Текст книги "Дьявол внутри нас"

Автор книги: Сабахаттин Али

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

ХVIII

Когда Маджиде некоторое время спустя стала задаваться вопросом, в какой именно момент наметился перелом в их отношениях с Омером, то далеко не сразу нашла ответ. Она пылко любила мужа, правда, ее любовь была в большей степени чувственной, чем ей позволяла признать стыдливость. У нее всякий раз пробегали мурашки по телу, когда она ласково перебирала волосы мужа или смотрела на его губы, такие красивые, немного пухлые, как у ребенка. Маджиде и не подозревала, что способна на столь сильное чувство.

Но далеко не одна чувственность усиливала ее привязанность к Омеру. За те месяцы, что они прожили вместе, Маджиде поняла, какой это, в сущности, слабый человек, подверженный мимолетным желаниям и капризам, беспомощный в борьбе с жизненными невзгодами. Его слабости проявлялись на каждом шагу. Стоило им вдвоем, к примеру, зайти в посудную лавку, чтобы купить чашку, как Омер мгновенно загорался желанием приобрести огромную расписную вазу, которою почему-то называли японской. Он приходил в такое искреннее отчаяние от того, что у них не хватает денег на эту покупку, что Маджиде стоило немалых трудов убедить мужа, что ваза им ни к чему и что она вовсе не нравится ей. И всякий раз во время подобных сцен Маджиде хотелось утешить и приласкать Омера, как малое дитя.

А временами безволие и ни с чем не сообразные прихоти мужа становились совершенно нестерпимыми. Нередко он возвращался домой поздно, от него разило водочным перегаром. На вопрос Маджиде, почему он задержался, Омер отвечал: «Товарищи пригласили, и я не устоял», или: «Захотелось, вот и пошел». Вся программа действий Омера укладывалась в два слова: «захотелось» и «не устоял». Маджиде была убеждена, что, спроси ее мужа, почему он женился на ней, и на этот вопрос он ответит все теми же словами: захотелось, вот и не устоял.

Сознание того, что она – единственная нравственная опора мужа, вселяло в Маджиде гордость, и она еще больше привязывалась к нему. Она в полной мере осознавала степень ответственности, которую взвалила на себя, но была уверена в своих силах.

Омер, хотя и неохотно, но тоже вынужден был признать, что Маджиде необходима ему. Случалось, в конторе, на улице его вдруг охватывало сожаление о былой свободе и независимости. Тогда он сердился на Маджиде, но через некоторое время, словно протрезвившись, говорил себе: «Что бы со мной было без нее? Стоит ли сокрушаться о потере холостяцкой свободы, если взамен я приобрел нечто более ценное». Он уже не мыслил свою жизнь без Маджиде и простодушно удивлялся, как обходился без нее раньше.

Когда некоторые его товарищи, отпуская шуточки, пытались убедить его в преимуществах холостяцкой жизни, его разбирало зло, он возвращался домой мрачный и даже грубил Маджиде. Но, натолкнувшись на ее непоколебимое спокойствие, видя, что за ним скрывается искреннее огорчение и тревога, он сразу менялся, брал жену за руки, целовал лицо, плечи и чуть не плакал от нежности.

– Не сердись на меня! Прости! Я ведь не только твой муж, но и твое дитя, – умолял он.

Омеру удалось внушить Маджиде ту же мысль, которой он сам был давно одержим: что в каждом человеке сидит дьявол. Маджиде плохо понимала, что это за дьявол, поскольку никогда не ощущала его присутствия в себе. Но в последнее время она стала опасаться, как бы он не взял верх и над ее душой.

Тем временем Бедри стал часто бывать у них в гостях. Он приходил в свободное от работы время, обычно под вечер. Если Омер был уже дома, все втроем выходили гулять. Если же он еще не возвращался с работы, они ждали его вместе с Маджиде, коротая время в болтовне.

Омер рассказал Маджиде, что знаком с Бедри уже много лет.

– Прежде мы очень часто встречались, но в последний год потеряли друг друга из виду. Я думал, он еще учительствует в провинции. А с ним вон, оказывается, что случилось!

И он рассказал о больной старшей сестре Бедри, о его старой матери.

