Текст книги "Весенней гулкой ранью..."

Автор книги: С. Кошечкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)

Его нарочито картинное одеяние, в котором он появлялся перед буржуазной

публикой, как бы говорило: "И мы, деревенские, не лыком шиты!" Модным фракам

в пику – поддевка, изящным ботинкам – сапоги с набором: "Знай наших!" Ведь

он представитель тех "мирных пахарей", "добрых молодцев", которые для Руси -

"вся опора в годину невзгод".

Есенин позже признавался литературоведу Розанову, что, живя в

Петербурге, он, Есенин, "много себе уяснил". Уяснил он, в частности, и

антинародный характер войны с Германией. Войны, прославляемой на все лады

многими столичными поэтами, среди которых были и близкие к Есенину

Городецкий, Клюев. Ведь в самом начале бойни дань ура-патриотизму отдал и

Есенин:

Ой, мне дома не сидится,

Размахнуться б на войне.

Полечу я быстрой птицей

На саврасом скакуне.

Теперь он смотрел на войну другими глазами...

2

– Знаете ли вы, что больше всего любил Есенин из народной поэзии? -

спросил как-то в одной из теперь уже давних бесед Сергей Митрофанович

Городецкий. – Частушку. Самую обыкновенную частушку.

Эти слова одного из первых наставников Есенина вспомнились мне, когда

я, разбирая свою картотеку, увидел выписку из мемуарных заметок Владимира

Чернявского. С Есениным он познакомился весной 1915 года в Петрограде.

"Частушки, – сообщает Чернявский о Есенине того времени, – ...были его

гордостью не меньше, чем стихи; он говорил, что набрал их до 4000 и что

Городецкий непременно обещал устроить их в печать. Многие частушки были уже

на рекрутские темы; с ними чередовались рязанские "страдания"..."

Перечитываю строчки есенинского письма, посланного одному

петроградскому знакомому летом того же 1915 года: "Тут у меня очень много

записано сказок и песен". Вполне вероятно, под "песнями" скрываются

частушки. Во многих местах, и в Рязанской губернии, их нередко так и

называли.

А вот и сами частушки – короткие (в четыре или две строки) песенки,

лирические миниатюры. В моей картотеке их более сотни. В основном это

частушки, опубликованные пятью подборками в московской газете "Голос

трудового крестьянства" – органе Крестьянской секции ВЦИКа Советов. Они

помещены в номерах от 19, 29 мая и 2, 8 июня 1918 года. Позже

воспроизводились дважды: полностью в сборнике "Есенин и русская поэзия"

(Изд. "Наука", Л, 1967) и – без подборки "О поэтах" – в трехтомном собрании

сочинений Есенина, выпущенном как приложение к журналу "Огонек" (т. 2, М., 1977).

Под четырьмя подборками: "Девичьи (полюбовные)", "При-баски",

"Страданья", "Смешанные" – в газете обозначено: "Собрал С. Есенин".

Где и когда поэт собирал их?

Судя по характеру частушек, свидетельствам современников и самого

поэта, Есенин записал главным образом то, что слышал в родных местах.

Константинове – село песенное. Ни одно молодежное гулянье не проходило там,

как, впрочем, в любой русской деревне, без гармони и частушек. Не случайно к

подборке "При-баски" Есенин сделал такое примечание: "На растянутый лад, под

ливенку. Поют парни" и "Плясовой лад, под тальянку. Поют бабы и девки".

В 1927 году сестры поэта Екатерина Александровна и Александра

Александровна выпустили сборник "Частушки родины Есенина – села

Константинова". Некоторые произведения, вошедшие в книжку, близки к тем, которые собрал Есенин.

Возможно, ряд четверостиший пришел в тетради Есенина из городского

фольклора: частушки были популярны не только в деревне. Произведения,

записанные и, может быть, в отдельных случаях обработанные поэтом, созданы

до революции.

Частушки, которые привлекли внимание Есенина, рождены самыми

разнообразными событиями – большими и малыми. В них – печаль и радость,

любовь и гнев, озорная шутка и раздумье.

