Текст книги "Ожесточение(СИ)"
Автор книги: Руслан Исаев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)
Так он познакомился с отцом Василием, своим Святым человеком, своим Учителем. Отец Василий подарил Библию, ее потом украли в общежитии. Кстати, тогда еще сажали за «распространение религиозных взглядов и литературы», но больше уже не православных и мусульман, а баптистов, адвентистов и прочих чуждых. Следующую Библию отец Федор купил уже после окончания университета за свою месячную зарплату.
Девяностые годы были счастливым временем. Восстанавливались храмы, строились новые церкви, народ на службы валил валом. Крестились все от мала до велика. Понятно, что это был вопрос моды, интерес к новым знаниям. К концу девяностых этот ажиотаж несколько схлынул.
Русские вообще любопытны к новым знаниям, например, в 80-х годах довольно скучный научно-популярный журнал «Наука и жизнь» имел 32 миллиона подписчиков. Однако фокус этого интереса быстро меняется, а знания часто поверхностны. Православие оказалось слишком трудной практикой для многих.
Это было время, когда лжехристы и всякие иисус-марии-дэви собирали стадионы. За умеренную плату за один сеанс они предлагали счастье, удачу, чудеса, исцеление от рака. Как не стыдно думать о деньгах?! Тысчонка баксов – разве чрезмерная плата за Царствие Небесное?!
Прихожане отца Федора страдали язычеством в тяжелой запущенной форме. Они смотрели на церковные обряды как на магические манипуляции. Отец Федор окроплял святой водой мерседесы поднявшихся предпринимателей. Салоны некоторых такси, развозивших пассажиров со станции, по количеству иконок превосходили иконостас его храма. К постам большинство относилось как к лечебным процедурам. Иконы прикладывали к больному месту. Легче заплатить тысячу долларов, чем выдержать Великий пост.
Многие знакомые ему служители Церкви относились к своему служению просто как к удачно выбранной профессии. Нестяжательство явно не относилось к числу добродетелей большинства как церковной братии, так и прихожан.
Масленицу в городке отмечали с большим размахом, чем Пасху. Рождество было поводом опохмелиться после Нового года. С крещения Руси прошла тысяча лет, но северное лесное язычество оказалось более архетипическим.
Отец Федор нес свою службу, не думая над всем этим. Над ним сияли слова Нагорной проповеди. Он решил, что не в силах разрешить это противоречие. Он одинаково служил всем. Он нес Слово. Если Он не стал делить заранее овец и козлов, как может делать это Его скромный служитель с севера России?
Оставалось только благодарить Его, что отцу Федору был дан талант видеть свое собственное несовершенство. Он находил в себе гордыню, стяжательство, тщеславие, трусость, короче, назови любой мыслимый недостаток и сразу в десятку. Смертных грехов он, правда, почти не совершал. Однако, например, прелюбодействовал? Лжесвидетельствовал? Пусть даже по молодости и не сознавая. Так что было чего стыдиться и что отмаливать.
Прихожане говорили: «Строгий батюшка». Например, на Рождество он выгнал со службы за слишком откровенное платье любовницу самого мэра. Он проводил собеседование перед крещением, мог задать простой вопрос, который ставил в тупик. Например, почему человек хочет креститься. И попросить прийти, когда будет ответ.
Среди церковной общественности он считался необычным, «не формат». В то же время мы все завидуем людям, которым хватает сил быть искренними.
Ничего, в России за строгость уважают, а за юродивость любят.
Его женщина мотала ему нервы и душу больше, чем остальные семь миллиардов человек вместе взятые. Понятно, что у нее было больше возможностей для этого. Но в этом смысле отец Федор был легким человеком. Зато и удовольствия и счастья Аня принесла ему больше, чем кто-либо из этих семи миллиардов.
Но иногда все отказывало. Иногда утром он вставал, смотрел на себя в зеркало и не шел в церковь.
Бесы отца Федора. Весна 2010 года, вторник
Когда-то случился разговор, который многое объяснил отцу Федору. Отец Федор был единственным человеком здесь, знавшим истинную историю жизни Евгения Вдовина.
