Текст книги "Смерть за хребтом"

Автор книги: Руслан Белов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 25 страниц)

7. Прорвемся или нет? – Федя опять плавает. – Ночевка под перевалом.

Под утро стало холодно, выпала роса. Я проснулся рано и хотел было идти готовить завтрак, но Лейла, прикорнув к моему плечу, спала так сладко, что я решил немного повременить – без меня она быстро замерзнет и проснется.

Через некоторое время я все же осторожно выполз из спального мешка и разжег костер. Когда пламя побороло влажную от росы древесину, я повесил над костром чайник и кастрюлю с остатками загустевшей ухи. Еще через полчаса мы уже сидели, кто где, и молча скребли ложками алюминиевые миски.

Нас расстроил Бабек, сказавший, что в эту зиму снега в горах выпало необычайно много и будет не так-то легко пройти перевал высотой 3800 метров... Может быть, даже придется возвращаться на устье Арху и идти вкруговую через перевал Хоки, а это более 60 км пешего пути.

В старые времена автодорога через Хоки на Кумарх открывалась в конце июня, и мы хорошо знали, как тяжело было нашим бульдозерам пробиваться на перевале через снежные заносы, приводить в порядок раскисшие и оползшие от избытка влаги крутые серпантины. Но все это удовольствие ожидало нас на северной стороне Гиссарского хребта. Южная же сторона была уже согрета летним солнцем и казалась доступной и даже заманчивой.

Свернув лагерь и нагрузив ишаков, мы налегке, с полупустыми рюкзаками тронулись в путь. Впереди, за самым молодым ишаком (мы назвали его Пашкой) шел Бабек. Он хорошо знал тропу по долине, но так же, как и я, перевал не пересекал ни разу. Сергей вел следующего ишака (названного по цвету шерсти Черным. Я был против этой клички, но Юрка отомстил мне за сачок[56]56
  В это время сачка с нами уже не было. Резвон сломал его о Юрку.


[Закрыть], присоединив свой голос в ее пользу). За Черным шли последовательно Наталья, Житник, Федя, Лейла и я.

Километра полтора тропа петляла в зарослях кустарника, сплошь покрывавшего надпойменную террасу Арху. Затем долина разветвилась, и мы свернули к северу. Вскоре после развилки тропа пошла круто вверх, и наше движение резко замедлилось – Фредди шел с трудом, тяжело дыша и часто останавливаясь. Мы не торопили его, так как решили сегодня “поработать с прохладцей”. Куда дойдем – туда дойдем. Хорошо бы, конечно, дойти до снегов, но не дальше. А вообще, загадывать в горах – дохлый номер. Стоит только сказать, уходя в маршрут, что вернешься к десяти вечера – в лучшем случае вернешься далеко заполночь.

Честно говоря, с непривычки мало кому из нас доставлял удовольствие подъем вверх, по крутой, извилистой тропе, к тому же, во многих местах оплывшей или заваленной осыпавшимися камнями.

Вообще, общепринятое представление о том, что есть люди (геологи, альпинисты, туристы там), которым нравиться ходить по высокогорью вверх и вниз, взад и вперед, является, по моему мнению, мифом. Хождение по горам – это тяжкий труд, привыкнуть к нему невозможно. Просто есть люди, которым нравится стоять на вершине или преодолевать свою слабость. Или просто люди, которые зарабатывают этим на жизнь. А ходить далеко и нудно, особенно с тяжелым рюкзаком и ноющим напарником, не любит никто. Хотя это и полезно для закалки некоторых личностных свойств. Вот первая моя любовь, Ксения, автобусной остановки пройти пешком не могла, жизни не знала, в себя не верила. А взял ее из противоградовой экспедиции к себе, в горы, техником-геологом, начал посылать в самые тяжелые маршруты (чтоб никто не обвинил в радении родному человечку), так она очень скоро стала весьма самостоятельным человеком... Да-с, весьма самостоятельным.

