Текст книги "Смерть за хребтом"

Автор книги: Руслан Белов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 25 страниц)

9. Ставим лагерь. – Краткое введение в горнопроходческое. – Неопознанный летающий объект.

На устье Кумарха мы объяснили Бабеку, почему мы собираемся идти не вниз, к Ягнобу, на тропы, ведущие к автомобильной дорога Душанбе – Ходжент, а вверх по Уч-Кадо, к штольням. Выслушав нас, Бабек поинтересовался насчет своей доли и получив демократичный ответ, обрадовался:

– Очень хорошо, мне много денег нада – еще два молодой жена покупать буду, большой дом строю.

Радость его не уменьшилась и после нашего рассказа о конкуренте-Абдурахманове. Бабек заулыбался еще шире и предложил направить его на прочесывание окрестностей Уч-Кадо. Получив согласие, сразу же ушел вверх, в скалы, господствующие над месторождением. Мы же, решив дать ему время на обстоятельную разведку, сели пить чай и усердно занимались этим до обеда.

К сожалению, нас заметили. В самом начале чаепития на правом борту Кумарха, под бывшей вертолетной площадкой Тагобикульской партии появилась небольшая, баранов в тридцать, отара, охраняемая парой облезлых разноцветных волкодавов и несколькими мальчишками. Увидев сверху нашу компанию, они глазели минут пятнадцать, затем повернули стадо и спешно удалились. Наверняка эта отара была из ближайшего кишлака.

Название этого живописного кишлака дворов на пятнадцать, раскинувшегося на правом берегу Ягноба, чуть выше устья Уч-Кадо, я точно не помнил. Кажется, он назывался Дехиколоном. Там меня, наверное, еще помнят – многие его жители, голубоглазые потомки согдийцев (или истинных арийцев, если хотите), работали на кумархских штольнях горнорабочими. Конечно же, назавтра они заявятся к нам в гости, и им придется объяснять, что мы здесь потеряли.

До верховьев Уч-Кадо мы добрались быстро и без приключений и сразу же приступили к поиску подходящего места для лагеря. Внизу, в долине Уч-Кадо нашлось бы много таких мест, но никому не хотелось каждый день подниматься оттуда вверх на высоту Останкинской телебашни. Ставить же палатки рядом со штольнями при наших обстоятельствах было опасно – местные жители, жаждущие общения или терзаемые любопытством, неминуемо окажутся в выработке.

После часа с небольшим поисков, мы остановились на плоской седловине небольшого скалистого отрога, ответвляющегося чуть ниже штолен от обрывистого северного склона Гиссарского хребта. На южной стороне седловины было несколько мочажин, поросших диким луком и дававших исток довольно широкому ручейку с прозрачной ледяной водой. Незамеченным подобраться к нашему лагерю было трудно – с седловины долина Уч-Кадо просматривалась на несколько километров в обе стороны. Через полчаса к нам присоединился Бабек, клятвенно заверивший нас, что никого не видел, хотя облазил все окрестности.

После короткого совещания было решено поселить женщин в отдельной палатке, и в ней же устроить кухню и столовую. Поставив эту палатку первой, мы снесли в нее все наши припасы и посуду. Затем Сергей и Бабек занялись сооружением рядом с ней обеденного стола из сланцевых пластин. Наши дамы в это время чистили и жарили шампиньоны, в изобилии росшие вокруг лагеря. Кстати сказать, синяки у Натали совсем исчезли, и она стала весьма и весьма привлекательной или, как сказали бы на Западе – сексапильной мамзелью.

Они были такие разные с Лейлой. Всем своим видом Наташа говорила: “Я знаю – я нравлюсь мужчинам, и мужчины мне нравятся. Некоторые... И если мы с тобой сойдемся, то я с радостью сделаю все, что ты захочешь... Все... Мне нравится делать это...”

Лейла – совсем другая. “Ну, так получилось, что я хороша собой. Это приятно, не скрою, но это вовсе не моя заслуга... И меня смущают ваши плотоядные, раздевающие взгляды... Почему вы не видите, что я всецело, всею душой, принадлежу своему избраннику и почему вы не понимаете, что если мужчин много, значит, нет ни одного?”

