но уже тянет вечером закутаться в плед. И в такие дни, если город одевается в темные цвета, вокруг себя все нужно одевать в светлые. Например, в оранжевые.

Кайли повезло: она купила отрез ткани огненно-драконьего цвета вчера на распродаже. Неподалеку от работы в полуподвале прятался магазин, куда свозили никому не нужные остатки тканей, игрушки сомнительного качества, совершенно бесполезные вещи вроде неработающих ламп, а иногда даже садовые калитки. Кому нужна Садовая калитка в центре Нью-Йорка? Однако Биггс, владелец магазинчика «Все для вас», полагал, что на любую вещь найдется свой охотник.

– Ты не представляешь, что у меня иногда покупают! – рассказывал он Кайли, если она не торопилась. Тогда Биггс усаживал ее в продавленное кресло времен войны Севера и Юга и поил имбирным чаем. И говорил, говорил. Старик Биггс любил поговорить. О лампе, которую купил на аукционе за бесценок и продал потом мальчишке – тот бережно унес ее в руках, словно раненого голубя. О вдове Дженкинс, которая приходит по пятницам каждый раз в одно и то же время и спрашивает вышитые подушки – если есть, обязательно покупает. Сколько у нее вышитых подушек, размышлял Биггс. Наверное, весь дом ими набит, громоздятся вдоль стен, норовят свалиться на хозяйку.

Для Кайли он оставлял странные, но каждый раз нравившиеся ей вещицы: то подставку для обуви в форме сердца; то остановившиеся крохотные часы, похожие на драгоценность, оброненную феей, и такие же бесполезные; то запечатанный конверт, в котором обнаруживался совершенно пустой листок бумаги. Этот конверт Биггс отдал Кайли просто так, ни цента ни взяв; да и обычно брал он с нее несколько центов, не более.

Кайли не знала, где Биггс достает большинство вещей. Какие-то остатки ему свозили из магазинов, обычных и комиссионных, а он все покупал, утверждая, что всегда примет у себя любую бездомную вещь, потому что хозяин для нее найдется – надо только немного подождать…

И вот отрез оранжевой ткани точно Кайли дожидался! Она поняла это, как только вошла вчера к Биггсу, сразу увидела это распластанное на столе сияние. Вечером подождала, пока мама заснет, и быстро сострочила занавески. А сегодня утром повесила. Мама проснется, выйдет на кухню – а тут все полыхает солнцем, потому что окно выходит на восток.

Сейчас же еще было слишком рано.

Кайли снова немного полюбовалась на занавески, глотнула обжигающего кофе из любимой красной чашки, бросила взгляд на часы: шесть тридцать. Рассвет уже подкрадывался, Нью-Йорк же и не думал засыпать, Кайли чувствовала, как он там дышит и ворочается за окнами. Это в доме стояла сонная тишина, прерываемая только громким тиканьем часов да шумом воды в трубах.

На цыпочках пробравшись к выходу, Кайли влезла в ботинки (позапрошлогодние, но еще держатся), темное пальто, взяла сумочку, выключила свет в прихожей и выбралась на крыльцо. Замок сухо щелкнул. Отойдя пару шагов по улице, Кайли оглянулась: нет, в мамином окне не зажегся свет, значит не разбудила. Хорошо.

Дом молчал за спиной, когда Кайли уходила.

Покачиваясь на сиденье в вагоне метро, она старалась не заснуть. Вчера она с этими занавесками легла поздно, а вставать на работу как всегда – без пятнадцати шесть. Кайли Уильямс и ее мать, Глэдис, жили на окраине города, там, где бок о бок теснятся домики, иногда поделенные надвое. Вот такой половинкой они и владели. На первом этаже – прихожая, кухня и что-то вроде гостиной, на втором – ванная и две спальни. Звучит хорошо, выглядит так себе, и все же это собственный дом – все лучше той квартирки в Бруклине…

Про Бруклин Кайли предпочитала не вспоминать.

Она вообще не хотела с утра думать о тяжелом. Еще успеется. В течение дня.

