Текст книги "Белая сорока"

Автор книги: Рудольф Лускач

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)

Отрывок письма и то, что сказала Хельми, произвели на меня впечатление. Значит, кто-то следил за нами и знал, куда мы едем… Меня удивило, что Усов лишь улыбается, а Рожков невозмутимо записывает что-то в тетрадь.

– Кто проговорился о том, куда мы собирались ехать? – скорее крикнул, чем спросил я.

– Кто? – повторил Шервиц. – Наверно, я. Сказал об этом Хельми, да и в проектном институте, где я работаю, не делал из этого никакой тайны. Зачем?

– Вот тебе и на! – проговорил Курилов. – Со звонком в руке лисицу не поймаешь.

– Разве я мог предположить, что так все обернется? – возразил Шервиц. – И во сне не приснится, что… – Он не договорил. Откуда-то донесся жалобный вой. Хельми вздрогнула, подняла голову и тихо произнесла:

– Говорят, что вой бывает к несчастью…

– Это только для суеверных, – заметил Курилов. – А вам-то чего бояться?

Хельми не ответила, встала и подошла к окну. Мы проводили ее глазами, а когда снова раздался вой, Усов встал и открыл окно.

Надрывный вой ворвался в комнату вместе с холодным дыханием зимы. Прислушиваясь, Усов спросил:

– Это собака? Богданов пожал плечами:

– Вряд ли, скорее волк.

– Да, да, – подтвердил я. – Так воют волки. Только откуда они здесь возьмутся?

– Волка ноги кормят, – заметил лесничий. – Появляются они у нас с севера в начале зимы, задерживаются ненадолго и уходят.

– Почему они так ужасно воют? – испуганно спросила Хельми.

– Вот этого я вам не скажу, – засмеялся Богданов. – Говорят, от голода, но я по опыту знаю, что воет и сытый волк, который только что задрал барана. Может, созывает стаю, может, еще что… Говорят еще, что волки воют на луну, но они воют и когда ночь черна как сажа, а луны нет и в помине. Могильщики убеждены, что волки своим воем поют покойнику колыбельную…

Рожков прервал Богданова:

– Это может относиться и к Хельмигу. Ведь вой раздается в том направлении, где в него стреляли… Волк почуял человеческую кровь на снегу…

– Замолчите ради бога, – вскрикнула Хельми и заткнула уши. – Слышать об этом не могу.

Было неясно, что именно она не может слышать: волчий вой или мрачные предположения.

– Успокойся, Хельми, – заговорил Шервиц. – Я тебя не узнаю. Стоит ли расстраиваться из-за волчьего воя? Не будь суеверной…

И я тоже не узнавал неизменно благоразумную, веселую, мужественную спортсменку, привлекавшую именно теми особенностями, которые отличали ее от многих женщин; всегда хладнокровная, она не была сентиментальной, не делала сцен. Видно, сдают нервы.

– Если бы я только знала… – всхлипнула она.

– Что ты должна была знать? – как можно спокойнее спросил Шервиц. – Прошу тебя, что именно?

– Что? – повторила Хельми как бы про себя, и было видно, что она в растерянности. Шервиц не сводил с нее настороженных глаз, ожидая ответа.

В комнате настала такая тишина, что даже тиканье настенных часов напоминало выстрелы. Бог знает почему, но мы все вместе с инженером ожидали, что скажет Хельми. Ее необычное настроение словно бы передалось и мне. Рожков что-то чиркал на кусочке бумаги. Усов со своей неизменной улыбкой уставился в потолок.

Хельми нервно подернула плечами, махнула рукой, как бы отгоняя назойливую муху, и сказала, обращаясь к Шервицу:

– Могла ли я предположить, что в этом доме или вообще около произойдет несчастье? Ты же сам рассказывал, совсем недавно здесь случилась беда, ведь так, да? Старый господин учитель…

– Прости, но это просто глупо. Никогда не предполагал, что шведы так суеверны, – резко сказал Шервиц.

– Ах да, этот случай с белой сорокой, – заговорил Усов, словно приветствуя такое направление разговора. – Мы получили сообщение из больницы. Очень неприятная история, но насколько мне известно, следствие еще не окончено. А что вы по этому поводу скажете, товарищ Рожков?

– Я хотел побеседовать с пострадавшим, но врачи не разрешили, – был ответ.