– Как понять, есть ли в этом какой-то смысл? – однажды спросил Евгений, имея ввиду свою работу по восстановлению собора.
– Спроси, – сказал отец Федор.
– Как?
– Молитву читай на ночь.
– А ответ будет?
– Обязательно. Ты сразу поймешь, когда получишь. Это так же надежно, как позвонить в справочную службу. Если, конечно, тебе и вправду нужно знать. В чем я не уверен, потому что ты не бросишь стройку. Так что в кол-центре не будут заморачиваться с ответом на известный вопрос. Спроси что-нибудь, что действительно хочешь узнать.
– А на том конце занято не будет?
– Там не бывает занято. Может быть, ответа придется подождать, но это значит, что нужный момент не наступил.
– У меня в Средней Азии один боец сварил траву в молоке и потом час разговаривал по выключенной рации, – сказал Евгений, – у него был шок, когда до него дошло. Ты бы его видел. Мы всей ротой уссывались.
Иногда совершенно неожиданно, обычно вот так, утром, наступал момент, самый трудный момент в его жизни, когда отец Федор смотрел на трубку и думал, может быть, всю жизнь он сам был на обоих концах провода? Может быть, всю жизнь он разговаривает сам с собой? Может быть, Нагорная проповедь просто поэма?
Когда это случилось первый раз, еще давно, в мягкой форме, он пытался преодолеть это дополнительной молитвой и постом. Но молитва в этом состоянии превращалась в набор слов, а пост в упражнение по очистке организма. Он доводил себя почти до нервного срыва в этой борьбе.
Потом он понял, что в этот момент единственный способ – просто встать и выйти. Чтобы знать по-настоящему, нужно быть свободным верить или не верить. Когда он прочитал Евангелие, он был свободным. Слово «вера» никогда не нравилось ему. Кто верит, тот не знает.
Итак, сегодня отец Федор стоял перед зеркалом и, глядя на очень благообразное бородатое лицо, думал, что делать дальше. В такие минуты он чувствовал желание немедленно побриться до чистоты, сесть на мотоцикл и уехать. Однажды в такую минуту он действительно сбрил бороду.
Аня, как обычно, проснулась с какими-то претензиями. Что-то уже было не так.
– Да пошла ты, – сказал он. Она знала, что лучше оскорбиться и уйти. Он был очень силен и мог зашибить ненароком. Потом она все равно отыграет через пару дней, когда у него пройдет дурь, и он станет виноватым и шелковым.
Он набрал Евгения.
– Ты мне нужен, – сказал отец Федор.
– Приезжай ко мне, – предложил Евгений.
– Нет, я желаю в ресторан. Встретимся в «Оставь жену дома».
Это был ресторан, где серьезный народ собирался для серьезного разгула. Евгений знал, что ничего нельзя поделать, когда его друг ломает прутья клетки. Нет такой силы, которая может его остановить.
Когда Евгений подъехал к деревянному стилизованному под старину зданию «Оставь жену дома», харлей отца Федора уже стоял там. Этот дивной красоты мотоцикл отец Федор купил как символ свободы. Как возможность. Ездил он на нем пару раз в год на фестивали байкеров, где колоритно смотрелся в специально пошитой для этого рясе с золотым крестом, в черных сапогах и черном шлеме.
– Что вам принести? – спросила девушка.
Была вторая половина Великого Поста.
– Принеси, моя хорошая, мне чего-нибудь постненького, – попросил отец Федор, – рыбки заливной с хренчиком, котлетку по-киевски с картошечкой и хорошей водочки грамм двести. Евгений, ты водку будешь?
Девушка удивленно посмотрела на него. Отец Федор был известным в округе человеком.
– Я же за рулем, – сказал Евгений.
– Ты боишься, что в твоем лесу тебя проверят на алкоголь? – засмеялся отец Федор.
– Нет, я боюсь, что если в моем лесу начать выпивать, то причины остановиться не будет. Ладно, мне тоже грамм двести.
– Что случилось? – спросил Евгений, когда девушка ушла. Хотя знал, что у друга приступ тяги на волю.