Конечно, природа здесь, в горах, неописуема, кругом всякие дух захватывающие пейзажи... Красиво... Идешь, пот с тебя градом, рюкзак то вдавливает в тропу, то тянет в обрыв, то так поддаст в спину, что еле из-под него выбежишь... А поднимешь глаза с тропы ненавистной, поднимешь, совсем, как боксер в нокдауне поднимает их на соперника, и сквозь струящиеся с бровей ручьи пота увидишь далеко впереди неимоверно красивую, белоснежную вершину... Она не скоро подпустит к себе, не надейся. И лишь поняв, что мелкий, тяжелый твой шаг упрям и неотвратим, она, наконец, приблизится и ляжет под тебя покорной добычей.

Вот и сейчас заснеженный Гиссарский хребет пилит вдали резко голубое небо. Чуть в стороне от нашего перевала, меж двумя вершинами, в нерешительности застыл над пропастью висячий ледник. Легкий, холодный ветерок, струящийся с гор, доносит спокойное их презрение к нашим самонадеянным намерениям, вселяет сомнения в наши сердца.

“Может быть, надо было все же идти через Хоки? Снега столько же, но там не тропа, а автомобильная грунтовка, и я знаю каждый ее изгиб, – думал я, покусывая губы. – И здесь, судя по состоянию тропы, на ту сторону отар еще не гоняли”.

Без сомнения, об этом же думали и мои товарищи. Но отступать никто не собирался, все знали – стоит отступить однажды, и мы окажемся в Душанбе у своих разбитых корыт. И, видя в плотно сжатых губах друг друга решимость идти до конца, мы собирались в один поток и прогоняли свои и чужие сомнения. Житник, оборачиваясь, разговаривал с Наташей, Сережка с видом бывалого туриста любовался окрестностями, а я, бегая челноком, собирал попадавшиеся на пути грибы-вешенки. Остальные, не зная о возможных подвохах ледовой природы, просто преодолевали путь. Когда Юрка сказал Наташе, что в опасных местах следует идти, держась за хвост ишака, я вспомнил одну из своих полевых историй, и, горя желанием скорее рассказать ее, подобрался к ним поближе.

– Однажды, на Майдане, – начал я, пристроившись за Наташей, – это золотое рудопроявление невдалеке от Кумарха – Юра его хорошо знает, – уже вечером, в конце затяжного маршрута, мне посчастливилось найти объевшегося и поэтому отставшего от отары барана. Понятно – что с воза упало, то к геологу попало. Долго я за ним гонялся... Высота приличная – больше двадцати метров за раз не пробежишь. И, вот, промчусь за ним я эти метры, задохнусь и стою, минут пять дышу, в себя прихожу. Баран, гад, отбежит на безопасное расстояние и стоит, травку лениво так щиплет, время от времени на меня глазами лупая. Наконец, с пятой или шестой попытки мне удалось поймать это глупое животное. Веревки, чтобы поводок ему сделать, не было. Так я, сидя на баране, вытащил из капюшона штормовки тесемку, связал ее со снятой с рюкзака затяжкой и накрепко обвязал этим баранью шею, чтобы не бегал больше самостоятельно. Повернул его на тропу и ногой под зад ударил. А овчина эта подлая – ни с места! Поздно уже, вот-вот шарик закатится, а он, как дерево. До слез чуть не довел. Я его молотком по спине, по яйцам – он пошел, но со скоростью километр в час. Ну, делать нечего, смирился я с такой скоростью передвижения, тем более луна скоро выкатила, иду о шашлыке мечтаю. А баран впереди на веревочке трусит неспешно так, задумчиво. Оглядывается по сторонам, цветочки скусывает. И вот, уже мой лагерь – две палатки и машина – вдалеке появился, километра полтора до него по тропе через закрепленную осыпь. Классная такая осыпь, крутая, градусов 45, и километр вниз тянется, прямо к обрыву. Там, где сланцы на поверхность выходят, всегда есть такие осыпи из мелочи остроугольной суглинком слегка сцементированной. Упадешь – зацепиться не за что. Не разобьешься, но одежду вместе с кожей снимет. А тут еще обрыв внизу. Но тропа хорошая, иду. И вдруг слышу: в лагере музыка во всю мощь играет, то есть водила с моей студенткой Кларой танцы, наверное, устроили! Я их, гадов, предупреждал: если кто в маршруте – в лагере должно быть тихо! У нас в экспедиции один геолог погиб так – дополз, поломанный, почти до лагеря, кричал, но никто его не услышал. Концерт шел по заявкам... “Барабан был плох, барабанщик – бог”

– И у нас такой случай был... – обернувшись, сказал Сергей. – Правда, все обошлось.