А утро существует для того, чтобы понять прелесть наступающего дня, – ведь, если решишь, что день плохой, он так и покатится. Там куснет, тут заденет. Так что нужно искать во всем позитив. Ехать еще долго. Долго-предолго. Потому и нужно так рано выходить.

Что бы хорошее найти в сегодняшнем утре? Кайли уставилась на свои колени. М-да, коленки так себе, тощенькие. Ну ничего, это, наверное, хорошо. В журналах, которые иногда покупает мама, пишут, что мужчин привлекают худенькие женщины.

Кайли такого особенно не замечала. То ли ей не везло, то ли в журналах врали, но мужчины вокруг сплошь и рядом предпочитали фигуристых блондинок с приличным размером груди. Она – со своим практически отсутствующим размером, костлявыми коленками и узким личиком провинившейся отличницы – не вписывалась в требуемый типаж. Ее не замечали. По большей части. Но это не беда, а как раз хорошо, потому что на данном этапе жизни Кайли было не до мужчин.

Нет, о мужчинах думать бесперспективно и скучно как-то. Кайли покосилась вправо: рядом с нею сидел мужчина, читавший утреннюю газету. На четверть разворота сияла реклама турагентства, предлагающего путешествия в любые страны мира, на ваш выбор, сколько угодно. Только приходите, заплатите деньги и отправляйтесь.

Вот так, подумала Кайли, отворачиваясь. Ты приходишь, садишься, и девушка, словно вырезанная маникюрными ножницами с обложки журнала, улыбается тебе и спрашивает:

Куда бы вы хотели поехать?

А ты не знаешь. Ну не знаешь, и все тут. Ты зашла просто так, потому что тебе хочется впечатлений, а каких – для себя еще сама не решила.

Мы можем вам предложить вот это… и это… и это… – журчит девушка.

И тогда начинаешь думать: я бы отправилась в паломничество на Мальту. Именно в паломничество, хоть и при помощи современных средств передвижения. Ведь паломничество – это не босиком по всей Европе, это босиком в душе… Я пришла бы на улицы древней Валетты и склонила бы колени перед святыми, что светят фонариками из ниш.

Я бы… Я так долго могу думать, что сделала бы.

И что-то из этого я обязательно сделаю… хотя и не прочитаю всех книг, что стоят на полках, как бы ни хотелось. Не посмотрю все фильмы, хотя ужасно люблю романтические комедии… Хотя почему ужасно? Ведь я их прекрасно люблю!.. Не увижу другие страны. Да, не увижу.

Но я знаю – какое оно, это паломничество. Какое оно должно быть.

И вкус смерти на губах – это вкус «африканского» вина, которым однажды угощал старый приятель и которое в той, другой реальности можно пить каждый день. Это вкус того, чего ты захочешь. Вкус жизни…

Кайли покачала головой, сбрасывая оцепенение.

Ну какая Валетта, какие святые и фонарики. У нее будет Нью-Йорк, еще десяток остановок до станции, на которой нужно выходить, затем длинный, длинный день и потом, наверное, вечер, немного теплее, чем предыдущий, потому что в нем есть оранжевые занавески.

Никакого турагентства, никакой девушки с рекламной улыбкой.

И о смерти зря подумалось. Совершенно зря.

Кайли вышла на нужной станции, поднялась наверх по лестнице среди спешащих людей и, оказавшись на широкой улице, зажмурилась на мгновение. Между небоскребами сияло солнце. Может быть, сегодня последний теплый день. А может, и нет. Осень в Нью-Йорке непредсказуема, как сам город: иногда затягивается, а иногда начинает сыпать мокрым снегом уже в середине октября.

А может, повезет. Кайли очень любила лето.

Осень понемногу просачивалась в нее – пора уже, пора, сентябрь отзвенел первой желтизной листьев, и ветер из чуткого превратился в настойчивый и подталкивающий в спину. В осень нужно входить. Так входят резиновыми сапогами в лужу и потом стоят недолго, ощущая, что за резиновой границей – выталкивающий холод.

