Текст книги "Смерть за хребтом"

Автор книги: Руслан Белов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 25 страниц)

10. Разбираем завалы. – Подземные хранители. – Вот оно! – Бедный Нур. – Добыча на потоке.

Самый сложный участок завала, конечно, был у устья – здесь скальная порода, ослабленная приповерхностными трещинами, полностью обвалились или, как говорят горняки, села от взрыва.

Лишь через три часа, после двух направленных взрывов, откинувших обрушенную породу от устья, мы проделали узкий, извилистый лаз в штольню. Как я и предполагал, в других местах Федя истратил взрывчатку и время зря – хотя обвалившаяся порода и перекрывала выработку полностью, нам было достаточно лишь немного разгрести завал у кровли, чтобы освободить проход в свободное пространство над горкой вывалившейся породы. После этого оставалось лишь подняться на четвереньках на вершину вывала, спустится с нее ногами вперед и выдавить ими выход в следующий нетронутый взрывом отрезок штольни.

За третьим, последним, завалом в тусклом свете карбидных ламп мы увидели первые плоды Фединых рук: у стенки, ногами к выходу, лежало высохшее тело Фединого напарника. Штольня была сухая, это и способствовало мумификации тела убитого.

Постояв над ним минуту, мы пошли вглубь. Перед поворотом в рассечку мы нашли вторую мумию – Васька-геолог сидел у стенки, опустив голову на левое плечо и перегородив проход ногами. Он был в обычном одеянии участкового геолога, то есть в выцветшей от солнца и бесконечных стирок штормовке, в разлезшихся и отремонтированных белыми капроновыми нитками брезентовых штанах на солдатском ремне, в туристических ботинках со шнурками разного цвета.

– Великоватой, братан, спецуха тебе стала... – пробормотал я, разглядывая усохшие руки и ноги коллеги.

– Давай, давай, философ, потом помолишься, – торопя, ткнул меня в спину Сергей. – Там злато за углом, а он: “Бедный Йорик, бедный Йорик...”

Держа в вытянутых руках карбидные лампы, мы вошли в рассечку и встали перед забоем. И замерли от немыслимой картины. И чем более глаза привыкали к тусклому газовому освещению, тем невероятнее она казалась – практически по всему забою сверкало золото. Крупные, с ладонь, и мелкие, с ноготь, самородки блестели на поверхности белоснежной кварцевой жилы и под ногами в ее обломках. Мы не стали царапать ножами желтый металл, испытывая его на твердость и пластичность. Все было и без того ясно – опытные геологи недаром говорят: “Если сомневаешься, что это золото, то это не золото”.

Да, это было золото, много золота! Оно явно было приурочено к структурной ловушке – сверху, почти у кровли рассечки, кварцевая жила срезалась пологим коробчатым разрывом. Перед нами фактически был огромный самородок с включениями кварца! Последний навскидку занимал всего лишь процентов 50-60 от всего объема золотоносной породы. Знаменитая плита Холтермана – самый крупный в мире найденный самородок – была, вне всякого сомнения, поменьше!

Мы внимательно, сантиметр за сантиметром, осмотрели и обстучали кувалдой всю рассечку, но нигде больше, в том числе в кровле и в нижней части жилы, видимых выделений золота не обнаружили.

– Что будем делать? – опустившись на колени, спросил Сергей задрожавшим голосом.

– Что, что... Ясно, что! – ответил я, садясь рядом с ним. – Прекрасный материал для целой серии научных статей. Слава, докторские диссертации... Жирные шапки во всех газетах: “Найден Самый Крупный в Мире Золотой Самородок – Плита Чернова-Кивелиди!”, “Триста Килограммов Золота Передано Правительству Таджикистана!”. Или, ну все это к черту? Давай тогда взорвем сейчас свою мировую известность, продадим потом втридешева, бабам конфет накупим, тряпок? Водки? Остальное спустим в унитазы на Канарских островах? Вижу, ты против... А жаль... Но назвать самородок Плитой Кивелиди-Чернова я не соглашусь. Значит, будем взрывать!

– Взрывать! И немедленно, архисрочно, сию минуту! Хочу побыстрее набить этим карманы! Но, знаешь, жалко все-таки... Такая красота. Если потом я все потеряю, и черт с ним, не жалко, то одних воспоминаний об этом великолепии хватит, чтобы ни о чем никогда не жалеть...

