Текст книги "Дьявол внутри нас"

Автор книги: Сабахаттин Али

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

XIII

Когда Омер открыл глаза, он увидел, что Маджиде уже проснулась. Одетая так же, как и вчера, она сидела в профиль к нему, у стола, и задумчиво глядела перед собой. Омер некоторое время наблюдал за ней. Теперь он видел, как прекрасна ее шея, сиявшая белизной под волосами, которые она гладко зачесала назад. «Отчего я не проснулся, когда она встала и одевалась», – пожалел Омер. Потом подумал: «Который же час? Наверное, я опять опоздал в контору? Это уж слишком. Не хватало только, чтобы сейчас меня выгнали с работы. Тогда все пропало. Я во что бы то ни стало должен сегодня пойти в контору. Нужно бы переговорить с моим важным родичем. Расскажу, в каком оказался положении, скажу, что женился или, лучше, что собираюсь жениться. Может быть, найдет мне место поприличнее. На сорок две лиры семью не прокормишь… Но, главное, надо подумать, как быть сегодня. Кажется, у меня оставалось что-то около тридцати пяти курушей. Что на них можно сделать? Как я скажу ей об этом?»

Он пошевелился. Кровать скрипнула, и Маджиде повернула голову. Увидев, что Омер проснулся, она улыбнулась. И эта улыбка придала ее бледному, немного осунувшемуся лицу еще большую привлекательность. «Благодарю тебя. Я люблю тебя. Ты принес мне счастье!» – говорил ее взгляд так откровенно и ясно, как не могли сказать никакие слова. И Омеру почудилось, что он полной грудью вдыхает аромат цветов.

Омер вскочил с кровати. Босиком по грязному ковру подбежал к Маджиде, обнял ее и долго стоял, прижавшись лицом к ее щеке. Он гладил ее шею и, запустив пальцы в завитки волос на затылке, прижимал к себе ее голову.

Отпустив ее, он быстро оделся и, пытаясь придать естественность своему голосу, сказал:

– Я загляну в контору, постараюсь раздобыть денег.

Маджиде снова улыбнулась:

– У меня есть кое-что… До конца месяца дотянем. Да и не так уж долго осталось!

Омер вышел из комнаты и через некоторое время вернулся вместе с хозяйкой.

– Это моя жена!.. Мадам, наша хозяйка! – представил он их друг другу.

Мадам на вид было лет сорок – пятьдесят. С ее постной физиономии не сходило выражение вечного недовольства. Одежду она носила исключительно черного цвета, а волосы затягивала в тугой пучок на затылке. Мадам остановила на Маджиде долгий изучающий взгляд, затем, повернувшись к Омеру, проговорила с сильным греческим акцентом:

– Я очень рада! – и, обернувшись к Маджиде, добавила: – Я вам предоставлю соседнюю комнату. Она немного больше. Сейчас мы в ней приберем, подметем, и сегодня же вы сможете переехать.

Омер позавтракал вместе с Маджиде в маленькой столовой по соседству. Потом сел в трамвай и уехал на почту, а Маджиде вернулась домой, чтобы перебраться в другую комнату.

Когда Омер, взбежав по каменным ступеням, влетел в контору, он никого из сотрудников не застал на своих местах: все ушли обедать и еще не вернулись. Он сел за свой стол, зарегистрировал несколько бумажек, лежавших перед ним, и, не зная, чем бы еще заняться, стал перелистывать бухгалтерские книги; назначение большинства из них он давно позабыл. Отныне, решил он, следует проявить усердие в работе, дабы никто не мог его попрекнуть незаслуженным жалованьем. Пора крепко стать на ноги. Никогда прежде он не ощущал такой потребности и поначалу обрадовался, но вскоре призадумался: не слишком ли быстро он меняется?

Обеденный перерыв кончился, стали возвращаться чиновники. Они удивленно таращились на Омера – не привыкли видеть его поглощенным работой. Обмениваясь с ним короткими приветствиями, они усаживались за свои столы. А Омера так и подмывало сообщить всем о своей женитьбе. Так прямо и сказать: «Знаете, я женился! Сегодня. Теперь у меня семья. И мне, как большинству из вас, придется отныне думать о хлебе насущном и угождать начальству в надежде на прибавку к зарплате». Но он себя сдерживал. Какая там женитьба! Ни свадьбы, ни обручальных колец. Да над ним просто посмеются. И потом, разве его сослуживцев интересует что бы то ни было, не имеющее отношение к их собственным персонам? Пожалуй, только как тема для сплетен.

