Текст книги "Белая сорока"

Автор книги: Рудольф Лускач

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)

– Это окно моей комнаты, – сказал инженер, – и под ним ночью кто-то разговаривал.

Не стоило большого труда установить, что за окном, у которого шла ночная беседа, спал Хельмиг!!

– Если этот грешник успел очаровать какую-то лесную красавицу, то она бы замерзла, – засмеялся Шервиц, но тут же посерьезнел: – Кто бы это мог быть? Ведь Хельмиг здесь никого не знает, он даже не догадывался, куда мы едем.

– Может, кто приходил по делам к лесничему? – предположил я. – Оба соседних окна ведут в его комнату.

Когда мы спросили об этом Богданова, тот с усмешкой покачал головой:

– Нет, ночью я никого не принимаю!

Из размышлений меня вывел голос Хельмига, который пришел к завтраку последним и вежливо осведомился, как я выспался.

– Плохо, – с досадой ответил я, – разбудили собаки. Учуяли, что кто-то болтался ночью около дома.

Хельмиг, не моргнув глазом, только и сказал:

– Добрые стражи!

Тогда я его спросил, не слышал ли и он чего-нибудь ночью.

– У меня всегда хороший сон, но мне показалось, что ночью кто-то ругался…

– Может быть, какой-нибудь пьяница заблудился?

– Очень может быть, что и пьяница, – охотно согласился Хельмиг.

Шервиц, который сидел в углу, завертелся на месте, но ничего не сказал, а лишь про себя пробурчала «Так, так…»

Хельмиг повернулся к нему:

– И вы что-нибудь слышали, инженер?

– Разумеется. Ведь все происходило под моим окном.

– А где вы спали?

– Как раз над вами, доктор, – язвительно сказал Шервиц.

В это время в комнату вошел Богданов и объявил:

– Уважаемые охотники, все готово, пора выезжать!..

Первым встал Хельмиг и вышел в прихожую, мы последовали за ним, взяв ружья и другие принадлежности, затем забрались в сани, которые нас ждали. Впереди сидела Хельми, держа в руках вожжи. Свежая после сна, она радовалась, как ребенок, увлеченный игрой. Возница, улыбаясь, посоветовал покрепче держать лошадей: они хорошо отдохнули, как бы не понесли…

Хельми и в самом деле была весьма симпатична: Шервица можно понять… Она говорила: «Люблю красивые вещи. И еще люблю, когда меня любят…»

И того, и другого ей хватало, она платила за все своей привлекательностью и неизменно хорошим настроением.

Нас было восемь – лесничий взял на охоту еще двух лесников. Лошади заржали и тронулись в путь. Собаки бежали рядом, провожая нас веселым лаем. Солнце поднималось с мглистой перины, выходя по розовому ковру на свою небесную дорогу. Морозило. Скоро лошади покрылись инеем.

Когда приехали на место и Богданов рассказал о планах охоты, загонщики ушли в лес. На этот раз он сам расставил охотников по местам – я оказался рядом с Хельмигом. Шервиц и Хельми стояли между мной и Куриловым. Шервиц внимательно осматривал ружье, взятое на время у Богданова, во всю хвалил погоду и красоту зимнего дня.

Мне пришлось даже на него прикрикнуть, чтобы он не выдавал зверям своего присутствия, тем более что они вот-вот должны были показаться. Я еще раз погрозил Шервицу пальцем и подготовился к выстрелу. Наступила тишина, которую нарушали только отдаленные крики загонщиков.

Вдруг выстрел раздался совсем рядом. Это Хельмиг уложил лису, которая пыталась улизнуть просекой. Я поднял руку, поздравляя таким образом Хельмига – выстрел и впрямь был отменным. Наблюдая, как удачливый охотник направляется по снегу за своей добычей, я не услышал треска ветвей. Между тем из густого подроста неподалеку от Шервица выбрался небольшой медведь, очевидно, разбуженный выстрелом Хельмига.

Как назло, в обоих стволах у меня были патроны с дробью. Пока я заменял их патронами с пулей, медведь оказался возле инженера. Стрелять было опасно: совсем рядом с Шервицем находилась Хельми и другие охотники. Если бы пуля миновала медведя, она могла бы натворить много зла, нужно было ждать, пока зверь минует линию охотников.