– Да, ты прав... Глаза слепит и душу греет... А возни будет много. Не кварц же с собой везти, хотя придется. Надо отпалить здесь пару раз, посмотреть, что дальше будет, а потом – ручная разборка. Здесь, я вижу, можно довольно легко выдолбить три-четыре шпура. Оторвет на метр почти. Больше аммонита заложим – больше искрошит, а нам это на руку. Я этим займусь. Пошли на-гора.

– Иди один. Я есть не хочу и пособираю пока, что лежит. Потом накроет оторванной породой и придется разгребать. А с сушеными что будем делать? Давай, здесь их оставим – снесем в глубь штольни, пусть спят вечным сном?

– Давай. Слушай, а если там наверху уже гости из кишлака пришли?

– Что, что! Тащи их сюда – скажи, что золота навалом... На всех хватит...

И уже не обращая на меня внимания, Сергей опустился на корточки, вытащил из-за пазухи карманный фонарик и принялся выискивать в кварцевом крошеве мелкие самородки и складывать их в мешочки. Я тоже не мог отказать себе в этом приятном занятии. Заодно мы немного поговорили о возможных поворотах событий. Утолив в меру свою алчность, я вышел из рассечки, взял подмышку совсем легкого Васю и снес его к забою штольни. Другого покойника решил отнести туда же по возвращении.

Яркий, слепящий солнечный свет, приятное тепло земли, свежий воздух и заснеженные горные цепи, подпирающие голубизну неба, встретили меня как дорогого товарища. Люблю выйти к ним из затхлой тесноты и мрака штолен, сесть на подвернувшийся камень и, устало отерев руки и спецовку от приставшей рудничной грязи, закурить помятую сигарету!

Чай был уже готов. В тарелке аппетитно румянились сурчиные конечности. На камне, брезгливо отвернувшись от этой пищи богов, сидел с кружкой чая Нур, наш бывший пекарь из Дехиколона. Рядом с ним сидел другой пришелец. Степенный, широкоплечий, с цепкими немигающими глазами.

«Вне всякого сомнения, бывший пединститутский доцент, – подумал я, когда он представился школьным учителем. – Теперь, небось, в сложенной своими собственными руками кибитке учит письму и устному счету дюжину разновозрастных детишек».

Поздоровавшись, я спросил Нура о ситуации вокруг Дехиколона.

Он рассказал, что жизнь в долине идет как обычно, отары пригонят через несколько дней, а пока скот в округе пасут только местный. Я сообщил Нуру, что в этом году в долине Кумарха будет работать небольшая геологическая партия, и что рабочих из числа местных брать мы не будем. Но лично его, если он не боится работать в заброшенных выработках, я возьму баксов на пятьдесят. Потом я ему поведал, что в штольне, кажется, кто-то есть: в конце ее я слышал какие-то голоса и потому убежал.

Нур, конечно, подумал, что я его проверяю на смелость (знал – геологи-горняки любят травить байки о подземной нечистой силе), и сказал, что не ничего боится и может пойти со мной. Попив чаю, мы направились к штольне. Там я сунул в лаз голову и закричал:

– Эй-эй-эй, мертвый человек, выходи!

И подождав минуту, сказал:

– Что-то не выходит... Может, пойдем, посмотрим?

Нур счел, что за пятьдесят баксов можно и безрассудство проявить, и согласился. Я сунул ему в руки зажженный фонарь и пустил первым.

Это было кино! Сергей сделал все, как надо. Лишь только Нур миновал завал, из темноты восстала мумия. С диким воем бедный пекарь выскочил из штольни на четвереньках. Его безумные глаза ничего не видели, он ничего не слышал и не чувствовал. Когда Житник поил его водой, из штольни вылез Сергей. Подойдя к нам, он поздоровался с учителем и поинтересовался:

– Что тут у вас случилось?

– Вам лучше знать! – ответил односельчанин Нура, внимательно глядя ему в глаза.

Сергей присел напротив Нура, обхватил его за плечи и с тревогой в голосе спросил:

– Что с тобой, дорогой? Почему болеешь?