...Шла первая мировая война. Тысячи "мирных пахарей", "добрых молодцев"

уходили на фронт, в окопы. Их провожал плач матерей и жен: семьи оставались

без кормильцев. В поэме "Русь", стихотворениях "Узоры", "Молитва матери"

Есенин с болью поведал о народном горе, о печали русской деревни. И его

чувствам, его стихам были созвучны частушки о ненавистной солдатчине, о

судьбе крестьянских парней на войне, частушки, которых сочинялось тогда

громадное количество.

Погуляйте, ратнички,

Вам последни празднички.

Лошади запряжены,

Сундуки улажены.

Не от зябели цветочки

В поле приувянули.

Девятнадцати годочков

На войну отправили.

Сядьте, пташки, на березку,

На густой зеленый клен.

Девятнадцати годочков

Здесь солдатик схоронен.

Можно представить, с каким волнением Есенин заносил в тетрадь и такое

высоко поэтическое четверостишие:

Ты не гладь мои кудерки,

Золоченый гребешок.

За Карпатскими горами

Их разгладит ветерок.

Поэт чутко вслушивается в частушки о душевной красоте русской девушки,

ласковой и нежной с любимым, отзывчивой на доброе чувство:

– Дорогой, куда пошел?

– Дорогая, п_о_ воду.

– Дорогой, не простудись

По такому холоду.

Милый мой, хороший мой,

Мне с тобой не сговорить.

Отпусти меня пораньше:

Мне коровушку доить.

"Коровушку" – чудесно!

А это – о нелюбых девичьему сердцу ухажерах, о сложности переживаний:

Милый ходит за сохой,

Машет мне косынкой.

Милый любит всей душой,

А я – половинкой.

Полоскала я платочек,

Полоскала – вешала.

Не любила я милого,

Лишь словами тешила.

Висожары высоко,

А месяц-то низко.

Живет милый далеко,

А постылый – близко.

Парни "на растянутый лад, под ливенку" поют прибаски о своих

"симпатиях":

Я свою симпатию

Узнаю по платию.

Как белая платия,

Так моя симпатия.

Любуются не только "симпатией", но и созвучием слов в припевке, музыкой, свободно льющейся из бесхитростных строчек.

Любопытно четверостишие, связанное с уходом крестьян в город на

заработки, с "отхожим промыслом":

Наши дома работ_а_ют,

А мы в Питере живем.

Дома денег ожидают,

Мы в опорочках придем.

Записал Есенин и совершенно изумительные по мастерству девичьи

"прибаски" о мельнике:

Мельник, мельник,

Завел меня в ельник.

Меня мамка веником:

– Не ходи за мельником.

Молодой мельник

Завел меня в ельник.

Я думала середа,

Ныне понедельник!

Сколько живого, непосредственного чувства в этих четверостишиях!

Любил Есенин и частушки – "страдания". Рассказывают, что однажды поэт

пел их в дружеской компании. Слушателям частушки не понравились. Есенин стал

горячо защищать "страдания", говорил, что особенно хорошо звучат они под

тальянку. Среди есенинских записей "страдания" занимают немалое место. Вот

некоторые из них:

Страдатель мой,

Страдай со мной.

Надоело

Страдать одной.

Милый бросил,

А я рада:

Все равно

Расстаться надо.

Возьму карты -

Нет валета.

Мил уехал

На все лето.

Одна из публикаций, помещенных в "Голосе трудового крестьянства", называется так: "Частушки (о поэтах)". В конце подборки напечатано: "Записал

С. Есенин".

Что же "записал" поэт?

Я сидела на песке

У моста высокова.

Нету лучше из стихов

Александра Блокова.

Сделала свистулечку

Из ореха грецкого.

Веселее нет и звонче

Песен Городецкого.

Шел с Орехова туман,

Теперь идет из Зуева,

Я люблю стихи в лаптях

Миколая Клюева.

Это, конечно, не записи народных произведений, а частушки, сочиненные

самим Есениным. Современники поэта вспоминают, что такие четверостишия он

частенько пел в дружеском кругу. Но предпочтение отдавал все же народным

частушкам.

Тот же Владимир Чернявский вспоминает об исполнении Есениным рязанских

"страданий": "Пел он по-простецки, с деревенским однообразием, как поет у

околицы любой парень, но иногда, дойдя до яркого образа, внезапно

подчеркивал и выделял его с любовью, уже как поэт".