Это будет тяжелая осень. Еще тяжелее, чем предыдущая, потому что часы неумолимо тикают, а выхода все равно не видно. Да, будет сложно, и сомнения теснятся, как пассажиры в час пик у тех мест на перроне, где открываются двери вагонов; и, когда состав подходит, кто-то пытается утрамбоваться, кто-то подобраться ближе, а кто-то пролезть первым – так и сомнения. Но все же… Все же убить надежду не так и просто. Кайли не знала, как ей удается улыбаться до сих пор, хотя все внутри ноет от усталости. Она просыпалась рано, вставала и улыбалась, даже не через силу, просто понимала, видимо: так надо. Непонятное ей самой, завораживающее, кофеинное колдовство. Будто несколько чашек – залпом, обжигаясь, внутрь. И небольшая дрожь в руках, и блуждающая улыбка, набитая надеждой, как специальная подушечка для сна – душистыми травами.

В офисе покатился мячиком привычный рабочий день.

Кайли служила секретарем начальника небольшой фирмы, торговавшей мебелью: изогнутыми, как скрипка, диванами, стульями невыразимого канареечного цвета, пуфиками, похожими на инопланетных захватчиков. Может быть, благодаря пристрастию начальства к экстремальным расцветкам и формам, а может, из-за мирового экономического кризиса, дела шли так себе. Плоховато, скажем, шли дела.

Кайли привыкла измерять атмосферу в коллективе уровнем шума, доносившегося из-за закрытых начальничьих дверей. Если там тихо – все в порядке, босс беседует по телефону с женой или раскладывает пасьянс. Если долетают нервные восклицания – значит очередной заказчик что– то там не то в поставках обнаружил и пытается вернуть товар, а это шефу, конечно, не по нутру. А если уровень ора достигал просто немыслимых высот, это означало, что товар таки вернут – и придется выплачивать компенсацию – или в суд подают, или поставщики обещали, но не привезли вовремя – и сделка сорвалась… Кайли все это наизусть знала.

В последнее время тихих дней было мало, а громких – очень много. Сотрудники волновались, нервничали; шеф орал на менеджеров, распекая за то, что плохо продают салатовые креслица; менеджеры огрызались и просили закупить партию черных офисных стульев, просто черных, без рогулек в неожиданных местах, и вот этот-то товар они продадут в два счета! Шеф не соглашался. Он сам восседал в кабинете на малиновом монстре, обитом бархатом – двести долларов за метр – и странно скособоченном. Из-за монстра и шеф скособочивался, что не добавляло ему величия в глазах клиентов. Но в его собственных – добавляло, и шеф часто с гордостью повторял, что черными офисными стульями может каждый дурак торговать, а канареечными кушетками и крокодиловыми шкафами – это талант нужен, это постараться надо, да и смелость пригодится!

Сегодня день был особенно громкий. Шефу позвонил некто, представившийся Смитом, и вот уже полчаса беседовал. Босс орал, орал за дверью, а затем примолк. Кайли насторожилась. Вызов по-прежнему шел, это показывал горящий огонек на телефоне – линия занята. Может, договорятся все-таки, с тоской подумала Кайли. Пойдут вечером выпьют виски в бар, побеседуют по-мужски, похлопают друг друга по плечам и как-то все уладят.

Огонек погас, линия освободилась. И телефон тут же ожил.

– Позвони Файрфоксу и вызови его немедленно.

– Сэр, он на выставке в…

– Хоть в самом Китае! – заорал шеф. – Чтобы птицей сюда летел! Быстро!

И трубку кинул – вот такой темпераментный.

Кайли вздохнула: начальник если возбуждался, то орал на всех, включая женщин, детей и стариков, но отходил быстро и извинялся долго, так что проще пережить. Она набрала номер директорского заместителя, выдернула его с мебельной выставки, доложила шефу о проделанной работе и взялась дальше перебирать бумажки.

Бумажек всегда много. Есть что перебирать.

