Текст книги "Рио-де-Жанейро: карнавал в огне"

Автор книги: Руй Кастро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

Но тут, пока ностальгирующие болваны со вздохами оглядывались назад, править балом взялись школы самбы, и начиная с 1970-х они спасли карнавал.

Когда они возникли, никто и представить не мог, какую важную роль им предстоит сыграть. Первой школой самбы, называвшейся именно так, была «Dexia Falar» («Позвольте мне сказать»), появившаяся на карнавале 1929 года. Сегодня ее назвали бы просто блоку, группой, – горстка негров из бедных районов, нарядно одетых, но далеко не все в карнавальных костюмах – они прошли по улицам с песнями, играя на куика, тамбуринах и жестянках из-под масла, взяв с собой друзей, знакомых и всех, кто случился поблизости. Почему «школа самбы»? Потому что ее основали Ишмаэль Сильва и его друзья рядом со школой в Эсташиу и назвались так для пущей респектабельности. Но это имя говорило и о том, чему она себя посвятит на будущих карнавалах.

Целые общины уже давно собирались в кордуэш и ранчос, а теперь и блоку приходили из фавел. Когда эти три типа объединений вобрали в себя остальные черты прошлых карнавалов, они стали, «школами самбы», которым предстояло многому научить людей – они звались «Mangueira», «Portela», «Unidos da Tijuca», «Salgueiro», «Império Serrano» и маленькая, но нахальная «Vizonha Faladeira». Здесь были и барабаны же-перейраш, и аллегорические платформы «великих обществ», и костюмы кордуэш, и церемониймейстер, и знаменосец ранчос. Чудесный композитор, сочинитель самб Биде первым использовал басовый ритм и литавры, еще один ударник, Бетиньо да Портела, изобрел реку-реку – маленькую стиральную доску-трещотку, композитор Эривельту Мартинш ввел в состав инструментов свисток. В 1940-м вдохновленные торжественной самбой «Aquarels do Brasil» Ари Баррошу композиторы превратили самба-инреду (буквально – «самба с сюжетом») в эпическое повествование. Они сложили все в единое представление и продолжали придумывать новшества, например, «крылья» – это когда значительные группы людей внутри одной школы одевались в одинаковые костюмы, например в «баианок», в честь баианских женщин прошлого, вроде тетушки Киаты. Все вращалось вокруг сюжета, эпического и патриотического, разворачивавшегося на фоне Рио или Бразилии в колониальные или имперские времена.

Вскоре школам удалось потеснить некоторые предрассудки, которые все еще были связаны с танцорами, и прежде всего представление о том, что все они до единого – никчемные бездельники и нарушители спокойствия. Напротив, карнавал показал, как усердно они трудятся, чтобы подготовить свою школу к шествию, и как они хорошо организованы – само шествие, роскошное и торжественное, подчиненное непреложным правилам, было тому подтверждением. Муниципальные власти вскоре осознали потенциал школ и превратили шествие по проспекту в официальное мероприятие. Пресса организовала ежегодное состязание между школами, журналисты и писатели оценивали их и присуждали денежные призы. В разгар шествия каждая школа останавливалась перед трибуной наблюдателей, мужчины кланялись мэру, а женщины приседали в реверансе. Таким образом, школы справились с яростными нападками полиции, которой пришлось смириться с новым положением вещей: они могут преследовать черных в любое время, но на карнавале их работа – защищать танцоров и не позволять зрителям, стоящим за натянутым вдоль проспекта канатом, мешать шествию. И все-таки недоверие к полиции было настолько велико, что поначалу участники шествия старались ставить с краю бородатых мужчин-баиан в широких юбках и с тюрбанами на головах, прятавших под юбкой ножи – на всякий случай.