Маджиде слушала все это, стараясь не выказывать особого интереса. Ей почему-то было приятно, что Омер с восхищением отзывается о Бедри, о его привязанности к друзьям, о большом музыкальном таланте.

Как-то раз Омер проговорился, что взял у Бедри две лиры в долг, Маджиде удивилась и огорчилась. Она знала характер Омера и боялась, что он повадится брать деньги у Бедри. Ей особенно не хотелось, чтобы Бедри считал ее неудачницей и начал выказывать жалость. Когда Маджиде по вечерам вместе с ним ожидала Омера и речь заходила об их женитьбе, она старательно следила за тем, чтобы в ее словах не проскользнуло и тени разочарования. Она даже скрывала от Бедри, что их брак – скорее всего по беззаботности Омера – еще не был оформлен официально, хотя жили они вместе уже более двух месяцев и со дня подачи заявления давно истек положенный срок. Бедри полагал, что они сочетались законным браком с согласия родителей.

– Вам хватает денег? Из Балыкесира присылают что-нибудь? – не раз спрашивал он, и Маджиде приходилось уклоняться от ответа.

Его интерес к Маджиде и Омеру нельзя было объяснить чем-либо другим, кроме дружеского расположения. Маджиде догадывалась, что он особенно волнуется за нее. Когда они не встречались несколько дней, Бедри, увидев ее, первым делом признавался:

– Я очень беспокоился за вас. Как дела?

Его внимание приятно волновало Маджиде. Омер никогда не говорил, что беспокоится за нее. Часто он вообще не замечал ее присутствия. Любовь Омера, как и все его чувства, проявлялась бурной, но кратковременной вспышкой. Он вдруг приходил в экстаз, и Маджиде задыхалась в такой любовной буре, на которую в целом свете был способен один Омер. Но потом он снова замыкался в себе и по нескольку дней был равнодушен к жене, будто к совершенно чужому человеку. И всякий раз Маджиде испытывала горькое разочарование.

Маджиде привлекали в муже горячность и страстность, которых, как ей казалось, она сама была лишена. И все-таки она предпочла бы видеть его более уравновешенным и целеустремленным. Как ни убеждала себя Маджиде, что нельзя требовать слишком: многого от одного человека, она ничего не могла с собой поделать: неудовлетворенность жизнью в ней крепла. Маджиде испытывала неосознанную потребность в близости с таким мужчиной, который заботился бы о ней, стал бы опорой. Ей хотелось, чтобы ее избранник заслуживал не только любовь, но и уважение. Чтобы он был не просто капризным ребенком, но и старшим братом, на поддержку которого всегда можно рассчитывать.

Это желание стало особенно сильным с тех пор, как к ним зачастил Бедри. С бывшим преподавателем музыки ее связывали лишь полудетские воспоминания. И если молодой женщине случалось пожалеть, что Омер лишен положительных качеств Берди, то она сразу же начинала мучиться странным чувством, похожим на ревность и страх. В такие минуты она становилась особенно нежна и ласкова с мужем и как будто злилась на Бедри за то, что он лучше Омера.

Об истинной природе чувств Бедри к ней Маджиде догадывалась и ни в чем не винила его. Но ей было досадно, что именно благодаря Бедри у нее как будто открылись глаза на недостатки Омера.

Непредвиденное происшествие, однако, перевернуло все вверх дном, приглушило одно и пробудило совершенно иное. Омер в последнее время снова ходил мрачный и злой. Все его раздражало, сердило. Так как с деньгами опять было туго, Маджиде ни о чем не спрашивала мужа, боясь еще больше расстроить его. Но как ни умела она владеть собой, как ни пыталась представлять все в лучшем свете, долгое общение с человеком, нервы которого постоянно напряжены, все-таки не могло на ней не сказаться.

Однажды под вечер Маджиде сидела у открытого окна. На улице было жарко, пыльно, шумная ватага ребят затеяла возню под окном. Она не ходила в тот день в консерваторию, но чувствовала себя настолько разбитой, что не хотелось даже двигаться. Откинув голову, упершись ногами в пол, Маджиде раскачивалась на стуле, и мысли ее перескакивали с одного предмета на другой, словно птицы с ветки на ветку. Но все они вращались вокруг одного – Бедри; ей очень хотелось, чтобы он сейчас пришел. Это желание встревожило Маджиде, а когда она вспомнила, что еще несколько дней назад Бедри пообещал зайти к ним сегодня, она вовсе растерялась.