Так, наверное, поэт подчеркивал строчки в следующем четверостишии,

опубликованном в "Голосе трудового крестьянства":

Прокатился лимон

По чистому полю.

Не взяла бы сто рублей

За девичью волю!

К слову "лимон" Есенин сделал пояснение: "Образ солнца".

Не с этим ли образом внутренне связана строка из есенинского

стихотворения "Может, поздно, может, слишком рано..." (1925):

На душе лимонный свет заката...

...Перебираю картотеку, вчитываюсь в небольшие выписки из автобиографии

поэта.

"Стихи начал писать, подражая частушкам", – говорится в одной из них.

В другой подчеркивается: "Влияние на мое творчество в самом начале

имели деревенские частушки".

С самого начала и до конца, во все периоды творчества Есенина народная

песня, частушка, загадка, сказка дружили с его музой. Как Блоку и

Маяковскому, Есенину частушка помогала находить свои образы и ритмы...

Сентябрьским днем 1965 года я возвращался в Москву из загородной

поездки. Случилось так, что мне удалось сесть в экскурсионный автобус. В

машине были сельские парни и девчата. Веселый говор, шутки, смех... Сквозь

шум я вдруг услышал имя Есенина: в конце автобуса три девушки спорили, в

какой день лучше провести юбилейный вечер – приближалось семидесятилетие со

дня рождения поэта. Один из парней завел песню, перебивая ее, девчата

грянули частушки. Многие из припевок мне пришлись по душе, но одна -

особенно:

Сердце бьется, не унять,

Люблю Есенина читать.

Слово теплое его

Лежит у сердца моего.

Так сказала частушка о народной любви к Есенину. Сказала, как всегда,

просто и поэтично.

3

Июльская ночь. Пологий берег приволжского озера. Уха уже закипает, и мы

неторопливо обсуждаем, когда и какую приправу добавлять.

Неподалеку – шагах в двадцати – тридцати от нашего костра, в низине, -

расположилось еще несколько рыбаков. До нас доносятся их голоса, смех...

Потом кто-то начинает не то петь, не то нараспев читать какие-то стихи.

Наши предположения расходятся:

– Былина...

– Нет, старинная песня.

Один из нас не ленится – подходит к соседям.

– Эх вы, филологи, – смеется, возвратившись, – есенинское это...

Подымаюсь, иду к огню...

Сухонький, узкоплечий старичок сидит на чурбаке перед костром и, закрыв

глаза, выпевает необычные слова:

А пойдемте, бойцы, ловить кречетов,

Отошлем дикомытя с потребою царю:

Чтобы дал нам царь ответ в сечи той,

Чтоб не застил он новоградскую зарю.

Кончив петь, довольный, оглядывает сидящих и, поправляя на плечах

расхожую телогрейку, говорит:

– Ну вот, а вы толкуете: Есенин весь в пейзажной лирике да в

интимности. Он и на былине заквашен, да только ли на былине!..

Каждый раз, когда перечитываю есенинскую "Марфу Посадницу", я вспоминаю

о той июльской ночи. Он сказал тогда разумные слова, ночной незнакомец,

влюбленный в поэзию Есенина.

4

Однажды во время разговора с Городецким речь зашла о выступлениях

Есенина как критика. В ответ на слова о том, что первая критическая статья

Есенина появилась только после Октябрьской революции, маститый поэт после

небольшого раздумья заметил:

– Нет, помнится, еще по приезде в Петроград, в пятнадцатом году, он

показывал мне какой-то московский журнальчик со своей статьей. Тогда шла

война, и в статье писалось о военных стихах... О чьих стихах – сказать не

могу, но что цитат из стихов было много – припоминаю... И меня он, помнится,

"сватал" в авторы этого журнальчика...

В следующий раз я снова затеял разговор о первых есенинских статьях и

зачитал Городецкому некоторые абзацы из воспоминаний Д. Семеновского,

напечатанных в сборнике "Теплый ветер" (Ивановское книжное издательство, 1958 год). Эти абзацы относились ко времени совместной учебы тогда совсем

молодых поэтов Сергея Есенина, Николая Колоколова, Дмитрия Семеновского в

Московском народном университете имени А. Л. Шанявского, а точнее – к зиме

1914-1915 годов.