В конце концов Омер направился в закуток к Хюсаметтину-эфенди – сколько ж можно таить в себе радость? К тому же он намеревался попросить несколько лир в долг. Денег Маджиде хватило б до конца месяца, но не станет же он брать у нее на карманные расходы.

Едва взглянув на Хюсаметтина, Омер остановился в изумлении. Всего одну неделю они не виделись, но узнать того было почти невозможно: зарос щетиной, глаза ввалились, выражение лица стало опустошенным и даже немного диким.

– Что случилось, Хюсаметтин-бей? Вы нездоровы? – воскликнул Омер.

Кассир поднял очки на лоб и несколько мгновений отрешенно смотрел на юношу. Казалось, он вовсе не замечает его, а только пытается собраться с мыслями.

– Мы не виделись целую неделю, – сказал Омер. – У меня появилась важная новость!

– Садись, рассказывай, – безучастно произнес Хю-саметтин-эфенди.

Он предложил Омеру сесть из одной только вежливости. Было совершенно очевидно, что на самом деле он и думать не думает о делах своего молодого друга, а целиком поглощен своими заботами.

– Сначала вы расскажите. На вас же просто лица нет! Чем вы обеспокоены?

– И не спрашивай!.. Выкладывай лучше, что случилось с тобой.

«Господи боже мой, – удивился про себя Омер, – что это с нашим хафызом? Он и в прошлый раз был какой-то странный. Но сегодня особенно… Впрочем, ладно, все равно не выдержит, расскажет».

– Знаете, я женился! – выпалил Омер. Хюсаметтин несколько оживился и спросил заинтересованно:

– Когда? На ком? А нам ничего не известно! Омер рассмеялся:

– Откуда вам было знать?! Я сам не понял, как это случилось. Но что правда, то правда: теперь у меня есть жена, и я должен заботиться о ней.

Хюсаметтин поглядел на него с нескрываемой жалостью.

– Желаю счастья… Дай бог, чтобы тебе повезло. А я… я полагаю, ты парень с умом.

Омер заметил, что он еле удержался от того, чтобы сказать: «я полагал». Омер улыбнулся:

– Что, я сделал глупость?

– Нет, дорогой мой, должно быть, нет.

Омер стал рассказывать, как все это произошло. Он многое изменил в своем рассказе, не желая выставить Маджиде в невыгодном свете. Он не хотел, чтобы кто-нибудь даже за глаза подумал о ней плохо. К концу его рассказа Хюсаметтин-эфенди снова погрузился в свои мысли, и Омер убедился, что кассир его не слушает. Ему вдруг стало тоскливо, он вернулся к себе и до конца рабочего дня просидел, ничего не делая, однако создавая видимость глубокой заинтересованности работой. Несколько раз он подходил к начальнику канцелярии за объяснениями по поводу реестров. Тот отвечал ему серьезно, а сам ухмылялся: кого, мол, обманываешь, любезный; нам ли не знать, чего ты стоишь и благодаря кому здесь держишься.

Когда чиновники захлопнули ящики столов, Омера охватило радостное волнение при мысли о том, что он тоже сейчас пойдет домой. Там его ждала Маджиде. И впервые он не поморщился, вспомнив о пансионе и хозяйке-гречанке. От его напускного трудолюбия и старательности не осталось и следа. Захотелось сейчас же выскочить на улицу и нестись домой. В дверях он столкнулся с кассиром и сразу вспомнил, что собирался попросить у него денег взаймы.

– А я как раз к вам… – соврал он.

– Я тоже шел к тебе… Пойдем вместе.

Кассир не раскрывал рта, пока они не вышли на улицу. Они направились к Сиркеджи.

– Послушай, сынок, – начал Хюсаметтин-эфсн-ди. – Это правда, что ты рассказал мне сегодня?

– А вас это и вправду интересует? – со смехом ответил Омер.