Не растерялся Шервиц. Он выстрелил в медведя. Я остолбенел. Попал? Что теперь будет? Ведь стрелять в медведя дробью – это все равно что покушаться на самоубийство. Ужаленный зверь в таких случаях яростно бросается на легкомысленного стрелка. Но, к моему удивлению, медведь лишь остановился, оглянулся и прибавил шагу, направляясь в чащу. И тут раздались один за другим два выстрела, что-то около меня просвистело и ударило в ствол соседнего дерева.

Мгновенно бросившись на снег, я услышал крики людей, заглушённые отчаянным собачьим лаем. Падая, я выпустил из рук ремень, и мои псы бросились за медведем. Впереди, разумеется, бежал Дружок, увлекая за собой и Норда, которого я никогда еще не брал с собой на медвежью охоту.

Пока все это происходило, медведь исчез. Судя по всему, он был очень молодой, в полном смысле слова необстрелянный. Выстрелы его испугали и прогнали. Осмотрев снег, мы обнаружили, что медведь не был даже ранен. Повезло…

В первое мгновение я не понял, что со мной случилось. Лишь когда встал и стряхнул снег, который залепил лицо, набился в уши и под воротник, сообразил, что Хельмиг с преступной легкомысленностью выстрелил в убегающего медведя сразу двумя пулями. А так как он находился прямо на линии охотников, то выстрел угрожал именно их жизни, а вовсе не медведя. Первая пуля прошла мимо меня, вторая лишь вырвала клок шерсти у медведя и попала в дерево, возле которого стояла Хельми. Отлетели щепки – одна попала Хельми в голову, другая – Шервицу в ногу. И хоть рана была пустяковая, инженер отчаянно закричал. Можно было подумать, что у него по крайней мере прострелена голень.

Сбежались охотники. Я поспешил к Хельми, которая недвижно лежала на снегу. Щепка ударила ей в висок, она потеряла сознание. Увидев это, Шервиц вновь испустил отчаянный крик, осыпая проклятиями незадачливого охотника.

Растормошив Хельми, я хотел ее поднять. Придя в себя, она открыла глаза и, потерев рукой висок, сказала:

– Уф! Это был выстрел. Как только голова не разлетелась…

Улыбнувшись, она попыталась встать, но, качнувшись, снова уселась в снег. Подошел виновник несчастья – доктор Хельмиг. Он еще раньше сокрушенно мотал головой – очевидно, это должно было означать, что он не виноват. Потом сказал:

– Не понимаю, абсолютно не понимаю, как это могло случиться?

Шервиц, обычно не скупой на слова, на этот раз, казалось, потерял все свое красноречие. Трясясь от злости, он лишь выдавил:

– Вы… Черт и дьявол вас побери…

– Хватит и одного черта, – нашелся Хельмиг и, обращаясь к Хельми, добавил: – Ради бога, извините. Я не мог упустить возможности подстрелить медведя. Тысяча раз пардон… Ведь ничего страшного не случилось?

– И он еще говорит: ничего страшного, – снова разразился бранью Шервиц. – Да вы посмотрите на даму, как она лежит – э, черт, сидит – и это ничего? А дыру в моей ноге вы тоже считаете комариным укусом?

Хельмиг вытер пот; спокойствие его покинуло, он явно испытывал страх. Но узнав, что щепка оставила у Шервица в ноге лишь занозу, облегченно вздохнул. После часового перерыва, в течение которого мы предупредили Хельмига, что при еще одной малейшей неосторожности он тотчас же будет отправлен домой, все успокоились и продолжали охоту. Богданов категорически запретил применять патроны с пулями, пригрозив, что иначе прекратит гон и оштрафует виновников.

Это помогло. Все стали осторожнее. Хельмиг стрелял отлично. У него было великолепное ружье, которое доставало любого длинноухого на расстоянии семидесяти и даже девяноста шагов. Он заслужил общую похвалу, и во время перерыва на обед его охотничье искусство стало главной темой разговора. Я поинтересовался, какими патронами стреляет Хельмиг.

– Самыми лучшими в Германии, – не без гордости ответил он и вынул несколько патронов из сумки, чтобы все могли их увидеть. На его ладони заблестели хорошо знакомые мне красные гильзы, окованные латунью с фирменным знаком «Роттвейл».