– Как себя чувствует ваш отец, товарищ Богданов? – обратился Усов к лесничему, скользнув взглядом по Хельми. Та отвернулась.

– Слава богу, теперь уж значительно лучше, – проговорил лесничий. – Когда я был у него последний раз, он уже сидел в постели и даже сказал несколько слов. Правда, вся голова у него завязана, пока не может двигать челюстью, пьет только бульон через трубочку, но опасность миновала.

– Вы слышите, товарищ Рожков? Он уже может говорить, а мы еще ничего не знаем.

– Хорошо, подождем до утра, – решительно сказал Рожков.

– Вот и прекрасно. А теперь, пожалуй, нам следует побеседовать с лицами, которые присутствовали при несчастье, – заявил Усов, и в его глазах мелькнула хитрость – ведь мы на месте происшествия, свидетели, как говорится, под рукой…

Что ж, все правильно. За этим мы их и звали. Только не думал, что их заинтересует еще и случай с отцом лесничего…

– Недостает двух свидетелей – Блохина и Демидова, – заметил Рожков.

– Не беда, – рассудил Усов. – Послушаем присутствующих, а за Блохиным пошлем. Вы это можете организовать, товарищ Богданов?

– Конечно, сейчас велю запрячь сани, через полчаса он будет здесь. Демидов, правда, еще не вернулся из больницы.

– Вот и прекрасно, – сказал Усов и поднялся. – Вы, товарищ Рожков, побеседуйте о белой сороке, а мы поговорим о пряжке…

С Рожковым остался Богданов, мы перешли в другой конец большой комнаты. Хельми сказала, что плохо себя чувствует, извинилась и ушла к себе.

– Для женщины сегодняшних событий многовато, – сочувственно сказал Шервиц.

– Если еще учесть ее суеверие, то и вовсе удивляться нечему, – добавил Усов и посмотрел на меня.

Я подумал, что его интересует мое мнение, но ошибся. Усов ничего не говорил о пряжке, а перевел разговор на случай с учителем и попросил, чтобы я подробно рассказал все, что с ним связано.

– Мне показалось, что этот несчастный случай расследует ваш коллега, – простодушно заметил я.

– Конечно, расследует, – сказал Усов и, затянувшись из трубки, выпустил облако дыма. – Но это вовсе не значит, что я потерял к нему интерес. Скорее наоборот – очень меня занимают и собака, и патроны, которые вы нашли, – словом все, каждая мелочь.

Я начал рассказывать, и от меня не укрылось, что Усов стал серьезным.

– Найденный патрон у вас с собой? – спросил он, и когда я кивнул, попросил, чтобы я его принес. Затем внимательно его осмотрел, положил на маленький столик, где уже лежала пряжка с обрывком ремня, и что-то записал.

– В наших магазинах таких патронов не достанешь, – заметил он, – это точно. По вашим словам, Хельмиг пользовался такими же. Теперь вспоминаю, что в его сумке мы также нашли какие-то патроны. Сейчас посмотрю, одну минуточку.

Он скоро вернулся, положив на стол две коробочки. В каждой было по десять патронов «Роттвейл» двенадцатого калибра.

– Они? – спросил Усов.

– Да, – подтвердил я. – Но это вовсе не доказывает, что те патроны, которые нашел я, принадлежали именно Хельмигу. Как мне удалось выяснить, ими пользуются на охоте все немецкие специалисты, работающие в Ленинграде. Отличное качество этих патронов знает весь мир.

– Вот и прекрасно, – опять произнес свое любимое слово Усов. – Вы сказали: немецкие специалисты. Среди них много охотников?

– Да, человек десять-двенадцать. Есть и другие, например, американцы и австрийцы, но их меньше. Если допустить, что и они пользуются патронами «Роттвейл», то наберется примерно двадцать охотников.

– Это все?

– Ни в коем случае. Я слышал, что на соревнованиях по стрельбе такими патронами пользуются и некоторые советские участники.

– Надо проверить, – сказал Усов и отложил патроны на стол к другим вещественным доказательствам.

– А какой бы это имело смысл? – поинтересовался Шервиц.

– Необходимо выяснить, сколько у нас за год стреляют патронов фирмы «Роттвейл», – сказал Усов, даже не пытаясь скрыть лукавой улыбки.

