Текст книги "Рио-де-Жанейро: карнавал в огне"

Автор книги: Руй Кастро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

Разумеется, далеко не все француженки в Рио были соблазнительницами и femmes fatales[7]7
  Роковыми женщинами (фр.).


[Закрыть]. Ежедневно сюда прибывали самые разные семьи, от богатых противников Бурбонов с прислугой до обычных торговцев и ремесленников. И так получалось, что они неизбежно попадали на руа ду Увидор. Рядом с лавками, открытыми их предшественницами, они открывали собственные: это были ювелиры, часовщики, мужские портные, pêtissiers[8]8
  Кондитеры (фр.).


[Закрыть], булочники, продавцы ковров, marchands de tableaux[9]9
  Продавцы картин (фр.).


[Закрыть], книготорговцы, издатели. Со временем они превратили руа ду Увидор и соседние улицы в тропический вариант рю Вивьенн – самый модный в те времена район Парижа. Они основали, начиная с 1830 года, первые рестораны, где подавались блюда не только национальной кухни, играли небольшие скрипичные оркестрики, и кондитерские, где с 1834-го любой кариока мог отведать ванильного мороженого, лед для которого привозили из Соединенных Штатов, или фруктового сока (из плодов питанги, манго или ананаса). И с тех пор любая заграничная новинка немедленно проникала сюда. В марте 1839-го во Франции появились первые фотографии (дагерротипы). В том же году, в декабре, фотография добралась до Рио. И очень скоро женщины-кариоки с удовольствием фотографировались, очевидно, нисколько не боясь, что дьявольский аппарат украдет у них душу.

Все происходило именно на руа ду Увидор. Здесь молодые женщины встречались с мужчинами сомнительной репутации, остроумными адвокатами, поэтами, журналистами, цыганами, бездельниками, – еще совсем недавно такие люди были от них так же далеки, как курупиру или журупари, два жутких страшилища бразильского фольклора. Жизнь бурлила на каждом дюйме мостовой руа ду Увидор.

Отражая реалии того времени, романисты и авторы журнальных статей середины девятнадцатого века с удовольствием отправляли своих героинь прогуляться по этой улице, упоминая названия существующих магазинов. Самый известный бразильский писатель того времени Жозе де Аленкар не раз использовал этот прием в своем романе «Лусиола» 1861 года (там еще есть сцена, где три пары сговариваются как-то вечером на Увидор, а потом отправляются в некий дом в пригороде и устраивают оргию). Другой писатель, Герман Карл фон Козериц, произнес фразу, которая мгновенно стала крылатой: «Бразилия – это Рио-де-Жанейро, а Рио-де-Жанейро – это руа ду Увидор». Он попал в яблочко – именно здесь формировались бразильские нравы. Разница была так велика, что когда Патек-Филипп отбивали five o’clock[10]10
  Подразумевается введенная англичанами и популярная в Европе традиция послеобеденного чаепития (фр.).


[Закрыть] на руа ду Увидор, во всей остальной стране стоял еще 1701 год.

Все это было бы невозможно, если бы француженки не вытащили своих сестер-кариок на свет божий и не привили им вкуса к риску. Всего за несколько лет португальский и африканский Рио стал еще и французским. И английским тоже – англосаксы заправляли жизненно важными службами, а потому незаметно, но ощутимо присутствовали в городе. Они даже не совсем ушли с руа ду Увидор: с 1822 года здесь обитал «Кларке», поставщик обуви для императорского двора, с 1834-го – «Валлерстейн» со своими платками и шелками, а с 1872-го – «Крэшли», где можно было купить табак, трубки и трости и журналы вроде «Стрэнда» и «Панча». Сюда стянулись все: первый уличный торговец, появившийся в 1853-м, со всеми хитростями своего ремесла, был американцем по фамилии Уайтмор, он продавал эликсир от плохого запаха изо рта. Поселились здесь и немцы, швейцарцы, испанцы, итальянцы – и каждый открывал собственную лавку. Многие уже считали себя кариоками или постепенно становились ими, заключая браки с местными жителями, давая жизнь новому поколению.