В сороковых и шестидесятых годах XX века школы уже представляли собой серьезные организации, хотя они еще и не в силах были вытеснить карнавал радиостанций, балов и марчиний. К концу шестидесятых, когда карнавал почти задохнулся из-за того, как изменились людские нравы, школы, не имевшие к этому никакого отношения, набрали силу, получили поддержку белого населения, артистической публики и знаменитостей и стали главным аттракционом карнавала.

И с тех пор они продолжают развиваться. Сегодня это сложные организации с интернет-сайтами, всевозможными побочными видами деятельности и постоянным штатом в несколько десятков человек. Самая большая из них, «Mangueira», при поддержке государства и мультинациональных компаний осуществляет разнообразные социальные проекты, например организует ясли, содержит настоящую «олимпийскую деревню» для атлетов и даже школы, где есть все, от начальных классов, до полноценных программ, посвященных информационным технологиям. Другие школы следуют ее примеру. Почти все они находятся в фавелах, где процветает торговля наркотиками, или поблизости, и такое соседство несет с собой определенную опасность. Никого из них нельзя назвать невинной овечкой или наивным простачком. И может быть, как раз благодаря этому соседству социальные инициативы школ ведут к тому, чтобы подростки предпочли «Макинтош», а не АН-15. В наши дни люди из школ самбы есть даже в федеральной администрации, они делятся с правительством своим опытом работы с беднейшими слоями населения.

Но, конечно же, подлинный смысл существования школ самбы – это все-таки карнавальное шествие. И здесь они тоже утратили невинность. Не отказываясь от присущей им в высшей степени импульсивности, они сделали сюжеты своих представлений современнее. Оставив в покое патриотический ажиотаж, они посвящают представления самым разным событиям, или абстрактным темам, или даже протесту против чего-либо. Теперь каждая школа целый год готовит свое шествие – работа длится от карнавала до карнавала. А для этого им пришлось стать профессионалами. За последние тридцать лет в школах появился человек, чье могущество сравнимо с властью, например, Стивена Спилберга на съемках своего фильма, – его называют карнавалеску. Он – главный режиссер шествия, его создатель, и у него есть карт-бланш: он может выдумать все, что угодно. Первый в их череде Жоашиньо Тринта завоевал себе такую свободу своими инреду, посвященным Бейя-Флор, и передал эту привилегию преемникам. Сегодня, если какому-нибудь каранавалеску придет в голову создать движущуюся платформу длиной в восемьдесят метров, посвященную Древнему Египту, никто не сможет его остановить, если это соответствует общему сюжету, и именно так и сделал Маж Лопеш из «Mangueira» в 2003 году.

Под руководством каранавалеску трудятся исследователи, фольклористы, модельеры, художники, скульпторы, хореографы, декораторы, художники по реквизиту и люди многих других профессий, не говоря уже о рабочих, которые своими руками претворяют в жизнь замыслы других, – швеях, малярах, плотниках, кузнецах, сварщиках, электриках. На долгие месяцы они запираются в мастерских, шьют, конструируют, собирают. Количество ткани, перьев, стразов, блесток, бус, бисера и стекла, в которые предстоит одеть почти четыре тысячи участников каждой школы, исчисляется тоннами, а ведь эти костюмы скрывают не слишком много. Дерево, металл и пластмассу, расходуемые на создание декораций и огромных платформ, можно измерять километрами. Как и любое другое производство, школы зависят от поставщиков, а те в свою очередь зависят от производителей. Представьте себе, каково следить за всей этой бухгалтерией – за все материалы и работу надо заплатить, выписать чек и потом все заново проверить и сверить. Вот уж настоящий бизнес!

Прошло то время, когда перья для костюмов добывали налетами на курятники и задние дворы. Сегодня школы закупают их тоннами у ферм, где выращивают страусов. Они начали использовать и отходы – были уже платформы из бутылок и пластиковых соломинок, колечек от банок с газировкой и другого урбанистического мусора, и результаты ошеломят любого, кто все еще считает китч грехом. И само шествие изменилось. Раньше «творец гармонии», хореограф и постановщик в одном лице, набрасывал карандашом на оберточной бумаге то, как школе предстоит пройти свою часть пути, теперь же все делают на компьютере.