Я впился в них взглядом так, что даже око задрожало. Ведь именно такой патрон я нашел ночью в лесном сарае, именно таким патроном стрелял, по моим предположениям, старый учитель, хотя Богданов был и другого мнения – ведь стреляную гильзу я выгреб из снега. И патрон, и гильза сейчас лежали у меня в рюкзаке!

С огромным трудом сохранил спокойствие, руки у меня дрожали. Теперь я был совершенно уверен, что на сене в лесном сарае спал Хельмиг. Кто же был тогда с ним еще?

Я задумался так глубоко, что не заметил, как все вышли на тропу.

– О чем это вы задумались? – раздался рядом чей-то голос. Это был один из участников охоты, лесник Гаркавин.

– Размышляю об одной опасной вещи. О красных патронах «Роттвейл», – ответил я.

– Это точно – бьют, как гром!

– Вы правы, – сказал я, и в памяти снова отчетливо пронеслись красные патроны.

Гаркавин внимательно на меня посмотрел, словно понял больше, чем я сказал.

– И что вам, Рудольф Рудольфович, так дались эти патроны? Ведь вы также стреляете заграничными, я видел. Не сказал бы, что они хуже, скорее наоборот.

– У меня чехословацкие патроны. Возможно, они действительно лучше.

– Так о чем же вы задумались? – стоял на своем Гаркавин.

Я бросил на него быстрый взгляд; казалось, он о чем-то догадывается. Но кому какое дело до того, что я думаю о красных гильзах? Не удержавшись, сказал:

– А почему вы об этом спрашиваете?

– Да потому, что меня эти патроны тоже интересуют. Ведь два таких я недавно нашел в своем лесу.

Теперь настала моя очередь проявить любопытство:

– Где, где именно?

– В восемнадцатом квадрате, но вам это, Рудольф Рудольфович, ни о чем не говорит. Ведь вы не знаете наших лесов. Это юго-западнее отсюда. Там есть сарай, в котором мы храним сено…

От удивления я даже присвистнул.

– Знаю тот сарай, ведь я там спал…

– …и оставил этот патрон, – продолжил Гаркавин. Улыбаясь, он вынул из сумки патрон, на котором четко было написано; «Made in CSR»

– Черт возьми! – вырвалось у меня.

Выходит, и я там оставил о себе память. Наверно, патрон выпал из кармана, хотя я себя убеждал, что там ничего нет.

– Вот, вот, то же случилось и с доктором из Германии. Одного никак не могу взять в толк – как он там очутился? Место-то глухое, далекое, его только наши черти знают, – засмеялся Гаркавин и рассказал, что он ездил за сеном и нашел в сарае два патрона – один «Роттвейл», другой – чехословацкий.

– Стало быть, вы полагаете, что в сарае спал наш сегодняшний гость – доктор Хельмиг?

Гаркавин кивнул:

– А как иначе объяснить мою находку? Впрочем, может, там был другой иностранец…

– Да ведь я тоже иностранец, – возразил я. – Но сарай нашел, хоть случайно, но нашел. У кого, интересно, еще есть такие патроны? – Я вытащил свою находку – гильзу, найденную у охотничьей избы, там, где случилось несчастье с отцом лесничего.

Гаркавин вытаращил глаза:

– Откуда у вас это?

– Нашел у дома лесничего, – спокойно ответил я. – Как раз в тот день, когда отец Богданова стрелял в белую сороку. Вы знаете, что никто из иностранцев, кроме меня, на этом месте тогда не был, а у меня немецких патронов нет.

– Удивительно, – признался Гаркавин.

– Только на первый взгляд, – коротко сказал я.

– А потом…

– А потом из этого следует судебное дело, у которого могут быть серьезные последствия.

– Ну, вы уж лишку хватили, – засмеялся Гаркавин. – Откуда взяться делу там, где охотится немецкий химик или чешский инженер? Ведь каждый на это имеет право, только выполняй правила. – Он на минуту задумался, махнул рукой и лукаво сказал: – Стоит ли в самых простых вещах видеть бог знает что?

Неужели он все-таки о чем-то догадывается?