После обеда неплохо почувствовавший себя Федя, выпил несколько кружек крепкого чая и вызвался ехать с Юрой на ишаках за спрятанными им много лет назад припасами и снаряжением. Через час они неожиданно вернулись – у Феди заболела грудь и голова, но штольню, в которой был склад, он успел показать. Прихватив с собой Сергея и Бабека, Юрка тут же ушел обратно.

За пару часов они проделали проход в обрушенную взрывом рассечку с захороненным барахлом и к вечеру, сделав две ходки, привезли его в лагерь.

Осмотр Фединых запасов нас порадовал. Консервы (банок тридцать “Завтрака туриста”, кильку в томатном соусе и еще что-то без этикеток, но густо смазанное солидолом) было решено считать сохранившимися. Все крупы заплесневели и поэтому были переведены в разряд фуража и немедленно скормлены ишакам. Мешок муки, как и мешок сахара, был в прекрасном состоянии – хоть пекарню открывай и бражку ставь. Четырехместные палатки наполовину сгнили, но после просушки могли сгодиться для подстилок. Из пяти шерстяных спальных мешков сохранились только два (те, которые были завернуты в полиэтилен). Две кирки, два лома, кувалда и несколько зубил были, естественно, в полном порядке. Более всего нас порадовали большие самоспасатели[62]62
  Что-то вроде примитивного изолирующего противогаза.


[Закрыть]. С ними можно будет запросто ходить в забой сразу после отпалок. Скальный аммонит, капсюли, огнепроводный шнур и зажигательные стаканчики требовали, конечно, проверки. Бабеку я поручил сжечь один из пяти мотков ОШ (так сокращенно называют огнепроводный или бикфордов шнур). Он сгорел отменно и в положенное время (сантиметр в секунду), без прострелов – (мгновенного прогорания)[63]63
  Лежалый шнур может прогореть мгновенно, не оставив времени взрывнику на уход в укрытие.


[Закрыть]. Капсюли-детонаторы (КД) заложенные на хранение в водонепроницаемой шкатулке, обмазанной к тому же сверху солидолом, также хорошо сохранились и рвались в горном воздухе звонко и безотказно.

С взрывчаткой было на мой, в общем-то, дилетантский, взгляд сложнее. Это был патронированный скальный аммонит производства 88-го года в обычной провощенной красной бумажной оболочке. Со студенческой скамьи я знал, что лежалые ВВ (взрывчатые вещества) опасны – из них при длительном хранении выделяется легко детонирующий (даже от слабого удара) компонент. Я помнил, что такие выделения называются эксудатом, но как последний выглядит, не знал. Бабек, долгое время проработавший взрывником, на мой вопрос пожал плечами:

– Не знаю, не видал. Я, наверно, сто тонн взрывчатка взрывал, но все время свежий был, откуда старый? Не бойся, Евгений! Если не взорвался, когда сюда везли, то сам не взорвется уже.

* * *

Здесь хотелось бы пояснить, что для нас, геологов, возня с взрывчаткой была всегда привлекательной игрой. С первой производственной практики каждый из нас непременно привозил красивые, ярко блестящие капсюли-детонаторы и мотки огнепроводного шнура. Напившись пьяными на заработанные в поле деньги, мы частенько сотрясали ночной город резкими, очень громкими взрывами капсюлей. Это было не опасно – лишь бы в руках не взорвался. В противном случае эта фитюлька размером чуть больше окурка начисто отрывала пальцы. Взрывчатку, правда, не привозили (по крайней мере, я не привозил) – боялись «органов». А вообще, сами по себе промышленные ВВ вовсе не опасны, и взорвать их можно лишь при помощи капсюля-детонатора (помню, в восьмом или девятом классе кто-то дал мне граммов пятьдесят аммонита в порошке и что только я с ним не делал! Жег, стучал молотком, ток даже пропускал, а он – хоть бы хны).