– Я слагаю сан и уезжаю. Мне жаль.
– И что будешь делать?
– Уеду в Испанию.
– Почему в Испанию?
– А почему не в Испанию? Я всегда мечтал об Испании. Сяду на мотоцикл и поеду. Я даже варианты маршрута разработал.
– Аня точно не потащится на мотоцикле в Испанию.
– И ну ее. Пусть делает что хочет.
Евгений знал, что пациенту нужно дать говорить.
– Ты нужен всем здесь. В том числе мне.
– Я себя и поддерживаю, что я как доктор, как психотерапевт, что я лечу души, что я нужен людям.
– Ты и правда нужен.
– Подумай, от чего я их лечу? От невежества, от ответственности? Ко мне недавно притащился один. Грешен, говорит. Я с ним беседу, наставление, он ушел окрыленный. Я еще подумал несерьезно, убил он, что ли, кого? Потом узнал, что и вправду убил. Лечу от угрызений совести? Учу, что Бог простит? Если веруешь, – это постоянный праздник. Если не веруешь, – это тяжелый бесконечный труд. Режим похуже, чем в армии. Представь все эти службы, всенощные, свадьбы-отпевания. Когда у тебя воскресенье – у меня рабочий день с рассвета до ночи.
– У меня тоже почти вся жизнь без выходных. Офицерское училище, потом армия. В выходные все равно в части. А сейчас я волонтер, так что выходные у меня только когда совсем плохо дела. Зато могу во вторник с утра сидеть бухать с местным батюшкой.
Примерно после того, как за кормой осталось грамм по четыреста, отец Федор сказал:
– Почему наша жизнь такая? Когда я был молод, я был уверен, что есть конкретные виновники. Что нас столкнули с пути. Коммунисты, безбожники, стяжатели и прочие злые люди. Теперь я стал думать: может что-то не так во всех нас. Ведь никто из нас не желает зла. Может, мы все виноваты, что так живем?
– Нет. Наливай, Федор! Я тоже много над этим думал. Это самое важное – решить, кто виноват. Тогда мы сможем победить зло, которого, ты сам сказал, никто не хочет. Иначе зло будет заводиться как будто само собой. Зло – это всегда акт. И кто-то имеет власть и возможность совершить конкретное действие. Брать на себя чужую вину – это быть рабом!
– Евгений, скажи, кто распял Христа? Иуда, синедрион, еврейский народ, Пилат?
– Иуду отбрасываем сразу, он просто ничтожество. Его распиарили. Еврейский народ таков, каковы все народы. Вчера с осанной, сегодня «распни его». Синедрион – тебе виднее. Я в церковных кругах не вращался.
– Синедриону пороху бы не хватило. Остается Пилат? Евгений, ты в курсе, что есть церкви, где Пилат причислен к лику святых? Надо бы и нам. Это очень по православному – причислять начальство к лику святых, – бес анархизма овладел захмелевшей душой отца Федора.
– Федор! Не волнуйся, Понтий Пилат вечно жив. Это он со вздохом сострадания подписывает смертные приговоры невиновным, потому что так «по закону». А раз по закону, Пилат не переживает. Он любит детей и собак, кончает жизнь в достатке на почетной пенсии в орденах и уважении, окруженный внуками. Хоронят его обычно на Новодевичьем кладбище или, бери выше, у Кремлевской стены.
– Евгений! Подводим итог: Иисуса распял Пилат?
– Нет, его распял римский солдат. О нем забывают почему-то. Но подумай, мог ли он поступить иначе? Я очень подходил для армии. Кроме первого года в училище, когда было трудновато. Мне нравилось служить. Меня очень любили солдаты, можешь себе представить? С тех пор как я уволен, я как будто остался без семьи. Для римлянина легион тоже был его семьей. Мог ли римский солдат пойти против приказа, против семьи и не распять Христа?
– Какой у него был шанс! Тогда бы его распяли по правую руку Христа, и он бы в вечной жизни сел рядом с Иисусом, – на глазах отца Федора блеснули слезы, он шмыгнул носом, вытер салфеткой глаза.