Монотонная работа успокаивала и прогоняла ненужные мысли, и Кайли почти развеселилась. К тому же согревала мысль об оранжевых занавесках, вечернем чае и домашнем печенье. Мама обещала, что сегодня испечет.

Оно у нее выходило каким-то особенно душистым, это печенье. Хотелось съесть его сразу много-много, с чаем, а может, с холодным молоком. Это летом – с молоком, а осенью – обязательно с чаем. Чай Кайли покупала в индийском магазинчике на углу (там было дешевле), заваривала в старом чайнике с надколотым носом и потом пила из любимой кружки. При мысли о том, что и сегодня вечером так будет, она счастливо зажмурилась на мгновение, а потом вернулась к своим бумажкам.

Файрфокс прилетел злой и мокрый (на улице опять начался дождь, а машину зам, видимо, припарковал далеко), хлопнул дверью директорского кабинета, и наступила относительная тишина. Забегали сотрудники, Кайли всех разворачивала, сообщая, что у шефа совещание. Черт его знает, что у них там на самом деле – может, виски пьют, – но прерывать этот интимный процесс все равно нельзя. Сотрудники вздыхали, качали головами и уходили.

Вышел Файрфокс только через три часа, когда рабочий день уже заканчивался, за окном начинали синеть сумерки и кое-кто уже собрался по домам. Файрфокс вышел, дверь на сей раз прикрыл тихо, остановился, зашарил по карманам куртки, которую держал на весу брезгливо, словно испачканного кота. Вытащил нераспечатанную пачку сигарет и заогля– дывался.

– Сэр, – любезно сказала ему Кайли, – если вы будете здесь курить, то он – и так было понятно кто – будет ругаться.

– Не будет, – буркнул Файрфокс, пытаясь зубами стащить прозрачную шуршащую обертку с пачки и не преуспевая. – Не будет, Кайли. Ему теперь не до этого.

Нехорошее предчувствие вползло песчаной змейкой, ужалило в живот. Отчего предчувствие неприятностей в первую очередь отдается именно в животе?..

– Почему? – спросила Кайли.

– Почему? – эхом откликнулся Файрфокс, оставил бесполезные попытки освободить пачку от обертки, бросил куртку на диванчик для посетителей (лимонный) и взялся за дело всерьез. – Потому что мы банкроты, Кайли.

– То… то есть как?

– Как банкроты? Это когда денег нет. Совсем. И еще долги в банке. – Потом посмотрел в ее круглые глаза и, спохватившись, добавил: – Только вы не говорите сегодня никому, пожалуйста. Завтра будет совещание, и вот там всем все объявят.

2

Кайли! Это ты? – крикнула из кухни мама.

Конечно, понятно, что это она, Кайли, – какой грабитель станет топать в коридоре и запирать дверь изнутри, звеня тяжелой цепочкой, – но она все-таки ответила по правилам:

– Я, мам!

Ни за что ей не скажу, думала Кайли. Не нужно ей знать. Ее вообще нельзя волновать, ей надо улыбаться и говорить, что все хорошо и будет хорошо, всегда-всегда. Только правду не рассказывать. Потому что как можно рассказать ей вот эту жуткую правду – что не сегодня-завтра она, Кайли Уильямс, пополнит собою полк безработных секретарш. А сейчас найти работу ой как непросто. Очень непросто.

Она даже немного задержалась на службе, чтобы просмотреть в Интернете вакансии, и пока ничего не нашла. Задерживаться дольше было невозможно, потому что мама начинала волноваться, а волноваться никак нельзя.

Кайли думала: вечером, когда мама уснет, можно будет еще посмотреть. Может, и найдется что-нибудь.

Мать хлопотала на кухне. По всему дому плыл пряный запах печенья, и хотелось зарыться в этот запах пальцами, как в кошачью шерсть, и долго-долго от себя не отпускать.

– Мой руки, – сказала мама, – и за стол. Я спагетти сварила.