Назвать это гала-представлением – значит не сказать ничего. Речь идет об «Унесенных ветром», помноженных на «Бен-Гура». Чтобы исполнить шоу, тысячи участников которого проходят по проспекту в разных направлениях, танцуют между огромными платформами, у каждой школы есть восемьдесят минут – и ни секундой больше. И при этом они не спешат и не задерживаются, музыканты не сбиваются с ритма, ни один грузовик не ломается по дороге, ни одна шляпа не слетает с головы – вот почему гринго следят за действом, разинув рты от удивления. И более того, представление исполняется сразу набело, без единой генеральной репетиции – ни в одной серьезной стране не пойдут на такой риск, когда речь идет о представлении подобного масштаба.

Кто же платит за всю эту невероятную роскошь? Сами по себе, на свои внутренние средства, школы не могли бы себе этого позволить – ведь в них участвуют жители беднейших районов города. Они получают деньги от продажи билетов на самбадром и субсидии от префектуры Рио. Иногда ту или иную школу поддерживают спонсоры. И почти все они зависят от бикейру (людей, заправляющей нелегальной азартной игрой – jogo do bicho). Но большая часть денег идет с продажи прав на телетрансляцию, что вот уже много лет назад превратилось в серьезный бизнес и очень важное событие: две ночи, в воскресенье и понедельник, длится парад в Рио – и на две ночи жизнь в стране замирает, и все жители, затаив дыхание, наслаждаются зрелищем. Сотня миллионов бразильцев проводит две бессонные ночи перед экранами.

Какими бы захватывающими ни были телепрограммы, они не идут ни в какое сравнение с возможностью посмотреть на представление вживую, на самбадроме, из ложи рядом с ареной. Только здесь, увидев все своими глазами, можно по-настоящему оценить невероятное изящество церемониймейстера и грацию знаменосца, струйку крови, стекающую по руке барабанщика, капли пота на прекрасном, как статуя, теле танцовщицы, на которой из одежды только маленький сверкающий треугольник из блесток и бисера.

Теперь вы понимаете, почему устроить шествие школы самбы значительно сложнее, чем провести саммит ООН, где, в конце концов, присутствовали всего 117 глав государств?

Ладно, пусть это величайшее представление на Земле, но вот именно – всего лишь представление. Настоящим карнавалом можно назвать тот, где люди веселятся сами, а не только смотрят, как развлекаются другие. Вот почему великий карнавал кариок происходит не на самбадроме. Он вернулся в другие части города, и внезапно появляясь на вашей улице, он уводит за собой всех соседей, и вас в том числе, и вашу маму, и даже бабушку. Это карнавал маленьких оркестров и блоку – воплощенная неформальность и радость жизни, и по сравнению с ними школы самбы похожи скорее на целую римскую армию, с колесницами, таранами и тяжеловооруженной пехотой. А блоку и оркестрики – это партизаны, маленькие подразделения, где гуляка может появиться из-за фонарного столба, выкрикнуть приказ – и все пойдет иначе.