Неплохо для города, который вопреки собственной природе провел две сотни лет (до 1808-го), закрывшись, как моллюск в своей ракушке. Женщины-кариоки, которые наконец могли свободно выходить в свет, чувствовали себя здесь свободно и уверенно; и в последующие годы они станут входить в кафе, бары, на пляжи и в офисы (везде и всюду), как в собственные владения.

И однажды они придут в Ипанему.

Оззи Осборн пришел в ярость и отправился разбираться к соседям, которые целый день крутили «Девушку из Ипанемы» с Жоау и Аструд Жильберту и Стэном Гетсом. Оззи имел полное право жаловаться: красота этой мелодии, которая будто бы движется по песчаному пляжу, плавно покачивая бедрами, ритмическая легкость босса-новы и нежные слова перевода, вероятно, были невыносимы для потрепанных барабанных перепонок старого рокера.

Это случилось в одном из эпизодов «Семейки Осборнов», очень популярного реалити-шоу MTV в 2002 году. Но надо сказать, что «Девушка из Ипанемы», урожденная «Garota de Ipanema», появилась еще в 1962 году. Пора бы уже Оззи и всем Осборнам к ней привыкнуть.

Все эти сорок с лишним лет высокая, загорелая, юная очаровательная девушка, созданная Томом Жобином и Винисиушом де Мораэшом, не просидела безвылазно на пляже Ипанемы. Покачивая бедрами, она пересекла океаны и восхитила не один континент, о чем ее авторы и не мечтали. Со дня выхода пластинки, которая открыла ее миру (альбом Гетц – Жильберту был выпущен компанией «Верве» в конце 1963-го, с него и сделали проданный позже миллионным тиражом сингл), «Garota de Ipanema» больше не останавливалась. Она стала синонимом босса-новы и пережила самые суровые испытания, какие могут выпасть на долю песни. В каких только обработках, от классических до самых экстравагантных, ее ни выпускали: в исполнении симфонического оркестра, фортепиано, струнного квартета, биг-бэнда, джазового сикстета, в танцевальной версии, в стиле лаундж, спейс-эйдж и марьячис, в исполнении сотни губных гармошек; существуют вариации кайпира дуо (один из стилей бразильской народной музыки), хип-хоп, фанковые, гранжевые обработки, версии в стиле кислотного джаза и нью-босса. Стоит только счесть ее почившей, и она тут же возвращается к жизни, как спящая красавица. Ее перепевали все, от Фрэнка Синатры (чей альбом 1967 года во всеуслышание заявил об ее появлении) до рэппера Флойда Барбера – вот что значит от бесконечности до нуля, – не говоря уже о нелегальных, комических и порнографических версиях. Осталось только издать ее в исполнении Джорджа Буша.

Основные поисковые системы Интернета выдадут вам не меньше 40 000 страниц на запрос «девушка из Ипанемы». Чтобы просмотреть их все, жизни не хватит. Многие из них посвящены «jeune fille d’Ipanema», «ragazza di Ipanema» и «chica de Ipanema», но не только: вы найдете страницы и на русском, греческом, японском, китайском, корейском, арабском и других языках, не всякий браузер вот так запросто отразит их. Партитуру с музыкой Жобина и словами Винисиуша де Мораэша, а также перевод Нормана Джимбела можно достать в Сети из тысяч источников, часто вместе с аудиофайлом. А к словам Винисиуша де Мораэша прилагается фонетическая транскрипция для тех гринго, которые хотят петь ее по-португальски, и в результате получается нечто вроде

 
Аулью ли консу маиж линду
Маиж шайя ди грасу…
 

Те американцы, что знают португальский и изучают босса-нова, ругают перевод Джимбела, сравнивают его с оригинальными словами Винисиуша де Мораэша и неизбежно приходят к выводу, что оригинальная версия лучше. Они не могут смириться с тем, что Джимбел изменил сюжет. В английской версии девушка идет по улице, все ахают от восхищения, а она, высокомерная и заносчивая, проходит мимо, никого не замечая, ей плевать на всех. Но для Винисиуша де Мораэша совсем не важно, замечает ли она тех, кто ею восхищается, – уже одно то, что она проходит мимо, наполняет мир благодатью и делает его прекраснее. Текст Винисиуша де Мораэша, со всем его романтическим идеализмом (а он еще пытался быть марксистом!), – гимн красоте, спасающей мир, а не гордыне женщины, которая разбивает сердца на каждом шагу.