Глэдис Уильямс была маленькой сероглазой женщиной; лет ей еще исполнилось не так много, но последние годы и то, что нависло над нею сейчас, давали о себе знать. Пролегли морщинки, и руки подрагивают, и волосы потускнели… Стоя на пороге, Кайли смотрела на мать.

Нет, нельзя ей говорить.

– Мам, ты лекарства пила?

– Конечно, пила. Руки мой давай.

Кайли некоторое время провозилась в ванной, а когда вернулась, то на столе уже стояли две тарелки, и спагетти исходили аппетитным паром, и вилки блестели как серебряные.

Не было у них серебряных вилок. Когда-то были, а теперь нет. Ну и что. Есть и такими можно. Какая разница.

– Как дела на работе? – привычно поинтересовалась мать, ставя на стол плошку с соусом – она любила подавать соус именно в этой плошке, разрисованной причудливо, взятой в том же самом индийском магазинчике, откуда чай. Так веселее.

– Все нормально, – сказала Кайли.

Не рассказывать же о печальных, как у престарелого дога, глазах Файрфокса, о собственной глупой растерянности и о том, что хочется поскорее взять старый ноутбук, которым она пользовалась дома, и прошерстить Сеть на предмет вакансий.

Ничего не происходит. Все как всегда.

Всем известна простая истина: не любишь людей – не будь врачом, не любишь детей – педагогом, не любишь мусор – уборщиком. Хотя с последним можно поспорить. Да и первое с появлением доктора Хауса, сериал про которого с удовольствием смотрела Глэдис, оказывается под вопросом. Но со вторым спорить никак не получается.

За свою жизнь Кайли непрерывно училась много лет. То есть с первого класса школы и весь курс, на котором готовили квалифицированных секретарей. И видела много разных педагогов. Были среди них и те, что вызывали в ней симпатию, но таких случилось двое или трое за все время обучения. Прочие же оказывались либо скрытыми садистами, находившими удовольствие в том, чтобы помучить детей, либо равнодушными, поглядывавшими на часы – когда домой можно будет уйти. Называться педагогом и быть им – разные вещи, эту истину Кайли поняла давненько. И так странно, что именно эти педагоги научили ее тому, как она живет сейчас.

Научил один случай. Тогда ей исполнилось двенадцать лет.

Произошло это ранней осенью, в первые дни сентября. До физики и химии ученики еще не дошли, потому учиться было не так противно, как несколько лет спустя. Классная руководительница Кайли была неплохой женщиной, вела дополнительные занятия с трудными подростками – в основном, с «цветными» из соседних кварталов, где вовсю царствовала преступность. Кайли участвовала в самодеятельности, была активным участником жизни класса. Она вообще была активным ребенком. Ее активность все испортила в один не самый прекрасный день.

Она теперь уже не могла вспомнить, как называется тот урок, когда после занятий класс собирается и обсуждает что-то со своим классным руководителем. Классный час или классный урок? Теперь, на работе, это называют летучками и разбором полетов. Давно это было. Но детали не так важны.

На одном из таких часов классная начала издалека. Она завела какую-то речь, Кайли уже не помнила, как и что она говорила, помнила лишь, что вдруг учительница назвала ее имя и вызвала к доске. Кайли вышла. Она была неплохой ученицей, хоть французский и математика у нее всегда хромали, но ее было за что похвалить, и она подумала: вот он, мой час! Сейчас классная скажет о ней несколько хороших слов, и будет настроение весь день, и дождь за окном уже не будет унылым, и можно забыть, что учиться еще так долго – целую длинную, холодную зиму учиться!

Это был тот случай, когда Кайли получила один из самых важных уроков от жизни: жди плохого вместо хорошего, и будет не так больно, когда твои ожидания оправдаются.

Ее не стали хвалить. Напротив. Доска стала для нее… Ну как его? Столбом позора? Где бичуют, или что-то вроде того. История ей тоже плохо давалась… Классная начала стыдить Кайли, долго и методично, потряхивая номером газеты «Вечерний Нью-Йорк» за прошлый месяц. Что же было в этом номере, от чего так замер весь класс? Кайли сначала не понимала, понимание явилось не сразу.