– Вы правы, на охоту имеет право ходить каждый, но только без дурных умыслов, – ответил я. Меня удивило, что он не придает никакого значения найденным патронам.

Вместо ответа Гаркавин метнул на меня вопросительный взгляд, словно пытаясь понять, о чем именно я думаю, и закинул ружье за плечо.

– Зря теряем время, – сказал он как бы про себя. – Все уже давно ушли. Айда?

Мы шли молча вдоль высокой стены старого ельника, на темном фоне которого отчетливо выделялись молодые веселые танцовщицы, превращенные волшебником в березы. Вскоре мы наткнулись на первого охотника – он знаком отправил нас дальше.

Гон начался, раздались три выстрела, Богданов кивал издалека. Когда мы подошли, он наметил нам места. Снова загремели выстрелы.

– Ваш доктор, видать, знает дело, – с уважением заметил Богданов. – Догадался, куда побегут зайцы, и первый предложил пойти с загонщиками. Везет ему…

Лесничий не договорил. Где-то рядом раздался душераздирающий крик. Так мог кричать при крайней опасности лишь человек.

На минуту у нас ноги словно в землю вмерзли, потом все бросились вперед. Каждый представлял в беде своего товарища – дорога каждая минута, вперед, иначе будет поздно!

Впереди бежал, прыгая на ходу, Гаркавин. За мной торопился Богданов. Курилов кричал своим могучим голосом:

– Держитесь, скорее на помощь!

Шервица нигде не было видно. Однако, когда мы прибежали на место, оказалось, что несмотря на раненую ногу, он уже там.

На узкой просеке в луже крови недвижно лежал человек. В первое мгновение я его не узнал, лишь приблизившись, понял: это доктор Хельмиг. Возле него суетился Шервиц, вместе с другими охотниками пытаясь расстегнуть ему пальто.

– Где медведь? – задыхаясь, грохнул еще на бегу Курилов.

Кто-то из присутствующих махнул рукою:

– Что плетешь? Какой медведь? Кто-то его застрелил…

Застрелил? Хельмига?

Казалось, он умирает. Расстегнув пальто и рубашку, мы увидели, что на груди зияет рана, из которой хлещет кровь. Две пули влетели в спину, одна вышла на правой стороне груди.

– Бинты? Есть у кого-нибудь бинты? – закричал Богданов. Кто-то достал из сумки и подал ему бинты.

– Жив? – спросил я.

Богданов слушал пульс, а Курилов приложил ухо к груди Хельмига. Сердце еще билось, но пульс был слабый. Затем охотники изготовили носилки и положили на них Хельмига, который по-прежнему был без сознания.

Богданов давал распоряжения на дорогу:

– Лошади ждут на перекрестке. Пусть Демидыч вместе с Гаркавиным как можно быстрее едут прямо в больницу. Слышите? Постарайтесь быть там не позже, чем через два с половиной часа. По пути загляните к фельдшеру, он поможет раненому и проводит вас…

Затем, собрав в кружок всех оставшихся участников охоты, Богданов заявил:

– Случилось несчастье, дай бог, не смертельное. Тяжело ранен наш гость – господин доктор Хельмиг… – Он умолк, внимательно оглядел всех присутствующих, откашлялся и продолжал: – Речь идет о возмутительной неосторожности, которую проявил кто-то из нас. Жду, что вы все и тот, кто виновен, признаются…

Наступила такая тишина, что было слышно далекое щебетанье синиц и шелест ветвей, на которых прыгала белка. Прошло несколько напряженных минут, но никто не шевельнулся и, казалось, даже не дышал.

– Никто? – хмуро спросил Богданов. – А кто шел рядом с Хельмигом?

– Я, – сказал мужчина с седоватой головой.

– А я шел слева, – откликнулся высокий молодой охотник.

– Как же так, – спросил Богданов, – вы шли рядом с Хельмигом и ничего не знаете?

– Знаем, почему это не знаем, – обиженно протянул старший. – Идем это мы, значит, неподалеку от немца. Он то отстанет, то вперед вырвется, ломал, значит, нам линию. И вдруг слышим: бац-бац, два выстрела. Повернулись, значит, и видим: лежит немец, дергается. Ну, бросились, значит, к нему.

– Откуда раздались выстрелы? – прервал Богданов.