– Оказывается, ты из быстрых. ; Молча они прошли еще несколько шагов. ••

– Хоть и нехорошо вводить в соблазн молодожена, ну да ладно, – сказал Хюсаметтин. – Пойдем пропустим пару рюмочек. Мне надо поговорить с тобой. И на этот раз серьезно. Ну и плохи же мои дела, раз я собираюсь обратиться к тебе за советом!

Омер хотел отказаться: ведь сегодня у него особенный день. Но вид Хюсаметтина встревожил его. Несмотря на всю свою взбалмошность, Омер был неплохой малый и не мог отказать, когда его о чем-нибудь просили. Не раз, бывало, остановит его на улице приятель и добрых полчаса несет околесицу, но, как бы Омер ни спешил, он не решался сказать: «Хватит, у меня дела». А на сей раз ему было особенно интересно, что скажет Хюсаметтин-эфенди.

– Ладно, пойдем. Только предупреждаю: я пить не буду, – сказал Омер.

Они зашли в маленькую закусочную у трамвайной остановки. Справа – стойка, слева – три маленьких столика. За одним из них сидел однорукий и одноглазый человек. Он опрокидывал водку рюмку за рюмкой, и после каждого глотка лицо его странно передергивалось.

Хюсаметтин быстро отхлебнул несколько глотков из своей рюмки и, подождав, пока Омер, вопреки своему намерению все же заказавший водку, пригубит ее, без всяких предисловий перешел прямо к делу:

– Тянется это уже давно. Два месяца. Ты ведь знаешь, я не из тех, кто делает из мухи слона. И вообще на все мне плевать. Но если бы кто-нибудь еще недавно сказал, что я впутаюсь в подобную историю, я бы ни за что не поверил. И вот я выбит из седла. Боюсь, здравомыслие окончательно откажет мне, и тогда, если есть хоть один шанс из тысячи выпутаться из этого дела, я упущу и его. Ты знаешь, просить совета не в моем характере. Но, может быть, твоя молодая голова все-таки снесет какую-нибудь золотую мыслишку. Ладно, не буду тянуть. Расскажу тебе вкратце все с самого начала. Не помню, рассказывал ли я тебе о своем шурине, который занимается посредническими делами по продаже недвижимости. Его контора здесь, в Сиркеджи. Но недвижимость – это только ширма. Нет такого дела, куда бы он ни совал нос, начиная от спекуляции земельными участками и кончая набором прислуги и хористок для баров и театральных компаний. То вдруг разбогатеет и приезжает к нам в гости на автомобиле, то люди видят, как его ведут в участок. У нас с ним были неважные отношения. Но все-таки родственник. У негодяя две дочери, два солнышка. Я люблю их, как родных. Стоит их отцу прогореть на очередной афере, как у них начинается голодный период, и девочки вместе с матерью перебираются к нам. А месяца через два-три этот самый Исмаил-бей, то есть мой шурин, в мое отсутствие приезжает за ними на машине и увозит к себе. Такая волынка тянется уже лет пятнадцать. Я довольно долго ничего не слыхал о нем. А два месяца назад ко мне прямо в контору заявился какой-то тип. Назвался адвокатом и сообщил, что шурин мой арестован и хочет меня видеть. Бог мой, думаю. Отпросился с работы и пошел в тюрьму. Шурин наплел целую историю. Нашел, мол, он одному человеку служанку, а тот холостой, девушка несовершеннолетняя, что-то у них там приключилось. Словом, наш благородный Исмаил-бей на пару с одной пожилой «дамой» попал в тюрьму за понуждение к проституции. «Ради бога, – говорит, – помоги мне, братец! Я здесь ни при чем. Это все мой секретарь без моего ведома натворил. А меня обязательно должны оправдать!» Очень любит он, скотина, прихвастнуть. «Мой секретарь», «мой адвокат», «мой агент» – только и слышишь от него. Изображает из себя крупного дельца. Наконец понял я, что ему нужно: двести лир. Нужно, видите ли, внести залог, и тогда его освободят. «Мне причитается в сорока местах, в банках лежат деньги. Но не могу, – говорит, – получить их. Арестован! К тому же не хочу, чтобы кто-нибудь прознал о таком позоре! Не знаю, что теперь делать, – говорит. – Ради бога что-нибудь придумай. А как меня выпустят, я, конечно, тебе тут же отдам деньги». Поначалу я не догадался, в чем дело. Но он, подлец, стал умолять меня, надулся, чуть не плачет. А потом стал удивляться, что это я артачусь из-за столь ничтожной суммы. Наконец я и говорю: «Посмотрим, что-нибудь придумаем!» А он мне: «Помилуй, думать некогда. У меня обязательства, деловые свидания. Я несу тысячные убытки!» Я по глупости ему поверил. Вернулся в контору, голову ломаю. Попросить не у кого, двести лир – деньги немалые. Тут, черт возьми, вспомнил его детей, жалко мне их стало. Он ведь сказал, что, как выйдет, в тот же день отдаст деньги. Был он прилично одет, и я подумал, что он в самом деле при деньгах. Взял из кассы двести лир и уплатил залог. Вот тут-то и началась трагедия. Исмаил-эфенди как был мошенником, так и остался. Когда его выпустили из тюрьмы, я ему сказал: «Ну, братец, пойдем, сейчас же доставай деньги, чтобы я мог их вернуть в кассу». А он и отвечает: «Поздно уже, завтра что-нибудь придумаем». Этого оказалось достаточно, чтобы раскрыть мне глаза. Его фокусы были известны мне и прежде. Началась борьба, конец которой заранее был предрешен. Я уже сказал, что надежды не было никакой. Стоило мне заглянуть в каморку, которую он называл своей конторой, как я понял, в каком он положении. Набрехал он про сорок мест, где ему якобы причитаются деньги, и про счета в банках. Как он ни крутился, даже десяти лир ему взять было неоткуда. А продать и подавно нечего. В этот раз пришла моя очередь умолять его. Представь, всю жизнь я старался прожить, никого ни о чем не прося. И вот теперь стал говорить ему о своих детях, жене, о двадцати годах безупречной службы. Но ведь этот мерзавец не человек. Да и будь он человеком, ему ничего другого не оставалось, как водить меня за нос. Главную подлость он уже совершил – обманул меня в тюрьме. А это было уже ее следствием, и тут он ничего поделать не мог. Увидев, что я настаиваю чуть ли не со слезами на глазах, он сказал: «Что я могу поделать, братец? Сам видишь, в каком я положении. Дела мои совсем плохи. Постарайся что-нибудь придумать. Как только закончится судебное разбирательство, тебе возвратят залог. Все уладится!»