"Оказалось, – вспоминал Д. Семеновский о дружеском вечере на квартире

Колоколова, – что Есенин печатается не только в детском "Мирке" и "Добром

утре". Он писал лирические стихи, пробовал себя в прозе и, по примеру

Колоколова, тоже печатался в мелких изданиях.

Говорили о журналах, редакторах и редакторских требованиях. Самой

жгучей темой тогдашней журнальной литературы была война с Германией. Ни один

журнал не обходился без военных стихов, рассказов, очерков. Не могли

остаться в стороне от военной темы и мои приятели.

Наутро Колоколов накупил в соседнем киоске свежих газет и журналов, -

продолжает Д. Семеновский. – В одном еженедельнике или двухнедельнике мы

нашли статью Есенина о горе обездоленных войной русских женщин, о

Ярославнах, тоскующих по своим милым, ушедшим на фронт. Помнится, статья,

построенная на выдержках из писем, так и называлась: "Ярославны". Кроме нее, в номере были есенинские стихи "Грянул гром, чашка неба расколота", впоследствии вошедшие в поэму "Русь", тоже проникнутую сочувствием к

солдатским матерям, женам и невестам".

Выслушав эти строки, Городецкий пожал плечами:

– Может быть, и так... Но из чьих писем брал Есенин выдержки? Из писем

женщин-солдаток? Странно как-то... Я в той статье выдержки из стихов видел,

а не из писем... Да и как письма солдаток оказались у Есенина? Впрочем, не

берусь судить. А заглавие – возможное, даже весьма возможное...

Есенинское стихотворение, начинавшееся строкой "Грянул гром, чашка неба

расколота...", к тому времени мне посчастливилось найти. Под названием

"Богатырский посвист" оно было опубликовано не в журнале и не вместе со

статьей, как писал Д. Семеновский, а отдельно – в московской газете "Новь"

за 23 ноября 1914 года. Неточно указал мемуарист и содержание стихотворения.

Все это вместе с рассуждениями Городецкого рождало сомнение в правильности

замечаний Д. Семеновского и о статье Есенина, якобы имевшей название

"Ярославны". Тем не менее свидетельство университетского товарища Есенина

оказалось во многом справедливым.

Четвертый номер журнала "Женская жизнь" за 1915 год. Он вышел в свет, как помечено на обложке, 23 февраля. На 14-й странице – статья "Ярославны

плачут", подпись – "Сергей Есенин". В статье содержится краткий обзор стихов

поэтесс о Ярославнах, в печали провожающих милых на "страшную войну", и о

Жаннах д'Арк, призывающих воинов к стойкости в борьбе с врагом. Автор явно

отдает предпочтение первым, т. е. Ярославнам, хотя и замечает, что "нам

одинаково нужны" и те и другие. Стихотворения Зинаиды X., Т.

Щепкиной-Куперник, А. Белогорской, Л. Столицы, М. Трубецкой, Е. Хмельницкой,

строки из которых приводятся в статье, публиковались в августе – декабре

1914 года в московских и петроградских изданиях.

"Плачут серые дали об угасшей весне, плачут женщины, провожая мужей и

возлюбленных на войну, заплакала и Зинаида X., – пишет автор статьи. -

Плачет, потому что

...Сердце смириться не хочет,

Не хочет признать неизбежность холодной разлуки

И плачет безумное, полное гнева и муки...

Зинаида X. не выступила с кличем "На войну!". Она поет об оставшихся, плачет об ушедшем на войну, и в этих слезах прекрасна, как Ярославна.

Пусть "так надо... так надо...". Но она за свою малую просьбу у судьбы

с этим смириться не хочет".

Здесь оно оказалось очень уместным – сравнение горюющих женщин с

Ярославной – символом верности и надежды, одним из самых поэтичных образов

"Слова о полку Игореве".

Надо полагать, "Ярославны плачут" – именно та ранняя статья Есенина, о

которой говорил Сергей Городецкий и писал в своих воспоминаниях Дмитрий

Семеновский.

Появление ее в журнале "Женская жизнь" не случайно: в нем печатал свои

стихи Колоколов. Он-то, вероятно, и познакомил Есенина с редакцией

двухнедельника.