Название «Девушка из Ипанемы» по-португальски и по-английски буквально преследует нас, и не всегда с ведома и разрешения ее создателей. Так называются парк и бар в Рио, бутик в Сан-Паолу, магазин купальников в Лос-Анжелесе, конкурс красоты в Майами, бразильский ресторан в Милане, и еще так зовут кобылу, победившую в забеге на 1400 метров в Бомбее. Под эту музыку рекламируют чипсы на американском телевидении, а где-то на Карибах так называется коктейль из ликера «Курасао», ананасового сока и – бедная девушка – маленького бумажного зонтика. На сайтах проституток сотнями красуются фотографии «девушек из Ипанемы», даже если они совсем не из Ипанемы и, скорее всего, вообще не из Бразилии.

«Девушку из Ипанемы» можно найти в Интернете в самых неожиданных контекстах. Доктор из Гонконга пишет о якобы вредном воздействии солнца и приводит в пример нашу девушку, намекая, что она бы уже раз двадцать заболела раком кожи, учитывая, сколько времени она каждый день загорает. Другой доктор, теперь уже американец, говорит, что не может слышать эту песню, после того как коллега рассказал ему, что с, ее помощью запомнил название возбудителя сифилиса – «Девушка из Трепонемы». Интернетчики из Штатов, Японии и Германии вспоминают, где и когда впервые услышали «Девушку из Ипанемы», так же как некоторые вспоминают, где они были в момент убийства Джона Кеннеди 22 ноября 1963 года. Эти события не так уж и далеки друг от друга – первый сингл Гетца и Аструд вышел в Нью-Йорке всего через две недели после смерти Кеннеди, и для некоторых американцев эта мелодия символизирует окончание эпохи невинности, когда они еще не знали о том, что происходит в мире, и неведение приносило им радость.

Другие любят описывать, как приехали в Рио и соблазнили «девушку из Ипанемы», то есть как встретили в Ипанеме девушку, влюбились в нее, привезли к себе на родину и женились на ней. Или женились на ней в Рио и остались там. Сама тема несколько туманна, в конце концов, а кто такая эта девушка из Ипанемы? – и существует сайт, посвященный обсуждению как раз этого вопроса: кто такая девушка из Ипанемы? Большинство из обсуждающих согласны, что это Элу Пинейру. В 1962-м она была юной девушкой с голубыми глазами и черными волосами, и именно она прошла как-то раз мимо бара, где Том Жобин и Винисиуш де Мораэш вместе пили пиво. Согласно легенде, заметив девушку, они тут же выхватили ручки и бумагу и не сходя с места написали стихи и музыку. Туристы обожают легенды, и с самого момента появления песни «Девушка из Ипанемы» помогала турагентствам продавать Рио. Например, гостям города предлагают экскурсию на пляж Ипанемы и в тот самый бар, «где Жобин и Мораэш написали песню». Ну пляж-то в любом случае посетить стоит, даже сами кариоки, которые могут попасть сюда когда угодно, буквально дни и ночи здесь проводят. А бар, когда-то простоватый и называвшийся «Велозо», с тех пор стал почище и переименован в «Garota de Ipanema» – он действительно существует, и его владелец с гордостью демонстрирует столик, за которым любили сидеть Жобин и Винисиуш де Мораэш. (Я и сам сиживал за этим столиком с Жобином, да и половина населения Рио тоже, хоть и не в один и тот же день.) Но что сказали бы туристы, если бы узнали, что Жобин и Винисиуш де Мораэш были людьми серьезными, ходили в бар выпить, а не поработать, а песню написали позже, далеко отсюда, сидя каждый у себя дома.

