Текст книги "Начало опричнины"

Автор книги: Руслан Скрынников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

       Ограничения, установленные приговором 1551 г., впервые получили силу обратного действия в 1562 г. По новому указу, все княжеские вотчины, приобретенные «иногородцами» (!) путем покупки или с приданым «после» великого князя Василия III и за 15—20 лет до приговора, т. е. в период боярского правления 1533—1547 гг., отчуждались в казну без всякой компенсации[644]644
  Напомним, что в начале 50-х гг. в период всевластия Боярской думы правительство не смогло сколько-нибудь основательно пересмотреть земельные пожалования периода боярского правления, исключая земельные пожалования церкви. В тот период боярство пыталось разрешить земельный вопрос исключительно за счет церкви.


[Закрыть]. Все княжеские вотчины, приобретенные аналогичным образом за 5—10 лет до приговора, т. е. в период действия закона 1551 года с 1552 по 1556 гг., отчуждались безденежно или за известную компенсацию по усмотрению правительства[645]645
  То же самое правило распространялось на все без исключения вотчинные владения Твери, Рязани и Белоозера (эти города названы и в приговоре 1551 г.), а также Ярославля и Романова, где вотчинами владели ярославские князья.


[Закрыть]. Пересмотру не подлежали лишь сделки на княжеские и прочие вотчины, заключенные в 1557—1562 гг. Причиной подобного любопытного исключения были, возможно, земельные мероприятия, проведенные правительством в 1556 г. в связи с упорядочением военно-служилой системы землевладения и проверкой владельческих прав на земли. Результаты «землемерия» 1556 г. не подвергались пересмотру: закон о конфискации различных категорий вотчин (княжеских и др.) не распространялся на период после «землемерия» (1557—1562 гг.), и вся практика этого периода признавалась законной.

   Как мы видим, только в начале 60-х гг. Боярская дума вынуждена была согласиться на проверку владельческих прав и отчуждение в казну крупных земельных владений, незаконно приобретенных в годы боярского правления и частично в годы Избранной рады. Однако совершенно неясно, в какой мере правительству удалось добиться осуществления на практике принципа «обратного действия» Уложения 1562 г. Любая попытка правительства разрубить одним взмахом спутанные нити земельных отношений, как они сложились после смерти Василия III, нарушала громадную массу материальных интересов феодального сословия, что неизбежно должно было оказать воздействие на все последующие политические коллизии, включая опричнину.

    Пересмотр прав на княжеские вотчинные земли, незаконно приобретенные в 1533—1556 гг., затронул интересы как титулованной знати, так и «новых землевладельцев», располагавших денежными богатствами для покупки земель. К числу таких «новых землевладельцев» принадлежали боярство, богатейшее дворянство, приказная бюрократия, купечество и, наконец, церковь.

    Формально Уложение 1562 г. не содержало специального пункта о церковном землевладении. Но по существу оно ограничивало возможности дальнейшего роста земельных богатств монастырей[646]646
  Именно так прокомментировал смысл царского Уложения 1562 г Поместный приказ в одной из своих грамот конца 70-х гг.: «наш указ как есмя не велели ярославских вотчин в монастыри давати во 70-м году» Грамота адресовалась в Ярославль, поэтому в ней и упоминались только ярославские вотчины. (См. Исторический архив, т. III, № 78, стр. 294)


[Закрыть]. Выморочные княжеские владения, а также вотчины, оставшиеся без ближайших наследников, доставались прежде, по общему правилу, монастырям. Теперь все они были объявлены исключительной собственностью казны. Поскольку Уложение не содержало формального запрета земельных пожертвований монастырям, церковь сохранила множество лазеек для обхода поземельных законов.

    При разработке нового земельного законодательства правительство исходило из такого кардинального факта, как дробление и упадок крупнейшего привилегированного землевладения. Дробились уделы и «великие вотчины», принадлежавшие многочисленным потомкам местных княжеских династий. Имея в виду громадную задолженность и прогрессирующее разорение княжеско-вотчинного земледелия, правительство стремилось предотвратить переход княжеских вотчин в руки церкви и «новых землевладельцев» из средь: богатого дворянства и купечества. Оно прямо и недвусмысленно заявило, что казна является единственной наследницей недвижимых имуществ потомков удельных династий.

    Нет сомнения, что приговор о княжеских вотчинах 1562 г противоречил интересам, в первую очередь, титулованной боярской знати. Приговор ограничивал родовое землевладение всех без исключения «служилых князей», в том числе князей Ростовских, Мосальских и т. д. Фамилии этих последних не упоминались в поземельном Уложении начала 50-х годов[647]647
  Согласно приговору 1551 года, ограничению подверглось родовое вотчинное землевладение князей Суздальских-Шуйских, Ярославских, Стародубских, а также всех вотчинников Оболенска (Оболенские князья), Рязани (Пронские князья), Твери, Микулина (князья Микулинские) и Белоозера (князья Белозерские).


[Закрыть]. Еще более важное значение имел тот факт, что в начале 60-х гг. ограничению впервые подверглось не только вотчинное землевладение суздальской знати, но и землевладение высшей удельной аристократии. В тексте приговора указаны фамилии князей Воротынских, Одоевских, Трубецких[648]648
  АИ, т. I, № 154, стр. 268. Уложение 1562 г. обнаружило тенденцию к ограничению удельно-княжеского землевладения, включая уделы Северской Украины. Но его едва ли можно считать мерой, направленной преимущественно против уделов. Дело в том, что действие Указа не распространялось на крупнейшие удельные княжества в стране, а именно, уделы кн. Ю. Углицкого и В. А. Старицкого, князей Бельского, Мстиславского, Глинских и т. д. Свидетельством того, что в начале 60-х гг. политика не отличалась последовательной антиудельной направленностью, служит образование в тот период крупнейшего Углицкого удела.


