Текст книги "Тайны географических открытий (СИ)"

Автор книги: С. Синякович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 29 страниц)

ГЛАВА 27
ЗАГАДКИ И ТРАГВДИИ КРАСНОЙ ПАЛАТКИ

Одной из самых потрясающих и таинственных воздушных трагедий Арктики несомненно является гибель экспедиции генерала Нобиле на дирижабле “Италия”. Следует добавить, что лучшей интерпретации расследования загадок этой эпопеи, чем у писателя Зиновия Каневского не найти. Потому и обратимся к его книге “Загадки и трагедии Арктики”.

 В те самые дни начала мая 1926 г., когда совершали свой самолетный рейс к Северному полюсу американцы Бэрд и Беннет, на тех же шпицбергенских берегах готовилась к старту крупная воздушная экспедиция на дирижабле.

Ее инициаторами были норвежец Руал Амундсен, американский предприниматель (и летчик) Линкольн Элсуорт и итальянский конструктор дирижаблей полковник Умберто Нобиле, ставший после полета генералом. Именно по его проекту была построена “Норге” (“Норвегия”), на ней экспедиция совершила редкостный по тем временам беспосадочный перелет по маршруту Шпицберген – Северный полюс – Аляска. Произошло это между 11 и 13 мая 1926 г.

 Миновало еще немного времени, и вот уже сам Нобиле, один, без многоопытных соратников, задумывает следующую экспедицию к Северному полюсу на новом дирижабле, получившем имя “Италия”. Обо всем, что случилось дальше, о событиях лета 1928 г., гибели “Италии” и половины членов ее экипажа в катастрофе, о лагере итальянцев в дрейфующих льдах и Красной палатке, о спасательном рейсе советского ледокола “Красин”, героических полетах экипажа полярного летчика Чухновского, возвращении к жизни обреченных на смерть людей и триумфальной встрече красинцев на большой земле – обо всем этом написаны десятки книг на разных языках, сняты документальные ленты и художественный фильм “Красная палатка”.

 Остались также воспоминания самых главных участников событий 1928 г., начиная с генерала Нобиле и руководителя спасательных операций профессора Самойловича. Все последние шестьдесят с лишним лет человечество помнит и осмысливает трагедию во льдах и, кажется, тут уж “ни убавить, ни прибавить”.

Однако всякий, кто в той или иной мере соприкасается с историей тех дней, непременно обнаруживает нечто новое, неожиданное, многозначительное, каким-то непостижимым образом ускользнувшее от внимания предшественников.

Начнем сначала. Зачем генералу Нобиле потребовалось спустя два года после трансарктического полета “Норге” вновь отправляться на Северный полюс? Сам он отвечает в своих книгах достаточно резонно, “Я – азартный конструктор и путешественник, я построил аналогичный “Норге” дирижабль и захотел провести на нем собственную экспедицию, выполнить детальные исследования в Центральной Арктике и высадить на полюсные льдины научный десант” (как бы прообраз будущей дрейфующей станции “Северный полюс”). В одной из книг генерал сделал даже такое самокритичное признание: “Ни возражения друзей, ни советы близких, взывавших к моему благоразумию, не могли возобладать над моим честолюбием”.

 Здесь надо иметь в виду, что после триумфа “Норге” между Амундсеном и Нобиле произошла тяжелая ссора, каждый рьяно приписывал себе успех перелета. Покоритель Северного и Южного полюсов Амундсен с нескрываемым презрением отзывался об “этом красавчике с генеральскими эполетами”, не знающем и не понимающем Арктики, ее льдов и ее ветров, ее неписаных суровых законов. Самолюбивый авиаконструктор, в свою очередь, не без оснований полагал, что именно благодаря его мастерству пилота (а Руал Амундсен тогда, в 1926 г., от души воздавал ему должное) экспедиция на “Норге” достигла великой цели.

 Вероятно, задуманное Нобиле предприятие имело не только научно-исследовательские, но и политические мотивы.