– Так вот, разозлился я, потерял бдительность, оступился – и вниз! – продолжал я. – Все! С мамочкой простился и еще, как говорится, за мгновение жизнь перед глазами прошла... И вдруг мое движение к мучительной, безвременной смерти резко замедлилось, а потом и вовсе прекратилось. Смотрю в недоумении вверх, а этот баран, маленький такой, килограмм в двадцать без шкуры, на шашлык хороший не хватит, как стоял на тропе, так и стоит, родной. Лишь дернулся немного, когда веревка под тяжестью моих ста двадцати с рюкзаком килограммов до отказа натянулась. Полежал я с минуту на склоне, дух перевел. Потом подтянулся по этой самой веревочке, сел рядом со спасителем, обнял за шею, погладил нежно. До сих пор его запах помню – родной такой, надежный, совсем не мясной. Растрогался, разговаривать с ним начал. “Прости, – шепчу, – брат, за былую грубость. Не буду больше пинаться и бараном называть! Хочешь, я имя тебе красивое придумаю?”

И не обманул, Незабудкой назвал. Съели мы его только через месяц – на день рождения Клары шашлык сделали...”

Через несколько часов мы подошли к подножью перевала. Здесь основная долина разветвлялась на две, идущие параллельно южному склону Гиссарского хребта. То здесь, то там ущелья и бегущие по ним ручьи перекрывали тормы – не растаявшие останки сошедших зимой лавин. Их было необычайно много для этого времени года – явное свидетельство того, что прошедшая зима была весьма богатой на снегопады.

Одна из торм пересекла наш путь. Под ней, в промытом тоннеле бешено клокотала вода. Мы осторожно прошли по самой середине этого снежного моста – все кроме Фредди, шедшего последним (моя вина – я опередил его, чтобы в этом неприятном месте быть рядом с Лейлой). Уставший Фредди завертел головой, испугавшись внезапно послышавшегося вертолетного тарахтения, и, не удержавшись на рыхлом, мокром снегу, соскользнул вниз и исчез в провале, зиявшем в седловине тормы.

Проводив глазами быстро уходившую к перевалу Ми-четверку, мы с Сергеем, грязно матерясь, бросились к провалу, но Феди там уже не было – поток унес его прочь. Мы побежали по борту тормы вниз по течению, туда, где поток на несколько десятков метров выбирался из-под снежного свода. Феди не было и там, хотя тоннель проглядывался вглубь метров на восемь.

Мы сели на берегу ручья и закурили – в том, что Федя появится у наших ног, сомнений не было. Вот только мертвый или полуживой? Не успели мы сделать и пары-другой затяжек, как в глубине тоннеля раздались глухие матерные выкрики. Еще через минуту Сергей, с сожалением выкинув недокуренную сигарету, ухватил проплывающего мимо Федю за шиворот, и мы вдвоем втащили его на берег.

– Ну, блин, опять лажанулся! И з-з-значек любимый пр-р-ропал, сука – едва очутившись на суше, заругаться мелко дрожавший искатель приключений. – Хороша была шавка... Шифер Клавка!

– Ты опять плаваешь, Фредди, – сказал я со смехом. – Правда, сейчас без мешка с золотом. Странные у тебя наклонности...

– Расскажешь кому, что его вертолет сбил – не поверят, – усмехнулся Сергей, мрачно разглядывая небо.

В это время злополучный, всеми нами проклятый вертолет появился со стороны Ягнобской долины и, не снижая высоты и не меняя курса, ушел в направлении к Сардай-Мионе.

– Опять вертушка... А мы все смеемся, – поморщился Кивелиди, задумчиво выдавливая ладонью воду из плечевых накладок Фединого пиджака. – Похоже, Тимур уже рудник там организовал. И гребет лопатой.

– Ну и хрен с ним, – ответил я. – Зато молодость вспомнили. Я все мечтал перед смертью в этих краях побывать...