– Откуда? Ну, этого не знаю.

– Спереди?

– Да как же, значит, спереди? Ведь попали-то ему в спину!

– Следовательно, кто-то был за вами. Тот, кто стрелял в доктора, – настаивал Богданов.

– Так-то оно так, но наших, значит, не было, а чужого не видели, – недоуменно развел руками охотник.

Решили проверить следы на снегу. Каждый внимательно смотрел, не появится ли лыжня, которая должна была оборваться там, откуда раздались выстрелы. Через несколько минут послышался возглас:

– Нашел!

Все бросились к тому, кто кричал. На снегу была отчетливо видна чужая лыжня и следы палок, воткнутых в снег. Вот здесь и остановился тот, кто стрелял в Хельмига…

Пошли по этой лыжне. Впереди бежал Дружок. В конце концов лыжня вывела на лесную дорогу, по которой зимой возили дрова, и тут потерялась. От мостика шла тропка, протоптанная в снегу. Может быть, убийца снял лыжи и пошел по ней?

– Давайте вернемся, – предложил Богданов. – Нет смысла идти по тропинке, которая мимо лесного склада ведет на станцию. Ищи ветра в поле…

Собаки удивленно глядели на нас, словно недоумевая, почему мы прекратили преследование. Дружок тихо скулил, натягивая ремень.

Подошли остальные охотники. Они внимательно осмотрели роковое место, но ничего не обнаружили.

– Даже окурка не нашли, – посетовал Курилов.

– Может, еще поискать? – предложил я. – Авось появится пуговица или еще что… Вот вам прекрасная возможность проявить свои детективные способности, В самый раз…

– Смейтесь, смейтесь, – парировал Курилов. – Посмотрим, кто скажет в этой истории последнее слово.

Тем временем загонщики укладывали в сани добычу. Когда мы вернулись домой, там удивились, почему так скоро. А узнав причину, пришли в ужас.

– Недавно несчастье с отцом, сегодня – убийство, – горевала хозяйка дома. – Да что это у нас творится, господи?

Богданов послал на станцию нарочного, чтобы тот по телефону сообщил о случившемся в органы государственной безопасности. До начала следствия мы, разумеется, уехать не могли и потому послали с ним в Ленинград телеграммы, извещающие о том, что задерживаемся.

– Наша хозяйка вздыхает: несчастье с тестем и попытка убийства гостя, – сказал я. – Не обладаю особыми способностями к дедукции, но думаю, что это два исключительных события, которые…

– Не хотите ли вы сказать, что они могут быть взаимосвязаны? – прервал меня Богданов.

– Не знаю. Но в том, что между Хельмигом и кем-то из здешних жителей есть связь, не сомневаюсь…

– Какая и с кем? – раздались голоса.

– Это все пустые догадки, – бросил Курилов.

– Почему пустые? – возразил Шервиц. – Мне тоже никак не идет на ум, почему Хельмиг скрывает, что он со своим сообщником и этой лайкой бродил по здешним лесам. У него здесь обязательно должен быть знакомый, иначе бы он заблудился…

Хельми, которая до сих пор лишь слушала, вступила в разговор:

– И в самом деле странно. Такую же лайку, как Дружок, мы с Карлом видели у ленинградского вокзала. Ее тащил за собой доктор Хельмиг. Но та ли это собака-то? Ведь псы одной породы очень похожи друг на друга… Вместе с тем все обстоятельства сходятся: это именно та лайка. Но доказать очень трудно…

После таких спокойных, раздумчивых слов настала тишина. Я сидел близко у двери и услышал слабый шорох. Повернувшись, увидел, что дверь немножко приоткрыта. Встал, чтобы закрыть, – не удалось. Тогда быстро пнул ее ногой, дверь отворилась настежь, раздался сдавленный крик, я выглянул: в коридоре, скорчившись, стояла старуха, закрывшая ночью дверь.

– Что вы тут делаете? – выпалил я.

– Ни-че-го, – пролепетала она.

– Лучше бы ты тут не стояла, тетка! – напустился я на нее, затем добавил спокойнее: – Если хотите знать, о чем мы говорим, пожалуйста, заходите в комнату. А подслушивать за дверьми нечего.

– Вот еще, что мне в комнате делать?