Что касается подписи под статьей – "Сергей Есетин", то это явная

опечатка, какие в журнале не были редкостью. На его страницах, например,

можно встретить вместо "Анна Ахматова" – "Анна Арматова", вместо "Сергей

Буданцев" – "Сергей Бузанцев", балерина Белашова превращалась в Балашову, поэт Ив. Белоусов – в Н. Белоусова и т. д.

Среди авторов этого журнала, прекратившего свое существование в

середине 1916 года, были Вл. Лидии, А. Свирский, Л. Никулин, Н. Никитин, Н.

Павлович, П. Бунаков... В последнем номере за 1915 год помещен рассказ С.

Городецкого "Бабушкино сердце". Видно, его "сватовство" Есениным было не

столь уж безуспешным...

"Ярославны плачут"... Горе оставшихся женщин, муки солдат, проливающих

кровь на полях сражений, – отсюда берут исток антивоенные настроения поэта,

так остро выраженные в поэме "Марфа Посадница".

5

Имя Марфы Посадницы связано с далекой русской историей. Это она, вдова

посадника Борецкого, воспротивилась насильственному присоединению Новгорода

к Московскому государству. Это она бросила вызов самому великому князю

Московскому Ивану III, предпочтя заточение в замшелых "каменных мешках"

Соловецкого монастыря жизни в лишенном самостоятельности Новгороде.

История показала: объединительная политика Ивана III была прогрессивной

политикой, ибо речь шла о создании единого Русского государства. С этой

точки зрения бунт Марфы и новгородцев – явление реакционное. Но сама идея

вольнолюбия, протест против насилия, верность старинным обычаям издавна

пришлись по сердцу народу, породили поэтические легенды о "последней

гражданке новгородской", как ее назвал писатель и историк Н. Карамзин.

В своей повести "Марфа-посадница, или Покорение Новагорода" (1803) Карамзин нарисовал образ волевой, мужественной женщины. Марфа говорит перед

новгородцами: "...Сердце мое любит славу отечества и благо сограждан..." По

убеждению автора", "вольность и Марфа одно знаменовали в великом граде".

В мрачные времена Николая I к теме новгородской вольницы, к образам

Вадима – "витязя пламенного в грозных битвах за народ", Марфы Посадницы

обращались Пушкин и Лермонтов, Бестужев-Марлинский и Кюхельбекер, Ф. Глинка

и А. Одоевский. Новгород, его герои были символом борьбы с самодержавием,

крепостничеством, примером высокого патриотизма.

Свершила я свое предназначенье,

Что мило мне, чем в свете я жила,

Детей, свободу и свое именье -

Все родине я в жертву принесла, -

восклицает Марфа в неоконченной думе Рылеева о "гордой защитнице свободы".

Вспоминается она и в романе Гончарова "Обрыв" – "великая русская Марфа, скованная, истерзанная московскими орлами, но сохранившая в тюрьме свое

величие и могущество скорби по погибшей славе Новгорода, покорная телом, но

не духом, и умирающая все посадницей, все противницей Москвы и как будто

распорядительницей судеб вольного города".

Романтическое восприятие этой личности лежит в основе и есенинской

поэмы. Былина и сказка, реальность и фантастика, старинные и диалектные

слова – все это, слившись, придало произведению колорит народного сказания.

Так, Марфа не просто вышла из дома, а "на крылечко праву ножку кинула, левой

помахала каблучком сафьяновым". Она "возговорит... голосом серебряно". Как в

былине о легендарном новгородском богатыре: "И возговорит Василий

Буславьевич..."

Прежде чем решиться отвергнуть посягательство Московии, Марфа

обращается к вече, заручается поддержкой новгородцев. На ее стороне ангелы и

господь бог. Он-то и советует не пытаться отогнать "тучу вихристу": московский царь продал свою душу сатане пучеглазому.

Виельзевул в обмен на душу царя обещает помочь ему победить непокорных.

При этом добавляет:

А и сроку тебе, царь, даю четыреста лет!

Как пойдет на Москву заморский Иуда,

Тут тебе с Новгородом и сладу нет!"

От этого пророчества сатаны автор, так сказать, и перекидывает мостик к

современности, когда срок, данный царю, минул и – надо понимать – на Москву

двинулся "заморский Иуда" в образе кайзерской Германии. Поэт-сказитель не

скрывает своей неприязни к царю. Дух былой вольности оживает в словах,

обращенных к старинной реке и славному городу:

Ты шуми, певунный Волохов, шуми,

Разбуди Садко с Буслаем на-торгаш!