На полевых работах ВВ были частью нашего быта – мы ломали с их помощью арчу на дрова, канавщики бросали красные палочки патронов аммонита в костер вместо дров – половины килограмма хватало, чтобы вскипятить чайник на пятерых, чабаны крали его для лечения зачервивевших баранов.

В какой мере нам пригодятся припасенные Федей взрывные материалы, мы не знали. A если золото сидит в монолитной кварцевой жиле, от которой зубило со звоном отскакивает? Долбить ее со скоростью десять сантиметров за три часа? А рвать породу без шпуров – дохлый номер! Выбьешь в забое небольшое округлое углубление – и все! Можно, правда, негабариты при разборке завалов дробить накладными зарядами. Короче, была бы взрывчатка, а что взрывать – всегда найдется.

Закончили с разборкой вещей мы уже в сумерках. Поужинали оставшимися с обеда жареными грибами и, в опытных целях, Федиными консервами. “Завтрак туриста” как был гадостью пять лет назад, так и остался. Сгущенка потемнела малость, но была вполне сносной. Тушенка тоже.

Вообще, геологи и другой бродячий люд непривередлив к еде. В поле нам приходилось питаться чем угодно, вплоть до галок и ворон, не говоря уж о змеях, лягушках и головастиках. Впрочем, последние, жаренные на растительном масле, представляют собой восхитительный или, по крайней мере, привлекательный деликатес, с треском поедаемый даже самыми брезгливыми гурманами. А лошади? Наши скакуны-доходяги с экспедиционной конебазы? Если верный соратник-трудяга безвременно, после непродолжительной болезни или летальной травмы, покидал юдоль земную, то на несколько дней все маршруты отменялись, и весь личный состав партии, засучив рукава, весело приступал к изготовлению бесчисленного количества пельменей и котлет!

А наши поварихи! Особенно на разведках, где одной женщине приходилось три раза в день кормить горячей пищей сотню голодных рабочих... О них ходят легенды. К примеру, о Галине Францевне, кормившей сорок проходчиков домашними пельменями, котлетами, блинами и пирожками из ливера, причем последних каждому доставалось по десять штук! Четыреста невероятно вкусных пирожков каждое воскресение и четыреста блинов с дырочками каждую субботу!

Но чаще попадались другие поварихи... В памяти они ассоциируют с небрежно вымытыми ложками и мисками, сплошь покрытыми отчетливыми темно-серыми отпечатками пальцев, варевом неизвестного происхождения, матом-перематом, обычной парой таблеток фталазола или энтеросептола на ночь после еды, чтобы выспаться, и невообразимой ценой за крест[64]64
  Отметка в кухонном журнале о приеме пищи (или, ха-ха – о попытке приема) конкретным лицом.


[Закрыть].

Конечно, полевые особенности, накладывает свой глубокий отпечаток на отношение к еде. Вот я, например, не могу терпеть гречку – однажды ее одну пришлось есть на протяжении целого месяца. И до сих пор еще помню, как в ноябре 1976 года, приехав в отгул после двух месяцев потребления исключительно говяжьей тушенки, я обнаружил на праздничном домашнем столе обложенную зеленью тушеную телятину!

А чай с дымком? Волосы встают дыбом, когда бывалый турист, неведомо как затесавшийся в полевые ряды, засыпав в котелок непередаваемо ароматную индийскую или даже цейлонскую заварку (трепетную мечту каждого геолога, измученного грузинским веником второго сорта), затем, с торжествующим видом непревзойденного знатока, опускает туда дымящуюся головешку...

После ужина мы посидели немного у костра, и пошли спать. Впервые за долгое время со мной рядом не было Лейлы. Из соседней палатки был слышен ее звонкий голос – она на ломаном русском рассказывала Наташе что-то об Иране и обо мне.

Ночью мне приснился сон: я, зажатый со всех сторон холодным камнем, торчу в древняке. Я пытаюсь вырваться, но тщетно. И потом обнаруживается, что это не камень вокруг, а Фатима с Фаридой и еще кто-то душат меня бесчисленными черными руками. Потом они исчезли. И на другом конце Вселенной появилась Лейла. Между нами были миллиарды километров, но это было не расстояние. Мы с ней говорили, но не словами. В моей душе теплилась ее улыбка. А моя – жила в ее сердце. И мы знали, как это получилось.