«Мы очень плохо поступаем, – рассуждала она сама с собой. – И я, и Омер… Я – бывшая ученица Бедри. Он любит меня и хочет, чтобы я была счастлива. Это я знаю наверняка. Омера он тоже любит. Может быть, это его единственный друг. Но правильно ли мы поступаем? Вот уже целый месяц он помогает нам деньгами. Однако одного взгляда на его костюм достаточно, чтобы понять, как он сам нуждается… Разве пристало нам, пользуясь его бескорыстной дружбой, жить за его счет? Когда еще поправятся дела Омера! И ему нелегко брать в долг у Бедри, не будучи уверенным, что в ближайшее время мы сможем расплатиться. Но Бедри просто трогателен. Он помогает нам так, словно обязан это делать… Какой он добрый!..

Он часто вспоминает о Балыкесире и отворачивает лицо, словно боится, что я прочту его тайные мысли. Но я все равно понимаю. Как бы он ни старался это скрыть, воспоминания переполняют его душу. А я обо всем забыла… Нет, не забыла, просто эти воспоминания не имеют для меня такого значения. Так ли это? Собственно говоря, что между нами было? Мы не сказали друг другу ни слова. Я помню только его взгляды. Помню, как он стоял за дверью класса и подолгу смотрел на меня. Глаза его горели, как огонь. А сейчас он почти всегда задумчив, печален… У него на руках больная сестра. Ему очень трудно живется; наверное, это тоже его мучает.

Раздался осторожный стук в дверь, и в комнату протиснулся Бедри. Маджиде встала и сделала шаг навстречу.

– Милости прошу!

– Спасибо. Омер еще не пришел?

В его тоне прозвучали одновременно и удивление, и едва заметное удовлетворение. Маджиде пододвинула ему стул.

– Нет, не пришел. Садитесь!

Он сел, как обычно, напротив нее. Было еще совсем светло, и они не включали свет.

Оба молчали. Маджиде глядела в лицо гостю, закусив нижнюю губу. Она боялась, как бы, против воли, не вырвались у нее жалобы. Он еще плохо представлял себе жизнь Маджиде и Омера и не успел разобраться в своих отношениях к этой семье. Хотя он давно знал и любил Омера, его женитьба, особенно женитьба на Маджиде, показалась Бедри странной, даже нелепой: слишком разные это люди, с такими непохожими характерами. Несмотря на видимость благополучия, Бедри был уверен, что их жизнь непременно даст трещину. Он искренне боялся этого. Больше всего он беспокоился за Маджиде. «Только бы этот сумасброд не навлек на нее беды! – думал он. – И как он посмел жениться?!» Правда, Маджиде никогда не жаловалась, хотя чувствовалось, что ей несладко. Отвечая на его расспросы, она уверяла, что довольна жизнью и счастлива, но Бедри почему-то не верил ей.

В последние два года жизнь Бедри была полна забот и горестей, и он на некоторое время забыл о Маджиде. Лишь когда он побывал в Балыкесире, побродил по школе и заглянул в свой бывший музыкальный класс, сердце его больно сжалось: школьницы в черных передниках, проходившие по коридору, напомнили ему ту девушку, которая составляла смысл его жизни два года тому назад. Даже самые незначительные переживания способны были вызвать сильные волнения в его душе. Когда он снова встретил Маджиде в городском саду, воспоминания ожили в нем с прежней силой.