Огромное ему надо было иметь терпение, чтобы говорить с нами. Ведь мы, люди основательные, любопытные, своими замечаниями и предположениями, в сущности, хотя и с самыми лучшими намерениями, ему только мешали. И было бы справедливо, если бы кое-кого из нас он, образно говоря, выставил за дверь.

– Странная статистика, – усмехнулся Богданов.

– Именно странности меня и интересуют, – подчеркнул Усов. – Разве не странно, например, что лайка напала именно на Хельмига, – и, повернувшись к Шервицу, продолжал: – Тем более что от вас, гражданин Шервиц, мы знаем, что Хельмиг тут уже был с этим псом на охоте.

– Вполне возможно, что поэтому лайка на него и напала, – заметил Шервиц. – Кто знает, как он с ней обращался.

– И это учтем, – словно про себя добавил Усов. С его лица не сходила улыбка.

В дверь постучали. В комнату вошел Блохин. Он замер на пороге, и было видно, что не ожидал увидеть здесь такое необычное общество.

– Проходите, проходите, – позвал Усов. – Мы как раз вас и ждем, Аркадий Аркадьевич. Должны извиниться, что побеспокоили, но вы нам очень нужны.

– Что ж, если очень… – вздохнул Блохин.

– Да, да, очень нужны, – подтвердил Усов и неожиданно спросил: – в стрельбах участвуете?

– В каких стрельбах? – удивился Блохин.

– Ну, я имею в виду какие-нибудь соревнования, например, стрельбу по мишеням, – спокойно повторил Усов.

– Ах вот что… но почему вы об этом спрашиваете? – непонимающе произнес Блохин.

– Из спортивного интереса.

– Это относится к делу? – чуть раздраженно спросил Блохин.

– К какому делу? – удивился Усов.

– Полагаю, вы меня сюда пригласили не ради спортивного интереса? – сухо ответил Блохин.

– Ошибаетесь. Речь как раз и идет о соревнованиях по спортивной стрельбе, в которых вы участвовали либо как стрелок, либо как зритель. Когда они проходили? – решительным тоном сказал Усов.

– Не помню…

– Жаль, очень жаль. Может быть, все-таки вспомните, хотя бы приблизительно?

– В прошлом году… Летом в Ленинграде, – после некоторого раздумья сказал Блохин.

– Вот и прекрасно. Где именно?

– На стрельбище, само собою, – ответил Блохин.

– Разумеется, – кивнул Усов. – А на котором?

Блохин выпрямился в кресле и нервно заговорил:

– Товарищ начальник, почему вы меня допрашиваете? Я был в Ленинграде лишь несколько раз. Черт знает, как это стрельбище называется…

– Давайте не будем впутывать в игру чертей, Аркадий Аркадьевич, – не сказки рассказываем. А если вам кажется, что вас допрашивают, то посмотрите: нас тут без малого полдюжины, какой же это допрос? Просто непринужденная беседа. Не понимаю, почему вы сердитесь…

В этот момент в комнату вошла Вера Николаевна и позвала ужинать…

После ужина у всех было хорошее настроение, и Усов как бы невзначай спросил Блохина:

– Аркадий Аркадьевич, все-таки не расскажете ли нам, как вы выступили на стрелковых соревнованиях в Ленинграде?

– Не спрашивайте, вымок, как курица.

– Я имею в виду ваши успехи в стрельбе.

– Не было никаких успехов. Я в соревнованиях не участвовал – был лишь зрителем.

– На стрельбище вы и раздобыли патроны, которыми стреляете? – спросил Усов.

Блохин, не скрывая удивления, ответил:

– Конечно. Но это лишь гильзы. Я их собрал там, на стрельбище, а дома снова набил…

– А дождь вам не помешал? Ведь гильзы картонные, – напомнил Усов.

– Дождя тогда еще не было, – не растерялся Блохин.

– Один из таких патронов вы дали Василию Петровичу для рокового выстрела по белой сороке, – напомнил Рожков.

– Да, дал. Ему нужен был патрон двенадцатого калибра.

– Какое у вас ружье? – спросил Усов.

– «Зауэр». Калибр тоже двенадцатый.

– Отличное ружье. Но разве вы не знали, что ваши патроны не годятся для старой берданки?

– Нет, не знал. Просто хотел помочь Василию Петровичу. Думал, что берданка выдержит.