– Я в штольня видел мертвый черный сухой человек, он меня за горло хватал! Очень плохой! – заикаясь, пролепетал Нур.

– Ну, ты даешь! Я там два часа работал и никого не видел. Звук шагов и голоса какие-то, правда, слышал, но в любой штольне полно всяких звуков. Вода там капает или течет, породы ползут...

– Не знаю, не знаю, – сказал я, качая головой. – Вот, когда я в Карелии на Кительской шахте работал, там тоже русаки, проходчики приезжие, только голоса неясные слышали... А вот местные карелы обладателей этих голосов хорошо видели. Большинство – один раз... Первый и последний. А немногие уцелевшие рассказывали, как эти твари выглядят. Черные, с полузакрытыми глазами, очень худые и вечно голодные... Местных жителей почему-то не любили и уводили с собой под землю... Или, наоборот, любили... Мясо... Потому как никто пропавших потом не видел, только кости в дальних рассечках находили – белые, обглоданные, с какими-то сине-зелеными пятнами, очень похожими на отпечатки пальцев...

– Евгений говорит, что только вы, местные жители, можете их видеть. И они только вас видят, – пояснил мои слова Юрка. – И не любят почему-то. Наверное, ваши предки когда-нибудь убили невинных и не похоронили их по-человечески. И они затаились в этой штольне.

Товарищ Нура недоверчиво покачал головой.

– Не веришь? Тогда иди сам посмотри, – сказал ему Сергей. – Хочешь, я с тобой пойду?

– Зачем идти? Мне надо Нура домой отвести. Потом разберемся, почему вы такие веселые.

Когда они ушли, мы обсудили возможные последствия этого визита и пришли к мнению, что надо быстрее заканчивать с золотом и уходить в город. Затем я снарядил несколько боевиков, вернулся в штольню и с помощью зубила и пятикилограммовой кувалды начал выдалбливать шпуры. Первый я выдолбил быстро – один из стаканов располагался прямо в центре золотоносного участка.

Самый известный плакат по технике безопасности гласит: “Бурить в стаканы запрещается!” Посторонний человек, увидев такой плакат, представит проходчика с бражного похмелья разбуривающего двухсот пятидесяти граммовый граненый стакан. Но стакан – это донная часть шпура, оставшаяся в забое после взрыва. В него удобно забуриваться: не надо мучиться, удерживая одной рукой тяжелый перфоратор, а другой – бешено вращающуюся буровую штангу. Но в стакане – спрессованный взрывом аммонит и раз в год он может сдетонировать от мощных ударов твердосплавной коронки. И тогда перфоратор вобьется в грудь халявщика, осколки породы брызнут ему в лицо, на радость жене, которая, наконец, начнет получать деньги в виде пособия за потерю кормильца...

Выдолбив пять шпуров – кварц крошился отменно, – я зарядил их, поджег шнуры и побежал к выходу.

Товарищи пили чай. Сев рядом с Федей, я вспомнил мумии и прицепился к нему, деловито помешавшему в своей кружке палочкой. Сахара и чая в ней было поровну.

– Ты бы, гад, пошел посмотрел на друзей своих, – выцедил я. – Тебя бы высушить так, гада! Дети, наверное, у них были?

– Не, не было. Васька – тот вовсе от баб подальше держался. Трепались, в городе, что его какая-то аппетитная немочка охмуряла, домой все приглашала. А он выпьет бутылочку и в аут, спит на ладошке промеж сисек теплых. И все потому, что на лодке служил, и командир у него бравый был, весь обрентгененный, ходил, куда не надо без костюма защитного, а матросы-пацаны ему подражали... А второй замоченный – вообще сдох бы от цирроза через месяц или в горячке через два. Не жалко мне их. И себе они были не нужны, как я. Мусор! Дерьмо!

– Ну, знаешь, братец, жизнь долгая штука, иногда – слишком долгая. Когда по ней ходишь, а не торчишь – находится все... И нужность тоже... А убивать друг друга, конечно, можно. Люди, особенно большие, вообще без этого жить не могут. Черт те, что вокруг творится – озоновый слой берегут, красных книг завели море, никотина боятся, а живут все по идеологии, в которой основной компонент – лишение жизни, убийство! Понимаю, это самая страшная штука для человека и он использует ее как оружие в борьбе за что-то там, вместо того, чтобы исключить, запретить, забыть ее. Я бы пожизненно красил убийцам головы в несмываемый красный цвет и отпускал их на волю – пусть все видят, что они не где-то там, на экранах и страницах, а здесь, рядом, за спиной! И каждую минуту по ней, по твоей собственной, может сбежать алая струйка крови...