А что до «девушки из Ипанемы», то, конечно же, она существует. И существовала всегда, даже когда самой Ипанемы здесь еще и в помине не было. Она – истинная наследница тех девушек, что более века тому назад, в 1850-м, прогуливались по руа ду Увидор, которая тогда была для города тем же, чем сейчас для него стали пляжи. В этом смысле, обратив свое вдохновение на девушку именно из этого района города, Винисиуш и Жобин отдали дань почтения кариокской традиции, уходящей корнями в далекое прошлое, в девятнадцатый век, когда женщины завоевали себе право выходить на улицу и вращаться в обществе, которое до этого буквально запирало их в собственных спальнях.

Удивительно то, что в 1862 году первым из них пришлось играть на чужом поле – руа ду Увидор тогда была исключительно «мужской» территорией, – но они умудрились сравнять счет с мужчинами. В начале двадцатого века, когда руа ду Увидор частично утратила свое центральное положение и значимость, а город разросся и дотянулся до своих южных пляжей, они расширили территорию своего влияния: теперь женская половина Рио прогуливалась по мягкому песку пляжей. И здесь женщины оказались на крайне благосклонной к ним территории – освободившись наконец от корсетов и нижних юбок, они могли в полную силу использовать данное им от природы оружие. А с пониманием этого появление в недалеком будущем «Девушки из Ипанемы» было уже неизбежно. И пришло время, и явилась девушка, и увидели мужчины-кариоки, что она хороша…

Но кто ее видел, эту девушку, если уж на то пошло? Она не была одной-единственной, конкретной жительницей Рио, у нее было множество лиц и обликов, начиная с первых, бесстрашных женщин в 1940-х, которые начали перебираться с уже довольно шумного пляжа Копакабаны на более отдаленный и в те времена практически пустынный Арпоадор, пляж рядом с Ипанемой. Не все эти девушки были бразильянки. Среди них встречались француженки, немки, итальянки, англичанки, шведки и датчанки – они происходили из семей, нашедших в Ипанеме свою вторую родину. У них была общая черта – широта взглядов, восприимчивость к новым идеям, пытливый ум и жажда жизни, почти чрезмерная. Винисиуш знал их всех, а с некоторыми занимался любовью, Жобин был младше него на четырнадцать лет и потому познакомился с их дочерьми. С тех пор почти двадцать лет подряд, до середины шестидесятых, женщины этих двух поколений проводили время на пляжах и в барах Ипанемы и жили бок о бок с типичными обитателями тех мест – рыбаками, спортсменами, поэтами, дипломатами, журналистами, очеркистами, музыкантами, архитекторами, художниками, фотографами, карикатуристами – мужчинами всех возрастов и самого разного происхождения, но в большинстве своем начитанными, эрудированными, эксцентричными и чуждыми условностей. И все они только выигрывали от этого общения – девушки могли чему-то научиться у мужчин, а мужчины… Ну даже Сартр, к стопам которого в «Кафе де Флер» припадали самые разные женщины, не смог бы похвастаться знакомством с такими богинями.

Вдали от глаз не только всего мира, но и самой Бразилии Ипанема 1950–1965 годов в уменьшенном масштабе представляла собой культурный феномен Сен-Жермен-де-Пре и Гринвич Вилидж. С серьезным отличием в пользу Ипанемы: здесь в двух шагах плескалось море, все ходили полуодетыми, яркое солнце играло на гладких загорелых спинах, а песчинки попадали между страницами первых изданий «Здравствуй, грусть» Франсуазы Саган, которые девушки брали с собой на пляж почитать. Сравниться с Ипанемой в то время смог бы разве что Сен-Тропе. Здесь не было ни Бардо, ни Вадима, но зато в двух шагах от пляжа находился большой современный город, а не рыбацкая деревушка.