[Закрыть].

    В земельном законодательстве начала 60-х гг. получили точное отражение взаимные отношения различных группировок правящего боярства. Единственной категорией крупнейшего привилегированного вотчинного землевладения, не затронутой никакими ограничениями, оказалось землевладение старомосковской нетитулованной знати. Причиной тому было преобладание в новом правительстве группировки Захарьиных, представляющей старомосковскую знать. Распространение ограничений на некоторые крупнейшие удельные княжения страны показывало, что значение удельной знати в новой правительственной коалиции резко упало.

    Новое земельное законодательство вызвало решительный протест со стороны такого идеолога княжеской аристократии, каким был князь А. М. Курбский. Опальный боярин подчеркивал полную преемственность земельной политики царя Ивана и прежних великих князей Ивана III и Василия III. Курбский обвинял Грозного в истреблении суздальской знати и разграблении ее богатств и недвижимых имуществ. «Уже не токмо единоплемянных княжат, влекомых от роду великого Владимера, различными смертьми поморил еси, и движимые стяжания и недвижимые, чего еще был дед твои и отец не разграбил, но и последних срачиц» (лишил. – Р. С.), – писал Курбский[649]649
  Курбский. Сочинения, стр. 114—115. (Курсив наш.– Р. С.).


[Закрыть]. Гневные жалобы Курбского с очевидностью показывали, насколько глубоко меры против княжеско-вотчинного земледелия задели интересы феодальной знати.

    Земельные мероприятия начала 60-х гг. получили идейное обоснование в знаменитых письмах Грозного к Курбскому. Царь доказывал необходимость реформ ссылками на старину и изображал дело так, будто он лишь возрождает земельные законы Ивана III и Василия III. В пылу полемики он утверждал, что старые земельные уложения были «разрушены не кем иным, как Сильвестром. Этот последний будто бы стал раздавать боярам «великие вотчины» и села, «еже дед нашего великого государя уложением, которые вотчины у вас (бояр. – Р. С.) взимати и которым вотчинам еже несть потреба от нас (царя. – Р. С.) даятися, и те вотчины ветру подобно роздал неподобно, и то деда нашего уложение разрушил, и тех многих людей к себе примирил»[650]650
  Послания Ивана Грозного, стр. 38. Примечательно, что после победоносного похода на Полоцк правительство впервые отказалось от традиционной раздачи «великих вотчин» князьям и боярам в виде награды и т. д.


[Закрыть].

    Критика земельной политики Сильвестра и, в особенности, критика, злоупотреблений боярского правления звучал исключительно актуально в тот момент, когда предприняты были попытки отчуждения княжеско-вотчинных земель, незаконно приобретенных различными лицами в период боярского правления и Избранной рады.

    По существу, правительственные мероприятия в области землевладения были продиктованы теми же интересами, которые вызвали к жизни реформы Адашева. Не прекращавшаяся на протяжении десятилетия кровопролитная и изнурительная война истощила среднее и мелкое дворянство. Дворяне пытались поправить дела за счет крестьянства. Но государевы подати росли быстрее, нежели помещичьи оброки, и при разделе прибавочного продукта крестьян все большая доля доставалась казне. Проблема дворянского оскудения приобрела в 60-х гг. исключительную остроту. Дворянство громко требовало от казны новых земель, и самодержавие не осталось глухим к этим требованиям. Не имея свободных земель, казна вынуждена была пускать в поместную раздачу государственные земли, а в некоторых случаях даже дворцовые вотчины. Но в центральных уездах этих земель было мало. Чтобы пополнить поместные фонды, правительство вынуждено было издать указы против княжеско-вотчинного землевладения.

    По содержанию земельные указы начала 60-х гг. служили прямым продолжением продворянских реформ Адашева 50-х годов. Однако Грозному претил откровенно дворянский характер адашевских реформ. В своих писаниях Грозный выступает как адепт самодержавной монархии. В соответствии с этим в земельных законах начала 60-х гг. эгоистические стремления монархии, на первый взгляд, полностью превалируют над заботами о скудеющем дворянстве.

    В полемике с Курбским царь самым недвусмысленным образом обвинял Адашева и его друзей в том, что они привели в «самовольство» и «супротисловие» бояр, «честию мало вас (бояр. – Р. С.) не с нами (царем. – Р. С.) ровняюще, молодых же детей боярских с вами (боярами. – Р. С.) честию подобяще...»[651]651
  Послания Ивана Грозного, стр. 37—38.


[Закрыть]. Приведенные строки во многих отношениях представляются поразительными. Грозный упрекает Избранную раду за заботу о дворянстве и за возвышение дворян. Подобный упрек объясняется отчасти аристократическими предрассудками царя и его новых сподвижников, отчасти тем, что после отставки Адашева монархия столкнулась с возникшей в среде дворянства фрондой. Ядро ее образовали члены продворянского кружка Адашева и их приверженцы в дворянском ополчении и приказном аппарате.

* * *

    Попытки ограничения княжеского землевладения в пользу казны и постепенное оттеснение удельной знати от кормила власти вызвали серьезное недовольство в среде высшей титулованной аристократии. Выступление княжеской фронды против правительства Захарьиных возглавили удельные князья.