– А что, Фредди, давай выкрасим тебя в красный цвет? – загоготал Сергей, хлопнув его по плечу.

– Давай, я согласен, хоть сейчас, – задумчиво глядя, ответил Федя.

– Черного хлебом не корми, а дай потрепаться, – махнул рукой Сергей. – Допивай, давай, свой чай, великий гуманист, и пошли в забой. Вот нагребешь кучу бабок и лежи на диване и гуманизируй, болтай сам с собой сколько душе угодно.

– А с кем же еще поболтаешь? Из вас слова живого не вытащишь. И вообще, гуляю я! Настроение хорошее. Особенно когда учителя этого кишлачного забываю. Говорить, понимаешь, хочется. Комплименты в частности.

– Комплименты? – заинтересовалась Наташа. – Очень интересно!

– А ты вот, к примеру, красивая женщина, – обернулся я к ней. – Будь ты красивее – что-то потеряла бы... Земное что-то. Всегда так. Один мой приятель, увидев законченную красавицу, восклицал: “Безнадежно, безнадежно красивая”. Правда, потом он добавлял: “Красота должна быть с изъяном”, но я считаю...

– Давай, вали отсюда с изъяном! – прервал меня тотчас набычившийся Житник и я, сокрушенно махнув рукой, решил идти в гору[65]65
  Шахтерское выражение. Ср. – пошел на-гора.


[Закрыть]. Но, наткнувшись взглядом на Федю, продолжавшему попытки растворить сахар, рассмеялся:

– Фредди, дорогой, давно хотел тебя спросить... Ты знаешь, чем ты чай размешиваешь?

– Как чем? Вот этой вот палочкой... Я там, у родника ее нашел.

– А ты видишь на ней насечки? Похоже ведь, что сделали их для того, чтобы удобно было что-то наматывать, да?

– Веревочки, наверное, разные для нужды какой...

– Не веревочки, а кое-что очень похожее. Короче, это чабаны из долин потеряли или выбросили. Меня однажды чуть не вырвало от такой палочки... Сижу у чабана-киргиза в палатке, горячими лепешками, мясом жаренным объедаюсь. Парная ягнятина – пальчики оближешь! А перед лицом она, милая, с перекладины палаточной свисает, болтается на ниточке туда-сюда. Я спросил чабана, что это такое. И он, улыбаясь, объяснил: “Это, – говорит, – палочка чтобы ришта наматывать. Червяк такой есть, тонкий и длинный, метр почти. Живет под кожа у человек и один раз в год из нога вылезает яичка ложить”. И пояснил мне, что если начнешь этого червяка наружу вытаскивать он рвется сразу (нежный, гад) и дохнет... И гниет этот метр в ноге. И хана тогда человеку... А палочка эта – выручалочка. Вылезет червяк на сантиметр, а чабан обернет его нежно так вокруг палочки и привяжет ее рядом с червячьей норкой к ноге. И так сантиметр за сантиметром, и день за днем, пока весь не вылезет! Ну, пока, Федя... Как говориться – приятного аппетита! Палочку-то не выбрасывай. Пригодится теперь...

* * *

Пыль в штольне почти осела, но газа было полно. Дыша в самоспасатель, я осмотрел плоды своего труда. Породу подробило неплохо – вся рассечка была усыпана белой кварцевой крошкой, среди которой густо блестели чешуйки, зерна и самородки золота самой разной величины. Некоторые самородки были раздавлены и, как снарядные осколки, причудливо изогнуты и закручены. Грудь забоя продвинулась примерно сантиметров на пятьдесят. Кварцевая жила сократилась в мощности, особенно внизу, и напоминала клин, обращенный острием вниз. Тупой его конец на высоте около полутора метров упирался в блокирующий разрыв, круто погружавшийся по направлению рассечки. Скоплений золота стало меньше, но в площади они увеличились. Было ясно, что золотоносной породы осталось чуть меньше четверти кубометра. И выковырять ее будет не трудно – отпалка пары неглубоких шпуров, пробуренных по плоскости блокирующего разрыва, раздробит жилу легко и просто.