Выше, выше, вихорь, тучи подыми!

Ой ты, Новгород, родимый наш!

Заканчивается поэма высокой нотой протеста против царизма, развязанной

им войны. Антиправительственная направленность поэмы не прошла мимо внимания

Горького, редактировавшего в то время журнал "Летопись". Но публикация ее не

состоялась по независящим ни от автора, ни от редактора причинам. "...Вчера

цензор зарезал длинное и недурное стихотворение Есенина "Марфа Посадница", назначенное в февраль..." – сообщал Горький Бунину в письме от 24 февраля

1916 года.

Поэма была напечатана только после Февральской революции. В "Отчаре" -

одном из поэтических откликов на февральские события 1917 года – Есенин

снова вспомнил о новгородской вольнице:

Слышен волховский звон

И Буслаев разгул,

Закружились под гул

Волга, Каспий и Дон.

6

"...Однажды утром в село прибежал с проломленной головой какой-то мужик

и рассказал, что его избил помещик.

– Только хотел орешину сорвать, – говорил он, – как подокрался и цапнул

железной тростью.

Мужики, сбежавшись, заволновались.

– Кровь, подлец, нашу пьет! – кричали они, выдергивая колья".

Расправа над извергом-помещиком – так можно назвать этот эпизод из

повести Есенина "Яр" (первая публикация – журнал "Северные записки", 1916, февраль – май). Повесть прошла почти незамеченной. С определенным налетом

мистики (образ "лесной русалки" Лимпиады), круто замешанная на диалектизмах, она получила отрицательный отзыв Горького (в письме к Д. Семеновскому). Сам

Есенин, по словам И. Грузинова, "никогда не говорил о своей повести, скрывал

свое авторство. По-видимому, повесть его не удовлетворяла...".

У нас нет поводов ставить под сомнение свидетельство И. Грузинова.

Действительно, ни в автобиографиях, ни в письмах, ни в статьях Есенина, ни в

мемуарах о нем упоминаний о "Яре" не встречается. Тем не менее, это

произведение имеет существенное значение для уяснения идейно-художественного

развития поэта. В образах крестьян (дед Иен, убивший ненавистного помещика;

Петро, поднявший руку на самодура-пристава) воплощена сила, способная

потрясти мир насилия и несправедливости.

Социальные мотивы, звучащие в "Яре", помогают яснее увидеть основу того

воодушевления, с каким Есенин встретил Февральскую революцию 1917 года.

Крушение монархии трудовое крестьянство восприняло как осуществление

своих вековечных надежд, как освобождение от гнета исконных захребетников

народа – царя и помещиков. Крестьянин Рязанской губернии И. Д. Самохвалов

вспоминал: "В конце марта 1917 года до нашего села дошло известие о падении

самодержавия... Молодежь и солдаты наскоро устроили красные флаги и с пением

"Марсельезы" и криками "ура" двинулись по улицам села... Люди друг друга

поздравляли, торжественно целовались и говорили: "Вот наконец-то подошел

светлый, торжественный праздник".

О том, что власть оказалась в руках правительства, состоящего из тех же

капиталистов и помещиков, многие, опьяненные победой, и не думали.

"Победа!" Отсюда... хаос фраз, настроений, "упоений", – писал Ленин о

создавшейся обстановке и далее цитировал строки из стихов, опубликованных в

тот период: "Все как дети! День так розов!" (В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 32, с. 439.)

С душевным подъемом встретил Февральскую революцию и Есенин:

Тучи – как озера,

Месяц – рыжий гусь.

Пляшет перед взором

Буйственная Русь.

Дрогнул лес зеленый,

Закипел родник,

Здравствуй, обновленный

Отчарь мой, мужик!

Поэт чувствует и себя радостно-обновленным. Ему нипочем вести спор с

"тайной бога" и сшибать "камнем месяц"... Потому что

Довольно гнить и ноять,

И славить взлетом гнусь -

Уж смыла, стерла деготь

Воспрянувшая Русь.