– Радуйся тогда. Мечты твои исполняются... – усмехнулся он и, обернувшись к несостоявшемуся утопленнику, спросил:

– Федька, водка в рюкзаке цела?

Федя заволновался. Спустя секунду вещмешок был развязан.

– Усе в порядке, шеф! – радостно воскликнул он, понюхав истекающий влагой многократно обернутый в нижнее белье и перевязанный сверху бечевкой сверток.

– Ну, наливай тогда, согреемся, – сказал ему Сергей, веселея. – Вы поняли, что он там не садился? Полетал минут семь и вернулся... Ни фига не пойму...

Федя, и не пытаясь взять в толк, о чем говорит Сергей, дрожащими руками размотал сверток, достал бутылку и, сорвав зубами крышку-кепочку, отпил из горла грамм сто пятьдесят.

– Во, в самый раз, теперь я падать не буду, – вмиг повеселев, пообещал он.

– Ну-ну... Не будешь, конечно. Я тебя на ишака посажу и проводом для геофизических исследований привяжу. Знаешь, есть такой провод, тонкий, с жилками стальными внутри, Юрка им сурков ловит, – ответил я ему и, вспомнив давнюю историю, рассмеялся и начал рассказывать, в тайне надеясь отвлечь Сергея от его мрачных мыслей:

– Однажды, подымались мы из отгула на Барзангинский горный узел и был с нами Одиннадцать Лет Октябрьской Революции Иванович Худяков. Такое уж имя у этого геолога было, Олор, сокращенно. Мы его уважали – на студенческую скамью он сел в сорок пятом, после Берлина, майором уже.

И вот, на Канязской штольне, где с вахтовки мы на лошадей пересаживались, этот малопьющий в отставке так набухался, что в седле не держался ни при каких обстоятельствах. Дело шло к вечеру, а до ночи надо было еще километров десять-двенадцать проехать до промежуточного лагеря в Зоркомаре. И, не долго думая, мы его привязали проводом к лошади намертво. И поехали. Пришли уже глубокой ночью – усталые, злые с похмелья.

Утром встали, позавтракали кое-как и побрели друг за другом в основной лагерь. Лишь километра через два вспомнили, что Олора накануне никто с лошади не снимал и что утром его в лагере никто не видел. Ну, и бросились назад, и только через два часа в дальней березовой роще нашли беднягу – он висел на проводах вниз головой под мирно пасущейся лошадью!”.

Посмеявшись, и мы с Серегой отхлебнули по паре глотков. Выпив и отеревшись ладонью, я наткнулся на жалобные просящие глаза Феди и, после одобрительного кивка Кивелиди, вручил ему бутылку.

Странное дело – Федя, человек, прикончивший, по меньшей мере, троих, стал вызывать у нас какие-то теплые, может быть, даже дружеские чувства.

В геологии всегда ошивалось много зеков, в том числе, помногу отсидевших за тяжкие преступления. Хотя они всегда имели оправдательные легенды типа “иду по улице, вижу – мертвая девочка лежит в арыке. Ну и понес ее в медпункт...”, но, тем не менее, неизменно вызывали у нас неприятие и еще что-то. Поначалу вызывали – потом, когда на первое место выходили повседневно выказываемые ими качества, важные в полевом быту, то судили их уже по ним.

И вообще, за что мог отвечать Федя? За то, что он родился в семье алкоголика в забытой богом Могоче, и основным развлечением его родственников и знакомых была водка? За то, что родители ненавидели его за предстоящее воспроизводство им их образа жизни? И не смогли дать ему ничего? И, вот, мы, зная, что он недополучил, пытаемся это как-то восполнить...

Перебравшись к ожидавшим нас на тропе Житнику, Бабеку и девушкам и переодев Федю во что попало, мы пошли тяжелым шагом вверх по вьющейся серпантином тропе.

Через некоторое время Житник заметил метрах в двухстах над нами рощицу тальника, спрятавшуюся в уютной лощине. Поднявшись к ней, мы обнаружили развалины небольшой летовки. От этого места до перевала было не более пятисот метров по превышению.