Мне удалось ударить по зубилу лишь пару раз: газы, заполнявшие штрек, сделали свое дело и я, сотрясаясь от сильного кашля, бросился к выходу.

Отдышавшись и попив чаю, я нарисовал на земле план забоя и объяснил товарищам, где надо долбить шпуры. Затем, сославшись на позднее время, предложил отправить Наташу с Фредди в лагерь – с самого утра тревога о Лейле глодала меня.

Юрка согласился нехотя. Их роман с Наташей развивался стремительно – они старались быть рядом, искали уединения, а в минуты отдыха Юркина голова находила пристанище на стройных бедрах Натальи.

* * *

Полевые романы... Сколько их прошло перед моими глазами за долгие месяцы, проведенные в экспедициях! Чаще всего они были групповыми – повариха или студентка обслуживали нескольких затосковавших по женской ласке мужчин. Причем количество клиентов всегда было обратно пропорционально красоте сервера.

Но если дама была в какой-то степени привлекательной, то ею, конечно, завладевал сильнейший. Часто после – мордобоев и иных инцидентов. Тот же Юрка долгое время обхаживал симпатичную маркшейдериху Лиду Сидневу – но проиграл шестидесятилетнему начальнику участка. Проигрыш обнаружился в одну из прозрачных летних ночей. Заглянув в приземистое окно Белого дома (кумархское техническое начальство жило не в полусгнивших землянках, как мы, геологи, а в оштукатуренном и побеленном здании), Житник увидел значительно продвинутый вариант известной картины Рембрандта: Лида, дождавшись своего Зевса, нежилась в его объятьях! Соль этой истории была не в возрасте победителя, Сиднева предпочитала зрелых мужчин, – это знали все, – а в Юркиной реакции – выйдя подышать ночным воздухом, я увидел следующее: пьяный вдрызг (в тот вечер из города пришла вахтовка). Житник с разбегу ударялся девяностокилограммовым телом в закрытую изнутри дверь Белого дома, падал, некоторое время, приходя в себя, лежал под ней, затем, шатаясь, вставал, отходил метров на десять и повторял попытку вновь и с тем же результатом и с той же последовательностью этапов.

Покоривший даму, особенно единственную, пользовался у полевой братии уважением. Если этой дамой была повариха, то в столовой часто можно было наблюдать следующую картину – обедающие, потерявшие всякую надежду найти в борще мясо, время от времени завистливо смотрят на любимца женщин, выковыривающего скудные лепестки капусты из мясного архипелага...

В высшем же обществе, включавшем руководство полевых экспедиций и их жен, нравы были, конечно, мягче, культурнее. Вращалось это общество в отдаленных экспедиционных поселках по весьма и весьма сближенным (особенно ночью) орбитам. Такое сближение, как правило, приводило к тому, что, к примеру, сыновья главного инженера N-ской ГРЭ были как две капли воды похожи на главного геолога, а дочь начальника ПТО – на начальника экспедиции.

Вообще, очень уж романтическую любовь в полевых условиях встретить трудно – все здесь на виду, ничего не придумаешь и словами никого не обманешь. Такая любовь выдумывается тоской по женщине, оставленной далеко в городе. А потом “они встречают нас и вводят в дом, а в нашем доме пахнет воровством”.

* * *

Первым в штольню пошел Сергей. Его хватило на десять минут. За ним ушел Житник. За те двадцать минут, пока его не было, я успел снарядить боевики. После Юрки вместо меня опять пошел Сергей – кашель по-прежнему раздирал мои легкие. Когда, наконец, сопровождаемый товарищами (они решили собрать крупные самородки), я, пришел в забой, шпуры были уже практически готовы. Газу в выработке оставалось уже немного, и можно было работать не торопясь.

Собранное золото мы сложили рядом с невозмутимым Васей. Затем, зарядив и запалив шпуры, вышли на-гора и засобирались домой. Житник сказал, что останется сторожить штольню до ночи – береженого бог бережет. Сергей счел разумным его решение не оставлять золото без присмотра, и мы постановили, что после ужина и до рассвета нести охрану буду я с Лейлой (как мне самому не пришло в голову уединиться с ней на штольне?), а с рассветом нас сменит Сергей.