      В самом начале 60-х гг. власти заподозрили в измене удельного князя В. М. Глинского, двоюродного дядю царя. В свое время Захарьины участвовали в свержении правительства Глинских в 40-х гг., чего последние никогда им не простили[652]652
  В столкновениях между Глинскими и Захарьиными царь всегда принимал сторону вторых. Вообще говоря, он недолюбливал жадную и недалекую родню по материнской линии. Когда М. Глинский возглавил поход в Ливонию (1558 г.), его люди распоряжались в Псковщине как в неприятельской стране. Они разбивали и жгли крестьянские дворы, грабили население и т. д. Узнав о бесчинствах дяди, царь велел произвести розыск и взыскать с него все убытки. В архиве хранилось следственное дело «Сыск князя Михаила Глинского про грабеж, как шел в Ливонскую землю». (Описи царского архива, стр. 38; Псковские летописи, т. II, стр. 235).


[Закрыть].

      По настоянию Захарьиных князь В. М. Глинский был арестован в июле 1561 г.[653]653
  Отцом опального князя был крупный литовский магнат кн. М. Л. Глинский, прославившийся блестящими победами над Крымом. После отъезда на Русь он оказал крупную– услугу Василию III при покорении Смоленска. Через два года Василий III выделил Глинскому Малоярославское удельное княжение. Впоследствии, за попытку отъехать в Литву, Глинский был заключен в тюрьму и 1 провел в заключении несколько лет. После освобождения в 1527 г. он женился на дочери кн. И. Немова и через пять лет получил боярский титул. Великий князь Василий III перед смертью назначил Глинского опекуном малолетнего царя Ивана при великой княгине Елене Глинской. Великая княгиня тяготилась опекой со стороны сурового и деспотичного дяди. Через полгода после смерти Василия III, кн. М. Л. Глинский попал в темницу и там умер. (ПСРЛ, т. XIII, стр. 420; Разряды, лл. 89 об, 108; С. Герберштейн. Записки о московских делах, СПб., 1908, стр. 168—172).
      Сын М. Л. Глинского княжич Василий начал карьеру в конце 50-х гг. Он получил первые воеводские назначения в 1559 г., и, вероятно, тогда же его имя было внесено в список удельных («служилых») князей Дворовой тетради. Несмотря на крайнюю молодость, В. М. Глинский уже в 1560 г. был произведен в бояре. (См. Разряды, лл. 233, 255 об, 269; ТКТД, стр. 118).


[Закрыть] В конце того же месяца он подписал крестно-целовальную грамоту и был освобожден из-под стражи[654]654
  В грамоте упомянуто имя царицы Марии. Между тем, известно, что кабардинская княжна, нареченная царской невестой, получила имя Марии при крещении 20 июля 1561 г. (ПСРЛ, т. XIII, стр. 333; СГГД, ч. I, стр. 470—473).


[Закрыть]. В «проклятой» грамоте боярин признавал, что «преступил» перед царем и обязался без ведома последнего не «ссылатися ни человеком, ни грамотами» с королем Сигизмундом и панами польскими и литовскими, не приказывать к ним никаких вестей. Всех людей, которые «учнут» с ним «думати о литовской посылке и отъезде»,, удельный князь обязался немедленно «поимати, да поставити... перед своим государем». То же самое он должен был сделать с любым литовским лазутчиком, который прибудет к нему «с грамотами или с речами» из-за рубежа[655]655
  СГГД, ч. I, стр. 470—472.


[Закрыть]. Глинский обещал не отъезжать в уделы к братии царя Ивана, не приставать к лиходеям «в здешней ли земле или в уделех», выдать правительству любого человека, который будет говорить ему «лихо» на царя и его семью. Опальный князь обязался «не проносити никому» царской «думы» и тех речей, которые он услышит во дворце[656]656
  СГГД, ч. I, стр. 470—472.


[Закрыть]. Правительство опасалось, что князь В. М. Глинский «пристанет» к Старицким удельным князьям, главным соперникам Захарьиных со времени династического кризиса 50-х годов. Можно догадываться, что Глинский через свою родню боярина князя Немого не раз «износил» Старицким царскую думу[657]657
  В. М. Глинский приходился родным племянником боярину Д. И. Немому, известному приверженцу Старицких. (См. Духовную грамоту Немого.– АИ, т. I, № 115, стр. 148; ПСРЛ, т. XIII, стр. 525).


[Закрыть].

    Первое столкновение правительства с удельной фрондой имело мирный исход[658]658
  Кн. В. М. Глинский через два месяца после освобождения возглавил поход царской армии в Ливонию.


[Закрыть]. Но вскоре в среде удельных князей возник более серьезный заговор. Возглавил его близкий родственник царя князь Д. И. Вишневецкий, владетель Белевского удельного княжества[659]659
  Вишневецкий приходился царю троюродным дядей по материнской линии. Иван III и отец Вишневецкого были двоюродными братьями. (См. М. Н. Тихомиров. Исторические связи русского народа с южными славянами. – «Славянский сборник», 1947, стр. 194).


[Закрыть]. Вишневецкий был одним из самых деятельных защитников внешнеполитического курса Адашева, главной целью которого была война с татарами и турками. Он участвовал во всех походах на Крым в 1558– 1559 гг., позже был послан «на государство» в Черкасы, где предполагалось образовать под эгидой России вассальное государство. Оно должно было объединить западные черкесские племена и стать оплотом в борьбе против турок и татар[660]660
  С Вишневецким в Пятигорск выехали несколько черкесских князей, принявших крещение в Москве, и множество попов, которые должны были крестить жанские племена «по их обещанию и челобитью». (См. ПСРЛ, т. XIII, стр. 324).


[Закрыть]. Вишневецкий выехал в Пятигорск в феврале 1560 г., но пробыл там недолго. Царские послы утверждали позже, будто Грозный свел своего вассала с государства «из Черкас» за то, что тот «учал жити в Черкасех не по наказу»[661]661
  См. Е. Н. Кушева. Указ. соч., стр. 265.