Не хотел, подлец, верить, что мне неоткуда больше взять денег. А делу его конца не видно. Да и не такое это дело, чтобы его могли решить в две-три недели. Я же должен был вернуть деньги в кассу до первого числа. Если бы нагрянула ревизия, я погорел бы еще раньше. Но в начале месяца все непременно обнаружилось бы. Наконец наступило первое число. Я стал то и дело отлучаться из конторы, одно это насторожило начальство. Но что мне было делать? Если бы у меня не было никакой надежды, я пошел бы и сам рассказал обо всем директору. Но проклятая надежда, что дело его вот-вот решится и мне вернут залог, завела меня еще дальше в болото. Подводя баланс и подсчитывая оставшиеся в кассе деньги, я сделал в бухгалтерских книгах несколько небольших ошибок или, будем называть вещи своими именами, – подлог. Пусть даже в книгах потом будут подчистки, но если я верну деньги, все обойдется, решил я. Сделают мне выговор, на том и кончится. И вот так тянется уже два месяца. Чтобы ничего не выплыло наружу, я вынужден производить все новые подлоги. С каждым днем все глубже погрязаю в трясине. Но что делать?

– Ну, а как суд? – спросил Омер.

– Суд? Только вчера я ходил узнавать. Ждут свидетеля из Хараболу и свидетельских показаний из Бартына. Похоже, Исмаил-бея все-таки посадят, и поэтому он старается затянуть дело. Но мне, наоборот, нужно, чтобы оно кончилось как можно скорее. Иначе я погиб. А как кончится – неважно.

Хюсаметтин задумался. Потом заговорил снова: – – Иногда мне хочется сознаться во всем, чтобы, положить конец своим терзаниям. Но что поделаешь, дорогой? Семья, дети… У них нет иной опоры, кроме меня. Шесть душ. И потом, за это дадут не меньше пяти лет. Разве я смогу столько отсидеть? Что ты на это скажешь?