В лагерь шли быстро. Я предвкушал встречу с Лейлой: представлял, как мы бросим спальный мешок там, на лужайке под штольней, как обнимемся, и я почувствую ее маленькие точеные груди, почувствую ее губы, почувствую трепетное ожидание их тезок, оживленных сладостными потугами томящихся бедер...

Часть III
Таджикская рулетка

1. Ушл? – Ночное нападение. – Отбиваемся. – Юрке понравилось. – Дожить бы до завтра.

У лагеря нас встретили растерянные Наташа и Фредди.

– Лейла с Бабеком пропали, – сказала девушка, с жалостью глядя мне в глаза. – И, видимо, с самого утра.

– Точно, с утра, – согласился Фредди. – И, похоже, твоя фифочка сдалась без боя... Или ей сдались.

– Да, в палатках все на месте, нет никаких следов борьбы или поспешного бегства, – покивала Наташа.

“Что же могло случиться? – задумался я, опустившись на ближайший камень. – Вряд ли это было нападением со стороны. Это – Бабек! Точно Бабек... Конечно же, его Резвон приставил к нам. Черт, была ведь такая мысль... Но отбросил ее, глядя в простое, добродушное лицо старинного приятеля... Теперь все становится понятным – его странное появление, неестественное поведение”.

Поднявшись, я пошел по лагерю в надежде найти следы дневных событий, и у ручья, там, где женщины мыли посуду, наткнулся на зеленый пластиковый тазик, полный чистых кружек. Рядом стояли две невымытые. На посудной тряпочке лежал маленький кусочек туалетного мыла. Я поднял его и на поверхности увидел отпечатки детских пальчиков Лейлы.

“Спокойно, Черный! – приказал я себе, закусив губу. – Похоже, они и в самом деле ушли сразу после нашего ухода на штольню! И, не куда-нибудь, а в Хушон... Если побегу за ними сейчас же, то к утру буду у перевала. На устье Арху догоню... Убью собаку!”

– Побегу-ка я за ними, – сказал я, вернувшись к товарищам. – Если он доберется до Саидовской машины раньше меня, то все... Уйдет, собака. И тогда конец и ей, и мне. А вы валите отсюда. Завтра, самое позднее – послезавтра, Резвон будет здесь.

– В Душанбе потом... пойдете? – ободряюще улыбаясь, спросил Сергей.

Пауза между «потом» и «пойдете» была крохотной.

– А куда еще? Не сюда же возвращаться... В городе найду... найдем вас у Суворова.

– Может, возьмешь с собой парочку самородков? Возьми, всегда пригодятся...

– Да ну их... И на штольню за ними бежать времени нет. Знал ведь, чувствовал, что боком они мне выйдут. Лежали бы сейчас с ней рядышком где-нибудь в Сочи. В глаза друг другу смотрели... Слова ласковые говорили...

– Ну, тогда ни пуха тебе, ни пера... Долю свою ты получишь, – сказал Сергей, и, похлопав меня по плечу, пошел к ручью умываться.

Я сел у костра переобуться перед дорогой. Федя устроился рядом и сочувственно смотрел, как я вытряхиваю камешки из ботинок. Он хотел что-то сказать, раскрыл рот, но так и застыл – в скалу за палаткой ударила автоматная очередь. Следующая очередь пошла ниже и прострочила насквозь наше брезентовое жилище. Раны, видимо, оказались смертельными и палатка, испустив дух, очертила свои внутренности.

Но это видел лишь я: после первой очереди, Федя, забыв о ранах, мгновенно вскочил и во весь дух побежал к скалам Алтына (так нами была названа ближайшая к нашему лагерю вершинка). Я, петляя, помчался за ним в одном ботинке, второй в руке. Через минуту мы лежали за камнями, и, в надежде увидеть Наташу или Сергея, всматривались в сторону лагеря.

Кивелиди появился сбоку, с восточной стороны Алтына. Он шел к нам, припадая на одну ногу и опираясь руками на попадавшиеся на пути глыбы.