И смена кадра: где-то далеко лежит в саване бледная, как смерть Лейла. Я прохожу к ней сквозь Фатиму, беру на руки... Она, мертвая, открывает глаза, целует меня и говорит:

– Вымой меня...

Я проснулся в холодном поту и долго не мог заснуть.

* * *

Утром, оставив Бабека с Лейлой хозяйствовать в лагере, мы ушли на штольни. На ишаках мы везли взрывчатку, чайные принадлежности и кое-что из еды. Сергей взял с собой пару пачек матерчатых пробных мешочков и небольших полиэтиленовых пакетов, найденных среди Фединых запасов. Шли мы около получаса и вот, наконец, мы стоим на узеньком врезе (или по-горняцки – промплощадке) перед обрушенным устьем штольни.

Короткая, метров сорок с небольшим и узкая, метр тридцать на метр шестьдесят, эта штольня проходилась ручным способом, то есть шпуры пробивались молотобойцами с помощью кувалды и зубила.

О силе молотобойцев тех лет до сих пор ходят легенды. Маленький и щупленький подручный после каждого удара поворачивал зубило или, вернее, бур на 90 градусов. А молотобоец (вовсе не гигант – в ручной штольне большой человек не поместился бы), жилистый, невозмутимый, стоя на коленях, бил со скоростью тридцать ударов в минуту. Устав, он менялся с напарником рабочими инструментами, однако работа отнюдь не замедлялась – эти вздувающие кожу плеч маленькие, сухие мускулы и у подручного были стальными.

После отпалки порода нагружалась в вагонетки и по рельсам вручную выталкивалась к отвалу. Все это совершалось в тусклом свету карбидных ламп и без принудительной вентиляции... Двадцатью годами позже, на Кумархе, мы проходили горные выработки уже с помощью всяческой современной техники – перфораторов, погрузмашин, электровозов и мощных вентиляторов. И длина у них была больше километра, а сечение – 6,4 квадратных метра, т.е. в три раза больше, чем здесь на Уч-Кадо.

Вообще, проходка – это интересная штука! Все в ней впечатляет – медленное, метр за метром, отпалка за отпалкой, вгрызание в камень... Проходчики – крепкие, видавшие виды, шебутные и гордые... Обвалы, после которых собирают в ведра сочащиеся кровью останки нарушителей техники безопасности...

А как захватывает работа погрузмашины! Это забрызганное грязью страшное стальное животное, яростно мотая опущенной головой-ковшом, с грохотом и визгом наезжает по рельсам-времянкам на отбитую породу и, набив ею пасть, легко перебрасывает через себя в вагонетку!

А скачка к выходу по неосвещенной штольне на буфере последней вагонетки? Состав с грохотом мчится на огромной скорости, ветер бьет в лицо, вагонетки размашисто раскачиваются, время от времени из темени, из-за луча шахтерского фонаря, к голове твоей бросаются бревна крепления, соединительные коробки, трубопроводы. И надо от них увернуться, и не всегда это получается и тогда: “бум” и “та-та-та” – что-то все же сбивает с тебя каску, и она на фонарном кабеле весело скачет сзади по рельсам и шпалам!

И, конечно – забой в руде. Это – охота! Ведешь штрек по рудной зоне, пять-шесть метров в день – ничего, пустая жила, барабан. Но – ждешь, должна быть руда, должна! И каждый раз, не дождавшись, пока вентиляторы высосут пыль и газ, бежишь в забой сразу же после отпалки. Перебираешься через навалы отброшенной взрывом породы, бросаешься к забою, задохнувшись в разрывающем грудь кашле, – пусто! Но через день или два, в четыре часа утра, стучат проходчики в дверь твоего кубрика и говорят, усмехаясь: “Беги, давай! Там все блестит от стенки до стенки!”