Омер молчал, хмурил брови.

– Да, – сказал он наконец, – в самом деле, положение скверное. Значит, денег вы не можете достать? В таком случае ничего другого не остается, как ждать, пока кончится процесс.

Хюсаметтин кивнул головой, словно говоря: «Это я и без тебя знаю!» Осушив рюмку, он поднялся из-за стола. Они вышли на улицу.

– Я поделился с тобой вовсе не для того, чтобы получить какой-то совет, – проговорил кассир. – Просто надо было выговориться. Думал, легче станет. А получилось наоборот. Пока я тебе рассказывал, я окончательно убедился, что дела мои так плохи, что хуже и быть не может. Оказывается, я до последнего момента пытался обмануть себя. Но теперь не осталось у меня никакой надежды. Дела ничем не поправишь. Ты, кажется, тоже хотел мне что-то сказать? – неожиданно спросил он, меняя тему разговора. – Ну, рассказывай, что у тебя там?

– Что? Когда? – спросил Омер, уже забыв о своем намерении попросить у него денег.

– Ты ведь сказал, что шел ко мне, когда мы встретились? Наверное, деньги тебе нужны?

Только теперь Омер вспомнил и молча посмотрел на Хюсаметтина.

– Сколько? – спросил тот.

– Две-три лиры. Но как…

– Не беспокойся, – сказал Хюсаметтин-эфенди, горько улыбнувшись. – У меня осталось кое-что от получки. Не краденые. К тому же я знаю, что в подобных делах ты не щепетилен… Бери!

Он вытащил кошелек. В нем лежали четыре бумажные лиры. Три из них он протянул Омеру. Они расстались.

XIV

Хотя Омер выпил не больше двух рюмок, голова у него кружилась. Был уже вечер, улицы заполнились народом. Отблески витрин играли на лицах прохожих. Все они, закончив свои важные дела, совершив важные сделки, спешили в свои важные дома важно обедать и важно спать. Улица кишела, как муравейник. Только более беспорядочно, бессмысленно. Омер медленно брел по тротуару, натыкаясь на встречных. Вдруг вспомнил, что ему давно пора быть дома, и понесся почти бегом.

«Ну что я делаю? – корил он себя. – Только сегодня женился и сегодня же забыл об этом. Правда, Хюса-меттин влип в крупные неприятности. Но как я не подумал о той, которая ждет меня? Как я согласился пить водку? Впрочем, это не так уж важно. Но почему все-таки я согласился? Если бы мне с самого начала хотелось выпить с Хюсаметтином, меня бы меньше мучила совесть. Тогда я считал бы, что поступил правильно. Но я пошел с ним не потому, что так решил, а просто потому, что не могу никому ни в чем отказать. Неужели меня так легко затащить куда угодно? Я не умею проявлять свою волю. И потом, как я мог забыть?.. Ах, эта чертова рассеянность! Вдруг проваливаюсь в какую-то пустоту и забываю обо всем на свете. Надо что-то сделать с собой. Маджиде безусловно поможет мне в этом. Не утаю от нее ни одной своей слабости. Во-первых, для того, чтобы не обманывать ее, а во-вторых, чтобы она помогла мне от них избавиться. Удивительная девушка! И как просто, как естественно держится!..

По мере того как он приближался к дому, нетерпение его росло. Тяжело дыша, он взбежал по лестнице. В прихожей было темно. Омер нащупал свою дверь и в этот момент услышал за спиной голос Нихада.

– Где ты пропадаешь? Мы ждем тебя битый час. Раз ты нигде не показываешься, мы сами решили проведать тебя. Мадам сказала, что тебя нет дома, и почему-то не пустила в комнату. Вот мы и ожидаем в этой темнотище!

Омер зажег свет и только тогда заметил, что Нихад не один.