– Получается, это был бы сверхчеловеческий поступок. И знаешь почему? Этот поступок не имел бы практического смысла. Потому что солдат никого бы не спас своей смертью. Он только бы пожертвовал собой. От большинства людей нельзя требовать сверхчеловеческих поступков. По крайней мере, нельзя строить общество, рассчитывая на это. Как командир, скажу тебе: на операции бойцы в полной власти командира. Они продолжение его воли. Или это плохой командир, плохие бойцы негодной армии. Чего о римлянах не скажешь.
– Евгений! Ты сам сказал зло – это акт. То есть дело в свободе, возможности выбора, совершить акт или не совершить. Получается, вина за акт зла на том, кто последний имеет возможность выбора, свободу делать или не делать. Тогда представь на секунду, что римский солдат имеет такую возможность. Например, все ушли, он остался с Христом наедине.
– Он будет выполнять приказ. У него долг, – убежденно сказал Евгений.
– Что такое его долг? Не страх ли это наказания? Люди подменяют сущности, чтобы снять с себя ответственность. Если помнить об ответственности, быть свободным, можно перестать творить зло. Творить зло, хотя бы сознавая, что творишь зло – это начало просветления. Рабство – это стокгольмский синдром.
В результате они выпили грамм по семьсот. Отец Федор оставил невероятные чаевые. Хозяин ресторана, авторитетный в городке человек, семь лет на крытой, всего в лагерях четырнадцать, вышел попрощаться с ними. Долго прощались у дверей. Евгений непременно хотел отвезти отца Федора домой. Тот вполне резонно замечал, что Евгений пьян в стельку. В конце концов все-таки договорились оставить харлей возле ресторана, вызвали отцу Федору такси. В магазинчике на повороте с федеральной трассы Евгений купил упаковку пива, чтобы утром прийти в себя. Лесная дорога, по которой Евгений пробирался домой, казалась как бы незнакомой. Остановился на выезде к излучине реки с видом на Покровку, затянул тормоз, открыл пиво. Почему он занимается этим? При его образе жизни ему хватило бы и военной пенсии, хотя она не полагалась ему по приговору суда, но которую вернули ему сочувствующие друзья. Друзья стали полковниками и генералами. И состоятельными людьми. Любой из них мог пристроить Евгения.
Ну а если хочется одиночества и анонимности, почему он не поедет в Питер, не устроится куда-нибудь в оборонку сидеть в отдел кадров, давить кнопки на клавиатуре, проверять биографии сотрудников? Однокомнатная квартирка где-нибудь на улице Коллонтай, Дыбенко, Крыленко. Море огней спального района, трамваи, оживленные толпы возле станции метро. А если хочется торчать с видом на эту дыру, вариант охранником в супермаркет на развязке.
Стоял долго, пока солнце не скрылось, пока не показалась звезды, Млечный путь на ясном небе. Ночь была безлунная, Млечный путь струился разными цветами. В отличие от сияющего неба, земля была черна до горизонта во все стороны. Только несколько робких огней Покровки.
Он видел каждую звезду – его зрение было таким же острым, как много лет назад, когда он проходил медкомиссию в военное училище. Это Бог у него не торопился отнять.
Евгений знал, что не бросит все это. На самом деле он стоит на своем прошлом как на якоре. Пора пережить все это. Пора двигаться дальше. Он починит храм, тут даже нет сомнений. Теперь он умеет строить, он починит свой прекрасный дом. Почему он должен чувствовать привязанность к женщине, которая уже десять лет принадлежит другому? Он свободен. Он еще достаточно молод, чтобы не только найти жену, но и чтобы любить и сделать счастливой женщину. Такая женщина найдется, он хорош, он стоящий мужик. Нужно не бояться говорить правду. В том числе самому себе говорить правду. Да, еще не пить.