– Как видите, не выдержала, – сказал Усов. – И ответственность за несчастье в таком случае падает на вас, Аркадий Аркадьевич.

– Почему ж? – возразил Блохин. – А остальные? Демидыч тоже кое-что дал…

– Мы лишь расследуем факты, – успокоил Усов. – Все остальное – дело прокурора, как при любом несчастном случае…

– Хотите запугать меня прокурором, товарищ начальник? Никто не докажет, что я был причиной несчастья… Набиваю патроны черным порохом, выдержит любая берданка, даже самая старая… Никакой прокурор не придерется, ручаюсь вам.

Блохин совершенно изменился, его лицо покраснело, он разгорячился, говорил вызывающе. Тогда Усов положил перед ним два патрона и сказал:

– Посмотрите, вот гильза патрона, из которого стреляли по белой сороке, а вот патрон, найденный в лесном сарае. Оба производства одной немецкой фирмы «Роттвейл». Интересно, как мог этот патрон попасть в заброшенный лесной сарай? Что вы об этом думаете?

– Я? – протянул Блохин. – Что я должен сказать?

– Свое мнение. Ведь вы часто бродите по здешним лесам и знаете местных охотников лучше, чем мы. Кто из них мог потерять в сарае такой патрон? Кстати, не были ли и вы там случайно?

Блохин мотнул головой и решительно сказал:

– В сарае я уже год как не был.

– В котором?

– Ну, в том, у Барановской поляны, – ни о чем не подозревая, ответил Блохин.

– А почему вы считаете, товарищ Блохин, что я говорю именно о том сарае? – спросил Усов и усмехнулся.

Блохин изменился в лице и спросил: – Что же вы думаете?

– Думаю, что вы намерены водить нас за нос, Аркадий Аркадьевич, и не понимаю, почему, – не выдержал Богданов. – Ничего нет плохого в том, что у вас есть иностранные патроны, пусть даже немецкие. Вполне можно и потерять один в лесном сарае, Зачем это скрывать?

– Мне нечего скрывать, тем более такую мелочь. Но кто дал право допрашивать меня в присутствии стольких людей, да еще и называть это «беседой»?

– Это уже по моему адресу, – произнес Усов, а я привык отвечать на претензии, если они обоснованы. Придется нашу беседу закончить. Потребуется – пригласим вас и на допрос.

Блохин встал:

– Теперь я могу идти?

– Можете, и надеюсь, впредь будете более приветливым собеседником, Аркадий Аркадьевич, – ответил Усов.

Блохин пожал плечами, коротко попрощался и вышел. Но едва закрылись двери, как раздалось злобное ворчание и болезненный вскрик. Все мы бросились в коридор. Блохин, прижавшись к стене, безуспешно пытался сбросить с себя Дружка, который мертвой хваткой вцепился в его правую руку. Пес рычал, не обращая внимания на удары, которые Блохин наносил ему левой свободной рукой.

– Убью проклятого! – срывающимся голосом кричал Блохин. – Помогите!

Помочь, однако, было нелегко. Дружок висел на руке Блохина, сжимая ее челюстями, как клещами. Я схватил его за ошейник и потянул со всей силой – напрасно. Тут подоспел Богданов с ведром воды и вылил его на беснующегося пса. Это помогло. Дружок разжал зубы, я схватил его, быстро затащил в соседнюю комнату, закрыл дверь и повернул ключ.

Разъяренный, ко мне бросился Блохин. И едва я успел вытащить ключ, как заметил в руках у Блохина пистолет, который он рванул из кармана.

– Пустите меня, я ему покажу! – кричал Блохин.

Из-за дверей слышалось злобное ворчание лайки, такое же ворчание я услышал за собою. Повернувшись, увидел Норда.

– Что, и этот? – зарычал Блохин и, прежде чем я успел ему помешать, ударил сеттера ногой. Пес взвизгнул и так вцепился в ногу Блохина, что тот зашатался и, теряя от злости рассудок, выстрелил… Зазвенело стекло, и наступила тьма: пуля попала в электрическую лампочку. Раньше чем я успел сообразить, что к чему, снова раздался крик, кто-то открыл дверь в кухню, и луч света упал в коридор.

Только тут я понял, что это опять кричал Блохин. Курилов, единственный, кто не потерял присутствия духа, одним махом бросился к Блохину, скрутил ему руки и вырвал пистолет.