– О, Хикмет-бей! Добро пожаловать! Какая честь! – сказал он, пожимая руку маленькому человечку, который по самые плечи утопал в мягких диванных подушках. Хикмет-бей вел курс одного из восточных языков в университете. Он был настолько уродлив, что наводил ужас на тех, кто видел его впервые. Тем не менее среди знакомых он снискал репутацию самого обаятельного и милого человека. Огромный кривой нос торчал на крохотном личике, подобно клюву диковинной птицы; кожа на лице шелушилась, как у чесоточного больного; короткие толстые пальцы завершались выпуклыми обкусанными ноготками. Все это в совокупности производило столь отталкивающее впечатление, что, беседуя с ним, хотелось зажмуриться. Но говорили, что природа, безжалостно изуродовавшая его тело, пощадила душу. Родом он был из Марата и всегда ходил в окружении земляков – устраивал их на работу, опекал, пока они не вставали на ноги; некоторые подолгу жили у него в доме; он пользовался каждым удобным случаем, чтобы помочь или по крайней мере предложить помощь своим знакомым. Крохотного роста, он ходил, выставив голову вперед, постукивая о тротуар палкой с костяной ручкой, и, слушая кого-нибудь, прикрывал глаза голыми, без ресниц, веками. Он просиживал до полуночи в кофейнях квартала Беязид, проводя время в спорах со студентами университета и преподавателями, любил потолковать о восточной литературе, мистицизме, героических поэмах и, мало заботясь о том, слушают ли его и понимают ли, в упоенье закрыв глаза, читал наизусть целые страницы из сочинений Табари (Табари Абу Джафар Мухаммед ибн Джарир (838 – 923) – крупнейший арабский историк и богослов). Его голос то понижался, то вдруг, особенно в описаниях батальных сцен, переходил на крик; он на разный манер складывал губы, смакуя благозвучные арабские и персидские слова, нанизывая их, словно жемчужины, и каждый раз вызывал восторги слушателей. Они переглядывались, будто восклицая: «Какая эрудиция! Какая память!» А иногда, войдя в раж, кричали: «Браво, маэстро, браво!»

Омер взял стул и подсел к гостям.

– Как поживаете?

– Где это ты пропадал? – спросил Нихад.

Будто вспомнив о чем-то, Омер вскочил со стула.

– Да, разве вы не знаете? Я женился! Влюбился и женился!

Гости недоуменно уставились на него.

– Чего вы удивляетесь? Все это случилось в одну неделю, за десять дней… Поразительнейшая вещь. Вы поздравите меня, увидев мою жену.

– Даже не видя ее, я желаю вам обоим счастья, – сказал профессор Хикмет.

– Кто же она? – недоверчиво спросил Нихад. – Когда ты успел?

– Вчера вечером.

– Да ты пьян! – Нихад обернулся к профессору: – Болтает. Выпил лишнего и несет чепуху. Садись, у нас к тебе серьезный разговор.

– Подождите, – сказал Омер. – Сейчас я приведу жену.

Он отправился было к себе, но вдруг остановился. Через полуоткрытую дверь он увидел тонкую фигурку Маджиде. Свет падал на ее волосы, лицо оставалось в тени. Омер заметил, что она не улыбается, как всегда, а смотрит на него строгим, задумчивым взглядом. Он приблизился к ней, смущенный, как всякий, чувствующий свою вину.

– Ты здесь? – спросил он.

На лице Маджиде отразилось недоумение: где же еще она могла быть?

– Мы же должны были занять другую комнату, – пытался вывернуться Омер. – Ведь мадам обещала?

Маджиде оценила его находчивость.

– Мы уже перебрались. Осталось только кое-что перенести. И потом, там нет лампочки. Я ждала тебя!

– Я сейчас схожу куплю, – сказал Омер, тотчас позабыв о гостях.

Маджиде вошла в комнату и вернулась с сумочкой.

– Сколько стоит лампочка?

– У меня есть деньги, – сказал Омер. «Что это значит? – подумал он, – почему она спросила, сколько стоит лампочка? Неужели боится дать больше, чем стоит лампочка? Странно». Однако тут же устыдился своих мыслей: «Нехорошо… Стыдно так думать! Бедняжка просто поинтересовалась, сколько стоит лампочка!»

– Ты же сказал, что у тебя всего тридцать пять курушей! – тихо проговорила она, протягивая ему бумажку в пять лир. – Возьми, а то может не хватить!

Омер чуть не расплакался. Втолкнув Маджиде в комнату, он переступил через порог, захлопнул дверь ногой и обеими руками обнял ее за шею.

– Маджиде… Женушка моя… Я очень плохой… Ты меня сделаешь человеком! – горячо зашептал он.