Именно музыкальные группы и небольшие оркестры вернули карнавал на улицы, когда казалось, что он вот-вот исчезнет с них навсегда. И первой среди них была «Banda de Ipanema» в 1965 году. Тридцать заводил из Ипанемы встретились на том карнавале, наняли нескольких музыкантов из военно-морского оркестра играть старинные марчиньи и в белых костюмах с песнями и танцами пошли по улицам. А еще через пару кварталов вокруг них собралось уже несколько сотен людей, многие из которых пришли с пляжа прямо в купальниках. А другие выглянули в окна своих квартир и, разглядев, какое веселье бушует на улицах, присоединились. Еще через несколько лет «Banda de Ipanema» стала настоящим событием в Рио, и уже до 15 000 человек следовали за ней по улицам – этого хватило бы на четыре школы самбы. Она уже настолько выросла, что некоторые из основателей, по правде сказать, оставили ее, потому что не могли найти в огромной толпе старых друзей. Другие же, например самые главные заводилы: Альбину Пинейру, Ферди Карнейру, Уго Биде и «муза» Лейла Диниц, уже умерли, и каждая из этих смертей была таким серьезным ударом, что, казалось, под угрозой оказалось само существование «Banda de Ipanema». Но она продолжала играть, правда, сменила характер, превратившись в шествие геев, в обычной одежде или в женском платье, и некоторые из них были невероятно забавны. Возможно, в ближайшем будущем «Banda de Ipanema» распадется. Но даже если это случится, ее знамя подхватят другие группы, которые она вдохновила и которые все еще действуют в Копакабане, Леме, Леблоне, Ларгуди-Макаду, еще в нескольких северных районах Рио и почти в каждом бразильском городе.

Но самый лучший карнавал в Рио надо искать в блоку. Это традиция танцевальных групп, уходящая корнями в 1880-е, которая в начале двадцатого века дала жизнь таким классическим блоку, как «Bafo da Onça» («Дыхание тигра»), «Cacique de Ramos» («Вождь Рамош»), «Bohêmios de Irajá» («Цыгане из Ирайи»), «Chave de Ouro» («Золотой ключ»), последнюю постоянно преследует полиция за то, что они мешают религиозному празднику и пытаются выступать после окончания карнавала в среду на первой неделе Великого поста. (Был еще «Bloco do Eu Sozinho» («Блоку меня самого»), состоявший из одного-единственного человека, который более пятидесяти лет выходил на улицу и нес знак с названием своего «объединения».) Великие самбы и танцоры начинали в традиционных блоку. Сегодня многие из них распались или не выступают, но им на смену пришли другие, и вид у них такой, будто они намерены продержаться долго: «Simpatia É Quase Amor» («Симпатия – это почти любовь»), «Suvacodo Cristo» («Подмышка Христа»), «Clube do Samba» («Клуб самбы»), «Bloco de Segunda» («Блоку понедельника»), «Bip-Bip» («Бип-бип»), «Barbas» («Борода»), «MonоЫосо» («Моноблоку»). Есть и блоку поменьше, появившиеся совсем недавно, и их названия еще более забавны и нелепы – «Minerva Assanhada» («Сварливая Минерва»), «Rôla Preguiçosa» («Ленивый шип»), «Que Merda é Essa?» («Что за дерьмо?»), «Nem Muda Nem Sai de Cima» («Не изменюсь, не шевельнусь»), «Imperensa Que Eu Gamo» («Прижми меня, и я влюблюсь»), «Meu Bern Volto Já» («Люблю, скоро буду»), «Concentra Mas Não Sai» («Собрались и ни с места»), Vem Ni Mim Que Sou Facinha («Приставай же ко мне, я совсем не против») и «Bloco das Carmelitas» («Блоку кармелиток») – в честь монахини, которая каждый год сбегала из монастыря, чтобы повеселиться на карнавале, «Cachorro Cansado» («Усталый пес») и многие другие, большая часть из северных районов, расположенных вдали от глаз журналистов и туристов, но именно там сохранился традиционный карнавал Рио.