– Спокойствие, товарищи! – приказал Усов и добавил Блохину: – Перестаньте стонать, пойдемте, осмотрим руку…

Мой сеттер жалобно скулил. Только тут я обнаружил, что у него окровавлена морда: это Блохин успел пнуть его ногой. Варвар! К счастью, рана была небольшая. Погладив пса, осторожно обмыл рану и отворил дверь. Курилов и Шервиц вошли вместе со мной.

Дружок лежал посреди комнаты и тяжело дышал. Увидев меня, он вильнул хвостом и встал. Виновато склонив голову и прижав уши, приковылял к моим ногам, улегся, вытянул шею, положив голову на передние лапы. Дружок дрожал всем телом, явно ожидая наказания.

Наклонившись, я медленно произнес:

– Что же ты наделал… ты, псина!

Дружок подполз ближе, заскулил и задрожал еще сильнее.

– Марш на место, бесстыдник!

Дружок послушался, встал и, припадая на одну лапу, заковылял в угол.

– Подождите, Рудольф Рудольфович, – заговорил Курилов. – У собаки серьезно повреждена лапа. Откуда это? Раны на теле, понятно, от ударов, но лапа?

Внимательно осмотрев лайку, мы обнаружили, что кончик передней лапы у нее сильно разбит.

– Вот подлец, что наделал! – возмутился Шервиц. – А мы еще удивляемся, почему пес вцепился в руку Блохина. Он наклонился и, изучив Дружка, уточнил диагноз: – Очевидно, он в ярости раздавил ему лапу. Пальцы раздроблены и когти едва держатся.

– Вот почему пес так жалобно скулил… – подвел итог Курилов.

Мы направились в канцелярию, где Вера Николаевна и Рожков перевязывали Блохина. Я сумел сдержать злость, но Шервиц выпалил:

– И вы еще ухаживаете за этим негодяем?.

Видя, что инженер разошелся, Усов незаметно встал перед Блохиным и предостерегающе сказал:

– Злость не ведёт к добру, товарищ. Успокойтесь.

Блохин процедил сквозь зубы:

– Столько шума из-за паршивого пса…

– Будет еще больше! – загремел Курилов.

– Не пугайте, руки коротки, – пробурчал Блохин.

Для темпераментного Курилова это было слишком. Оттолкнув Усова, он подскочил к Блохину, но тут же взял себя в руки, вынул из кармана красную книжечку, подал ее Усову, сказав:

– Я следователь и требую, чтобы вы задержали гражданина Блохина.

Усов выпрямился, внимательно прочитал удостоверение и вернул его Курилову. Наступила тишина. Каждый ждал, что скажет Усов.

– Необходимо письменное распоряжение, – заявил он.

– Совершенно правильно, – оно будет у вас завтра. А пока я требую, чтобы вы взяли от гражданина Блохина подписку о невыезде.

– Это можно, – спокойно сказал Усов и попросил Рожкова принести портфель.

Блохин, казалось, оцепенел. Он стоял, как соляной столб, моргая глазами, словно не веря, что все происходит в действительности. Наконец сказал, тяжело дыша:

– Да что ж это такое, товарищи? Где я нахожусь? Меня, советского гражданина, хотят арестовать из-за какого-то бешеного пса, который едва не оторвал мне руку. Уж не взбесились ли и вы?

– Не волнуйтесь, – снова загремел Курилов. – Вы осмелились стрелять из пистолета в квартире и свободно могли кого-нибудь убить. У вас вообще есть разрешение на ношение оружия?

– Есть, пожалуйста, – снова процедил Блохин и показал разрешение.

– Постараюсь сделать все, чтобы у вас его отобрали. В таких руках пистолет оставлять нельзя, – твердо сказал Курилов.

Блохин переменил тон:

– Никак не возьму в толк, что здесь происходит. Да какое у вас право задерживать честного человека, клеветать на него? Никакой подписки не дам. Неужели тут нет никого, кто бы за меня заступился? Вера Николаевна… Товарищ Богданов…

Лесничий нерешительно стоял в дверях.

– За то, что собака искусала человека, его же и хотят арестовать, – чуть не плача, выговаривал Блохин. – Прошу вас, не допустите этого, ведь вы знаете меня лучше, чем все остальные вместе взятые. Скажите же хоть что-нибудь… Защитите меня от наветов!