[Закрыть]. Покинув Пятигорск, Вишневецкий уехал на Днепр, откуда послал гонцов в Литву. В письме к Сигизмунду Вишневецкий объяснял отъезд на Русь тем, что хотел «годне» служить господарю и Речи Посполитой, «справы того неприятеля (московита. – Р. С.) выведавши»[662]662
  Акты, относящиеся к истории Южной и Западной России, т. II, СПб., 1865, № 142, стр. 155.


[Закрыть].

    Король счел благоразумным принять объяснения строптивого вассала и 5 сентября направил ему охранную грамоту на въезд в Литву. Но Вишневецкий не спешил вернуться на родину. Положив королевский лист в карман, он уехал на Русь. В ноябре 1561 г. белевский удельный князь явился в Москву, где назревали важные события[663]663
  ПСРЛ, т. XIII, стр. 339.


[Закрыть].

    Попытки правительства ограничить удельное и княжеское вотчинное землевладение вызвали противодействие со стороны удельной знати. Утверждению нового поземельного Уложения решительно воспротивилось официальное руководство Боярской думы в лице Бельского и Воротынских. Как раз в период обсуждения Уложения в думе (январь 1562 г.) правительство Захарьиных отдало приказ об аресте главы думы князя И. Д. Бельского. В течение трех последующих месяцев первый боярин думы содержался под стражей на Угрешском дворе в Москве. Все его имущество и двор были опечатаны, удельное княжество отобрано в казну[664]664
  ПСРЛ, т. XIII, стр. 340.


[Закрыть]. В ходе следствия Бельский был изобличен в заговоре и подготовке побега в Литву. При аресте у него были найдены охранные грамоты на въезд в Литву, подписанные королем Сигизмундом.

    Во время розыска Бельский во всем повинился и признал, что изменил государю, «с Жигимонтом Августом королем есми ссылался и грамоту есми от неба себе опасную взял, что мне к нему ехати, и хотел есми бежати...»[665]665
  Эти показания были включены затем в поручную грамоту Бельского. (См. СГГД, ч. I, № 177, стр. 484—485).


[Закрыть]. Несмотря на признание Бельского следствие по его делу вскоре зашло в тупик. Слишком много высокопоставленных лиц оказалось замешано в заговоре. Среди подозреваемых оказались такие лица, как Вишневецкий. Причастность этого авантюриста к заговору не вызывает сомнения. Бельский получил тайные грамоты из Литвы к январю 1562 г. Обмен письмами с королем должен был отнять не менее одного-двух месяцев. Следовательно, тайные переговоры начались никак не позднее ноября – декабря 1561 г. Но как раз в это время в Москву приехал Вишневецкий, уже имевший охранные грамоты от короля.

     Нити измены тянулись в Белевское удельное княжество и, возможно, в другие, более крупные уделы. В такой ситуации правительство сочло благоразумным вовсе прекратить расследование. Согласно официальной версии, у Бельского не было сообщников, помимо трех незнатных дворян: Н. В. Елсуфьева, И. Я. Измайлова и Б. Ф. Губина-Маклакова[666]666
  Изобличенные дворяне стояли по службе очень невысоко. Рязанский дворянин Измайлов служил вторым воеводой в маленькой пограничной крепости Михайлове в 1559—1560 гг. Б. Ф. Губин был головой у казанских татар в ливонском походе 1560 г. (См. Разряды, лл. 265, 267).
       Отметим, что Б. Ф. Губин был сыном думного дьяка Постника (Федора) Губина. При Адашеве Постник Губин играл видную роль в Посольском приказе. Он участвовал во многих посольских приемах 1549—1558 гг. (См. Сб. РИО, т. 59, стр. 171, 200, 268, 560 и др.). В   Дворовой тетради 50-х гг. посольские дьяки        записаны  в следующем    порядке: И. М. Висковатый, П. Н. Губин, А. Васильев. (См. ТКТД, стр. 115). Н. П. Лихачев и П. А. Садиков считают, что Губин служил сначала в Казне, а затем в одном из судных или военных приказов. (См. Н. П. Л их а ч е в. Разрядные дьяки, стр. 272—273; П. А. Садиков. Очерки, стр. 258—260).


[Закрыть]. Стрелецкий голова Елсуфьев имел поместье в Белой неподалеку от литовской границы. По просьбе Бельского он составил для него подорожную роспись до границы («тот ему и дорогу на Белую выписывал»)[667]667
  ПСРЛ, т. XIII, стр. 340; ТКТД,    стр. 79.


[Закрыть]. При обыске подорожную изъяли, так что вина Елсуфьева была неопровержимо доказана. Воспользовавшись этим, власти постарались представить дело так, будто именно стрелецкий голова «подговорил» первого боярина бежать в Литву[668]668
  ПСРЛ, т. XIII, стр. 340.


[Закрыть]. Таким образом» ответственность была возложена на третьестепенных участников заговора. Они стали «козлами отпущения» и подверглись суровому наказанию. Измайлова и Губина били кнутом на торгу, а затем сослали в заточение в Галич. Стрелецкому голове Елсуфьеву урезали язык.