Сон отца Федора. Весна 2010 года, среда
Отец Федор плохо помнил, как ехал на такси домой. «Да у тебя в машине иконостас богаче, чем в Казанском соборе», – похвалил он водителя. «А то», – обрадовался таксист. Ввалился в дом, выглянула Аня: «Фу, пьянь». И быстро исчезла от греха. Отключил мобильный телефон, городской телефон. Аня сообщит, что он плохо себя чувствует, все уладит, всех предупредит. К его службе она относилась как к работе, радовалась, что они так хорошо устроены. Они были обеспечены всю жизнь, но она панически боялась, что они потеряют достаток. Она вообще много заботилась, тревожилась – это была ее психологическая особенность. Она тревожилась за детей, когда они были маленькие, тряслась над ними как птица над птенцами. Когда выросли – стало еще тревожнее, теперь их невозможно было контролировать. «Кто может прибавить себе хотя бы вершок, заботясь?» – успокаивал отец Федор. «Мне бы твое равнодушие», – отвечала она.
Поставил фильм, но почти сразу заснул тяжелым сном перед телевизором на диване в зале. Встал посреди ночи, еще довольно пьяный, напился холодной воды, – отлично! – заснул снова. Снилась ему Испания, вернее, такая спокойная безлюдная улица с каменным забором, вдали между веток растений – голубой клочок моря. Пыльная такая жаркая улица. Но очевидно было, Испания. Круто вверх на гору вела дорога, вымощенная булыжником. Отец Федор двинулся по ней. Вышел к ледяному озеру талой весенней воды. Березы стояли по колено в талой воде, по берегам лежал белый снег. Сияло солнце в синем небе, пришлось зажмуриться от отражений в воде и снега. Холодно, ветрено, волнующе до дрожи.
Глава 7 Джихад
Учитель
Когда по тебе долбит установка «Град», трудно размышлять о высоком. Трудно быть добрее к людям, когда сидишь в укрытии, зажав голову руками. Но некоторые люди способны на это.
В 19-м веке Святой Человек Кунта-Хаджи из рода Киши, из селения Илсхан-Юрт, говорил так:
«Остановивший в своем сердце гнев, простивший зло, стократ упоминающий имя Аллаха, молящийся за тех, кто злословит – раб божий».
Это было в момент крайнего обострения Кавказской войны, в начале 1860-х, когда население горцев уменьшилось наполовину. Хотя, когда эта война затихала с начала 19 века? В то время, когда имам Шамиль призывал сражаться до последнего горца, Кунта-Хаджи проповедовал:
«И если скажут, чтобы вы шли в церкви, идите, ибо они только строения, а мы в душе мусульмане. Если вас заставляют носить кресты, носите их, так как это только железки, оставаясь в душе магометанами».
Есть мнение, что эти проповеди стали известны его ровеснику, офицеру русской армии по имени Лев Толстой, приблизительно в то время проходившего службу на Кавказе, и из этого вышло учение о непротивлении, Махатма Ганди и все такое.
В то время сподвижники Шамиля распространяли слухи, что со дня на день на помощь придет турецкий султан. Кунта-Хаджи говорил: «Я не верю, что из Турции к нам придет помощь, что турецкий султан желает нашей свободы и нашего спасения. Это неправда, так как сам султан является таким же деспотом, как и русский царь».
Правителей он называл «прикрывающимися шариатом деспотами». «Если мюрид хочет знать, насколько он близок к Богу, Пророку и учителю, то пусть посмотрит в свое сердце: если оно поражено жаждой власти, то пусть знает, что он далек от Бога, Пророка и учителя»
Проповедник мира всегда вступает на опасный путь. Ничто не задевает столько интересов, как мирная проповедь.
Понятно, что имаму Шамилю крайне не нравилось это учение, из-за этого Кунта-Хаджи несколько лет провел на Ближнем Востоке.
В 1863 году несколько ортодоксальных мулл написали донос русскому наместнику.
Начальник Терской области Лорис-Меликов не видел в проповеди ничего опасного для империи. Но что он мог сделать, если дело дошло до великого князя Михаила Романова? Поэтому наместник поступил, как Понтий Пилат за две тысячи лет до этого – умыл руки.
Кунта-Хаджи вместе с ближайшими мюридами был арестован. Он сразу написал письмо последователям с просьбой не предпринимать никаких насильственных действий. Несколько тысяч его учеников пошли требовать его освобождения. Верные Учителю, они оставили ружья. Русский отряд открыл огонь, погибли от 150 до 400 последователей ненасильственного улучшения мира.