А потом она вспомнила. Это было в конце августа. Кайли проводила каникулы у бабушки в Гарлеме, тогда бабушка еще была жива. И в ее квартирке в старом доме пахло так хорошо – отдыхом и приключениями. Гарлем, конечно, но все-таки… Каникулы. Беззаботность и расслабленность. Бабушка у Кайли была чудной. Она любила яркие цвета, курила на кухне и иногда ездила автостопом. Она же получала «Вечерний Нью-Йорк» по подписке. И как-то раз она прочла Кайли заметку. Нью-йоркским школьникам предлагали позвонить в редакцию и побеседовать с журналисткой на предмет своей жизни в школе. Мол, для публикации ей нужно опросить учащихся. Почему нет? Бабушка дала Кайли газету, и Кайли позвонила. Банальные вопросы. Даже неинтересно. Как зовут? Где учишься? Какие предметы нравятся? И вообще нравится ли в школе?

Что бы вы ответили на месте Кайли? Врать она тогда не умела, сложную науку сию постигла, уже став взрослой. Да и незачем ей было врать. Что такого в том, что ей скучно на математике, она ее не очень любит, что в школу ей иногда не хочется идти и вообще ей там не очень нравится?

Большинство учеников думают так же. Некоторые ненавидят школу лютой ненавистью, с ее партами, охраной на входе и заляпанной доской. Однако обычно это не имеет таких последствий.

Классная выходила из себя, тряся газетой. Она обвиняла Кайли в неуважении к ней, к директору, к святым стенам родной школы. Это был позор! Позор для нее, для всего класса, для директора, ну, и конечно, для школы! Как Кайли могла так поступить с ней и со школой?! Другие дети написали, как они любят свои школы, а ты! То есть Кайли вот так в спину нож воткнула!

Кайли долго не понимала, за что ее ругают. За правду? Наивный ребенок. Теперь-то она знала, что правду очень часто нужно прятать поглубже и не высовываться. Знать-то знала, но делать как следует так и не научилась.

Класс недоумевал. Потом ему просто стало все равно. Среди одноклассников Кайли не было ярых защитников школы и ее чести, чтобы они начали активно травить провинившуюся соученицу.

Но классная не унималась. Сначала Кайли пыталась что-то отвечать. А потом поняла, что это бесполезно, и умолкла. Стоять у доски она уже устала, ей было обидно, очень обидно. Но Кайли считала, что права, и не собиралась отступать. Однако дети хитры по своей натуре. Кайли поняла, что ей не уйти от классной, если хотя бы не притвориться, что раскаивается. Она сильно постаралась и заплакала. Слезы ее классная сочла признаком осознанной вины и, положив газету на стол, разрешила Кайли сесть.

Стоит ли говорить, что Кайли возненавидела ее после этого?

Когда урок закончился, мать одной из одноклассниц Кайли, которая работала в школе, погладив девочку по голове, сказала:

– Все нормально, ты не виновата, репортеры все время что-то врут, выворачивают слова наизнанку.

Конечно, Кайли была не виновата. И она это понимала. Виновата была ее классная. Кайли теперь уже не помнила ее фамилии, только имя – Долли. Теперь она уже не ненавидела ее. Хотя, если бы встретила на улице, никогда бы не поздоровалась. Обида никуда не делась.

Сейчас Кайли смотрела на эту историю как бы со стороны. И ей казалось, что, поведи она себя иначе, если встала бы и гордо заявила о своих правах быть честной, конфликт был бы исчерпан. Хотя… Но в то же время она понимала, что была ребенком, недурно воспитанным, и считала, что перечить взрослым – тем более учителям – неприлично.

Педагог может ненароком обидеть ребенка, но все равно будет в этом виноват. На то он и педагог, чтобы предвидеть возможные обиды детей и уметь их избегать. Но педагог не имеет права намеренно унижать или оскорблять своего ученика. Если он так поступает, он не педагог, да и человек так себе, потому что победа над слабым не делает чести никому.