Созревание и рождение блоку – это краткое резюме стиля жизни кариок. Каждый из них родился из дружбы. Все начинается с пяти-шести друзей из пригорода, которые весь год собираются время от времени пропустить по стаканчику и поболтать где-нибудь в баре или на пляже или даже просто поиграть в футбол. Иногда их объединяет профессия: они врачи, адвокаты, архитекторы, банковские служащие, журналисты, специалисты по связям с общественностью, безработные. Самые разные люди, любого цвета кожи – правда, рекомендуется, чтобы никто из них не спал с женой другого. И вот они едят кебаб, пьют разливное пиво и кайпиринья, и тут кто-то появляется с гитарой или барабаном. Рождается самба, потом еще одна и еще, и все они запоминают слова и мелодии. Ближе к карнавалу они решают пройтись вместе, берут с собой жен, детей, горничную, няню и всякого, кто попадется под руку. К ним присоединяются друзья и приводят с собой своих друзей. Чтобы заплатить за аренду помещения для репетиций и ремонт барабанов, они собирают деньги у соседских лавочников и продают футболки с символикой своего блоку – почти всегда ее рисует известный всей стране карикатурист, который тоже оказывается одним из участников. За пару недель до карнавала блоку начинает выходить на улицы и немедленно завоевывает симпатии и даже любовь в своем районе – любой может присоединиться и позволить себе двигаться в ритме с общим настроением. Во время самого карнавала блоку из каждого района приходится выступать в разные дни, по очереди, под присмотром дорожной полиции. Если они выйдут одновременно, город превратится в одну большую пробку.

В отличие от оркестров, которые используют и духовые инструменты и исполняют только стандартные карнавальные мелодии, блоку полагаются лишь на барабаны и голосовые связки и распевают самбы и марчиньи, которые сочиняют сами и в которых, раз уж не суждено попасть на радио или запись, они высказывают что угодно и о ком угодно. Вот здесь и воплощаются злой юмор, дух критики и насмешки, присущие Рио.

Карнавал доказывает, что кариоки, решив устроить настоящее действо, проявляют недюжинные предпринимательские способности. Только представьте, а если они направят их на что-нибудь по-настоящему серьезное, важное и конструктивное? Что будет?

Я не знаю, и мне наплевать.

Глава третья

Издалека, со стороны, можно сказать, что лондонцам лучше всего удаются такси, зонты, многозначительные покашливания и классовые различия. Они и в других областях неплохо справляются, но в вышеперечисленном никто не рискнет с ними соперничать. Парижане виртуозы в том, что касается багетов, беретов, подержанных книг, сигарет без фильтра и биде. Римляне в свою очередь держат первенство по матерям, мороженому, галстукам и Деве Марии. Это мастерство – вещь не сиюминутная, только многовековая практика позволяет достичь совершенства. Посмотрите на римлян – у них было два с половиной тысячелетия, чтобы довести своих матерей до совершенства, а они продолжают работать в этом направлении.

А на чем специализируются кариоки? Внимательно и придирчиво изучив нас всех, и самого себя в первую очередь, я бы сказал, что наш конек – бары, шлепанцы, пляжный теннис, калдиньо де фейжау (тушеные черные бобы) и прозвища. Если эти достижения покажутся пустыми и незначительными, я вам вот что скажу: раньше было еще хуже. Было время, когда кариоки гордились, что без проблем спрыгнут с идущего полным ходом поезда, любого побьют в порринья (игра, цель которой – угадать, сколько спичек противник спрятал в ладони), подхватят с ходу мотив любой самбы, проберутся через окно на карнавальный бал в «Театро Мунисипаль» и знают адрес легендарного борделя (никогда не существовавшего), где служат исключительно молодые учительницы. Со временем эти качества утратили либо практический смысл, либо всякий смысл вообще, и нам пришлось обзавестись чем-нибудь более цивилизованным.

Пока не забыл – я шучу. Если нужно, кариоки умеют быть серьезными и во многих сферах традиционно проявляют упорство и компетентность. Просто они этим не хвастаются. И очень хорошо знают границы своим способностям. Несмотря на все богатство нашего гуманистического наследия и многие поколения ученых, маловероятно, чтобы когда-нибудь в Рио появился настоящий местный философ. Представьте себе Хайдеггера, одетого в бермуды и жующего кебаб на углу; или кого-то, кто устроил бы здесь самосожжение в знак протеста – как будто существуют цели, достойные такой жертвы, особенно если погода такая хорошая и просто невозможно не пойти на пляж. Но в других областях, не столь заумных и фатальных, кариокам есть, что сказать, и они не преминули внести свою лепту. Даже если оставить в покое очевидные вещи – искусство играть на барабанчике куика, попивать кокосовое молоко и проводить время, пиная мандарин и не давая ему коснуться пола с тем, чтобы продемонстрировать свое футбольное мастерство, – есть и еще кое-что. Вот, например.