 Надо признать, что на родине у воздухоплавателя имелось немало недругов и среди них – генерал Итало Бальбо, один из руководителей аэронавтики, личность, очень близкая к Муссолини. Он никогда не скрывал своего резко отрицательного отношения к Нобиле, вредил ему, где мог, а когда разыгралась трагедия, сделал все, чтобы унизить и без того отчаянно пострадавшего человека.

 В экспедиции на борту “Италии” приняли участие четырнадцать итальянцев, чешский физик Франтишек Бегоунек и молодой шведский геофизик Финн Мальмгрен, участник полета на “Норге” и крупной арктической экспедиции Амундсена на судне “Мод” в 1922–1925 гг. И вот вам воистину фатальное совпадение: накануне вылета дирижабля из Милана была выпущена открытка, на которой фотографии всех шестнадцати участников располагались в два ряда, по восемь в каждом, и в результате оказалось, что весь верхний ряд погиб, нижний уцелел…

 А между тем о возможной катастрофе заговорили еще до отлета дирижабля из Италии, причем имеются в виду не те, кто злопыхательствовал и “каркал”, проча беду, а доброжелательно настроенные специалисты^ Одним из первых, если не самым первым, был советский исследователь Арктики, директор Института по изучению Севера профессор Рудольф Лазаревич Самойлович, которому предстояло вскоре возглавить спасательный рейс ледокола “Красин”. Он забил тревогу по поводу возможного несчастья в марте 1928 г., за два месяца до начала воздушной экспедиции!

Будучи в научной командировке в Берлине, Самойлович познакомился и долго беседовал с Нобиле. В это же время там находился Фритьоф Нансен и другие известные полярники, воздухоплаватели, ученые, но по-настоящему насторожился один Самойлович. Его не могли не встревожить планы молодого, явно тщеславного генерала, упоенного успехом предыдущего полета на полюс.

Советского исследователя беспокоили намерения Нобиле высадить десант на 90-й параллели (или как вариант – на побережье совершенно безлюдной Северной Земли). Рудольф Лазаревич немедленно написал письмо в Ленинград своим коллегам и попросил ознакомить с содержанием этого письма Александра Петровича Карпинского, президента академии наук СССР. Самойлович сообщал, что задуманная Нобиле операция крайне рискованна, что люди, высаженные на лед, почти обречены на гибель, потому что вряд ли потом их удастся обнаружить и взять на борт дирижабля: неумолимый и непредсказуемый дрейф увлечет их бог знает куда.

 Мало кому известно, что информация директора Института Севера возымела конкретные последствия. Академик Карпинский собрал наиболее авторитетных знатоков Арктики и обсудил с ними вопрос о тех мерах, какие следует предпринять в Советском Союзе, если Нобиле попытается осуществить задуманное. В несколько пунктов на побережье Ледовитого океана и на берегах высокоширотных островов были экстренно направлены группы сотрудников Института Севера, которым поручалось организовать в случае необходимости поиски попавших в беду аэронавтов.

“Италия” пролетела над Северным полюсом, как и планировалось, 24 мая 1928 г., а через сутки потерпела катастрофу, упав на дрейфующий лед. Причиной аварии стало, скорее всего, оледенение дирижабля, хотя полной ясности в этом нет, и даже сам конструктор оказался не в состоянии поставить определенный диагноз.

Десять человек оказались выброшенными из дирижабля при ударе гондолы о лед, шестерых унесло ветром вместе с оболочкой “Италии”, и минут через двадцать в той стороне, где скрылось то, что осталось от воздушного корабля, вверх взметнулся столб черного дыма. Очевидно, все шестеро погибли.

 Из десяти человек, очутившихся на дрейфующем льду, один был мертв, несколько получили ранения и переломы. Еще одному предстояло умереть позже. Сильнее других пострадал командир: у него были сломаны рука и нога, повреждена голова. Сломал руку и швед Мальмгрен, что, однако, не помешало ему сперва подстрелить белого медведя и снабдить всю группу свежим мясом, а затем отправиться вместе с двумя итальянцами, Цаппи и Мариано, к ближайшим островам архипелага Шпицберген, чтобы связаться с людьми и организовать помощь.