– То же, что и за дверями – слушать. Судя по всему, вам это интересно.

– Какое там! – тетка взмахнула руками, как бы защищаясь от кого-то, и обратилась к Богданову:

– Юрий Васильевич, прошу вас…

– Что случилось, тетя Настя? – Богданов шагнул в коридор.

– Да ничего, только вот Рудольф Рудольфович на меня нападает, – захныкала бабка.

– Не подслушивай! – подвел итог Богданов. – Иди-ка отсюда подобру-поздорову.

– Удивительная у вас домработница, – заметил я после того, как дверь закрылась.

– И не говорите, – согласилась хозяйка дома. – Любит нос совать куда не следует. Все-то ей надо знать…

– Не могу сказать, чтобы я отличался особой подозрительностью, но поведение тетки меня настораживало. Сразу вспомнилась вчерашняя ночь, когда именно она закрыла за мной дверь, а потом до полуночи следила в доме.

Задумавшись, я сидел в кресле, не вслушиваясь в разговор. Из такого состояния меня вывел Шервиц, который сказал по-немецки:

– Эта старуха принюхивается не зря…

Все обернулись, но по-немецки, кроме Шервица, говорила только Хельми. Она же из вежливости отозвалась по-русски:

– Нелепо подозревать столь старую женщину…

– Женщинам нельзя верить, даже если они старые, – обратил все в шутку Шервиц.

Я вышел из комнаты и направился в кухню. Тетя Настя возилась у плиты. Заметив меня, она помрачнела и проворчала:

– Что вам угодно?

– Да в общем-то ничего, тетя Настя. – У меня только маленький вопрос: не приходил ли кто ночью к окнам, которые выходят в сад?

Старуха открыла рот, но промолчала.

– Например, вчера, – настаивал я.

– Вчера, – повторила она.

– Да, вчера, – подчеркнул я.

– Кому тут ночью шляться… С чего это вы взяли?

– Сам не знаю, с чего, – стараясь говорить равнодушно, ответил я. – Просто ночью мне показалось, что за окном кто-то стоит.

Тетка вытаращила глаза:

– Я ничего не знаю…

– Допустим, но кто-то ведь говорил с немецким доктором. И этого вы не слышали?

– Не хватало еще мне заботы о немецком докторе или о ком-нибудь другом. Ночью я сплю. Так за день намаешься – только до кровати добраться.

– Но ведь дверь за мной закрывали вы…

– Будто я оставлю их на ночь открытыми.

– Стало быть, все-таки не спали, – не отставал я.

– Знаете что, господин хороший. Оставьте меня в покое. Не понимаю, о чем вы говорите. – Она полушутя, полусерьезно выпроводила меня из кухни и закрыла дверь. В растерянности я остановился в коридоре, прислушиваясь, как на кухне гремела посуда.

– Что с вами? – раздалось за мною. Это был Богданов.

Я махнул рукой и сказал, что не нашел с теткой Настей общего языка. Он рассмеялся:

– Спорить со старой бабой даже черту не под силу. Пойдемте-ка лучше к нам. По радио передают, что гитлеровцы в Берлине проводят массовые аресты коммунистов. Пойдемте, послушаем.

Да, коричневая чума расползалась по Германии, и об этом сейчас говорили по радио. Напряженная политическая ситуация затмила остальные дела. В Германии росла опасность для всей Европы. Здесь, в тихом доме лесничего, мы обсуждали это событие, не питая иллюзий насчет того, что выкормыши самых реакционных кругов немецких империалистов и монополистов остановятся на полпути. Прусский милитаризм и тевтонская заносчивость «сверхчеловека» начинали свое кровавое дело, и Гитлер был его исполнителем.

Мы так внимательно слушали радио, что не заметили стука в дверь. Вошла тетка Настя и сообщила, что нас спрашивают два представителя органов государственной безопасности.

– Здравствуйте, товарищи, – входя в комнату, приветствовал нас один из них, а второй лишь молча поклонился. – Вы нас звали, вот и мы.

Старший, Усов, был начальником, младший, Рожков, – следователем.

Богданов рассказывал, что произошло, Рожков записывал, а Усов как бы безразлично смотрел на потолок, где блестела электрическая люстра. Когда Богданов закончил, Курилов встал, вынул из кармана и положил на стол пряжку с оторванным куском ремня.