И вот, опять я стою на промплощадке... Но уже не старшим геологом партии, а в качестве джентльмена удачи. Будь моя воля, я и сейчас, не раздумывая, предпочел бы первое. 175 рублей, плюс 40% высокогорных, 40% полевых, 15% районных и со всего этого – 10% подземки вместо златых гор были бы в самый раз. На наши, то есть их деньги – это примерно пятьсот долларов по советскому обменному курсу. Большего мне и не надо. Пятьсот долларов, фонарь на каске и забрызганная рудничной грязью штормовка – это мой уровень, моя жизнь! Но, видно, не судьба...

Штольня была завалена капитально. Федя, удобно устроившийся на согретом солнцем отвале, ухмыляясь, сказал:

– Полпачки почти на устье взорвал – метров на десять завалено, точно!

– А ребят, которых убил, где бросил? – спросил я с накатившим вдруг отвращением.

– Там они, сразу за завалом.

– Сам, сука, хоронить будешь...

– А что, похороню в натуре, не впервой. Ты речь скажешь, Наташка слезу пустит, а потом все вместе нажремся, помянем, по горсти земли в могилу бросив, – пытался шутить Федя, но замолк, придавленный нашими глазами.

– Хватит болтать, орлы! Тут работы на целый день – и это в лучшем случае, – прервал пикировку Сергей. – Я думаю, вчетвером тут не поработаешь. Будем вкалывать парами. Начнем мы с Черным. А ты, Юр, потом подменишь кого-нибудь из нас. А пока шлепни пару сурков и что-нибудь из них, печень, к примеру, в эти полиэтиленовые мешочки сложи и этикетки прикрепи – для отвода глаз противочумным врачом у нас будешь. И чтобы инструменты твои хирургические на виду были. А ты, Наташ, набери травки всякой и тоже в мешочки yложи, красиво и аккуратно, чтобы сразу было видно, что ты ботаник у нас грамотный.

– Надо понимать, мы тебя “гражданин начальник” должны называть? – хищно сузив глаза, съязвил Юрка. – Или “господин управляющий” предпочитаешь?

– Ну а что? Валяйте. Если мы тут партию изображаем, кто-то должен быть по форме начальником. Или, может быть, ты хочешь бугром быть? И что тогда будет? Черного в Кальтуч за пробами отправишь? Или куда подальше?

– Кончай, Серый! Твой прирожденный талант руководства заслужил мое восхищение и лично я обеими руками голосую за твое святейшество, – решительно сказал я и, улыбнувшись, спросил:

– Послушай, всенародно избранный, когда ты сказал “начнем мы с Черным”, ты, наверное, ишака имел в виду?

– Тебя дорогой, тебя. Ишак в штольню не пролезет.

– Блаадарю! Оправдаю доверие ценными мыслями. Вот первая: Юрку за врача-противочумника выдавать – дохлое дело. Его здесь каждая собака знает. Пусть Наташка по совместительству сурчиными ливерами заведует. Другая ценная мысль: давай, не будем сразу весь завал разбирать, на это уйдет несколько дней, а проделаем только лаз, чтобы на четвереньках можно было до золота добраться, а там посмотрим по обстоятельствам. Может, его и нет там вовсе. Правда, если палить будем – не проветрится. Но потом можно расширить проход, насколько потребуется.

– А как камни будем вытаскивать? На веревочке за собой?

– Да нет! Штольня, вне всякого сомнения, не всплошную села, участками. Будем породу складывать в сохранившихся частях выработки. А то, что Федя на устье наворочал, мы сейчас вмиг в речку скинем. Благо, палатки в стороне, на них не покатится...

– Что же, давай, начнем, – пробормотал Сергей и вдруг рассмеялся.

– Ты чего? – посмотрел я на него с подозрением. – Повышению радуешься?

– Да нет, конечно! Представь, Черный, прикол: откопаем мы штольню, а там кукиш с маслом!