 К счастью, при катастрофе на лед выпала рация, но бортрадисту “Италии” Бьяджи долгое время не удавалось наладить радиосвязь с внешним миром. На Шпицбергене не слышали сигналов бедствия из Красной палатки, но в эфир круглосуточно передавались сообщения о том, что к выходу во льды готовятся одновременно несколько спасательных экспедиций. У обитателей дрейфующего лагеря имелось достаточно провианта, чтобы продержаться до их прихода.

Едва ли не самым загадочным, поражающим воображение событием тех дней явилась сама отправка спасательной экспедиции: ледокол “Красин” не плавал перед тем полтора года, его собирались ставить на консервацию, топки его были погашены, трюмы пусты, команда расформирована, и тем не менее корабль был подготовлен к тяжелому и опасному полярному рейсу всего за четверо суток семь часов и сорок семь минут! Достаточно привести лишь один документ.

В бесконечном списке грузов первейшей необходимости значилась строчка: “Оружие и патроны.

Берется достать Самойлович”.

 Связь с дирижаблем оборвалась 25 мая, через несколько суток начал активную деятельность Комитет помощи. 3 июня двадцатилетний тракторист, а по совместительству киномеханик и радиолюбитель Николай Шмидт из глухого села Вознесенье-Вохма (нынешней Костромской области) и его семнадцатилетний приятель Миша Смирнов внезапно услыхали среди шума и треска в эфире сигналы бедствия из Арктики. Слабенький передатчик Бьяджи издавал едва различимый писк, принятый текст оказался крайне неразборчив, координаты перепутаны, но самое главное было понято. В Москву из дальнего костромского леспромхоза полетела в Общество друзей радио срочная телеграмма Николая Шмидта (своего передатчика у него тогда не было).

 Миновали еще сутки, и московский радиолюбитель Иван Палкин сумел не только расслышать, но и запеленговать итальянский радиопередатчик – льдина с бедствующими обрела точные координаты. Уже через неделю Комитет помощи решил послать в район катастрофы целую армаду ледокольных и научных кораблей: “Красина”, “Малыгина”, “Г. Седова”, “Персея”. На двух из них имелись аэропланы: экипаж Чухновского на “Красине”, экипаж Бабушкина на “Малыгине”.

Главное действующее лицо всей операции – ледокол “Красин” – ушел из Ленинграда ранним утром 16 июня 1928 г.

 На призыв, донесшийся из Красной палатки, откликнулся почти весь мир. Среди стран-спасателей почему-то не оказалось ни США, ни Великобритании.

 А вот поведение итальянских властей невозможно оценить во всей полноте до сих пор.

Создается впечатление, будто они действовали по принципу “чем хуже – тем-лучше”, едва ли не желая гибели своим же согражданам, во всяком случае генералу Нобиле… Можно воспроизвести восклицание Итало Бальбо, только что узнавшего о потере связи с дирижаблем: “Так ему и надо!”. Дальше – больше: всем военно-воздушным атташе при итальянских посольствах в разных странах были срочно даны инструкции препятствовать любым проявлениям симпатий как к самому Нобиле, так и к его экспедиции!

 Но и это еще не все. Поразительное практическое бездействие итальянских авиаторов – вот на что обратили тогда же внимание во многих государствах. Лишь один Умберто Маддалена сбросил со своего гидросамолета несколько пакетов с аварийными припасами на льдину Красной палатки, и больше пилоты-итальянцы ничем не помогли соплеменникам. Правда, три итальянских летчика погибли на обратном пути со Шпицбергена на родину уже после завершения спасательных работ. Погиб и норвежско-французский экипаж гидросамолета “ЛатаТи”, на борту которого находился Руал Амундсен.

 Еще одна неожиданность – участие норвежца в эпопее 1928 г. Он, мы знаем, за два года до этого рассорился с Нобиле, но едва пришли первые вести об исчезновении дирижабля и Амундсена спросили, не собирается ли он принять участие в поисках, он ответил красиво и гордо: “Без промедления!” и, не раздумывая, бросился на помощь к недругу. Можно даже сказать, врагу.