– Там, за вами, только что стоял кто-то. С ружьем! – тяжело дыша, сказал он, упав на землю рядом со мной.

Мы с Федей обернулись и в полутьме, в десяти метрах от себя, увидели... Наташу с одностволкой в руках.

– Ты как здесь очутилась? Да еще с пушкой? – спросил я в изумлении, когда она приблизилась к нам.

– Как, как... Когда ты с Серым прощался, уларов здесь заметила. Спугнул их кто-то. Вот и пошла посмотреть, – ответила она, напряженно всматриваясь в сторону лагеря.

Я осмотрел Сергея. Его бедро было простреляно насквозь, но крови выделялось немного. Выдернув шнурок из принесенного ботинка, я перетянул ногу выше входного и выходного отверстий. Наташа вынула из нагрудного кармана штормовки перевязочный пакет, взрезала спереди и сзади намокшую кровью штанину и со знанием дела перевязала рану.

– А тебе везет, Черный! – ткнул Сергей меня в бок, удовлетворенно рассматривая плоды ее труда. – Не придется тебе через Арху бежать. Похоже, Резвон сами сюда пожаловали. И Лейла твоя ненаглядная наверняка с ним.

– Да, это он притопал... Больше некому, – согласилась Наташа.

– Как некому? – криво улыбнулся я. – У нас все через жопу. Не удивлюсь, если и Резвон притопал, и Абдурахманов прилетел. Слышали ведь вертолет...

– И почему только они ночи не дождались? – задалась вопросом Наташа, усевшись рядом с Кивелиди. – Положили бы тепленьких... Что ж, теперь повоюем.

– Ну-ну! С одностволкой против автоматов... – скептически скривил губы Фредди. – Не оторвется номер...

– А что? Юрка от штольни не уйдет. Значит, они у нас в окружении! Надо пугнуть их, чтобы сами не полезли. Вы тут покудова лежите, а я вперед пойду, поохочусь... Что толку здесь валяться...

Судя по тону, Наташа, посчитав, что Сергей ранен, а я убит горем, взяла командование на себя. И в самом деле, метастазы смятенных мыслей о Лейле поразили мой мозг, не давали сосредоточиться. Я мог шутить, говорить что-то, бежать в ночи, но делал все это в вязкой среде этих мыслей...

Как только наша боевая подруга растворилась в темноте, наверху, у штольни раздался взрыв гранаты. Через минуту полной тишины один за другим прогремели два ружейных выстрела.

Решив, что это Житник поставил точку в дуэли на штольне, мы воспрянули духом. И заулыбались, когда еще через минуту, метрах в тридцати от нас бухнуло ружье Наташи. Выстрел ее был результативным: он родил вопль, перешедший в отчаянную матерную тираду.

– Смотри ты, русак попался! Красиво как говорит! – восхитился я. – Серый, что там у нее было – дробь или пуля?

– Дробь наверняка. Слышишь, как рыдает? Во, дает! А Юрку-то после взрыва гранаты я похоронил... – прошептал Сергей. – Молодец! Если он в лазе сидит – его гранатометом не достанешь. Молодец!

– Да... – согласился с ним Фредди. – Фартовый мужик. Замочи они Житника – все! Штольню со всеми потрохами и наши бабки столбом, все Резвон сунул себе бы под жопу...

– Вы погодите радоваться... Кто знает, что там сейчас происходит... – сказал я и спросил у Сергея:

– Как нога? Минут через двадцать жгут распустить надо.

– Нормально. Крови нет, правда, болит, дергает здорово. Что делать будем?

Я не ответил. В голову мне пришло, что Лейла ушла добровольно. Сама. Не выдержала ненужных, тяжких даже для мужчины, испытаний. Поняла, что я не тот человек... А тип, не способный беречь и обиходить хрупкую женщину... И ушла через Зидды в город. И Бабек, как истинный мужчина, решил ее сопровождать. Вероятность такого желанного и спасительного для меня объяснения была очевидной, и я заулыбался.

– Что делать будем? – повторил я вопрос Сергея, с трудом вернув лицу серьезность. – Перво-наперво, я думаю, в лагерь срочно надо идти. За Юркиным хирургическим набором. Разрежем тебе ногу аккуратно, почистим, зашьем потом белыми нитками... Федя тебе завидовать будет, клянусь.