С 1808 года, когда принц-регент Дон Жоау основал ботанический сад, в Рио всегда было много хороших ботаников, натуралистов и геологов. В те времена Португальская империя имела филиалы по всему миру, и ботанический сад украшали экзотические саженцы, которые принц выписывал из Африки, Индии и Китая, – от ненасытных плотоядных растений, способных проглотить целый рой кузнечиков, до самых тонких и изысканных пряностей и чаев. Сад был настолько переполнен выходцами со всего света, что посетившая его в 1823 году англичанка Мария Грэхэм жаловалась, что не нашла ни одного бразильского растения. Но, как это часто здесь случается, вскоре коллекция приняла заметную бразильскую окраску, и вместе с каладиумом и жакарандой, «comigo-ninguém-pode» («никто меня не тронет» – ядовитый кустарник) и другими, в нее влились тысячи местных растений. Кариоки привыкли к этой коллекции и приспособили ее под свои нужды так быстро, что вы и «экобиологическая вариативность» не успели бы сказать. Привыкли к ней даже рабы, которые стали первыми чернокожими ботаниками и натуралистами в истории. Рио привлекал ученых со всего мира, таких выдающихся людей, как Уильям Свейнсон, Карл Фридрих Филипп фон Марциус, Иоганн Баптист фон Шпике, Огюст де Сен-Илэр и барон Лангсдорф, и их встречи с коренными бразильцами переросли в такие исследования в области фармакопеи, что, должно быть, не одна европейская лаборатория сделала на этом состояние. С тех пор наш ботанический сад превратился в живую лабораторию.

Можно провести здесь многие часы, так и не исчерпав его возможностей: 8000 видов растений, 200 видов птиц и огромное разнообразие бабочек, цикад, сверчков, жуков, пауков, жаб, ящериц и прочей ползучей живности, волосатой, слизистой или с панцирями. И все это каталогизировали и переписали – ни единая стрекоза не ускользнула от внимания исследовательских институтов. Это просто праздник, раздолье для природы и научных изысканий. Спросите об этом европейских ученых, что до сих пор бродят по его аллеям и до недавнего времени вполне могли столкнуться с увлеченным ботаником и орнитологом-любителем, специалистом по птичьему пению, композитором Томом Жобином (как жаль, что больше нельзя услышать, как беседовали, пересвистываясь, Жобин с дроздом). Самое потрясающее, что ботанический сад находится не в уединенном местечке где-нибудь вдали от города. Все его двадцать восемь гектаров разместились в самом сердце Рио, в десяти минутах ходьбы от Копакабане, и неустанно вырабатывают кислород для улиц и проспектов города. А его главный вход находится всего в нескольких метрах от лучших ресторанов города и бара «Жойа», жизненно необходимого, чтобы справиться с избытком кислорода.

Море – вот еще одно место, где многие кариоки чувствуют себя как дома. Это ныряльщики, что проводят большую часть жизни под водой, в полусотне метров ниже уровня моря, и почти уже стали частью местной океанической фауны. За последние несколько десятилетий эти люди видели, как море мутнело, темнело, как сокращались отмели и тысячи микроорганизмов отправились искать лучшей доли в более глубокие места. Если сегодня залив Гуанабара местами позорно загрязнен, а его пляжи и острова в большой опасности, то уж не потому, что никто не предупреждал о такой возможности. Ныряльщики не устают проклинать безумную экспансию города, хищническое рыболовство и отходы от больниц, домов и промышленных объектов, которые выливают прямо в океан. Местные пейзажи настолько прекрасны, что никто как будто и не слышит их предупреждений. Когда танкер сливает нефть в залив, нарушение настолько очевидно, что в кои-то веки общество просыпается и приходит в ярость. Но, по словам этих людей, самые серьезные преступления совершает само общество, а жертвой этих преступлений становится не только красота, но и само будущее города. Эти люди – профессионалы, а не какие-то дилетанты. Они знают все о подводных флоре и фауне, и если бы не их труды в неправительственных организациях, созданных для защиты природы, ситуация была бы и того хуже.