Потому ли, что рядом с Нобиле были другие, в том числе любимец Амундсена геофизик Мальмгрен? Или потому, что слишком уж беспощаден он был раньше к итальянскому воздухоплавателю, слишком нетерпим к его человеческим слабостям?

 А может, болела совесть, тяжко раненная еще в далекие годы, когда он, Руал Амундсен, никого не оповестив заранее, тайком явился в Антарктику, чтобы опередить конкурентов-англичан и первым в истории достичь Южного полюса? Полюса-то он достиг и вернулся домой триумфатором, а вот англичане во главе с капитаном Робертом Скоттом так и не пришли на базу, на побережье, после того, как вслед за норвежцами тоже побывали в заветной точке. “Я пожертвовал бы славой, решительно всем, чтобы вернуть его к жизни, – записал позднее Амундсен, имея в виду былого соперника. – Мой триумф омрачен мыслью о его трагедии. Она преследует меня”.

 Долгие шестнадцать лет, с 1912 по 1928, его душу бередили тяжелые, скорбные воспоминания. И когда настал решительный час, он произнес: “Без промедления!”. Как рассказывали потом те, кто видел в эти мгновения старого полярника, “никогда его лицо, изрезанное глубокими морщинами… не было таким мужественным. Когда он произнес эти слова, вокруг его головы, казалось засиял ореол”. 18 июля гидросамолет “Латам” вылетел из норвежского города Тромсе на север.

 Перед самым отлетом Руал Амундсен покончил со всеми земными делами. Судя по некоторым публикациям, он распродал вещи, расплатился (чуть ли не впервые в жизни!) с кредиторами – так ведут себя те, кто предвидит, предчувствует собственную неминуемую гибель. Вопреки здравому смыслу, вопреки им же самим выработанным железным арктическим правилам безопасности он отправился в свой последний полет с бутербродами в кармане вместо полноценного аварийного пайка, да еще вдобавок, как и в 1910 г., ни единой душе не сообщил о предполагаемом маршруте! А ведь возможных маршрутов было три: к Красной палатке, к группе Мальмгрена, двигающейся по льду к Шпицбергену, и к тому гипотетическому месту среди дрейфующих полей, где вознесся к небу столб дыма – там чудом мог уцелеть кто-нибудь из группы Алессандрини, из тех шестерых, кого унесло ветром вместе с оболочкой дирижабля.

 В какую именно точку устремился Амундсен?

Возьму на себя смелость сказать, что об этом мы уже никогда не узнаем. Через 1 ч 40 мин после взлета радиосвязь с “Латамом” оборвалась, он погиб где-то в Баренцевом море, не долетев до берегов Шпицбергена. Несколько месяцев спустя волны прибили к северному побережью Норвегии один из поплавков гидросамолета.

 Генерал Нобиле, узнав об исчезновении Амундсена, нашел в себе силы признаться вслух: “Он победил меня…”

 Побежденный, израненный, униженный командир “Италии” был вывезен из ледового лагеря шведским пилотом Лундборгом. Вывезен первым и единственным – это не укладывалось в воображении, этого не могли понять ни спасатели, ни даже самые неискушенные в морской этике люди: может ли капитан раньше всех покинуть тонущее судно, как посмел он бросить на произвол судьбы пятерых своих товарищей?!

Масла в огонь подлили итальянские газеты, самым невинным тоном сообщавшие: “Нам не известны причины, по которым генерал Нобиле был вывезен первым”.

 Но! Разве шведскому летчику не было дано четкого распоряжения взять на борт именно Нобиле и никого иного (машина могла вместить только одного пассажира)? И разве не противился генерал, не упрашивал Лундборга эвакуировать первым механика Чечони, потому что у него сломана нога? Того самого Чечони, который потом, уже в Италии, во время разбирательства дела Нобиле в “суде чести”, беспардонно клеветал на бывшего командира, охотно и льстиво поддакивал тем, кто утверждал, будто генерал прямо-таки оттолкнул от самолета страдальца Чечони, чтобы только спастись самому и спасти свою собаку (на льдине жила маленькая собачка Нобиле, которую, по лживым показаниям механика, “оголодавшие” обитатели Красной палатки намеревались съесть”).