– Ну тебя в задницу! Я серьезно.

– Подождать надо немного. Они без сомнения уйдут, если не ушли уже. Дохлой номер ночью в засаде друг против друга сидеть. Тем более, что те, которые на штольню вышли не знают, что получилось у тех, которые сюда нарисовались. И наоборот, – ответил я и, вспомнив вдруг любящий взгляд Лейлы, провалился в бездну отчаяния.

– Если это Резвон, и Лейла у него, – подрагивающим голосом продолжил я, – то завтра они явятся менять ее на золото. Зачем под пули лезть, если можно и так все взять? И скажу сразу, Серый, что я – за обмен.

– Ну, Черный! Ты как всегда худший вариант переживаешь. Не улавливаешь, что после обмена все будет наоборот: он в штольне, а мы снаружи. И учти, если он кокетничать начнет, то мы пообещаем ему взорвать полтора ящика в золотой рассечке. И разнести всю эту штольню в пух и прах. Пусть потом по горам окрестным самородки ищет!

– Может, ты и прав... Давайте, что ли, к штольне пробираться? К Юрке. Там все решим и...

– Слышите? Идет кто-то... – перебил меня Федя.

– Это я, Наташа... – услышали мы голос девушки.

Через минуту она появилась перед нами, в руках – автомат, на плече – ружье.

– Откуда дровишки? Никак завалила кого? – уважительно спросил Сергей.

– Да, одного... Фраер попался – устало протянула Наташа, отдавая ему автомат. – Выглянула из-за скалы, ну, той, что сразу за вашей палаткой, а он боком ко мне на фоне неба светится. Прямо как фигурка железная в тире. Ну, врезала ему с десяти метров по рукам. А патрон с дробью мелкой – на улара заряжала. Он заорал, автомат бросил, танцует и матом выражается: “Твою мать, твою мать”. Подошла осторожно, смотрю, а это Вовчик-дезертир. Обе руки по локоть в крови. У Резвона он ошивался. Да вы его, кажется, видели. Он еще Черному снился, когда тот с саблей по Хушону бегал... Бил меня, гад, когда Резвон уставал... А сознание теряла – трахал зверски. Не удержалась, сунула приклад между ног. А он упал на колени, ботинки стал целовать. Я его пнула, он кубарем вниз полетел. Потом подумала, что язык ведь! Может, расскажет что. Догнала, стала спрашивать, сколько их и что им надо. А он обезумел от страха, мычит, дергается только. Пена изо рта пошла. Я его опять прикладом по детородным... Он взвился и вниз со скалы сиганул. Но не разбился, гад. Теперь уже внизу, у реки, наверное. Там еще один с ним был... После моего выстрела в сторону ускакал. Если бы не он, достала бы Вовчика, привела к вам.

– Надо было сразу его сюда вести, а не прикладом размахивать, – сказал Кивелиди с укоризной. – Ну и бог с ним. Главное – штольня! Это наши вокзал, почтамт и Смольный.

– И Форт-Нокс[66]66
  Место хранения золотого запаса США.


[Закрыть], – ввернул Федя со значением в голосе.

– Смотри ты! – удивился я – Какие слова знаешь! И сказать можешь! Грамотный ты у нас, оказывается.

– А ты думал! Я в зоне книжек море прошишлял. Всю лагерную библиотеку! Кой чего фурычу! А что у тебя голосок-то подрагивает?

– Тебе показалось, Федя! – похлопал я его по плечу и, обращаясь к товарищам, продолжил:

– Пока мы на коне. Если и Юрка там не промахнулся, то 2:0 в нашу пользу. Пошли, что ли наверх? Я Серого к штольне провожу, а ты, Наташа, с Федором в лагерь заверни, жратвы какой возьмите, патронов себе и догоняй. Если что, осторожнее там с мужскими детородными... И не торопитесь. Может, все-таки сидит где-нибудь их охотник, ну, тот, который от Наташи сбежал.

Мы замолчали, вслушиваясь в ночь. Наташино бедро равнодушно грело мое бедро и мне захотелось что-нибудь ей сказать. Когда стало ясно, что никаких подозрительных звуков в природе не существует, мы поднялись и пошли к палаткам.