– Что случилось? Что с тобой? – удивилась Маджиде.

Омер не решился сказать, о чем он только что думал.

– Я так поздно пришел! – соврал он.

– И только? – спросила Маджиде. Подумав немного, она добавила: – Зачем ты так? Какой в этом смысл?

Омер догадался, что Маджиде имела в виду. Она заранее не верила его объяснениям и не хотела слушать его оправданий. Он не знал, что делать, и ничего не мог придумать. Оставалось одно – сбежать. Он торопливо опустил в карман деньги, которые ему дала Маджиде.

– Я сбегаю куплю лампочку, чтобы мы могли сейчас же занять другую комнату! ;

Распахнув дверь, он увидел профессора и Нихада.

– Ах, послушай, Маджиде, я совсем забыл. Хочу познакомить тебя с моими товарищами.

Омер взял ее за руку и вывел в прихожую. Нихад и профессор, вежливо улыбаясь, поднялись со своих мест.

– Моя жена. Профессор Хикмет. Мой товарищ Нихад! – представил их друг другу Омер и, обернувшись к Маджиде, сказал: – Побудь здесь минутку. Я скоро вернусь!

Омер бегом спустился по лестнице. Маджиде проводила его взглядом, потом обернулась к гостям и улыбнулась.

– Впервые я видел вас вроде бы на пароходе, – поколебавшись, сказал ей Нихад.

Маджиде покраснела и потупила глаза. Она сразу же поняла, на каком пароходе видел ее Нихад. Она испугалась: с тех пор прошло так мало времени, меньше двух недель. Но как все переменилось! Ей казалось, что и нескольких лет не хватит на то, чтобы осмыслить все, что было пережито за эти двенадцать дней.

Когда она подняла голову, то встретилась с бесцеремонным взглядом профессора и почему-то сразу же вспомнила, какое отвращение вызвало у нее пожатие его холодной, влажной руки.

Наступило неловкое молчание, временами они лишь натянуто улыбались. Наконец профессор Хикмет произнес:

– Скажите, откуда вы родом, милая?

– Из Балыкесира.

Профессор удовлетворенно кивнул головой.

– Из Анатолии! Прекрасно! Кажется, Омер тоже оттуда?

– Да…

– Омер – славный парень!

– И хороший товарищ! – вмешался Нихад. – Только очень разбрасывается. Он нуждается в добром наставнике, да и чудаковат немного…

Маджиде рассердилась. Она сама знала, каков Омер, и допускала, что другим он может казаться чудаком. Но совершенно неприлично говорить ей об этом.

– И в то же время он умница, – сказал профессор Хикмет, глядя ей в лицо.

– Но не находит своему уму применения, – опять влез Нихад. – Не знает, какой цели себя посвятить.

В это время на лестнице послышались шаги. Все трое повернули головы. Вошел Омер с лампочкой в руках; его влажные растрепанные волосы падали на лоб.

– Вот, пожалуйста, – сказал он, подойдя к Маджиде.

Она сейчас же ушла в комнату, оставив открытой дверь, ввернула лампочку при свете, падающем из прихожей, и принялась расставлять вещи.

Омер устало опустился в кресло и погрузился в свои мысли.

– Что с тобой? – спросил Нихад. – О чем задумался?

– Сегодня один знакомый поведал мне очень печальную историю… И я расстроился.

Не дожидаясь расспросов, он рассказал гостям историю Хюсаметтина-эфенди. Профессор слушал невнимательно, следя глазами за Маджиде, то и дело переходившей из одной комнаты в другую, но покачивал головой, хмурил брови, делая вид, что следит за рассказом Омера с большим интересом. Нихад вначале тоже был занят своими мыслями, но под конец вдруг заинтересовался, даже придвинулся к Омеру, стараясь ничего не упустить. Он несколько раз прерывал его, чтобы выяснить кое-какие подробности.

– Жалко беднягу, – сказал Омер, закончив рассказ. – Если б вы только знали, какой это замечательный человек.

– Жалко? – возмутился профессор Хикмет. – Да как можно жалеть человека, который под каким бы то ни было предлогом прикарманил государственные деньги.

– Но ведь он не хотел этого!

– Все равно. Это не оправдание. Будь я на твоем месте, я сейчас же сообщил куда следует.