Кунта-Хаджи был разлучен со всеми близкими людьми. Некоторые говорят, он умер в городке недалеко от Вологды, среди русской равнины и широких рек, никогда больше не увидев горы и лиц родных. Умер в нищете, но не нищета и не болезнь были его наказанием, а разлука.
Мюриды Кунта-Хаджи считают, что он не умер, он исчез из тюрьмы и вернется к нам в нужный момент. Кунта-Хаджи (Да Будет Возвышена Его Святость) сам знает, когда наступит такое время. Если вы будете спорить, доказывать, что Кунта-Хаджи умер в тюрьме города Устюжна Новгородской губернии 19 мая 1867 года, молодой горячий мюрид разозлится, и на форуме в интернете обложит вас нехорошими словами. Но это только молодой мюрид, недавно вставший на путь. Он и сердится, и предлагает немедленно встретиться в реале только потому, что еще не укрепился, не постиг проповеди Учителя. А продвинутый мюрид попытается простить вам ваше невежество. Он даже постарается найти в себе сострадание, потому что от вашего невежества и глупости больше всего страдаете вы сами.
Сила мирной проповеди часто непостижима людям торопливым и гневливым. Им кажется, что убеждение – это слишком долго. Однако вспомним, что могущественный имам Шамиль не смог заставить ингушей принять мусульманство, которое он проповедовал с помощью вооруженных отрядов. Это сделал Кунта-Хаджи своей проповедью и личным примером веры и скромности.
Непротивление – то же оружие. Только это оружие без греха. Достать кинжал легко. Как говорил Учитель: «Дьявол хочет, чтобы твоя рука тянулась к кинжалу». Поэтому борющийся непротивлением должен быть еще более твердым и самоотверженным, только смиренным перед Всевышним.
Военная доблесть, упрямство и смелость не позволят сохраниться тому, у кого нет духовной силы, у кого нет света в душе. Он может одержать славную военную победу, но бесследно исчезнет в реке времени.
– Война – дикость. Удаляйтесь от всего, что напоминает войну, если враг не пришёл отнять у вас веру и честь. Ваша сила – ум, терпение, справедливость. Враг не устоит перед этой силой и рано или поздно признает своё поражение.
Однако обратим внимание и на эти слова: «если враг не пришёл отнять у вас веру и честь». Мы помним и другие подлинные слова Учителя:
– Если вас будут заставлять забыть язык, культуру и обычаи, подымайтесь и бейтесь до смерти, до последнего оставшегося!
Именно Учитель дал броню, которая позволила горцам без утраты народных духовных ценностей пережить ужасный ХХ век. Как рассказывал Муса, отец Магомеда:
– Коммунисты были опасны, но не очень. Они смогли нас выселить, возможно, могли уничтожить большую часть народа. Но они не затронули нашу душу, нашу идентичность. Они ничего не смогли сделать, например, с твоим дедом. Я помню в конце 30-х в село приезжал лектор, который объяснял, что Бога нет, потому что мир состоит из молекул. Я маленький был, но понимал, насколько это было тупо и глупо, но не о том речь. Мечеть переоборудовали в клуб, поставили длинные лавки специально для этих лекций и просмотра патриотических фильмов. Всех туда сгоняли на эти лекции. «Если скажут, чтобы вы шли в церкви, идите, ибо они только строения, а мы в душе мусульмане». Вот я помню: лектор из города про атомы говорит, про Бога нет, старшие сидят с каменными лицами. Дети на взрослых смотрят и тоже не шевелятся. Слышно, как муха летает. Весь зал неподвижно смотрит лектору в глаза и молчит. Он заканчивает, все сидят так же неподвижно. Это все равно как камню лекцию читать.