    Сам Бельский избежал наказания благодаря заступничеству Боярской думы и высшего духовенства. 20 марта 1562 г. он был освобожден из-под ареста на поруки. За Бельского поручилась «в первую руку» группа влиятельных членов Боярской думы и во «вторую руку» более сотни княжат, дворян и приказных. В их числе были князья Оболенские (бояре Ю. И. Кашин, М. П. Репнин и Ф. М. Оболенский; дворяне В. Б. Тюфяка и Д. Ф. Шевырев); князья Ярославские (боярин И. М. Троекуров, а также Л: И. Засекин); боярин князь П. И. Микулинский-Тверской; Стародубские князья (Ф. И. Татев, Ф. И. Пожарский); князь В. В. Волк-Ростовский; старомосковская знать боярин В. В. Морозов, В. П. Ховрин-Головин и И. Ю. Грязной-Ховрин, И. Ф. Воронцов, У. И. Данилов и т. д.[669]669
  СГГД, ч. I, № 176, стр. 475—477.


[Закрыть]. Поручители отвечали за опального своими головами. В случае его отъезда они должны были заплатить казне также 10 тысяч рублей денег. В апреле 1562 г. за Бельского торжественно поручился митрополит Макарий и все высшее духовенство[670]670
  СГГД, ч. I, № 177, стр. 484—485.


[Закрыть].

    В специальной грамоте Бельский клятвенно обязался не возобновлять попыток отъезда в Литву, обещал не сноситься с королем Сигизмундом и своею литовской братией князьями Слуцкими «ни человеком, ни грамотой», не принимать иноземцев и не «приказывати» с ними никакого «слова» за рубеж.

    Важное значение имели обязательства Бельского, касавшиеся его взаимоотношении с другими удельными князьями. В них угадываются опасения правительства насчет удельно-княжеской фронды в целом. Первый боярин думы обязался не «приставать» ни к одному из удельных князей. Он обещал немедленно выдать правительству любое лицо, замыслившее «государьское лихо». Самым примечательным был, пожалуй, тот пункт грамоты, который запрещал Бельскому непосредственно сноситься с удельными князьями, «дружить» с их боярами и думными людьми[671]671
  .«Также ми и к удельным князем ни х кому ни отъехати и не приставати ми к удельным князем ни в какове деле никоторою хитростью; и с ними ми не думати ни о чем, и с их бояры и со всеми их людьми не дружитися и не ссылатися с ними ни о какове деле». (СГГД, ч. I, № 177, стр. 485).


[Закрыть]. Запрет имел в виду фрондирующих удельных князей Старицких, Воротынских, Вишневецких и т. д. После прихода к власти Захарьиных Старицкое удельное княжество стало естественным центром притяжения всех оппозиционных сил. Воротынские князья были крайне недовольны земельным законодательством, ограничившим их родовое землевладение. Владетель Белевского княжества Вишневецкий закончил все приготовления к отъезду в Литву. Правительство подозревало, что нити заговора ведут в Старицу, Воротынск, Белев и старалось расколоть удельную фронду.

    Бельский и некоторые другие фрондирующие удельные князья поддерживали связи со своей влиятельной литовской родней. Пролитовская ориентация удельной фронды вызывала у московского правительства особую тревогу, и тревога эта усилилась с началом русско-литовской войны.

    В первых выступлениях удельной фронды участвовали ближайшие родственники царя, двоюродный дядя В. М. Глинский и племянник И. Д. Бельский. Не удивительно, что правительство пыталось разрешить возникший кризис, не прибегая к крутым мерам. И все же правительству не удалось избежать открытого столкновения с удельной фрондой[672]672
  После освобождения Бельский вернулся к исполнению функций официального руководителя думы. Однако ему еще долгое время не доверяли. В 1562—1563 гг. правительство не раз назначало в приставы к литовским послам верных дворян, которые выдавали себя за слуг Бельского. (Сб. РИО, т. 71, стр. 89, 134).


[Закрыть]. Толчком к столкновению послужило бегство в Литву удельного князя Д. И. Вишневецкого. В апреле 1562 г. белевский князь был послан на Днепр для того, чтобы «делать недружбу» татарам и литовцам[673]673
  ПСРЛ, т. XIII, стр. 341.


[Закрыть]. Оказавшись на Днепре, Вишневецкий бежал в Литву с 300 людьми и отрядом казаков. Изменник пытался силой увести с собой четыре сотни запорожских казаков, но те отбились и ушли на Русь[674]674
  ПСРЛ, т. XIII, стр. 343.


[Закрыть].

    Царь Иван узнал об отъезде Вишневецкого, будучи в Можайске, в тот момент, когда русская армия закончила все приготовления для похода в Литву. Отъезд удельного князя, прекрасно осведомленного о военных планах Москвы, грозил нарушить все расчеты московского командования. 31 июля царь получил первые вести о Вишневецком, а 5 сентября выехал в Москву[675]675
  ПСРЛ, т. XIII, стр. 343.


[Закрыть]. Опасаясь новых измен со стороны удельных князей, правительство решило сокрушить удельную фронду. Через два дня после приезда в столицу царь вызвал с южной границы и арестовал удельных князей боярина и слугу М. И. Воротынского и его брата А. И. Воротынского[676]676
  Незадолго до того хан Девлет-Гирей напал на Мценск, а затем ушел в Крым. Посланные вдогонку князья М. И. и А. И. Воротынские ходили за татарами в степь до Коломака, но не смогли их догнать. (См. Разряды, л. 283; ПСРЛ, т. XIII, стр. 342).


[Закрыть].

    Воротынские играли видную роль в правительстве Избранной рады. Один из членов этой семьи входил в состав ближней думы[677]677
  Членом ближней думы был кн. В. И. Воротынский.


[Закрыть]. Во время династического кризиса 1553 г. Воротынские выступили на стороне Захарьиных[678]678
  ПСРЛ, т. XIII, стр. 525.