Омер был поражен. Он никак не мог поверить, что профессор Хикмет, этот доброхот и благодетель, способен проявить подобную жестокость.

– У этого человека большая семья. Всю свою жизнь он . был безупречен… – попытался было вступиться за кассира Омер, но профессор прервал его:

– И ты еще защищаешь таких подлецов! Всем им головы надо поотрывать!

«Он хоть и добряк, но ужасно узколоб», – подумал Омер и сказал:

– Разве можно так судить о людях, попавших в беду? Истинное добро – это когда оказывают услугу-незнакомому человеку. Но мы, увы, спешим на выручку только приятелям, остальных же, не задумываясь, называем подлецами.

Профессор не стал возражать – снова уставился на Маджиде. Нихад тоже притих.

– О чем ты думаешь? – спросил Омер приятеля.

– Эта история еще не выплыла наружу?

– Нет. А почему ты спросил? Собираешься донести?

– Что ты, душа моя. Просто так!

Помолчав немного, Нихад снова спросил:

– В вашей кассе бывает много денег?

– Иногда бывает много. Тысячи четыре, пять. Может быть, и больше. Тебе-то что до этого?

– Просто так, интересно. Значит, никто бы не узнал, если бы этот тип украл и больше?

Омер обозлился:

– Что значит украл? Какие странные слова ты употребляешь! Ничего не понимаешь в людях… Думаешь, мы автоматы и все, что мы делаем, заранее предопределено. А произойдет какая-нибудь поломка – нас надо разобрать и выбросить. Да как можно отрицать, что даже у самых сильных людей бывают минуты слабости, когда они вынуждены поступать против своих желаний! И это не делает никого ни хуже, ни лучше, чем он есть!

Нихад поднял руку.

– Оставь. Еще немного – и ты заведешь свою любимую пластинку о дьяволе внутри нас. Я ни о ком не собираюсь судить ни плохо, ни хорошо. Хочу только понять, в чем дело. Могу. сказать, что я не считаю нужным прощать людям их слабости. Быть сильным – прежде всего! Сила оправдывает любой поступок. Жалость к слабым – просто глупость.

Омер ничего не ответил. С Нихадом частенько случается: распалится и начинает заговариваться. Хотя, по существу, он хороший товарищ и неглупый человек, но нередко, особенно в своих статьях, проявляет неожиданную по силе проявления для своего тщедушного тела озлобленность и болезненную нервозность. Когда же он говорит просто и непринужденно, то производит впечатление бойкого, насмешливого и толкового парня. И Омер всегда удивлялся, что такой человек пишет статьи, исполненные слепого фанатизма, и с помощью примитивной демагогии пытается собрать вокруг себя сторонников, наивных, но много о себе мнящих, студентиков-недоучек. Когда однажды он сказал об этом Нихаду, тот ответил: : – Почем ты знаешь? Может быть, именно с этими наивными и невежественными студентами я собираюсь делать большие дела!

Тогда Омер не принял его слова всерьез и только рассмеялся. Но мало-помалу ему пришлось поверить, что Нихад сказал правду, потому что в последнее время тот не разлучался со своей компанией и возымел привычку произносить длиннейшие речи.

Оба гостя поднялись одновременно.

– Ну, ладно, – сказал Нихад. – Пока, до свидания. Заглядывай к нам. На днях зайду к тебе. Надо как следует потолковать. А сейчас оставим молодого супруга в покое.

Профессор Хикмет обнял Омера за плечи и, притянув к себе, доверительно спросил:

– Скажи-ка, братец, как у тебя дела? В деньгах есть нужда? Если что-нибудь понадобится, приходи ко мне. Помогать товарищам – наш долг. Если хочешь, могу тебе дать сейчас несколько лир.

Омер понурился, и профессор вытащил кошелек.

– Сколько тебе нужно? Этого хватит? – Он показал бумажку в десять лир.

Омер все так же мрачно молчал. Наконец, нерешительно протянув руку, взял деньги.

Гости поднялись, Маджиде вышла к ним, и они, попрощавшись с ней за руку, удалились. Молодые супруги сидели друг против друга на стульях и осматривали свое новое жилище так, словно хотели хорошенько запомнить, как оно выглядит. Каждый думал о своем и не решался поделиться с другим своими мыслями.