– Все эти идеи коммунизма были от нас далеки. Отнять у богатых и поделить. Социальная справедливость-несправедливость. Мы сами умели находить справедливость. Для этого у нас есть адаты и шариат, чтобы мы знали, как судить. Есть старшие, чтобы разобрать по справедливости. В семье ты рано или поздно станешь старшим. Поэтому вся эта русская цивилизация прошла по поверхности. Слишком они отличаются от нас. Они постоянно меняются, носятся с новыми затеями, а мы остались такими же, как 400 лет назад, когда они здесь появились. У нас никогда не было царя, обходились как-то, а они постоянно говорят о свободе, но скучают без тирана, как цветок без солнца. Однако русские затащили сюда европейское образование, европейскую науку, европейскую культуру. За это спасибо. Нам все это понравилось. Мы смогли приобрести, ничего не потеряв.
Проблема пустоты
На втором-третьем курсе физтеха Магомед стал думать над одной очевидной проблемой. В опытах, которые он ставил на лабораторных работах и теориях, которые он изучал, по сути самым интересным была пустота, только этого никто не замечал. Все занимались тем, что летело в пустоте, распространялось в ней. Электроны достигали контактов, фотоны испускались и поглощались, все наблюдаемое происходило по краям пустоты. Но проблема была в том, что согласно всем опытам во всем окружающем, как открыл Магомед, кроме пустоты, и не было ничего. Просто внутри приборов пустота была заметна, потому что перед началом лабораторных работ нужно было нажать кнопку, и насос откачивал оттуда воздух. Магомед представлял себе Солнечную систему, вращающуюся в пустоте. Но ведь атомы корпуса прибора из инструментальной стали – крохотные солнечные системы,– такие же пустые внутри, и свет отражается от прибора только потому, что атомов бесчисленно много, как звезд в Млечном пути. А что внутри частиц, которые мы пока считаем элементарными? Почему над этим никто не думает?
Без пустоты тоже мироздание никак не выстраивалось. Пустота была необходима, чтобы что-то происходило. Где-то нужно было двигаться. Это беспокоило не ум, с математикой как раз все было в порядке, это волновало душу.
Существует ли вообще мир? Или его можно исключить элемент за элементом, вычитая одно за другим? Тогда Магомед еще не был знаком с буддийской и даосской философией.
Уровень молодых людей, с которыми он учился, с которыми жил в общежитии, был невероятно высок. Счастлив тот, кто попадал в такие сообщества! Да, этим людям так же свойственны все человеческие недостатки и слабости, но все же там видишь, какая сила в нас заключена, немного захватывает дух от того, на что мы способны. Магомед и тут не стал рядовым студентом. От него и теперь многого ждали. «Вы сами придумали это решение?» – удивленно поднял на него глаза знаменитый ученый, принимавший курсовую работу третьего курса. «Ну да», – пожал плечами Магомед.
Магомед однажды сказал Ахмеду: «Я вот иногда думаю, они все ошибались, или нет?» Положа руку на сердце, он не чувствовал особого интеллектуального превосходства над окружающими. Просто иногда ему приходили в голову мысли, которые не приходили больше никому.
В это время Магомед очень сблизился с отцом. В детстве отец казался ему суховатым, отстраненным от проблем детей. Отношения Магомеда с матерью или Абу были более теплыми. Это, разумеется, обычная проблема занятого делом, успешного человека. К тому же в отличие от Ахмеда Магомед был беспроблемным ребенком. Отличник, спортсмен, сдержанный, спокойный парень, знающий, чем собирается заняться в жизни, – гордость любого отца. Путь, который выбрал Магомед, был похож на путь Мусы, был ему понятен. Как все занятые успешные мужчины, Муса не понимал, насколько мало внимания он уделяет своим детям.
Отец часто приезжал в Москву в министерство и Госснаб по делам своего проектного института. Обычно он останавливался в гостинице «Россия» рядом с Кремлем, реже в небольшой гостинице министерства в Замоскворечье. Магомед больше любил, когда в «России», он обычно приезжал из Долгопрудного к отцу на пару дней. В гостинице был отличный бассейн – редкость в социалистической Москве. Пока отец ездил по делам, Магомед торчал в бассейне, валялся в номере с книгой, наслаждаясь одиночеством. Мы, горцы, любим и отлично переносим одиночество.