Угас его смех скоропостижно. Он растворился в медленно вытянувшемся лице без остатка, без всякой надежды на скорое возвращение. И было отчего: где-то за нависшими над штольней горами, скорее всего в районе перевала Арху, послышалось слабое, мерное, ненадолго смолкающее тарахтение. Через минуту стало казаться, что это тарахтение раздается отовсюду и изнутри, и что это не один вертолет, а целый полк, и что еще немного и Серега, и я, и Житник навсегда окунемся в наплывающий отовсюду океан тихого сумасшествия. Мы понимали, что это глюки, что шум вертолета просто отражается окружающими нас скалами, но постоянное ожидание, постоянные поиски в небе этого дамоклова меча сделали свое дело...

Звуки слышались минут пять, но вертолет не появился, более того тарахтение смолкло, так, как будто бы какой-то небесный распорядитель вырубил небесный динамик резким ударом руки по выключателю. Еще минут пять мы ждали возобновления звуков. Но они растворились безвозвратно...

– Серый! Ты слышал что-нибудь?.. Ну, например, вертолетное тарахтение? – стараясь выглядеть равнодушным, спросил Житник, когда стало ясно, что кроме шелеста реки в природе не осталось неподвластных нам звуков.

– Да как тебе сказать, Юра... – пожал плечами Кивелиди. – Может, что-то и показалось...

– Чтобы больше не казалось, и народ не дергался, я предлагаю созвать срочно в нашем лице пятиминутную конференцию по НЛО, – начал я. – Ввиду наличия кворума, есть мнение открыть ее сейчас же. Слово предоставляется товарищу Кивелиди. Как вы думаете, господин председатель, чем нам грозит приземление здесь вертолета с гражданином Абдурахмановым Тимуром Абдурахмановичем и его командой?

– В лучшем случае придется делиться, и доля каждого может уменьшиться примерно в два раза и станет равной суточному заработку аппетитной референтки в каком-нибудь Роскомбанке. Правда, о-очень аппетитной. Положительные стороны лучшего случая – вертолетная эвакуация добычи. В худшем случае нас ждет разборка с оплатой по факту.

– Гм... – Вертушка эта, Ми-четверка, тонну вытянет, – задумался я вслух. – Это – четыре человека и шестьсот килограмм металла. Делим шестьсот на четырнадцать, то есть поровну на две команды по семь человек, и получаем примерно по сорок килограмм на брата. Впрочем, все зависит от того, сколько золота мы наковыряем, и сколько рейсов сможем сделать. Да... Очень все это похоже на разделку неубитого медведя...

– Зачем неубитого? За пару дней там килограмм двести можно набрать, – начал говорить Фредди срывающимся голосом. – И еще сто за следующую неделю. И еще...

– Сто за следующий месяц, – закончил я за него, и повернувшись к Житнику и спросил:

– Ваше мнение, милостивый государь? Только короче, пожалуйста.

– Согласен со всенародно избранным с точностью до наоборот. Худший его вариант считаю лучшим. Лучше разобраться. Тем более, ваш покорный слуга обязуется самолично поднять вертушку в воздух и посадить ее на ровном месте где-нибудь в Варзобском ущелье. Так что я – за разборку.

– Вот этого-то я и боюсь. Не хочется мне почему-то стрельбы, потому и головой по небесам мотаю. Ставлю на голосование проект Соглашения о намерениях под девизом “Вертолет за половину”. Кто за претворение в жизнь лучшего варианта с конечным выходом на суточную зарплату аппетитной работницы Роскомбанка? Четыре “за” при одном “против”? Принято. Учитывая принцип консенсуса, предлагаю назначить тов. Житника Юрия Львовича в комиссию по переговорам в качестве сторонника силового решения с правом угрожающе стучать кулаком по столу. Предлагаю также начать работу с написания красочного плаката “Добро пожаловать, Тимур-ибн-Абдурахман!”

Цель была достигнута. Мы доказали сами себе, что большой опасности Абдурахманов для нас не представляет и, наоборот, может даже помочь. Тем более, мы уже здесь, а ему еще предстоит до этих мест добраться. Даже, может быть, нам стоило бы и подождать его и договорится о перевозке золота.

Обсудив, уже спокойно и обстоятельно характер и ход наших действий при появлении Тимура и его команды, мы принялись за работу.