Сцена произвела впечатление. Вера Николаевна просительно глянула на супруга и что-то зашептала Усову.

– Да, да, ему нужен медицинский осмотр, – сжалился Усов. – Свезите его… ну, хотя бы к тому фельдшеру.

Усов обратился к Курилову, тот не возражал. Богданов поручился за Блохина. Тетка Настя побежала за лесником, чтобы он запрягал лошадей (Демидыч еще не возвратился) и отвез Блохина. Когда лесник увидел Блохина, он всплеснул руками и сказал:

– Что ты наделал, Аркадий?

– Не спрашивай, – попал между волками, – зло проговорил Блохин и направился к выходу. Мы вернулись в комнату.

– Этот прохвост еще наделает нам хлопот, прежде чем попадет туда, куда ему и следует – за решетку, – раздраженно сказал Курилов.

– Простите, товарищ, – отозвался Рожков, – но у нас для этого нет оснований: стрельба из пистолета может быть квалифицирована как самозащита…

– Хорошо бы, если так, – проговорила Вера Николаевна. – Ведь эти патроны все-таки…

– Тс, тс, – прервал ее Усов. – У вас и стены имеют уши…

Мы обернулись и увидели, что двери комнаты слегка приоткрыты. В тишине, которая наступила после слов Усова, в коридоре отчетливо послышались чьи-то шаги. Я мгновенно прыгнул и распахнул двери. Усов спокойно оставался на месте. Коридор был пустой. Через мгновение в другом его конце скрипнули двери, затем снова все стихло.

Терзаемый подозрениями, я на цыпочках прошел мимо одной двери, за которой слышался приглушенный разговор, и спрятался у лестницы в углу, Соседние двери открылись, и выглянула голова – тетя Настя! Она прислушалась, затем вышла из комнаты, осторожно закрыла дверь и тихонько пошла по коридору в своих домашних шлепанцах. Когда ее шаги стихли, я вернулся к друзьям.

– Что-нибудь видели, Рудольф Рудольфович? – спросил Усов.

– Видел, – ответил я. – Это была тетка Настя.

– Ах, вечно она принюхивается в доме, – проговорил Богданов. – Никак от этого не отвыкнет. Словно кошка…

Я молчал. Не хотелось мне при Шервице говорить, что пронырливая тетка была в комнате у Хельми. Мне и в голову поначалу не пришло, что могла означать их встреча; просто, должно быть, Настя выполнила какую-то просьбу Хельми.

Случай с Блохиным как-то оттеснил на задний план историю, ради которой, собственно, Усов приехал, и, возвращаясь к которой, он сейчас сказал:

– Единственное вещественное доказательство – это пряжка с обрывком ремня. Придется приложить ее к делу… А где же она?

Все бросили взгляд на маленький столик, где только что лежала пряжка, но она исчезла! Усов, как обычно, улыбался – я подозревал, что он единственный видел, куда она пропала; Рожков возмутился:

– Это неслыханная дерзость! Украсть перед носом такую важную вещь… Преступник наверняка имеет в доме сообщника. Что вы скажете, товарищ Богданов?

– Ничего не понимаю… Ведь мы здесь… между своими, – запинаясь, проговорил Богданов. – Может, она куда-нибудь упала…

Рожков махнул рукою:

– Мы не можем рассчитывать на случайность. Придется обыскать комнату, а может быть, и кого-нибудь…

– Это лишнее, – возразил лесничий, но Рожков уже ходил по комнате, отставляя стулья, заглядывая под столы, в углы, отвернул ковер. Усов следил за ним и, наконец, сказал:

– Оставьте, это ничего не даст… Не помните, кто убирал со стола?

– Я с тетей Настей, – ответила Вера Николаевна.

– Найдите тетку, – приказал Усов Рожкову. Тог ушел, и скоро тетя Настя появилась в комнате, а Рожков где-то задержался. Она равнодушно спросила Богданова:

– Что вам угодно?

Вместо Богданова заговорил Усов:

– Что вы убирали с того столика, гражданка Блохина?

– С того маленького? Стаканы с недоеденным компотом, – был спокойный ответ.

– И больше ничего?

– Еще ложечки. Серебряные… Мы их подаем только гостям, – подчеркнула старуха.

– Хорошо, а что еще? Вспомните-ка!