Девушки из Ипанемы не просто хотели работать где-нибудь вне дома, они мечтали о творческих профессиях: очень многие из них сделают карьеру в изобразительном искусстве, скульптуре, кино, театре, музыке, литературе и прессе. Задолго до появления противозачаточных таблеток и мотелей они уже вели насыщенную сексуальную жизнь, и им для этого не приходилось притворяться этакими дамами в стиле вамп. Но глубоко ошибался тот, кто считал их легкой добычей. С ними было очень и очень непросто. Они сами решали, как им жить. Если человек им нравился, они ложились с ним в постель без страха или угрызений совести и не ожидая какой-то взаимной выгоды, но если нет – у него не было никакого шанса. Возможно, в те дни они и составляли меньшинство, но они серьезно отличались от остальных, и именно это заметил в них Винисиуш, когда в 1960-м они с Жобином начали писать свои необыкновенные песни. В то время героиня популярных бразильских песен была роковой, мрачной, без тени улыбки на лице, опасной, вероломной, в черном белье и держала в руке дымящуюся сигарету со следами алой помады на фильтре. Приглядевшись к тому, что происходит в Ипанеме, Винисиуш превратил свою героиню в совсем юную девушку, современную, влюбленную, с золотистой от солнца кожей, мягкую, но вполне способную о себе позаботиться. А музыка Жобина завершила этот образ, и именно поэтому босса-нова всегда была легкой, светлой и – почему бы и нет – «женственной». И не песня «Garota de Ipanema» создала эту девушку. Наоборот, песня была ее лучшим творением.

Это случилось много десятилетий назад, но с тех пор в глазах всего мира «девушка из Ипанемы» – или образ, который она символизирует, – оставалась воплощением кариоки – красивой, энергичной, рассудительной, пахнущей хорошим мылом, с неподражаемым чувством юмора, хозяйки своей собственной судьбы. Даже в Бразилии она была идеалом. Но сегодня можно, пожалуй, сказать, что «девушку из Ипанемы» теперь нетрудно встретить в любом уголке Бразилии. Свободу, которую она завоевала, проводя на пляже в бикини время от рассвета до заката, она подарила миллионам бразильских женщин. Со временем даже мужчины поддались ее влиянию, и так Бразилия приобрела свою невероятную либеральность.

Либеральность распространяется на телевидение, семейную жизнь, политику. Это страна, где президент республики может иметь любовниц или внебрачных детей, где одного из них сфотографировали на карнавале под руку с женщиной, не обремененной никаким нижним бельем, где важный государственный министр (женщина) оказалась замешана в нелепой связи с женатым коллегой, и народ обращается с этими историями должным образом – смеется над ними. В Бразилии президентам приходится нелегко, но не потому, что они не сумели сдержать свой сексуальный пыл, а по более серьезным причинам. Если бы дурацкое дело Клинтона – Левински, затянувшееся в США на несколько лет, случилось здесь, то у него не было бы никаких шансов стать причиной импичмента или далее просто попасть в заголовки газет больше чем на пару недель. Вы можете мне возразить, что страсти американского президента значительно важнее страстей любого из бразильских, и, может быть, вы даже и правы – в мировом масштабе. Но в местной политике все эти истории имеют одинаковый вес – то есть никакого, и в Рио они совершенно никого не интересуют.

Глава четвертая

Весьма странные события произошли в начале 2002 года, когда в Рио устраивали выставку «Египет фараонов», где демонстрировали экспонаты из Лувра. Здесь было представлено девяносто девять предметов, включая мумии, статуи, драгоценности и многое другое, и в главных ролях – два сфинкса, по сорок тонн весом каждый. Выставку устраивали в Каса Франка-Бразил, центре дружбы Франции и Бразилии. Два месяца, пока длилась выставка, все шло хорошо: сто пятьдесят тысяч кариок прошли по залам, и не было ни единого случая аллергии или сенной лихорадки, вызванной пылью веков. Выставка по времени совпала с карнавалом, и под ее влиянием, конечно же, родился новый жизнерадостный блоку под названием «Могущественная Изида», основанный президентом центра Дальва Лацарони. Блоку вышел из Каса Франка-Бразил и красиво прошествовал по улицам. Представление пользовалось большим успехом, французы были польщены, да и всем остальным тоже понравилось. Проблемы начались в апреле, когда выставка окончилась и экспонаты упаковали, чтобы отправить обратно в Париж.