И вот после того случая Кайли уяснила, что правда никому не нужна, что ждать лучше плохого, а хорошее будет сюрпризом. Зато она была подготовлена. Может, потому и не стала рыдать над возникшей проблемой.

А увольнение – проблема, и еще какая. Огромная проблема, учитывая то, что деньги требуются постоянно, и еще больше их требуется для того, чтобы ее мать смогла жить.

Глэдис нужна была пересадка сердца.

Проблемы с этим жизненно важным органом обнаружились несколько лет назад, когда Кайли работала в первой своей фирме, начинала помощницей секретаря. Вдруг на плановом обследовании врач забеспокоился, снял еще раз электрокардиограмму, отправил на дополнительное обследование, и обнаружилось – порок. У него имелось длинное и сложное название, о котором старались не думать.

Тут же потребовались деньги на лекарства, и Кайли устроилась на дополнительную работу. Потом перешла в фирму, где торговали малиновым и салатовым и предлагали хорошую зарплату. Она крутилась, как могла, но денег все равно не хватало. Особенно их стало не хватать в последние полгода, когда пришло понимание: пересадки не избежать.

Конечно, Глэдис числилась в федеральной программе. Конечно, там была очередь длиной в несколько километров, а мамин случай считался не самым сложным и не самым срочным. Конечно, она держалась молодцом и старательно не думала об этом. Но Кайли не могла все оставить в подвешенном состоянии. Если требуется платная операция – она постарается добыть деньги. И она старалась. Деньги добывались, но все в каких-то небольших количествах, а больше зарабатывать Кайли не умела.

Она не была финансовым гением, и редким специалистом тоже не была. Она не хотела раньше для себя особенной жизни, где все сияет, искрится и каждый день приключения. Хотелось простого: уютный дом, муж, дети – да только все это как-то обходило стороной. А в последнее время и вовсе не до того.

Дом… Кредит еще не выплачен, а она теряет работу. Где взять денег? Где взять их сразу много? Не банк же грабить, в самом деле…

Был одиннадцатый час. Мама отправилась спать (она соблюдала режим), и Кайли притащила на кухню ноутбук, натужно скрипевший старыми потрохами и дышавший почти интимно. Скоро машинка отдаст концы, но пока работает. На вечер ее хватит.

Вакансий было немного. Кайли выписала несколько вариантов, чтобы позвонить завтра, и отправила резюме по имеющимся электронным адресам. А вдруг повезет.

Она читала очередной пассаж в духе «требуется секретарша не старше 25 лет, рост от 170, блондинка», когда завибрировал мобильный телефон.

Этим аксессуаром – подержанным и дышащим на ладан, как и компьютер, но все же рабочим – Кайли обзавелась, когда стало известно о болезни матери. До этого обходилась так. А тут понадобилось, чтобы делать контрольные звонки и чтобы мать всегда могла позвонить, если нужно. Номер был известен еще лечащему врачу мамы и паре друзей Кайли. Например, лучшей подруге Ширли. Однако та уже три месяца как улетела работать в Австралию – вернуться же должна только года через два. Электронных писем было маловато для полноценного общения, а звонила Ширли редко. И это точно не она.

Кайли бросила взгляд на экранчик мобильного телефона. Ага.

Привет, Джон.

Она встала и закрыла дверь на кухню, чтобы не разбудить мать громкими разговорами.

Привет, Кайли. Как твои дела?

Как обычно. – Сразу вываливать на Джона свои беды не стоило. Да и не факт, что они его касаются. К тому же если он звонит так поздно, то по делу. – Что-то случилось?

Нет, ничего, но мне необходимо с тобой встретиться.

Давай завтра после семи.

А нельзя сейчас?

Кайли вздохнула.

Почему сейчас?

Срочный разговор. Ну сделай мне одолжение! Это не займет много времени.

Кайли бросила взгляд на часы.

Ладно. Полчаса, не больше. Я надолго не могу уйти.

Хорошо-хорошо. В кафе на углу, идет? Через пятнадцать минут.