[Закрыть]. В начале 50-х гг. царь пожаловал князю М. И. Воротынскому высший титул боярина и слуги. Подобного титула не имел ни один из удельных владык. В думе слуга князь М. И. Воротынский уступал честью разве что Бельскому и Мстиславскому. С первых лет Ливонской войны Воротынский, как старший и самый знатный из северских князей, не раз возглавлял оборону всей южной границы от татар.

    Раздоры между царем и Воротынскими возникли после падения Избранной рады. Передают, что на князя А. И. Воротынского царь держал «гнев великой» со времени своей свадьбы в 1561 году[679]679
  См. А. А. Зимин. Опричнина,  стр. 90.


[Закрыть]. Причиной раздора был, вероятно, вопрос о выморочной трети Новосильско-Одоевского удельного княжества, перешедшего после смерти князя В. И. Воротынского (1553 г.) в руки его вдовы княгини Марьи. Земельное Уложение 1562 г. начисто лишало двух младших братьев Воротынских права на выморочный «жеребей», включавший лучшие земли удела. Естественно, что Воротынские не желали с этим мириться и, вероятно, попытались провалить новый закон при обсуждении его в Боярской думе. По-видимому, в тот момент «князь Михайло (Воротынский. – Р. С.) государю погрубил», что стало одной из причин царской на него опалы[680]680
  См. Сб. РИО, т. 71, стр. 345.


[Закрыть]. В силу знатности и влиятельного положения в Боярской думе Воротынские стали подлинными руководителями удельной фронды наряду с Вишневецким и Бельским.

    Правительство подозревало, что Воротынские участвовали в заговоре Вишневецкого и опасалось их отъезда в Литву. Опасения эти были тем более основательны, что Новосильско-Одоевское удельное княжение расположено было на самой литовской границе. В Литве были прекрасно осведомлены о причинах опалы на М. И. Воротынского. Прошло пять лет, и гетман Ходкевич в тайной грамоте напомнил удельному князю, что тот едва не погиб из-за своей «удельной отчизны», подошедшей у границы от Москвы под «панство» короля[681]681
  Подлинные грамоты Ходкевича  не сохранились, но  их  содержание пересказано в ответных грамотах от имени Воротынского. В частности, в них дана следующая цитата из грамот Ходкевича. Королю известно, что «отчизна удельная» князя Михаила «подошла» у границы московского царя за Угрой от Москвы «под панство его королевские милости великое княжество Литовское к Севере, для которые яз (кн. М. И. Воротынский. – Р. С.) отчизны своее удельные вмале не пил чаши отца своего князя Ивана Михайловича...» (Послания Ивана Грозного, стр. .266; ср. стр. 675). Отец М. И. Воротынского был уморен в московской тюрьме как сообщник бежавшего в Литву кн. С. Ф. Бельского.


[Закрыть].

    Для осуждения князей Воротынских правительство использовало донос княжеской челяди. В царском архиве хранился «сыскной список и роспросные речи боярина князя Михаила Ивановича Воротынского людей 71-го году»[682]682
  Описи царского архива, стр. 50.


[Закрыть].

    Вследствие доноса князь М. И. Воротынский и вся его семья были сосланы на Белоозеро и заключены там в тюрьму[683]683
  ПСРЛ, т. XIII, стр. 344. Воротынский был доставлен на Белоозеро к началу 1563 года. Приставы, сторожившие его, менялись ежегодно между февралем и апрелем. Деньги на «годовой обиход» высылались на Белоозеро ежегодно к 25 марта. (См. Отрывок дела о ссылке Воротынского в 1564—1566 гг.– АИ, т. I, № 174, стр. 334—335).


[Закрыть]. Опальному боярину разрешено было взять с собой 12 слуг и 12 черных мужиков и «женок». На содержание семьи опального князя отпускалось ежегодно около 100 рублей[684]684
  В июне 1563 г. опальному были присланы из Москвы шубы, кафтаны, посуда и т. д. Только в счет недодачи за 1564 г. Воротынский получил в следующем году «жалованья» три ведра рейнского вина, 200 лимонов, несколько пудов ягод (изюма), а также 30 аршин бурской тафты, 15 аршин венецианской на платье княгине и т. д. (См. АИ, т. I, № 174„ стр. 334—335).


[Закрыть]. Брата «слуги» князя А. И. Воротынского власти сослали в Галич на посад «в тын»[685]685
  ПСРЛ, т. XIII, стр. 344.


[Закрыть].

    Тотчас после Полоцкого похода Боярская дума ходатайствовала за Воротынских, но смогла добиться помилования лишь для князя А. И. Воротынского, младшего из братьев. За удельного князя поручились видные руководители думы князь И. Д. Бельский и князь И. Ф. Мстиславский, бояре князья А. И. Нохтев-Суздальский, Д. И. Немого, Ю. И. Кашин и М. П. Репнин Оболенские, а также А. Д. Басманов и И. Я. Чеботов, большая группа княжат и дворян. Сумма поручительства определялась в 15 тысяч рублей[686]686
  СГГД, т. I, № 178, стр. 487.


[Закрыть].

    Главным результатом суда над братьями Воротынскими была ликвидация Новосильско-Одоевского удела. С арестом удельных владык царь «вотчину их Новосиль и Одоев и Перемышль и в Воротынску их доли велел взяти на себя»[687]687
  ПСРЛ, т. XIII, стр. 344.


[Закрыть]. Есть все основания полагать, что, освободив князя А. И. Воротынского, правительство не вернуло ему его доли в удельном княжестве. 20 апреля 1563 г. А. И. Воротынский вышел из тюрьмы, а в мае царь Иван ездил в Воротынск, Одоев Старый и Перемышль и осматривал перешедшие в казну удельные города[688]688
  ПСРЛ, т. XIII, стр. 366.