Посовещавшись, мы решили не идти выше, на голые, не защищенные от ветра склоны, а разбивать лагерь рядом с летовкой. Быстро поставили четырехместную палатку, соорудили из камней очаг, нарубили дров. За это время Юрка завалил тощего и облезшего после зимовки сурка. Наши мусульмане (Бабек и Лейла) поморщились и попросили не использовать общей посуды для его приготовления.

Таджики и вообще мусульмане не едят сурков, считая их свиными родственниками. На самом деле, мне кажется, причина не в родственных связях, а в том, что сурки являются распространителями чумы. Мне говорили, что в начале века от этой беспощадной болезни полностью вымер близлежащий кишлак Анзоб. В его окрестностях я и сам видел в почвенном слое, вскрытым врезом автодороги, тонкий слой извести – после смерти последнего жителя царские эпидемиологи полили негашенкой всю округу. А началось все с простого пастушка – он, бедняга, гоняясь за убежавшим бараном, сорвался со скал и здорово ободрал спину. Местный знахарь лечил пострадавшего древним способом, а именно – пересадкой кожи. Он просто-напросто содрал с первого попавшегося сурка шкуру и наложил на рану. К несчастью, сурок оказался чумным, и пастушок утащил в могилу весь родной кишлак. Потому и не едят сурчатины таджики – только желчный пузырь в угоду женщинам употребляют внутрь...

Пока Житник разделывал сурка и жарил его в скороварке, Бабек с Лейлой приготовили рисовую кашу с бараниной. Поев, мы улеглись спать – назавтра было решено подниматься с рассветом.

Заснуть я не смог – всегда был совой и никогда, даже валясь с ног от усталости, не засыпал до наступления ночи. Лейла же заснула, лишь головка ее прикоснулась к изголовью спального мешка. Я выбрался к догоравшему костру, подбросил пару веток и стал думать ни о чем.

Было еще совсем светло. С запада, из-за гор медленно выплывали веселые, легкомысленные облака – нежные, бледно-розовые, но очень яркие на фоне темнеющего голубого неба и взметнувшихся к нему мрачных, простившихся уже с солнцем, скал. Ниже застыли темно-серые облака-тучи. Грозные, давящие... Легкомысленные, постепенно бледнея, уносились на восток, и там, в стороне от вечерней зари, казались уже не облаками вовсе, а жалкими помарками в невзрачном небе. Тучи же степенно уходили на север, становясь все более угрюмыми и настораживающими...

Стало почему-то одиноко, и я пошел к ишакам. Они сосредоточенно выискивали среди былинок прошлогодней пожухшей травы затерявшиеся крохи остатков нашего ужина. Я отвязал их и повел к ближайшей мочажине, сплошь поросшей изумрудными стрелками зеленого лука.

“Странно, что Бабек сразу не привязал их здесь, – думал я, привязывая ослов к забытому чабанами колышку. – А эта вертушка... Что она здесь вертится? А если Абдурахманов действительно уже на Уч-Кадо? Юрка, гад, точно устроит гражданскую войну с расстрелом царской фамилии. Хотя, вряд ли Тимур там. Даю голову на отсечение, вертолетчик просто не решился сесть. Наверное, опять что-то забарахлило, и он боялся не подняться... Если я прав насчет неисправности, то в течение двух-трех дней они здесь не появятся. А если они все же скинули на ходу людей и снаряжение?”

Постепенно стало темно. Луна повисла где-то там, за горами, днем казавшимися не такими уж высокими и близкими... Одна горная гряда отбрасывает тень на другую. Скалы, неприступные и грозные в свете солнца, в лунном свете нежны и загадочны. Нестаявший снег резкими мазками расчерчивает сине-серые склоны дальних вершин. Далеко внизу шумит река, ледник, застрявший на перевале, влечет таинственным блеском. Небо бледнеет и робко прячет свои звезды в свете спрятавшейся луны...

Костер мой совсем потух, но угли все еще тлели и иногда, то там, то здесь охватываясь короткими протуберанцами красного пламени.

“Надо идти спать – подумал я, бросая в огнище несгоревшие веточки и угольки. – Но хочется еще немного побыть наедине с собой... Последний раз я сидел так, наверное, еще в приморской тайге. Скоро разбогатею и стану плавать с Лейлой в голубых бетонных бассейнах с искусственной морской водой и пластмассовыми пальмами вокруг...