Сильная сторона Рио – гуманитарные науки, город всегда был богат первоклассными историками, социологами, антропологами и политологами. Начиная с 1950-х их исследования, проводимые в таких учреждениях, как Национальный музей, Федеральный университет Рио-де-Жанейро и IUPER (Исследовательский институт Рио-де-Жанейро, существующий при поддержке Университета Канди до Мендеша), имеют вес во всем мире. Не знаю уж, как социологи-кариоки ведут себя вне естественной среды обитания, но в Рио они

пропуск

ские и ближневосточные авиалинии. Вот почему каждый раз, когда мне случается сесть в самолет, мне становится приятнее, если я вижу, что пилот – кариока, привыкший к небу, компании чаек и ракет. А может быть еще и потому, что мне ни разу не довелось лететь из Рио в Манаус с пилотом, который в 1965-м часто работал на этом маршруте, Паулу Сержиу Валле. В то время Паулу Сержиу только начинал свою карьеру и в свободное время писал стихи для песен в стиле босса-нова. Вот только свободное время он находил именно в полете. Пока воздушное судно летело по заданному курсу, Паулу Сержиу сочинял слова на мелодии, которые только что написал его брат, композитор Макрос Валле. Среди них были «Samba de verão» («Летняя самба»), «Os grilos» («Сверчки поют для Анны Марии»), «О amoré chama» («Лицо любимой»). Вот почему его поэзия так легка – она создавалась на высоте десяти тысяч метров над землей. И стихи, и самолеты неизменно достигали точки своего назначения безо всяких коллизий.

Пока моя песнь во славу Рио не стала слишком серьезной, спешу признаться, что я – большой поклонник официантов в старейших ресторанах Рио. Они проработали по сорок-пятьдесят лет, унаследовав все тонкости ремесла от своих предшественников, и привыкли иметь дело с президентами, дипломатами и другими VIP-персонами, а также с тысячами обычных людей. Они всё в этой жизни уже повидали, и ничто не может сбить их с толку или заставить утратить апломб. И все в этой жизни слышали, молча подавая стейк или суп «Beao Veloso». Подумать только, сколько любовных историй начиналось и заканчивалось в их присутствии, как много политических интриг сочинялось, сколько заключалось союзов и совершалось предательств на их глазах. И у каждого из этих восхитительных джентльменов, ветеранов «Ламас», «Кафе Коломбо» или «Рио-Миньу», наберется материала на пару сотен романов, которые так и не будут написаны.

И есть у Рио еще одно неоспоримое достоинство – женщины.

В 1581 году три французских корабля вошли в залив Гуанабара с намерением прикарманить Рио, если это не доставит особых хлопот. Город был беззащитен – губернатор Сальвадор Коррейя де Са отправился пострелять индейцев и увел с собой солдат. Но его жена Инес де Соуза организовала сопротивление. Она оделась сама и переодела других женщин в мужскую военную форму, зажгла ночью костры на пляже Санта Луизия и инсценировала там защитные маневры. Французы, взиравшие на это издалека, решили, что город готов к сражению, развернулись и смылись. Инес была португалкой, но многие из ее рекрутов, юные дочери пионеров, были уже первыми кариоками. Четыре с чем-то сотни лет спустя, прошлым летом, несколько девушек, загоравшие на пляже у посту 9 в Ипанеме, заметили полицейского в шортах и футболке, который проезжал мимо на мотоцикле. Должно быть, он им понравился, потому что они приветствовали его радостным свистом. И как это обычно бывает в Рио, свист и приветственные возгласы, как волны от брошенного в воду камня, мгновенно распространились по всему пляжу. Полицейский, смутившись, развернулся и уехал прочь. Но они совсем не хотели его прогонять, в отличие от истории с их предками и французскими пиратами. Но молодой человек ничего подобного не ожидал – откуда бы он ни приехал, в его городе девушки не свистят вслед юношам.