Сначала сломался грузоподъемник, который должен был переносить контейнеры. Несколько дней спустя, когда поломку исправили, оказалось, что у грузовиков, которые должны были их везти, сели аккумуляторы. Их заменили, контейнеры отвезли и погрузили в самолет, но в нем обнаружилась поломка, с которой никто не мог справиться, и взлететь самолет не мог. Кураторы выставки, серьезные ученые-египтологи, со смехом говорили, что экспонаты «не хотят уезжать из Рио». Но когда они вспомнили, где и как была устроена выставка, то смеяться перестали, – эта мысль могла, конечно, показаться нелепой, но у нее были некоторые основания.

Все начинается со здания, где находится Каса Франка-Бразил. Это было первое здание в Рио в неоклассическом стиле, его построил в 1819 году французский архитектор Гранжан де Монтиньи. Сначала здесь располагалась только что зародившаяся бразильская фондовая биржа, а позже – таможня и акцизное управление. Монтиньи был одним из членов французской художественной миссии, которая появилась в Рио в 1816-м по приглашению Дона Жоау VI. Пока неплохо. Вот только еще во Франции как раз Монтиньи и назначили реставрировать сфинксов, привезенных Наполеоном из его неудачного египетского похода, – тех самых сфинксов, что два века спустя оказались на выставке в Каса Франка-Бразил. Возможно, они почувствовали, что здание создано теми самыми руками, которые с любовью восстанавливали их когда-то после того, что с ними сотворил Наполеон, снявший их с родных пьедесталов в Египте и заставивший проделать нелегкий путь до Лувра. Может быть, они «скучали» по Гранжану? Вы скажете – чепуха. Но кто знает? С египетскими находками шутки плохи.

И вдобавок, будто одного этого было недостаточно, экспозицию устроили таким образом, чтобы у посетителя возникло ощущение, что он попал в египетский храм. Кураторы заметили, что в полдень лучи апрельского солнца, проходя сквозь застекленную крышу Каса Франка-Бразил, будут падать на статую Ра в точности под тем же углом, что и в храмах Древнего Египта, – кто знает, а вдруг Ра был тронут этим жестом? Кроме того, они заметили, что мумии еще никогда не выглядели такими здоровыми и полными жизни, как в Каса Франка-Бразил. А карнавальная процессия в честь Изиды могла пробудить в них воспоминания о древних языческих праздниках – в конце концов, карнавал как таковой зародился как раз в Египте.

Египтологи, знаете ли, верят в «энергетику». В воздухе витало столько позитивной энергии, что, очень может быть, мумии и вправду захотели остаться здесь и «устраивали» все эти неполадки. Но, как ни жаль, самолет все-таки починили, и им пришлось вернуться, как они ни упирались.

* * *

Кариоки уютно чувствуют себя в объятьях прошлого. В Рио вы сворачиваете за угол, и вот у вас перед глазами встает совершенно другой век в форме акведука, фасада, здания или, реже, группы зданий. В стране, которая до сих пор считает себя прыщавым подростком, Рио гордится тем, что он – «старый» город и его длинная биография отражена в архитектурном разнообразии. Здесь можно увидеть все, от церквей в стиле барокко, фортов и монастырей колониального периода (1565–1808) до бесчисленных примеров неоклассицизма (XIX век), эклектизма (первые тридцать лет XX века), модернизма (начиная с 1940-х) и самых последних идиотских творений постмодернизма – все эти стили распределены по городу в произвольном порядке, без всякого плана, и сосуществуют в сравнительной гармонии, иногда буквально бок о бок.