– Что мне вспоминать! Больше ничего не было…

– Тетя Настя, – спросила Вера Николаевна, – не было ли там еще какой-нибудь мелочи?

– Что-нибудь пропало? Такого в нашем доме быть не может, – уверенно сказала старуха.

– Вы правы, такого быть не должно, – заявил Усов и вопросительно посмотрел на Рожкова, который тем временем вернулся. От меня не укрылось, что Рожков сделал едва заметное движение рукой. Усов сказал старухе, что она больше не нужна.

– Товарищ начальник, все-таки я бы хотела знать, почему вы меня сюда позвали? Уж не думаете ли вы, что я что-то украла? – раздраженно спросила она.

– Ничего такого я не сказал, – строго, без обычной приветливости ответил Усов. – Идите, мать, к себе и помните, как говорят: много будешь знать, скоро состаришься…

Тетка Настя что-то проворчала и исчезла за дверью.

– Вы предполагаете, что пряжку взяла она? А товарищ Рожков… он, наверное, проводил обыск на кухне? – вступил в разговор Шервиц.

– Угадали, но это было только начало… – не моргнув, засмеялся Усов. Рожков тихо спросил своего шефа есть ли смысл продолжать обыск?

– Смысл-то есть, вот только результата нет, – сказал начальник. – Эту пряжку легко спрятать и трудно найти. Одно ясно: ее владельцу придется купить новый ремень… – Усов вернулся к своему прежнему спокойному тону.

– Если, конечно, у него нет дома другого, – добавил Шервиц.

Я удивился, почему Усов так быстро прекратил следствие, но вскоре понял, что сама по себе пряжка значила куда меньше, чем тот факт, что она кого-то в доме заинтересовала. Кого? Это и нужно было расследовать…

Рожков дал нам подписать протокол о нападении на Хельмига, и оба представителя органов государственной безопасности собрались к отъезду.

– Сообщение обо всем этом мы, понятно, пошлем в Ленинград, в наше областное управление, – сказал Усов. – И вас туда пригласят. А мы завтра займемся Хельмигом. Это будет крепкий орешек.

– Желаю, чтобы вы его как можно скорее раскололи, – пожелал я.

Едва Усов и Рожков уехали, в комнату вошла тетка Настя и спросила, не хотим ли мы чаю?

– Хоть сполоснете горечь с языка, – добавила она, явно ожидая, как мы к этому отнесемся.

Отозвался только Шервиц. Он поинтересовался, какую горечь она имеет в виду.

– Мало того, что у человека желчь разлилась, – недовольно сказала старуха. – Еще и племянника хотели арестовать. Этот долговязый все задвижки в кухне проверил, будто я злодейка какая. Да еще все спрашивал, что, да как, да почему… И вас замучил…

– А не имеют ли ваши задвижки какую-нибудь связь с попыткой убить Хельмига? – спросил Курилов.

Бабка испуганно выдохнула:

– Боже сохрани, с чего это вы взяли?

– Бог с этим делом не имеет ничего общего. Сказал просто так. – Филипп Филиппович пристально глянул на бабку. Та опустила голову и проворчала:

– Такой солидный человек и делает из старой женщины посмешище. – Затем она повернулась к дверям, добавила: – Сейчас принесу самовар, хотя вы против меня и что-то затеваете. И вышла из комнаты.

Шервиц засмеялся, заметив, что у тетки острый язычок, а Курилов сказал:

– Язык у нее за зубами. Разве вы не поняли?

– Она своенравна, ворчлива, но за все время, что у нас, ни в чем не провинилась. Я могла бы поручиться за ее порядочность, – возразила Вера Николаевна.

– Так-то оно так, – продолжал Богданов, – но мой отец, например, тетю Настю не любит. Он говорит, что у нее и глаза, и язык змеиные.

– Посмотрите-ка, как расходятся мнения… Впрочем, не кажется ли вам, что сейчас полезнее идти спать, ведь завтра рано уезжаем? – закончил Шервиц.

– А как же чай? – спросил Богданов.

– Пусть его попьет с теткой Настей товарищ Курилов, – пошутил Шервиц.

– Избавьте меня от этой радости и побудьте со мной, – обратился ко мне Филипп Филиппович.

– Воля ваша, – торжественно объявил я.