[Закрыть]. Примерно через год-два после освобождения князь А. И. Воротынский ушел в Троицко-Сергиев монастырь и вскоре умер[689]689
  См. Г. А. Власьев. Потомство Рюрика, т. I, ч. I, СПб., 1906. стр. 56. В 1564 г. кн. А. И. Воротынский заместничал во Ржеве с боярином кн. И. И. Пронским. «Не вели нашего отечества отнять, – писал он царю. – ...пощади государь, не выдай нас Пронскому князю Ивану, чтоб мы, холопи твои, в вековом позоре не были! Царь, государь, смилуйся, пожалуй!» 4 августа 1564 г. Грозный отклонил его челобитье. «И ты бы, князь Александр, – писал Иван, – знал себе меру!» (См. Разряды, лл. 311 об —312).


[Закрыть].

     Ликвидация крупнейшего родового княжения Воротынских должна была послужить предостережением для всей удельной фронды и оппозиционной части Боярской думы.

     Выступление удельных князей в начале 60-х гг. явилось симптомом глубокого раздора между правительством Захарьиных и высшей титулованной знатью, сохранявшей значительные позиции в Боярской думе. Через полтора месяца после ареста Воротынских царь подверг опале князя Д. И. Курлятева-Оболенского, некогда члена Избранной рады, вождя оппозиции в думе. После изгнания Сильвестра Курлятев был сослан в Смоленск, а еще через полгода получил полную отставку[690]690
  20 июля 1561 г. на смену Курлятеву в Смоленск был послан боярин М. Я. Морозов. (См. Витебская старина, т. IV, стр. 69).


[Закрыть]. Официальная летопись глухо упоминает о том, что он был пострижен за «великие изменные дела», но в чем состояли эти дела, не разъясняет. Некоторые сведения на этот счет сообщает один любопытный, документ, присланный в царский архив по личному распоряжению Грозного. В описи архива об этом документе сказано следующее: «Коробочка 187... да тут же грамота княж Дмитреева Курлятева, что ее прислал государь, а писал князь Дмитрей, что поехал не тою дорогою; да и списочек воевод смоленских, в котором году сколько с ними было людей»[691]691
  Описи царского архива, стр. 36.


[Закрыть]. На первый взгляд, оправдательная грамота смоленского воеводы Курлятева, заехавшего не той дорогой, имела маловажное, даже пустяковое значение. Но помимо видимого содержания, эта грамота имела в глазах царя еще какой-то особый смысл, иначе он не стал бы посылать ненужную бумагу в архив с наказом хранить ее наряду с прочими важными документами.

    Упоминание в описи двух загадочных документов по делу Курлятева вызывает несколько недоуменных вопросов. Зачем сосланному в Смоленск Курлятеву понадобилось оправдываться перед царем за то, что он поехал не тою дорогой?[692]692
  Когда в Литву пытались бежать после московского пожара кн. М. В. Глинский и кн. И. И. Пронский, они оправдывались тем, что «поехали были молитися в Ковец к Пречистей и съехали в сторону, не зная дорогы», т. е. примерно так же, как  позже оправдывался Курлятев. (См. ПСРЛ, т. XIII,  стр. 155).


[Закрыть]

Куда мог заехать опальный боярин, если иметь в виду, что Смоленск стоит на самом литовском рубеже? Для какой цели царю нужны были сведения о воеводах, служивших в Смоленске до Курлятева, о численности их вооруженных свит и т. д.? Все эти вопросы получают объяснения в том случае, если предположить, что во время пребывания в Смоленске Курлятев предпринял попытку уйти за рубеж в Литву, но был задержан и оправдался тем, что заблудился. То обстоятельство, что он «заблудился» со своим двором и вооруженной свитой, вызвало особое подозрение у правительства и служило уликой против опального. Недаром царь приложил к «делу» Курлятева список смоленских воевод, «в котором году сколько с ними было людей» и велел хранить его вместе с отпиской боярина.

    Предположение об отъезде вполне объясняет тот факт, что Курлятев, посланный в Смоленск на год, в действительности пробыл там очень недолго и до истечения срока был смещен с воеводства.

    В начале 60-х гг. спасения в Литве искали глава думы Бельский, князья Вишневецкий и Курбский, Заболоцкий и т. д. Курлятев скомпрометировал себя больше, чем все эти лица, вместе взятые, и следовательно, в его попытке спастись за рубежом нет ничего удивительного.

    Измена боярина Курлятева и его неудавшаяся попытка отъезда в Литву имела исключительно важное значение, имея в виду его выдающееся положение в Боярской думе. Правительство не решилось сразу же расправиться с ним. Только раскрытие заговора Бельского и отъезд Вишневецкого побудили царя рассчитаться с ненавистным вождем боярской партии, главным сподвижником Сильвестра. По летописи, царь велел заточить Курлятева в монастырь еще в октябре 1562 года[693]693
  ПСРЛ, т. XIII,  стр. 344.


[Закрыть]. Однако летописное известие расходится с показаниями других источников. Еще в начале XVII века в государственном архиве хранилось подлинное дело о ссылке Курлятева б монастырь: «Столпик, а в нем государева грамота от Троицы из Сергиева монастыря к Москве, к дияку к Ондрею Васильеву, да другая ко князю Дмитрею Хворостинину, да к дияку к Ивану Дубенскому, писана о князе Дмитрее Курлятева, как велено ево вести в монастырь к Спасу на Волок... иных столбцов нет лета 7071-го году»[694]694
  ДДГ, стр. 480.  (Курсив наш. – Р. С.)