 Комиссия, разбиравшая в 1929 г. дело Нобиле, осудила его за нарушение “кодекса чести итальянского офицера”. Зато поведение Цаппи и Мариано, двух других итальянских офицеров, ушедших вместе с Мальмгреном за помощью к ближайшей земле, было расценено как “заслуживающее признания”, ибо оно “делает честь флоту, и Италия может гордиться такими образцовыми сыновьями”. Чем же возвеличили свою родину эти двое?

 В самом конце мая группа Мальмгрена, как стали ее с тех пор называть, отправилась в путь, Превозмогая острую боль в сломанной руке, тридцатилетний шведский ученый, единственный в экспедиции полярник со стажем (три года плавания с Амундсеном на “Мод”), повел Цашга и Мариано к Шпицбергену. 11 июля с борта самолета Чухновского, взлетевшего на поиски этого отряда с ледяного поля, в котором стоял в тот момент “Красин” поступила радиограмма, вызвавшая бурное ликование красинцев: “Мальмгрен обнаружен широте 80 градусов 42 минуты долготе 25 градусов 45 минут тчк Небольшом остроконечном торосе… двое стояли с флагом третий лежал навзничь тчк”. Затем в радиограмме сообщалось, что самолет взял курс на Красную палатку, но найти ее не удалось из-за внезапно сгустившегося тумана. Чтобы не рисковать машиной, пришлось совершить вынужденную посадку на торосистом поле, причем в конце пробега у “юнкерса” снесло шасси, оказались также сломаны два винта из трех. А заканчивалась эта поистине историческая радиограмма словами, и сегодня вызывающими прилив гордости за наших летчиков: “Все здоровы тчк Запасов продовольствия две недели тчк Считаю необходимым Красину срочно идти спасать Мальмгрена”.

 В радиосообщении с борта самолета была, увы, единственная, но печальная неточность: на ледяном осколке находились в тот момент лишь двое, тот, что “лежал навзничь”, не мог быть третьим – за человеческую фигуру летчики приняли валявшуюся на льду одежду. Когда на следующий день, 12 июля, “Красин” подошел к ледяному полю, на котором ждали спасения два итальянца, льдина имела площадь всего десять на восемь метров и через считанное время, буквально через несколько минут, должна была прекратить свое существование вместе с Цаппи и Мариано… На взволнованные вопросы о Мальмгрене Цаппи сперва пробормотал что-то по-итальянски и указал рукой вниз под лед, а затем отчетливо сказал по-французски, обращаясь к Самойловичу: “Это был настоящий человек. Он умер месяц тому назад”.

Гибель Финна Мальмгрена стала, несомненно, главной трагической загадкой всей экспедиции Умберто Нобиле. “Что случилось с молодым шведом, умер ли он собственной смертью, был ли брошен спутниками или случилось самое страшное – каннибализм?” Теме этой, по всей вероятности, суждено звучать еще долго.

Высокие инстанции Италии признали поведение Цаппи и Мариано безукоризненным, и если бы не явная неспособность “этого выскочки” Нобиле руководить столь сложной экспедицией, то вообще бы ничего не случилось и господин Мальмгрен в том же 1928 г. счастливо сочетался бы намеченным браком со своей невестой Анной, внучкой знаменитого шведского полярного исследователя Нильса Адольфа Эрика Норденшельда!

 Но слишком велик груз подозрений, возникших сразу же после того, как Цаппи и Мариано (последний пребывал в крайне тяжелом состоянии, вскоре пришлось ампутировать ему отмороженную ногу) дали первые показания на борту “Красина”.