Ужинали обычно в ресторане гостиницы или где-то рядом в центре среди московского бомонда того времени: заведующих магазинами, фарцовщиков, валютчиков, детей генералов и блядей.
В один из таких приездов за ужином Магомед поделился своими наблюдениях за пустотой. Неожиданно отец стал очень внимателен.
– С моей точки зрения, чтобы убедиться в том, что мир существует, достаточно посмотреть по сторонам. Я расскажу тебе одну важную вещь про себя. Я инженер, а не ученый. Инженер – это число. Всю жизнь, до того, как начал руководить, я что-то рассчитывал. Диаметр, длину, наклон, усилие. Так вот ни разу я не встретил ничего, что не поддалось расчету. Где находится Бог? Абу считает, что он везде в наших делах. Но в моих делах были закономерности, поддающиеся расчету. Я не самый великий математик, но тебя не поражал сам факт, что все послушно математике? Когда рассчитываешь траекторию, и снаряд действительно туда попадает – в этом есть чудо. Кидай камень сто раз, и каждый раз я точно посчитаю, куда он упадет. И даже ошибку попадания я рассчитаю. Мир – это карточный домик законов. Убери одну карту и все обрушится. Если допустить возможность исключений, возможность чуда – тогда шары на этом бильярде будут лететь, куда попало, – отец кивнул на бильярдный стол за спиной.
– Абу до сих пор расстраивается и волнуется за меня, – отец улыбнулся, – но он все же надеется, что Аллах смилостивится надо мной по совокупности моих деяний, и у нас будет шанс встретиться в садах Всевышнего. Старик Ньютон, когда его спросили, а где в его теории Бог, сказал: «Моя теория в нем не нуждается». А он, между прочим, был набожным человеком. Когда я умру, сделай все по обычаю, но не тревожься. Может, я кажусь тебе излишне сухим или суровым. Я хочу, чтобы ты знал обо мне кое – что. Я думаю, ты поймешь. Я расскажу тебе о Выселении, как его видел я ребенком. Чтобы ты лучше понимал, почему я такой.
Ад. 1944 год
– Я стал думать, почему коммунисты нас выселили из родных мест, когда стал уже взрослым. Когда уже учился в институте. Обычно что-то говорят про военную необходимость. Но это был уже 44-й год, когда немцев отогнали в Украину, фронт был уже в тысяче километров. Мужчин в селе почти не было. Ваш дед был старшиной Красной армии, ты знаешь. В селе оставались старики, женщины и куча детей.
Мне кажется, что в великой мудрости своей товарищ Сталин заметил, что есть такие пацаны, Абу и Муса, для которых слово их отца, важнее, чем его, товарища Сталина слово. Это было страшное, непростительное преступление нашего народа. Еще, мне кажется, как истинный грузин товарищ Сталин терпеть не мог всех этих северокавказских варваров-мусульман. Однажды просто появились бойцы и дали несколько часов на сборы. Стали сгонять в клуб, где читали лекции про Бога нет.
Соседка Абу, которую ты знаешь как русскую учительницу, старуху, тогда это была молодая женщина, пришла и стала объяснять красноармейцам, что то, что они делают, – неправильно. «Немедленно прекратите это». У учителей есть способность заставлять повиноваться. А у молодых людей есть привычка повиноваться учителям, бойцы дрогнули. Хотя это были особые красноармейцы: конвойная часть НКВД. Бойцы дрогнули, а их командир потянулся за пистолетом. На ее счастье, представитель районного комитета партии, молодой парень, бросился к ней и закричал: «Товарищ старший политрук, я эту тварь, шпионку в район доставлю.» Ударил ее и потащил в машину. Потом отпустил ее возле села. Куда ей было идти? Она потом рассказала, что переждала полсуток в горах и вернулась в пустое село, когда совсем оголодала и замерзла почти насмерть. Собак перестреляли бойцы НКВД, когда ходили по домам. Весь скот вывезли. Только кошка с безумными глазами встретила ее на пороге дома. Не та кошка, которую через 30 лет ты спас от волкодава. Эта кошка умерла лет за 20 до твоего рождения.