8. Что такое разведка? – Испугался – погиб! – Операция на свежем воздухе. – Считай – дошли!

Рано утром мы вышли в путь. Еще несколько часов и там, за перевалом, мы увидим речку Кумарх и за ней Кумархское рудное поле, поле моей юности, поле тщетных надежд. Там я, будучи еще молодым специалистом, пацаном, можно сказать, нежданно-негаданно для многих и, прежде всего для себя, стал старшим геологом партии. Прежний старший геолог Глеб Корниенко неожиданно заболел туберкулезом и, ложась в больницу, рекомендовал меня на свое место. Как я понял, прежде всего, за самонадеянность и независимость, которые он в течение полугода стойко испытывал на себе. И я сделался полновластным хозяином месторождения! О боже, как меня распирало тогда чувство собственной значимости! Как я был горд и высокомерен! Пока не наделал ошибок, которые до сих пор стыдно вспоминать... Пацан... Мальчишка...

– Слышишь, Черный, кажись опять вертушка? – перебил мои мысли тревожный голос Кивелиди.

– Я тебе, Сергей, удивляюсь! – проговорил я, зашарив глазами по небесам. – Ты знаешь, что полагается за панику в нашей обстановке? Голой задницей на снег!

– Да ладно тебе... Они ведь могут и из автомата шарахнуть.

– Ну, наблюдай тогда! А я буду тебе под ноги смотреть...

* * *

Первые несколько километров, до высоты около 3000 метров, тропа была сносной, вполне летней, но выше, где еще царила ранняя весна, она разбухла от грязи. То один из нас, то другой, включая и ослов, поскользнувшись, падал в грязь, и скоро все мы были липкими и коричневыми от глины. Еще примерно через километр мы вступили в зиму, тропа исчезла под снегом, и я понял, что сыграл злую шутку над собой и своими товарищами – я не знал и даже не мог предположить, куда дальше идет тропа. Наугад двигаться было опасно – короткая дорога в горах почти всегда ведет в вертикальный тупик, то есть в пропасть. Мы обратились к Бабеку и он, кивнув в сторону самой низкой седловины, сказал густо окрасив слова сомнением:

– Туда, наверно, идет.

Посовещавшись, мы решили все же не возвращаться, а попытаться проскочить.

И пошли по рыхлому, покрытому ледяной коркой, снегу... Мужчины поочередно меняли впереди идущего. Нам повезло – лишь пару раз нам пришлось возвращаться на несколько сот метров назад, и оба раза после того, как мы выскакивали на непроходимые крутые склоны. На последнем один из ишаков (Черный) сорвался. К нашему счастью он не улетел далеко – передними копытами осел слегка изменил направление своего движения вправо, и вместо падения с невысокого, но достаточного для летального ишакокрушения, карниза, уперся в торчащий из снега скальный выход.

На водружение Черного на исходный пункт падения ушло больше часа. Мы занесли его практически на руках и изрядно выдохлись. Но перевал был уже перед глазами. Конечно, это казалось, что перед глазами... В горах всегда кажется, что гребень, вот он, в десяти метрах, а он шаг за шагом все отступает и отступает, пока совсем неожиданно ты, застыв в немом восторге, видишь уже не осточертевшую, недостижимую эту грань, а расстилающийся под твоими ногами величественный высокогорный пейзаж. Так и мы, совершенно неожиданно увидели вдали остроконечные вершины Зеравшанского хребта, и, практически под ногами – Кумархское месторождение олова, четыре квадратных километра гор, обезображенных глубокими шрамами разведочных канав и траншей.

Олово в виде касситерита содержится в нем в крутопадающих кварц-турмалиновых жилах, прослеживающихся на большую глубину. Жил – десятки, а олова в них – очень немного и не везде. Искали его обычным способом – на поверхности рудного поля вкрест жильной серии проходились канавы. По результатам их опробования выделялись рудные тела – более или менее протяженные участки жил с содержанием олова выше 0,40%.