В Бразилии именно женщины Рио первыми получили высшее образование, нашли работу вне дома, стали получать зарплату, покупать машины, курить в общественных местах, жить отдельно от мужа и вместо того, чтобы немедленно после развода уходить в монастырь, считали, что все нормально, и продолжали жить как ни в чем не бывало. Я говорю о значительной части обычных женщин среднего класса в начале двадцатого века, а не о единичных случаях, которые бывали и раньше и не только здесь. А еще кариоки женского пола в 1950-х первыми стали носить бикини, надевать рубашки своих братьев, завязывать их на талии и в таком виде отправляться на пляж когда вздумается, проходя по улицам, заполненным мужчинами в деловых костюмах. В те времена это было достаточно дерзко, даже более дерзко, чем поступок Лейлы Диниц, которая в конце 1960-х явилась на пляж в бикини беременная, тем самым положив начало привычке столь естественной, что все женщины ее мгновенно переняли. Задолго до этого, в 1940-х, именно жительницы Рио первыми стали снимать квартиры и жить сами по себе и, вопреки правилам извечной мужской игры, сами решали, какие мужчины «предназначены для семейной жизни», а какие «для флирта». Сейчас – то, понятно, это все уже само собой разумеется. Но мне кажется, когда все это совершалось впервые, такие поступки были рискованными, и наши женщины были готовы рискнуть.

Одной из таких женщин была maestrina Чикинья Гонзага, а жила она еще в девятнадцатом веке, когда женщинам приходилось не очень-то легко.

Для Чикиньи проблема заключалась не в мужчинах, а в замужестве. Существовала хроническая несовместимость между этими священными узами и любовью всей ее жизни – фортепиано. В 1869 году ей было 22 года, она была замужем и родила уже троих детей, и вот она получает от мужа, богатого землевладельца, ультиматум: или музыка, или семья. Но напрасно он пытался приструнить жену. Чикинья не стала долго раздумывать и выбрала музыку. Она ушла из дома, прихватив чемодан, свое пианино и старшего сына, которому тогда было шесть лет. Забрать остальных детей запретил муж. Ее собственная семья отказала ей в наследстве, но флейтист Жоаким Кальяду, прародитель хоро, и его знакомые были рады видеть ее на своих вечеринках. Вскоре Чикинья снова вышла замуж, на этот раз за инженера, и снова родила сына. Но, несомненно, она была создана для вечеринок, а не для поварешки и грязного фартука. Вскоре Чикинья отправила своего второго мужа «чесать мартышек» (как мы говорим в Бразилии), опять взяла с собой сына от первого брака и решила жить только музыкой – на это требовалась немалая смелость, потому что для женщин-кариок в 1877-м игра на фортепьяно была всего лишь домашним развлечением, не более, чем-то вроде украшения гостиной (ведь в каждой гостиной среднего класса стоял небольшой рояль или пианино).

Чикинья стала профессиональной пианисткой, она сочиняла целые мюзиклы (и музыку, и слова, и либретто) для театров на Праса Тирадентеш. Написанные ею польки, хоро и машише исполняют до сих пор – и некоторые вещи напоминают мне музыку Скотта Джоплина, только Чикинья написала их на двадцать лет раньше. Одним из ее классических творений, если помните, было «Ó abre alas», первое произведение, написанное специально для карнавала.