[Закрыть]. Из текста государевой грамоты следует, что царь отдал приказ о заточении Курлятева во время поездки на богомолье в Троицу. Но, начиная с осени 1562 г. и до весны 1563 г., царь только однажды был в Троице; а именно, после полоцкого похода 26 мая 1563 г.[695]695
  См. ПСРЛ, т. XIII, стр. 367; Сб. РИО, т. ,71, стр. 174.


[Закрыть]. Видимо, судьба Курлятева была окончательно решена после совещания царя с Макарием в Троице весною – летом 1563 года.

    Будущий опричный воевода князь Д. И. Хворостинин отвез Курлятева и его старшего сына Ивана в один из отдаленных монастырей на Ладожском озере. Жена Курлятева и две его дочери княжны были пострижены в Оболенске, родовом гнезде князей Оболенских, и оттуда увезены в Челмогорский монастырь в Каргополе[696]696
  ПСРЛ, т. XIII, стр. 344; П. Строев. Списки иерархов, стр. 286.


[Закрыть]. Заточение Курлятева и его семьи вызвало крайнее негодование среди знати в Боярской думе. Сообщая о повелении царя постричь Курлятевых, князь Курбский восклицает в сердцах: «неслыханное беззаконие! Силою повеле, всеродне, сиречь со женою и с сущими малыми детками, плачющих вопиющих, а по коликих летех подавлено их всех»[697]697
  Курбский. Сочинения, стр. 280.


[Закрыть].

    Репрессии против руководства Боярской думы – князей И. Д. Бельского и «слуги» М. И. Воротынского и расправа с одним из подлинных вождей Избранной рады князем Д. И. Курлятевым углубили раскол между монархией и аристократической Боярской думой.

* * *

    Мирные отношения между Россией и Крымом установились далеко не сразу, несмотря на многочисленные миролюбивые заверения обеих сторон[698]698
  Крымский хан повторил прежние мирные предложения в апреле 1561 г. Грозный писал в Крым «о дружбе» спустя полгода. (См. ПСРЛ, т. XIII, стр. 332, 339).


[Закрыть]. Литовские дипломаты в Крыму прилагали отчаянные усилия к тому, чтобы побудить хана к новым набегам на Русь. Эта цель была достигнута с помощью богатейших «поминок» и подкупа ханских советников. В начале июля 1562 г. хан напал на московскую Украину[699]699
  В апреле 1562 г. Вишневецкий был послан на Днепр делать «недружбу» крымцам. (См. ПСРЛ, т. XIII, стр. 341).


[Закрыть]. Правда, вторжение носило характер простой демонстрации. В походе участвовало не более 15 тысяч всадников. Никогда прежде хан не «прихаживал» на Русь «в такове мале собрание», – отметил русский летописец[700]700
  ПСРЛ, т. XIII, стр. 342.


[Закрыть]. Татары простояли у стен Мценска три дня, а затем спешно отступили в степи.

        Московское правительство, невзирая на вероломство крымцев, вновь обратилось к Крыму с мирными предложениями после окончания Полоцкого похода[701]701
  ПСРЛ, т. XIII, стр. 345.


[Закрыть]. Московский посол А. Ф. Нагой, направленный к хану с богатыми поминками, должен был договориться с ним относительно условий мирного договора[702]702
  ПСРЛ, т. XIII, стр. 366.


[Закрыть]. Миссия Нагого знаменовала окончательный отказ Москвы от «наследства» Адашева в сфере восточной политики.

       Настойчивые поиски мира с Крымом объяснялись неблагоприятным для России оборотом дел в Ливонии. Вслед за Литвой в Ливонскую войну вмешались крупнейшие прибалтийские государства, Дания и Швеция, принявшие участие в разделе ливонского наследства. В апреле 1560 г. герцог Магнус, брат датского короля, вступил во владение островом Эзель. Спустя месяц Ревель и Северная Эстляндия перешли под власть Швеции[703]703
  См. Г. В. Форстен. Балтийский вопрос, т. I, стр. 199—207, 234—236.


[Закрыть].

       Швеция, понесшая поражение от московских войск во время войны 1554—1557 гг., была слабейшим из противников России в Ливонии. Но московское правительство не ставило целью немедленное изгнание шведов из Ревеля. В августе 1561 г. оно предоставило шведам 20-летнее перемирие, тем самым идя на временное признание шведских завоеваний в Ливонии[704]704
  Сб. РИО, т. 129, стр. 98; ПСРЛ, т. XIII, стр. 333.


[Закрыть]. Договор со шведами имел свои скрытые цели. Москва рассчитывала использовать военные силы Швеции для разгрома Литвы, а затем изгнать из Ливонии самих шведов. Однако вопреки этим прогнозам, Швеция направила свои основные военные усилия не против Литвы, а против Дании.

       Считая Данию крупнейшей морской державой в Прибалтике, Россия искала прочного союза с ней. В июле 1562 г. в Можайске был подписан русско-датский союзный договор, по которому царь Иван признал владением Дании остров Эзель и прибрежную провинцию[705]705
  ПСРЛ, т. XIII, стр. 342.


[Закрыть]. Русско-датский союз был успехом скорее датской, нежели русской дипломатии. Россия не могла извлечь из него никаких выгод. В начавшейся шведско-датской войне естественным союзником Дании стала Литва.

       Русская дипломатия пошла на уступки Швеции и Дании в Ливонии с единственной целью создания широкой антилитовской коалиции. Этого Москве не удалось достичь, зато ее усилия предотвратили образование широкой антирусской коалиции и тем самым создали относительно благоприятные условия для борьбы с противником «номер один» —Литвой и Польшей.