Если удавалась это сделать, то рудное тело прослеживалось на глубину – где-нибудь на крутом склоне, ниже канав, мы вгрызались в рудоносную жилу штрековой штольней и опробовали ее забой каждые три метра (или сначала рассекали всю жильную серию штольней и уже из нее проходили штреки по разведанным на поверхности жилам и по жилам “слепым”, не обнаруженным на поверхности). Если жила была шире штрека, из него в стороны, на всю мощность оруденелой зоны, проходились рассечки, которые тоже опробовались всплошную.

Если рудное тело удавалось выделить и в штреке, то сорока метрами ниже (если позволял рельеф) проходилась следующая штольня, или в рассечках уже пройденной сооружались камеры, из которых вниз бурились наклонные скважины...

Много лет назад, уезжая с доживающего последние дни Кумарха (запасы олова в этом месторождении оказались незначительными и его разведку было решено прекратить), я думал, что никогда сюда не вернусь. Но я вернулся двумя годами позже со своим аспирантским отрядом. И, вот, опять я здесь... Землянки, в которых я и мои товарищи жили в течение многих лет, были растащены на дрова, устья многих штолен – завалены. Природа начала излечиваться от многочисленных ран, многие из которых были нанесены лично мной – бесчисленные канавы и траншеи, дороги и подъездные пути, отвалы и буровые площадки заросли бурьяном, крутые борта их осыпались. И не было там моих товарищей, с которыми я делил радости и печали, хлеб и водку... Сначала они разошлись по месторождениям и рудопроявлениям Средней Азии, а потом стали беженцами и разбрелись по баракам и заброшенным деревням России-матери.

Я бродил взглядом по развалинам нашего базового лагеря... Вот здесь стояли баня и бильярдная, здесь пекарня, а здесь – моя камералка, в которой мы после прихода вахтовки частенько устраивали пиры и танцы... Вон там виден врез лагеря 5-ой штольни; там, последней в ряду, стояла моя палатка. Здесь Федю Муборакшоева в пьяной драке выбросили в отвал и я, к своему удивлению (сам едва стоял на ногах) его вытащил.

А вон – так называемая Верхняя тропа, вьющаяся по-над скалами стометровой высоты... По ней я гонял студентов, приучая их не бояться высоты... Может быть, и жестоко с моей стороны это было (некоторых, наиболее впечатлительных, приходилось выносить с нее на руках), но действенно. А вон там, в саю Дальнем, в зарослях не цветущего еще иван-чая до сих пор видны ржавые остатки бурового копра – памятник моему позору. Задавая эту скважину, я глупейшим образом ошибся в масштабах и вбил определяющий устье кол, не в двухстах метрах от рудной зоны, а всего в пятидесяти. И рудная зона была вскрыта не на глубине 300 метров от поверхности, как проектировалось, а в десять раз ближе. Никто ничего не заподозрил, а я смолчал. И двести тысяч советских рублей вылетело в трубу.

А вон там, на той крутой канаве №1337, чуть не погибла Ксения, сваленная с ног солнечным ударом. Она катилась вниз по склону метров десять и неминуемо была бы искалечена, если бы совершенно случайно ее не откинуло в мощный куст кислячки (ревеня)...

Вон стоит списанный, но почему-то не увезенный на металлолом, бульдозер ДТ, “дэтешка”. Облупленный, заржавленный... А когда-то он был оранжево-голубым, веселым, шумным мальчишкой... Валька, мой сын, тогда пятилетний, любил, подражая бывалым бульдозеристам, сидеть за его рычагами с приклеенным к нижней губе окурком “Беломора”.

Это мой Кумарх... Я знал здесь каждую канаву, знал, где и какой мощности в них подсечены рудные жилы и какие в них содержания олова. Я знал здесь каждый тропку, каждый камень, все грибные места и каждую неразорвавшуюся мину[57]57
  После обильных снегопадов лавиноопасные участки обычно обстреливали из минометов.


[Закрыть]. И вот я снова здесь. Я вернулся!

Как только мы, налюбовавшись красотами альпийского орогенеза[58]58
  Эпоха горообразования, продолжающаяся до нынешнего времени.


[Закрыть], начали спускаться вниз, в прямую как стрела троговую[59]59
  Трог – древняя корытообразная ледниковая долина.