Не говоря уже о второстепенных стилях: не так много осталось от арт-нуво, но для всякого почитателя арт-деко (я сам его очень люблю) Рио – настоящая сокровищница. Здесь есть здания, от холлов и лифтов до самих комнат отделанные так, будто это декорации работы Ван Нест Полглэйса для черно-белых фильмов с Фредом Астером и Джинджер Роджерс, – вот только они настоящие, с каменными, а не картонными стенами, продуманные до мельчайших деталей. В этом нет ничего странного. Строительный бум в районах вроде Глориа, Фламенгу, Урка и Копакабана совпал со всемирным пиком увлечения арт-деко. Вот почему в Рио оказалось столько зданий, домов и даже церквей с характерными морскими очертаниями, волнообразными и аэродинамическими, что так идеально смотрятся в изгибах гор. Стоит взглянуть хотя бы на статую Христа Спасителя работы инженера Хейтора де Сильва Кошту, этот огромный монумент в стиле арт-деко.

Присутствие прошлого могло быть и более всеобъемлющим, если бы не мания бразильцев, вечно юной, легкомысленной и озорной нации, презирать все, что прожило на этом свете больше пятнадцати лет (или минут, как уж получится). Рио немало пострадал от этого, потому что за три века в роли столицы городу никогда не разрешалось самому решать свою судьбу: во времена монархии и республики мэров назначало федеральное правительство, и только с 1985 года кариоки получили право самостоятельно выбирать мэра! С каждой сменой правительства или режима (а видит бог, и то и другое в здешних краях так и норовит смениться) Рио, витрина страны, был вынужден претерпевать серьезные изменения, чтобы новое правительство могло продемонстрировать всему миру собственный стиль. И почти всегда это означало уничтожение прошлого.

Чудо, что от колониального Рио вообще хоть что-то осталось, если вспомнить, сколько всего было уничтожено или брошено гнить в забвении. В 1920 году Морру ду Каштелью, холм, на котором город был заложен в шестнадцатом веке еще по средневековым принципам, при помощи динамита и водометов сравняли с землей, и, естественно, не уцелело почти ничего из того, что составляло его неповторимый образ: десятки первых домов города, стена, два форта, больница, монастырь, церковь и могила Эсташиу де Са (счастье еще, что его останки и небольшую часть религиозных украшений заранее перенесли в другое место). Поводом послужило то, что холм якобы мешал циркуляции воздуха в центре города. Хотя на самом деле им нужно было место для строительства – никто и слова не сказал, когда через несколько лет на образовавшемся на месте холма пустыре выстроили кучку современных домов, которые оказались выше самого холма. А землю, оставшуюся после уничтожения холма, использовали, чтобы засыпать узкий пролив между островом Вильганьона – да, тем самым – и материком, создав возможность для строительства аэропорта Сантос-Дюмон.

В 1944-м для создания авениды Президенте Варгаш, семьдесят метров шириной и четыре километра в длину, уничтожили 500 старых домов, включая три трехсотлетние церкви, и, что еще более трагично для города, стерли с лица земли район, где складывалась история темнокожих кариок, – Праса Онже. Идея состояла в том, чтобы новая авенида Президенте Варгаш стала деловым центром города. Но город, который становится несколько упрямым, когда ему пытаются приказывать, сделал все наоборот. И теперь там пустыри, куда ночью человек в здравом уме не сунется. К тому же строительство авениды отделило город от старых портовых районов Сауди и Гамбоа, где в семнадцатом и восемнадцатом веках в Европу кораблями вывозили частицы Бразилии, а взамен привозили к нам Африку. Еще один безобидный холм, Санто-Антонио, снесли в 1970-м, и на его месте возвели дома, которые займут первое место в любом конкурсе на самую безвкусную постройку. И худший из них – новый собор, это громадное перевернутое ведро, больше всего напоминающее атомную электростанцию. Он тем более заслуживает, чтобы его взорвали, потому что по сравнению с ним акведук Арсес ди Лапа (в восемнадцатом веке это было самое высокое сооружение в обеих Америках) кажется нелепо крошечным.