В ином стилевом ключе – с привлечением библейских образов, христианской

символики – написаны "маленькие поэмы": "Певущий зов", "Октоих", некоторые

главки "Отчаря". В них нет или почти нет живого реалистического изображения

"февральской метели", революция соотносится только с крестьянством ("В

мужичьих яслях родилось пламя..."). Но и эти произведения настоены на

чувствах высоких и радостных, на чувствах, которыми жили в те дни рабочие,

солдаты, крестьяне.

В 1918 году Блок напишет поэму "Двенадцать", где образом Христа, идущего впереди красногвардейцев, как бы освятит дело революции. До Блока

тот же образ и с той же целью использовал Есенин в "маленькой поэме"

"Товарищ". Исус, сошедший с иконы, вместе с сыном рабочего идет на помощь

борцам "за волю, за равенство и труд". Сраженного пулей, его хоронят на

Марсовом поле. Гибнет и его юный друг.

Но спокойно звенит

За окном,

То погаснув, то вспыхнув

Снова,

Железное

Слово:

"Рре-эс-пу-у-ублика!"

При определенной условности художественного решения темы "Товарищ"

несет мысль о победе "русского люда", несмотря на многочисленные жертвы и

потери. Так, собственно, и воспринималось произведение современниками

Есенина. "Поэма эта мне понравилась и легко запомнилась, – писал Юрий

Либединский о первом прочтении "Товарища" в начале 1918 года. – Но выражение

"Железное слово: "Рре-эс-пу-у-ублика!" – так кончается поэма – больше чем

понравилось: именно таким, могучим, железным, воспринимался тот новый,

советский строй, который возникал в огне и грохоте Октябрьского пожара".

Позже "Товарищ" был включен в сборник "Рабочий чтец-декламатор" (изд.

"Прибой", 1925), составленный, по определению А. Луначарского, из "удачно

выбранных цветов революционной поэзии".

Почти одновременно с "Товарищем" Есенин написал стихотворение, начинающееся строками:

Разбуди меня завтра рано,

О моя терпеливая мать!

Я пойду за дорожным курганом

Дорогого гостя встречать.

Он радушно встречал "дорогого гостя", принесшего свет и радость, распахнувшего новые дали его родине: "О Русь, взмахни крылами..."

"ПОД ПЛУГОМ БУРИ РЕВЕТ ЗЕМЛЯ..."

1

Вскоре после Октябрьского восстания Есенина встречает поэт Рюрик Ивнев

– на набережной Невы, у Летнего сада.

– А я брожу, целый день брожу, – говорит Есенин. – Все смотрю,

наблюдаю. Посмотри, какая Нева! Снилось ли ей при Петре то, что будет

сейчас? Ведь такие события происходят раз в триста лет и того реже...

Через несколько дней Есенин присутствует на митинге "Интеллигенция и

народ", слушает речь Луначарского. Оглядывая восхищенными глазами

переполненный зал, с улыбкой произносит-

– Да, это аудитория!

Часто встречается с Блоком. При всей разности их путей к революции, их

внутреннего мира, поэтов сближали раздумья о судьбе родины, вера в

творческие силы народа. То, что Блок и Есенин встали на сторону Октября,

сразу же отмежевало от них многих буржуазных литераторов.

"Звонил Есенин, рассказывал о вчерашнем "утре России" в Тенишевском

зале. Гизетти и толпа кричали по адресу его, А. Белого и моему: "изменники".

Не подают руки, – отмечает Блок в записной книжке (22 января 1918 года) и

добавляет: – Господа, вы никогда не знали России и никогда ее не любили!"

С теми же словами мог обратиться к "господам" и Есенин.

Один из этих "господ", поэт-акмеист Г. Иванов, вскоре после революции

эмигрировавший за границу, среди своих измышлений о Есенине вынужден был

признать: "От происхождения до душевного склада – все располагало его

(Есенина. – С. К.) отвернуться от "керенской России" и не за страх, а за

совесть поддержать "рабоче-крестьянскую".

Для Есенина, как и для всего революционного народа, Октябрь стал

событием, с которого началась новая эра ("Второй год первого века" – так

обозначил он дату выхода трех своих книг – 1918 год). И поэт всем сердцем

вглядывался в "новый, новый, новый, прорезавший тучи день". Что же он видел

в Октябре, потрясшем весь мир?