[Закрыть] долину Хаттанагуля (левого притока Кумарха) Федя снова упал. Он поскользнулся на ровном месте и, опрокинувшись на спину, поехал вниз по склону. Такой способ спуска ему понравился, и он прокатился еще. Пример его оказался заразительным: Наташа, выбрав подходящий участок, зигзагом заскользила на подошвах.

Я, решив прочитать им лекцию о некоторых правилах поведения на высокогорье, вышел вперед и, оборачиваясь к Наташке и ловя себя на мысли, что мне приятно с ней общаться, стал говорить, что спуск с вершины – конечно, веселая штука, но, как ни странно, спускаться почти всегда труднее и опаснее, чем подыматься. “Человека тянет вниз вес его тела и кажущаяся легкость спуска, – поучал я. – К тому же, почувствуйте разницу: он поднимается головой вперед, а при спуске – впереди задница. Поэтому, чтобы не было на нее ненужных приключений, давайте внимательнее глядеть под ноги и не...”

Последние слова были произнесены мною уже в падении. В пылу трепа я не заметил, что слева склон стал значительно круче. И поэтому, оступившись, я не смог удержаться на насте и рухнул вниз. Метров триста я скользил на заднем месте и финишировал на небольшой площадке перед известняковой грядой. Снега на ней почти не было, и между двух скальных выходов я увидел фрагмент потерянной тропы!

Поднявшись на ноги, я крикнул товарищам, призывая их спуститься ко мне, предварительно сбросив рюкзаки и ослиную поклажу. Не прошло и пяти минут, как рюкзаки и остальная поклажа полетели вниз. За ними лихо соскользнула Наташа, но, похоже, я сглазил, и эффектного зрелища не получилось: примерно на середине пути она потеряла равновесие и достигла моих ног лежа на спине. Житник, недовольно покачав головой, снял куртку, сложил ее наподобие подушки и подошел к Лейле. Положив эти импровизированные салазки перед ней, жестом предложил сесть. Поколебавшись, Лейла села и спустилась без приключений.

Когда я подошел к ней, яркий румянец удовольствия окрашивал ее обветрившиеся уже щеки. “Еще немного снега, солнца и ветра и эти бархатные щечки, этот гладенький лобик и особенно этот миленький изящный носик станут такими, что в мясном ряду их не заметишь”, – подумал я, рассматривая любимое лицо.

Пока я смазывал лицо девушки кремом, товарищи связали ослам ноги, одного за другим столкнули вниз, и полетели сами. Длинноухие скользили, вращаясь то так, то эдак. Юрка врезался в одного из них, в него врезался Бабек и к нашим ногам скатилась облепленная снегом кучамала из ослов и их смеющихся погонщиков.

За скальной грядой, трассирующей выходы мощного известнякового пласта, тропа, местами через овринги[60]60
  Рукотворный карниз-тропа из подручных материалов, сооружаемый горцами на отвесных участках склонов.


[Закрыть], спускалась к подножью последнего и терялась в оледенелых лавинных навалах, лежавших на уступе, образованном выходами другого известнякового пласта. Было ясно, что так просто мы их не минуем: оступись здесь и конечным пунктом для нас станет дно глубокого обрыва (мощность нижнего пласта была не меньше десяти-пятнадцати метров).

Мы решили не рисковать и проложить тропу по наиболее опасным участкам. У нас была лишь одна саперная лопатка, да еще охотничий топорик, а прорубаться надо было метров двести.

Работали мы до вечера без перерывов. Пока двое из мужчин рубили лед и снег, двое других отдыхали и перекусывали. Федя не принимал участия в сооружении тропы: его мутило от одного вида круто сбегающего вниз снежного ската, оплавленного солнцем, и к тому же обрезанного обрывом.

С конца проделанной тропы были уже видны черные камни осыпей и скальных развалов; за ними начиналось плоское дно трога, зеленевшее порослями молодой травы.

Первыми мы провели ишаков, потом женщин. Последним я повел Федю. Наш Сусанин отчаянно трусил, особенно на середине тропы, откуда можно было видеть, что начинается за нижним обрезом склона – крутой черный провал глубиной не менее десяти метров. Увидев, что ведомый объят страхом, я взял его сзади за полу пиджака и посоветовал идти обычным шагом и смотреть не вниз, а вперед...