Он хотел быть честным по отношению к Омеру, своему старому другу, и не желал ничего скрывать от него. Но что он мог сказать? Ведь между ним и Маджиде ничего не было! И сейчас его отношение к жене Омера мало чем отличалось от того дружеского участия, которое он питал к нему самому. Может быть, немного сильнее, немного нежнее, – и только! Так должно было быть. Бедри работал с утра до вечера и половину своего заработка отдавал Омеру с Маджиде не потому, что не хотел видеть Маджиде в нужде, но и ради Омера, чтобы не ставить его в неловкое положение перед женой. Бедри боялся, как бы безденежье не выбило Омера из колеи. Бедри был обязан заботиться о своей больной сестре, но эта забота тяготила его. Ему надоело быть рабом своих домашних, их нужд, их желаний. А вот Омеру и Маджиде он помогал с чувством радости. Он испытывал эгоистическое удовлетворение от того, что делал доброе дело, и, когда ему удавалось выручить друзей из затруднений, он радовался вместе с ними. Он ничего не требовал взамен. В его жизни, состоявшей, казалось, лишь из труда и забот, появился какой-то смысл, и это было для него достаточной наградой. И потом, он мог сидеть рядом с Маджиде, которая хотя и скрывала от него свои огорчения и заботы, но тем не менее была ему очень близка… Ходить гулять вместе с ней… Встречаясь глазами, замечать в ее взглядах отражение прежней дружбы и чувствовать, что жизнь стала осмысленной. Разве это так уж мало?

Прошло, наверное, много времени, а они по-прежнему молча сидели друг против друга. В комнате стало так темно, что они едва различали лица друг друга. Но каждому думалось, что другой догадывается о его мыслях, и поэтому не решались зажечь свет, взглянуть друг другу в лицо.

В прихожей послышались медленные, приглушенные ковром шаги, дверь отворилась, вошел Омер. Пока он шел по лестнице, глаза его привыкли к темноте, и ему хорошо была видна вся комната, озаренная светом уличного фонаря. Он переводил ничего не понимающий взгляд с Бедри на жену.

Маджиде встала и, пройдя совсем рядом с ним, щелкнула выключателем.

– Ты опять опоздал… Бедри-бей ждет целый час!

Ослепленный красным светом абажура, Омер замигал. Маджиде пристально посмотрела на него и отпрянула: она никогда еще не видела Омера таким. Вначале она подумала, что он пьян. На нем просто лица не было. Маджиде не видела его таким даже тогда, когда он бывал очень пьян, и это еще больше испугало ее. Щеки Омера ввалились, углы рта опустились, как у человека, готового на все, глаза стали мутные, усталые, а безвольно повисшие руки дрожали. Он то и дело закрывал глаза, под кожей на щеках играли желваки – было видно, что он пытается овладеть собой. Он сделал шаг вперед, подтянул к себе стул и рухнул на него. Бедри и Маджиде бросились к нему.

– Что с тобой, Омер?

Он ничего не ответил и опустил голову на руки. Прошло несколько минут, Омер вдруг поднял голову и огляделся, дико вращая глазами. Казалось, он только сейчас заметил, что в комнате кто-то есть. Взглянув на Бедри, он почти шепотом произнес:

– Ты здесь?

Этот абсолютно лишенный смысла вопрос напугал Бедри. Он положил Омеру руку на плечо.

– Что с тобой, Омер? Мы ничего не понимаем. Омер переводил взгляд с Маджиде на Бедри, потом,

словно в голову ему пришла неожиданная мысль, глухо спросил:

– Кто это «мы»? Ты и вот эта? – Он показал на жену. – С каких пор вы называете себя «мы»?

Маджиде раскрыла рот, точно у нее вырвался беззвучный крик, потом сделала шаг и протянула руку, собираясь закрыть Омеру рот. Он вскочил, схватил Бедри за воротник и произнес совсем другим, мягким, даже заискивающим тоном:

– Ты мой товарищ, не так ли? Бедри был по-прежнему спокоен.

– Омер, что случилось? – просто спросил он. – Последнее время ты стал такой замкнутый. Посмотри, до чего ты дошел. Ты сходишь с ума, образумься!

– Ты хороший человек, – все так же мягко продолжал Омер. – Очень хороший товарищ. – В его голосе зазвучала горечь. – А в последнее время ты стал нашим покровителем и, к чему скрывать, может быть, даже благодетелем… Если кому-нибудь на свете можно верить, так это тебе. – Он обернулся к жене: – Верно, Маджиде?

Та, не отвечая, смотрела ему в лицо. Было ясно, что эта сцена мучительна для нее. Не замечая этого, Омер снова обратился к Бедри:

– Можно ли на тебя положиться? Не ошибусь ли я, если в трудную' минуту буду рассчитывать на твою помощь? Скажи!