Поэту по душе разрушительный пафос революции – ломка старого мира с его

насилием и ложью, с его лицемерием и ханжеством.

Ради вселенского

Братства людей

Радуюсь песней я

Смерти твоей, -

восклицает он в "Иорданской голубице". Все ветхое, одряхлевшее, все, что

отмечено духом смирения, покорности, предается проклятию.

Во имя чего? Ради какой цели "под плугом бури ревет земля, рушит скалы

златоклыкий омеж"?

"Мы наш, мы новый мир построим" – окрыленный этой идеей, шел восставший

народ на штурм мира насилия.

Новый мир не родится сам собой.

"Солнечный край непочатый", по Маяковскому, лежал "за горами горя".

Чтобы его обрести, надо преодолеть голод, "мора море"...

На смертный бой за новую жизнь уходил деревенский парень Ванек в песне

Демьяна Бедного "Проводы". Ему, его родне, всем сельчанам будет

...милее рай, взятый с бою, -

Не кровавый пьяный рай.

Мироедский.

Русь родная, вольный край,

Край советский!

Поначалу у Есенина (поэмы "Пришествие", "Преображение", "Инония",

"Сельский часослов", "Иорданская голубица") сотворение нового мира

неотделимо от действии "нездешних сил", воспринимаемых по-земному, по-мужицки. Отсюда – песнь во славу "светлого гостя", который, явившись,

"словно ведра, наши будни... наполнит молоком" и будет пророчить

"среброзлачный урожай". В то же время поэт не уповает на чудо. Да, "новый на

кобыле едет к миру Спас", но все-таки, добавляет он, "наша вера – в силе.

Наша правда в нас".

Более конкретно последняя поэтическая мысль выражена в "Небесном

барабанщике". "Мы" – это те, кто "ратью смуглой, ратью дружной" идут

"сплотить весь мир" – во имя свободы и братства. Не Спас, а сами люди, "кому

ненавистен туман", развеют "белое стадо горилл", добьются победы, утвердят

долгожданную новь – "чаемый град".

Каков же он, "чаемый град", ради которого разрушен старый мир? Ответ

можно найти в поэме "Инония". Это – крестьянский рай, воплощение исконных

мечтаний мужика о счастливой жизни. Там нет податей за пашни, вся земля

крестьянская, "божья", нет помещиков, чиновников, попов, вольные хлебопашцы

живут в достатке, исповедуя новую, "свободную" религию, поклоняясь своему

"коровьему богу".

Умиляясь этой идеальной страной, поэт раздвигает ее границы до

вселенских масштабов. И сам он, "пророк Есенин Сергей", ощущает себя неким

всемогущим титаном:

Коленом придавлю экватор

И под бури и вихря плач,

Пополам нашу землю-матерь

Разломлю, как златой калач.

И в провал, отененный бездною,

Чтобы мир весь слышал тот треск,

Я главу свою власозвездную

Просуну, как солнечный блеск.

Такому "пророку", конечно же, ничего не стоит ухватить за белую гриву

самого бога и сказать ему "голосом вьюг": "Я иным тебя, господи, сделаю, чтобы зрел мой словесный луг!"

По праву вселенского прорицателя он обращается к Америке и

предсказывает ей гибель.

Небезынтересно тут вспомнить Блока. За четыре года до революции он

написал стихотворение "Новая Америка" – раздумье о будущем Руси. "Роковая, родная страна", "убогая финская Русь" поэту открывается в колокольном звоне, в молитвенном гласе... Ектеньи, земные поклоны да свечи, но там, за

полноводной рекой, "тянет гарью горючей, свободной, слышны гуды в далекой

дали...". Фабричные трубы, стонущие гудки, многоярусный корпус завода.

Черный уголь – подземный мессия,

Черный уголь – здесь царь и жених,

Но не страшен, невеста, Россия,

Голос каменных песен твоих!

Таким увидел Блок будущее России: новая Америка, индустриальная страна.

Для Есенина – автора "Инонии" – такая перспектива вообще неприемлема.

Более того, по его убеждению, Россия не только не станет новой Америкой, но

русская революция переиначит на патриархальный лад самою старую Америку. Ни

железные корабли, ни чугунная радуга, ни лава стальной руды – никакая

"механика" не может принести человеку подлинное счастье. "Только водью