По словам итальянцев, дрейф упрямо относил их от земли, уже через две недели Мальмгрен окончательно сдал, упал на снег и объявил, что дальше не ступит ни шагу. Он требовал оставить его, категорически отказывался от пищи (а она, и это чрезвычайно важное обстоятельство, у них тогда еще имелась, уходя из Красной палатки, каждый взял с собой около двадцати килограммов продовольствия). Итальянцы, утверждал Цаппи, вынуждены были уступить.

Они вырубили для товарища углубление во льду, чтобы его не приметил белый медведь.

Перед прощанием Мальмгрен передал им свой компас с просьбой вручить его матери в Стокгольме, и эта грустная церемония впоследствии состоялась. После чего двое ушли, а Мальмгрен, по их мнению, сразу же заснул от истощения и больше уже не проснулся – легкая смерть…

Что тут сказать? Подобное, как говорится, вполне могло иметь место. Однако красинцам тотчас бросилось в глаза, что Цаппи и выглядит, и экипирован гораздо лучше, чем его спутник, о чем тогда же судовым врачом Средневским был составлен подробный акт. У доктора сложилось впечатление, что здоровый и бодрый Цаппи на протяжении всего маршрута объедал и обделял обоих – и Мариано, и Мальмгрена. По всем признакам, голодал он куда меньший срок, чем второй итальянец, и резко отказался от промывания желудка, на чем настаивал красинский медик.

Самойлович в книге “На спасение экспедиции Нобиле” не пытается уйти от обсуждения жуткого вопроса: был ли каннибализм? Нет, решительно заявляет профессор, “здесь, на мой взгляд? он не имел места хотя бы потому, что группа при выходе имела месячный запас провизии. Мальмгрен был оставлен окончательно через пятнадцать дней. Таким образом, у его спутников оставался еще достаточный запас продовольствия (тут уместно сделать замечание о том, когда именно и в каком состоянии был оставлен швед, мы знаем исключительно со слов Цаппи, а позволительно ли столь безоглядно верить его рассказу?). Можно ли думать при таких обстоятельствах о каннибализме?”. Далее автор сетует на то, что авторитетная комиссия, разбиравшая в Италии дело Нобиле, была вполне властна пролить свет на события, “которые и до сих пор ^продолжают волновать многие сердца, однако, к сожалению, кроме постановления комиссии, другие материалы, касающиеся ее работы, не опубликованы”.

…В архиве Осовиахима в Москве, где хранятся документы, связанные с походом “Красина” на спасение итальянцев имеется одна невинная на первый взгляд радиограмма Самойловича, отправленная им с борта “Красина” в Москву 13 июля 1928 г., на другой день после того, как спасенные оказались в безопасности. Рассказывая с их слов обо всем, что они пережили, начальник советской экспедиции, в частности, сообщает: “Мариано был накануне смерти и завещал Цаппи съесть его, когда он умрет”. Исключительной значимости слова! Они позволяют кое-что предположить.

Судя по всему, Мариано опасался своего соплеменника (это заметили многие красинцы). И боялся, очевидно, не без оснований. Очень может статься, что в свое время они не просто оставили Мальмгрена умирать в ледяной нише – наверное, у них все же могло возникнуть желание… воспользоваться телом несчастного. Вероятно, в этой невыносимой ситуации между ними произошло нечто вроде спора: дождаться ли им естественной смерти Мальмгрена или… Можно полагать, что Мариано всячески хотел оттянуть страшную минуту, а Цаппи настаивал на том, чтобы действовать без промедления. Вот почему Мариано счел необходимым добавить к своему душераздирающему завещанию чрезвычайно важные для него слова: он оставлял Цапли свой труп, не еще живое тело!

Утверждать сегодня что-либо безоговорочно было бы кощунством. Тем более, что на сей счет имеется недвусмысленное мнение Самойловича, знавшего о тех событиях много больше кого бы то ни было. Но и здесь есть что добавить.