Бедри медленно снял его руку со своей шеи.

– Оставь это, – сказал он ласково. – Если тебе что-нибудь нужно, скажи… Снова нет денег?

Этот вопрос будто подхлестнул Омера. Сложив руки за спиной, он приблизил свое лицо к Бедри:

– Ах, так? Ты сразу же о деньгах? Возможно… Возможно, у меня нет денег. Конечно, деньги – это все. Они дают людям возможность возвыситься, они же толкают в грязь… Деньги… Почем знать? Может быть, мне и впрямь нужны деньги. Ну, конечно, у меня в кармане нет и пяти курушей. Давай сюда!

Бедри опустил руку в карман. Вынул старый потемневший сафьяновый кошелек и раскрыл его. Омер, не отрываясь, следил за каждым движением товарища. Он видел, как тот оставил себе только мелочь, а все остальное – три бумажные лиры – выложил на стол. Омер пытливо смотрел на его руки, на лицо. Потом снова подтянул к себе стул и, опершись на спинку, пробормотал сквозь зубы:

– Прекрасно… А ты что будешь делать? Ведь у тебя ничего не осталось. К чему эта жертва, мой дорогой? Могу ли я поверить в такое бескорыстие? Вероятно, в другое время и поверил бы, но сегодня… Чего можно ждать от людей, кроме пакости! Кого вы оба хотите обмануть? Не смотрите на меня лживыми глазами! Этакий невинный вид может меня свести с ума! Я тоже умею строить невинные рожи! Но я знаю, что скрывается за такими гримасами. Понимаете? Я узнал, как подлы люди! Собственным носом ткнулся во всю их мерзость. Теперь даже личина святоши меня не обманет… Тебя, Бедри, я ни в чем не виню. Ты такой же, как и все мы. Не хуже и не лучше. Но только не стой передо мной с видом оскорбленной добродетели… Даже эти три лиры, что лежат на столе, не дают тебе на это права… Понимаешь? После того как я застал вас одних в темной комнате, мне смешно смотреть на ваши детски невинные физиономии! А вы что скажете, барышня? Наверное, считаете, что очень ловко все это проделали?..

Постепенно повышая голос, Омер дошел до крика. Маджиде стояла, полузакрыв глаза, в голове у нее была только одна мысль, только одно желание: «Скорей бы кончилась эта сцена! Скорей бы кончилась!»

Бедри вначале был спокоен и даже улыбался. «Что с ним?» – думал он, с жалостью глядя на Омера.' Но постепенно он стал терять самообладание. Что бы ни случилось, как он смеет так непростительно забываться? Ведь все это уже трудно, почти невозможно исправить. Как смеет он бросать такие необоснованные, такие оскорбительные обвинения в лицо Маджи-де? Это выведет из себя любого. Бедри насупил брови – возмущение его нарастало.

Помолчав немного, Омер снова принялся кричать:

– Я не обвиняю вас, потому что у меня нет фактов. Но я не верю больше в людей! Особенно в их дружбу. Навсегда утратил веру! А теперь, Бедри, убирайся вон! Немедленно убирайся, не то я дам тебе в ухо!..

Он двинулся прямо на Бедри. Тот невольно поднял' руки, чтобы защититься. Омер попытался схватить его за плечи, но неудачно, так как руки плохо повиновались ему. Тогда он с неожиданной силой толкнул Бедри к двери. Маджиде, которая все это время стояла молча, как каменная, громко вскрикнула. Бедри, пытаясь удержаться на ногах, прислонился к стене и рукой нащупал ручку двери. Но тут Омер, весь содрогаясь, опустился на стул, голова его упала на грудь, и он заплакал. Бедри захлестнула волна жалости, его глаза тоже наполнились слезами. Он не знал, кого ему больше жаль – Омера, себя или Маджиде? Бедри секунду поколебался, уходить ли ему, потом, глядя на Маджиде, обронил:

– Вы видите, я ничем не могу помочь. Надо, чтобы вы поговорили наедине. Прощайте!