Во имя гигиены, прогресса и модернизации и тех чудес, что они вроде бы должны нам нести, маньяки мегаполиса, вооружившись смертельным оружием – карандашом и чистым листом бумаги, уговорили правителей Рио обратить в прах значительную часть исторического наследия города. Не все было утрачено. Но только потому, что иногда, выслушав некое, казалось бы, замечательное предложение, кто-нибудь все-таки спрашивал себя, а не бредовая ли это идея, случайно. Если бы все сумасшедшие проекты, присланные мэрам Рио, были претворены в жизнь, несколько символов города отправились бы на свалку и мы бы уже не узнали город, в котором живем.

В 1886 году гость из Франции виконт де Курси предложил ни больше ни меньше как снести Сахарную голову, чтобы справиться с проблемой недостатка свежего воздуха в центре, которая, по его предположению, была вызвана излишне узким входом в залив Гуанабара. Если бы Сахарная голова исчезла, город вздохнул бы свободно и вспышки желтой лихорадки, отравляющие жизнь его жителям, прекратились бы. Это будет недешево, признавал он, но деньги на проект можно собрать, продав камень, из которого состоит холм, но не на сувениры. Распилив на блоки, его можно будет использовать для строительства зданий, соразмерных с египетскими пирамидами. Виконт не был экспертом в здравоохранении, градостроительстве или геологии. Он был всего лишь дилетант, начинающий беллетрист, и, значит, был опасен вдвойне – особенно потому, что, как и всякого француза, его окружала толпа бразильцев, с энтузиазмом внимающая каждому его слову. К великому разочарованию де Курси, никто не воспринял его всерьез, и Сахарной голове разрешили существовать и дальше. А что касается желтой лихорадки, несколько лет спустя специалист по санитарии и здравоохранению Освальду Круж победит ее наряду с оспой и тифом при помощи значительно более эффективного инструмента – вакцинации.

В 1929 году еще один француз, Корбюзье, прогуливаясь по Рио, создал новый грандиозный проект. В частности, он предлагал построить виадук на длинных тонких колоннах – гигантскую сороконожку, которая будет тянуться, извиваясь, над улицами, перешагивать через холмы или прорубаться сквозь них тоннелями, изгибаясь параллельно линии берега из центра в Леблон. Погодите, не падайте от ужаса. Это должен был быть не просто виадук, а виадук, застроенный по всей длине пятнадцатиэтажными домами, и, в целом, он должен был вместить девяносто тысяч жителей, а еще эстакады, гаражи, подъемники для автомобилей и ангар для гидросамолетов. В нескольких точках от виадука должны были ответвляться отростки, вторгающиеся в более отдаленные от моря районы – Лапа, Ларанжейраш, Лагоа. По сравнению с ним Великая китайская стена показалась бы перильцами на балконе большой пагоды.

Меня дрожь пробирает от одной мысли, что кому-то пригрезился такой монстр, но мало того – чудище превратили в чертежи и наброски, и, собравшись за столом, мужчины с нафабренными усами всерьез его обсуждали. Представьте только авениду Бейра-Мар с ее симметричными английскими садами, еще только появившимися, мой любимый пляж Фламенгу, чувственные очертания Морру да Виува, залив Ботафого, авениду Атлантика, тоже еще совсем новую и свежую в те дни (и уже вымощенной португальской брусчаткой, выложенной волнами, в память о Лиссабоне), юную, едва оперившуюся Ипанему и Леблон! Все эти исторические памятные места полны жизни, такие красивые и имеющие полное право на существование, а в это время в офисе с закрытыми окнами люди готовят им погибель, может быть, даже и не желая того. Вероятно, они еще не знали, что все, над чем пройдет виадук, ждет медленная и мучительная смерть.

Или все-таки знали? Пытаясь найти оправдания для своего проекта, Корбюзье писал, что, взглянув на Рио из окна самолета, он увидел город, который «будто обходится без малейшего человеческого вмешательства, его красота существует сама по себе», и его «охватило неистовое, может быть, даже безумное желание испробовать здесь человеческие силы: жажда выйти с городом один на один, воля человека с одной стороны, природа с другой».