Остались трое: Курилов, Богданов и я. Самовар, который тетка Настя молча поставила на стол, шипел, выпуская клубы пара. Сидели, наслаждаясь чаем с вкусным вареньем.

– Ну, и что вы скажете обо всей этой истории? – первым нарушил молчание Богданов, помешивая ложечкой в стакане. Вопрос был обращен к нам двоим, но я ждал, что скажет Курилов.

– Выводы делать рановато: пока не ясен мотив преступления. Понадобится терпеливое расследование. Одно ясно – загадочное исчезновение пряжки его не облегчит. Не знаю, кто и зачем ее взял, но из всех, кто находится в доме, по-моему, можно подозревать двоих…

– Двоих? – переспросил я, пытаясь сообразить, кого он имеет в виду.

– Первый из них – это инженер Карл Карлович Шервиц.

– Да вы что? – вырвалось у меня. – Это же абсурд!

– Почему же? А что если у него есть основания спрятать пряжку? Кто поручится за то, что в Хельмига стреляли не потому, что тот кому-то стал не нужен, даже опасен? Нельзя забывать, в какой политической ситуации мы живем. Гитлеровцы начинают распускать свои щупальца по всей Европе. В капиталистических странах убийства стали обычными. Не исключено, что нацисты пытаются сделать нечто подобное и в Советском Союзе.

– Нет, нет, все-таки нет! – решительно сказал я. – Знаю Шервица и не верю, что он мог быть причастен хоть к чему-либо подобному. Он не имеет с гитлеровцами ничего общего. Более того, ненавидит их всем сердцем.

– Это звучит достаточно убедительно, – кивнул Курилов. – Тогда остается второе лицо.

Богданов пытливо на него уставился.

– Тетя Настя, – сказал Курилов так тихо, что его слова были едва слышны в монотонном клокоте самовара, в котором догорали последние угольки.

«Настя? Возможно, она или…» Тут мне пришел в голову еще один человек, который был в доме в критический момент.

– А не лесник ли это? Тот, который сюда входил, – предположил я.

– Исключено, – сказал Филипп Филиппович, – ведь он даже не перешагивал порога комнаты.

Богданов согласно закивал. Он может положиться на своих людей. И хотя под тяжестью обстоятельств допускает обоснованность подозрений в отношении тетки Насти, но в глубине души этому все-таки не верит.

– Допустим, что и в самом деле была она, – размышлял он вслух. – Но откуда ей знать, кому принадлежит пряжка?

– Это еще ни о чем не говорит, – возразил Курилов. – Мне решительно кажется, что и начало, и конец этой проклятой истории следует искать у вас, товарищ лесничий, – добавил он. Богданов вздохнул, а Курилов продолжал: – И это вас, согласитесь, кое к чему обязывает.

– К чему?

– Мы, понятно, не можем сейчас перевернуть дом вверх ногами, чтобы найти пряжку. Утром уезжаем и просим нам помочь. Обратите на тетку Настю особое внимание и, главное, предупредите супругу: у нее ведь тетка целый день на глазах. Пусть присмотрится, понаблюдает, и если тетка уйдет, проверьте, туда ли, куда сказала.

– Попытаюсь, но толк вряд ли будет, – заметил Богданов, – впрочем, кто знает…

– Вы все еще сомневаетесь, что помощника убийцы следует искать у вас? – удивился Курилов.

Богданов молчал. Ему было явно не по себе оттого, что кто-то в его доме мог быть причастен к этой неприятной истории…

За окнами в морозной ночи раздался протяжный стон. Одним махом я подскочил к окну. Как назло, в эту минуту и на дворе, и в комнате погас свет, все погрузилось в кромешную тьму. Лишь красный огонек сигареты освещал мне кончики пальцев.

– Черт возьми, что это значит? Зажгите хоть спичку!

Спички лежали на столе, и пока я шарил, пытаясь их найти, зацепил стакан, который упал и разбился. Нервы были так напряжены, что в первое мгновение я даже звон разбитого стекла отнес за счет «неизвестного преступника».

Из лесу снова раздался жалобный стон. В сенях заскулили собаки, одна из них царапала дверь. Хотела к нам…

– Волки? – прошептал Филипп Филиппович.

– Пожалуй, нет, – быстро ответил Богданов и зажег карманный фонарик.

– Кто же тогда?

– Не знаю. Скорее человек…