XIX

Некоторое время Маджиде не двигалась с места. Затихли шаги Бедри на лестнице. Были слышны лишь частые, тихие всхлипывания Омера. Она долго смотрела не мужа. И впервые в ее душу закрался гнев. Ей хотелось ударить Омера. Ее одолевали вопросы, на которые никто бы не смог дать ответ: «По какому праву? Какое он имеет право так поступать? Что я сделала? Неужели для всех я только игрушка? Кто дал ему право?» А поскольку ответа она не находила, то гнев ее все возрастал. Наконец, не выдержав, она взяла Омера за плечи и потрясла.

– Встань! – крикнула она так же, как в тот момент, когда Омер толкнул Бедри. – Встань и беги за ним! Как ты посмел оскорбить человека, который тебе, дураку, не сделал ничего, кроме добра? Ступай!.. Только после этого я смогу говорить с тобой! Не смей смотреть мне в лицо, пока не найдешь Бедри и не извинишься перед ним. О боже, вот уж не думала, что ты можешь быть таким! Кто угодно, мать, отец – только не ты… Понимаешь ли, что ты наделал, что ты сказал? Хуже оскорбить меня ты не мог. Я просто слов не нахожу. Ты поступил отвратительно, Омер… И нечего теперь плакать!

Омер поднял голову, покрасневшими глазами долго смотрел на жену, потом встал, положил ей руки на плечи:

– Наверное, ты права! Как дальше жить, если не верить тебе, вернее вам. Кого-нибудь другого – не меня – твои слова взбесили бы еще больше… Но я убежден в твоей правоте. Ты просишь, чтобы я извинился перед Бедри. Ведь вам нечего стыдиться и бояться! Хорошо, я пойду… Надо доверять, надо верить..

Вдруг он снова переменился. Глаза его потемнели, затуманились.

– Но как верить другим, если я не верю самому себе?! – воскликнул он с болью в голосе. – Разве могу я кому-нибудь верить, кто бы он ни был, после того как увидел, словно на ладони, всю мерзость своей души, после того, как открылось то, что я скрывал двадцать шесть лет?! Как смеешь ты требовать от меня… И все же, раз ты так хочешь, я пойду и буду умолять Бедри о прощении. Не все же такие гнусные, как я? Наверное, есть и другие. Сомневаться в человеке без всяких к тому оснований! Бывает ли что-нибудь ужаснее? Лучше уж быть излишне доверчивым. Я иду!

Он подбежал к двери. Вернулся. Взял Маджиде за руки и хотел было их поцеловать. Но она отстранилась легким, решительным движением. Тогда он заглянул ей в глаза.

– Горе мне! Впервые ты отшатнулась от меня. И самое страшное – непроизвольно… Маджиде… Я боюсь потерять тебя… Может быть, это мне поделом, но я хочу сохранить тебя! Впрочем, за что меня любить? За хороший характер? За несуществующие достоинства? Мы совсем разные люди… И все же я люблю тебя, как безумный. Только и всего. Смею ли я сейчас говорить об этом? Ты права! Я еще мог чего-то ждать от тебя, пока любил, ни в чем не сомневаясь. Но теперь ты так далека от меня… Я не перенесу этого. Скажи, что я должен делать, – Маджиде, женушка моя, спрашиваю тебя, как друга… Что мне сделать, чтобы вновь вернуть тебя? Я исполню все, что ты скажешь. Но ведь я и сам знаю, чего ты хочешь. Иду. Если нужно, я паду ему в ноги. И скажу, что делаю это ради тебя. Ты права, Бедри такой хороший человек, что в нем нельзя сомневаться… Иду.

Он выскочил из комнаты и бегом спустился по лестнице.

Маджиде прилегла на кровать и несколько минут не двигалась, ни о чем не думала. Вдруг горло ее сжалось, на глаза навернулись слезы. Она не рыдала, нет. Просто скопившиеся слезы нашли себе выход и спокойно, даже ласково, полились по щекам на подушку. Эти слезы щекотали ей виски и мочки ушей. Маджиде ощущала странное успокоение. По всему ее телу разливалась слабость. Так, должно быть, чувствует себя человек, перерезавший себе вены, по мере того как кровь покидает его тело. Дышала она ровно и глубоко, при каждом вздохе воздух слегка дрожал у нее в горле, но это были не всхлипывания, а скорее вздохи облегчения.