Однако много лет назад, когда Каневский приступал к работе над книгой о профессоре Самойловиче, ему пришлось подробно беседовать с его вдовой Еленой Михайловной, и он не мог, естественно не поинтересоваться ее мнением о гибели Мальмгрена. Реакция вдовы была совершенно неожиданной: “Господи! Конечно, они его съели, об этом не может быть двух мнений! Ну что вы мне рассказываете о Рудольфе Лазаревиче, о его рассуждениях-знаю я все, о чем он писал в книге. Да не верьте ему, Родоль (так она назвала мужа) был удивительным добряком, не мог он себе позволить ославить этих “героев” на весь белый свет, но уж мне-то он не раз с ужасом говорил о них как о законченных людоедах! А когда мы с ним в 1929 году были в Италии и нас там по-королевски принимали, этот субъект, Цаппи, пренеприятнейшая личность, прислал нам в отель официальное приглашение на обед, представляете?! Меня тогда прямо-таки передернуло, я воочию увидела этот “обед” по-каннибальски… Нет, нет, даже не напоминайте мне об этом мерзавце!”

Вероятно, командор Цаппи был неприятной личностью. Чего стоит, например, его выходка на борту “Красина” чуть ли не на следующий день после спасения. За обоими итальянцами трогательно ухаживал весь экипаж. Особенно старался красинский фельдшер Щукин. Однажды он обратился к своему пациенту со словами “товарищ Цаппи”, и нужно было слышать реакцию больного: “Я для тебя не “товарищ”, а “господин Цаппи”! – рявкнул тот на ломаном русском языке.

Понятно, что никакой симпатии к подобному субъекту испытывать не станешь, и все-таки это еще не основание, чтобы выносить окончательный приговорv по делу “Цаппи – Мариано – Мальмгрен”.

В тот же день, 12 июля, когда “Красин” подобрал двух погибающих, ледокол подошел ко льдине с Красной палаткой и спас еще пятерых. Через несколько суток корабль был уже неподалеку от того места, где его ждал экипаж Чухновского. Вскоре самолет “Красный медведь” был поднят на палубу “Красина”, и ледокол двинулся к одной из шпицбергенских бухт. Там стояло итальянское судно “Читта ди Милано”, на котором чуть ли не в качестве арестанта находился генерал Нобиле. Туда и перешли все спасенные, эпопея завершилась.

Хотя, если говорить по-деловому, до конца было еще очень далеко. “Красин” продолжал поисковые работы, он пытался вести розыски  “Латама”, а также шестерых, унесенных ветром, подходил к побережью Земли Франца Иосифа, где решено было соорудить хижину из бревен в надежде на то, что сюда могут прийти люди из группы Алессандрини. Как бы попутно красинцы оказали помощь экипажу и пассажирам попавшего в аварию германского парохода “Монте-Сервантес” и лишь в первых числах октября вернулись в Ленинград, где их встречала двухсоттысячная толпа восторженных земляков.

Завершая рассказ о страшном, приведем примеры арктических курьезов.

В те самые дни, когда шла борьба за жизнь итальянских воздухоплавателей, муниципалитет городка, в котором проживал радист Бьяджи, разыскивал его по всему белому свету, и успокоились чиновники мэрии лишь после того, как прозвучал сигнал SOS из Красной палатки. Адресат был, таким образом, найден, и на его имя ушла налоговая квитанция за оставленную дома собаку!

Еще один забавный документ. В записке, адресованной в домоуправление дома № 59 по Большой Пушкарской улице, комиссар ледокола “Красин” П. Ю. Орас убедительно просит домовые власти не вселять посторонних жильцов в квартиру № 5, поскольку владелец ее тов. Самойлович Р. Л. “экстренно выбыл из Ленинграда… для оказания помощи Нобиле”, – так прямо и написано, без какой бы то ни было иронии! Как не вспомнить здесь “Золотого теленка”: ведь там гражданин Гигиенишвили самовольно взламывает дверь в комнату полярного летчика Севрюгова, срочно вылетевшего в страну айсбергов искать исчезнувшую иностранную делегацию!

 Загадки и драмы истории, судеб, характеров, взаимоотношений – они волнуют до сих пор, эти вечные, они же “проклятые”, вопросы!