Красный абажур в ее глазах то уменьшался, то увеличивался, свет лампы, мешаясь со слезами, сверкал всеми цветами радуги, расплывался по потолку большими и маленькими разноцветными кругами. Тишина звенела в ушах, и одиночество тяжелым камнем вдавливало ее голову в подушку.

Маджиде не замечала, как идет время. Наконец она очнулась и приподнялась на кровати. Первое, что она увидела, это свои ноги. Платье задралось, голые бедра и телесного цвета чулки на резинках показались ей чужими. Соскочив на пол, она подошла к зеркалу, чтобы взглянуть на себя. В это время раздался стук в дверь, и Маджиде сразу поняла, что заставило ее очнуться. Кто бы это мог быть? Она медленно подошла к двери, приоткрыла ее и отступила назад.

Перед ней, не решаясь войти, стояла худая, довольно опрятно одетая женщина лет тридцати пяти – сорока, с болезненным, желтым лицом. В первый момент Маджиде показалось, что она где-то ее видела. Недоброе предчувствие шевельнулось в ней.

– Вы к кому?

Быстро оглядев комнату, женщина решительно и резко произнесла:

– К вам.

– Пожалуйста.

Женщина вошла в комнату. Даже в полутьме было видно, как бедно она одета. Черное шелковое платье было вытерто, как сиденье стула, и блестело. Туфли с узким ремешком были поношены, но тщательно вычищены. Она часто дышала и морщилась, словно от боли. Маджиде, не находя слов, вопросительно смотрела на нее. Потом, не выдержав ее настойчивого молчания, отвела взгляд.

– Я сестра Бедри.

Маджиде встрепенулась.

– Давно уж я собиралась прийти сюда, – снова заговорила женщина. – Мне нужно было только посмотреть на вас. Чего скрывать? Я не думала, что вы серьезный и разумный человек. Поэтому долго крепилась. Боялась скандала, не хотела расстраивать брата… Но всему есть предел. Что вы за люди? Сейчас я вижу – вы вовсе не похожи на дурную женщину. Но неужели вам нравится то, что вы делаете?

Маджиде удивленно слушала ее, ничего не понимая. Женщина взяла стул, хотела было сесть, но передумала и осталась стоять.

– Дочь моя, – продолжала она, – я не хочу вмешиваться в чужие дела. Живите, как хотите. Но не мешайте другим. Вы, конечно, знаете, что мой брат должен кормить семью. А раз знаете, как же у вас хватает совести забирать весь его заработок, все, на что мы живем. Неужели вы думаете, что без конца можно пользоваться его добротой?

Маджиде была потрясена. Пытаясь овладеть собой, она произнесла, покраснев от гнева:

– Не лучше ли было бы вам поговорить обо всем этом со своим братом?

Лицо женщины задергалось, казалось, у нее вот-вот начнется истерика.

– Поговорить с Бедри? Да разве с ним можно говорить? Он вечно витает в небесах. Стоит сказать ему слово, как он отвечает: «Вы голодаете? Ходите голыми? А нет, так оставьте меня в покое». Но ведь не единым же хлебом сыт человек. И потом, какое вы имеете право? Он наш брат, наш сын, какое же право вы имеете садиться ему на шею? Нашли себе с мужем простофилю и хотите обобрать его, как липку. А я-то считала вас порядочной… Два года только и слышала от него: «Ох, мама, ох, сестричка, у меня в Балыкесире была ученица, такая красивая, такая благородная! Другой такой на свете нет. Просто чудо!» Тогда мы боялись, уж не влюбился ли он, захочет еще, чего доброго, жениться. Прошло время, он вернулся из Балыкесира, постепенно и говорить о вас перестал. С глаз долой, из сердца вон, – решили мы. Оказывается, ошибались… Вдруг он снова заговорил о вас, но уж, конечно, без прежнего восторга. «Мама, – говорит, – эта девушка вышла замуж. И знаешь, за кого? За нашего Омера. Дай бог им счастья». Но видно было, что он по вас сохнет. Тут опять началось. «Наверное, – говорит, – им трудно живется. И как это Омер женился, ,когда у него совсем нет денег? Жалко ведь ее, правда? Но они хорошие люди. Пусть будут счастливы». А как-то раз проболтался, что дает вам деньги. «Хоть я и помогаю им, как могу, – говорит, – но поправить их дела невозможно». Он у нас прямодушный, ничего не скрывает. Ах! Нам прямо кровь в голову ударила. Но мы промолчали, чтобы не сердить его. Долго ли до греха? Вот и наш Бедри совсем переменился. Раньше он выкладывал все, что имел в кошельке, а теперь стал считать каждый куруш. Попросишь у него денег, а он спрашивает: зачем? Несколько раз утром, когда он спал, я проверяла его кошелек. Если и бывало там три-четыре лиры, посмотришь вечером – пусто, одна мелочь. Хвала Аллаху, брат мой не пьяница, не гуляка. Если бы даже женился, и то было бы лучше. Жена не смогли бы отнять его у нас так, как вы. Да что ж это такое?! Мы ведь среди людей живем все-таки, а нас прямо-таки грабят, как на большой дороге!

Женщина задыхалась от волнения и вынуждена была присесть. Маджиде все еще стояла напротив нее, слушала и ничего не понимала. Она слышала каждое слово. Слова вызывали в ее мозгу определенные представления. Но она не могла объединить их и сделать вывод. Поэтому она не знала, что отвечать, и, опершись о стол, только смотрела на незваную гостью, собираясь с мыслями.

Сестра Бедри снова заговорила тихим голосом. Она часто останавливалась, и у нее был такой тон, словно она передавала своей приятельнице интересную сплетню:

– И вот, больная, я вышла на улицу – не могла же я оставить это дело, коли речь идет о будущем моего брата. Где только не побывала я за эти несколько недель! Прежде чем прийти к вам, решила узнать, что вы за люди. Обошла весь квартал Шехзадебаши и нашла дом вашей тетушки. Бедняжка в отчаянье. Клянет вас на чем свет стоит. «Честь нашей семьи, – говорит, – теперь не стоит ни куруша. Больше она нам не родственница!» Чуть плохо с ней не стало, когда со мной говорила. Дядюшка ваш– – -светлый человек, я его тоже видела. Он тоже от вас натерпелся. «Мы ее два месяца кормили-поили, – говорит. – Она нам восемьдесят лир задолжала. Но убежала из дому, не попросив прощения и не поцеловав руку». Проклинает он вас. «Даже на том свете, – говорит, – не прощу ей такую обиду!»

Больше Маджиде не могла вынести, у нее потемнело в глазах. Она попыталась схватиться рукой за что-нибудь, но покачнулась и ударилась лбом об угол стола. Потеряв сознание, плашмя упала на грязный ковер. Сестра Бедри испугалась. Ведь если с Маджиде что-нибудь случится, могут обвинить ее. Приподняв голову Маджиде, она заметила над ее правой бровью большую багровую ссадину. Хотела было перенести молодую женщину на постель, но у нее не хватило сил. В ужасе она выбежала из комнаты.

– Есть здесь кто-нибудь?!

Послышались шаги, на ее крик вышла мадам, как всегда, в черном, с кислым выражением лица.

– В чем дело?

Они вместе вошли к Маджиде.

– С ней вдруг стало плохо, – объяснила сестра Бедри. – Нервы, вероятно, сдали. Может, с мужем поругалась…

Сильные руки мадам подняли Маджиде с пола и перенесли на кровать. Мадам расстегнула ей платье и стала массировать запястья. Заметив шишку на лбу, она воскликнула:

– Бедняжка! Она ударилась! – И убежала к себе за уксусом.

Сестра Бедри сама принялась растирать запястья Маджиде.

– Бедри пришел домой, – бормотала она, – совсем как бешеный. Заперся у себя в комнате, повалился на кровать. Я приложила ухо к двери и слышала, как он плакал. Взрослый мужчина, а все еще сущий ребенок. Да и эта не лучше – грохнулась в обморок. Может, они и вправду любят друг друга? Не дай бог!.. Но этот босяк, что приходится ей мужем, конечно, уж рогоносец!

Снова вошла мадам, и сестра Бедри, не дожидаясь, пока Маджиде придет в себя, тихонько выскользнула из комнаты.