– Это потерял убийца, – выразительно заявил он.

– Скажем пока – преступник, доктор Хельмиг еще не умер, – мягко возразил Усов. – Где вы это нашли, товарищ?

– На том месте, откуда он стрелял. Очевидно, спешил скорее удрать и не заметил, как у него лопнул ремень от брюк.

– Смотрите, какой Шерлок Холмс! – засмеялся Богданов. – Нам об этом ни слова…

– Пряжка есть, дело за малостью – ее владельцем, – под общий смех заявил Шервиц.

– Лучше что-то, чем ничего, – впервые заговорил Рожков.

Пряжка пошла по рукам, и хоть ничего в ней не было особенного, каждый ее внимательно рассмотрел. Усов попросил всех рассказать, кто что знает. Когда очередь дошла до меня, я рассказал обо всем, что произошло прошлой ночью, не забыв упомянуть и о странном, на мой взгляд, поведении тетки Насти.

– Вот и прекрасно, – сказал Усов. – Вы не могли бы позвать вашу домработницу, товарищ Богданов?

Через минуту лесничий вернулся с теткой Настей. Она остановилась у двери и только после приглашения прошла в комнату, чтобы сесть на стул.

– Ваше имя?

– Анастасия Конрадовна Блохина, – едва слышно выдохнула старуха.

– Знаете немецкий язык? – не глядя, спросил Рожков.

Тетя Настя удивленно взметнула на него глаза и не ответила. Рожков повторил вопрос, пристально уставившись на нее.

– Когда-то… немного… знала, – заикаясь, ответила старуха.

– А сейчас уже не знаете? – спросил Усов.

– Сейчас? – протянула она.

– Да, да, вчера или сегодня вы не говорили по-немецки? – настаивал Рожков.

– Как вы так можете думать, товарищ начальник? – испуганно спросила тетя Настя.

– Именно так, как говорю, и удивляюсь, почему вы не отвечаете. Ведь нет ничего плохого поговорить по-немецки, например, с гостем, который приехал на охоту, – сказал Рожков.

– Да, ничего нет плохого… Но почему вы об этом спрашиваете?

– Из любопытства. Я видел на кухне молитвенник – немецкий. Вы, очевидно, евангелистка и, насколько мне известно, родились в Риге, до замужества носили фамилию Крюгер. Ваш отец из прибалтийских немцев, а мать русская.

Тетка оцепенела. Она впилась глазами в Рожкова, словно хотела прочесть на его лице больше, чем он сказал.

– У вас здесь есть родственники? – спросил Рожков, склонившись над своей тетрадью.

– Е… есть… племянник, Аркадий Аркадьевич…

– …Блохин, – спокойно продолжал Рожков.

Мой удивленный взгляд встретился с таким же взглядом Курилова. Потом я повернулся к хозяйке дома, и она, предчувствуя мой вопрос, молча кивнула: да, это так.

– А теперь расскажите, что произошло вчера ночью, – спросил Усов.

– Произошло? – вновь по привычке повторила она, словно не зная, что ответить. Казалось, она злится. Лишь после некоторого колебания сказала:

– Ничего не знаю. Слышала только, что кто-то вышел из дома. Разбудил меня скрип, пошла посмотреть. Никого не увидела и подумала: кто-то вышел из дому и оставил двери открытыми. Вот я их и закрыла…

– Кто на ночь закрывал дверь? – спросил Усов.

– Я закрывал, – отозвался Богданов. – Остальные уже спали.

– Вот и прекрасно, – похвалил Усов. – Значит, потом кто-то их снова открыл. Это были вы, товарищ? – указал он на меня.

– Возможно, – сказал я. – Не исключено, однако, что до меня уже кто-то выходил из дому…

– Не исключено, совсем не исключено, – поддержал меня Усов. Он молча встал и подошел к окну, потом сказал:

– Кто же мог до вас выйти из дома?

– Кто-нибудь из нас, – ответил я, пожав плечами.

– Вот и прекрасно, кто же?

Однако на его вопрос все ответили отрицательно; получалось, таким образом, что я был единственным, кто той ночью выходил из дома.

– Мне бы хотелось осмотреть комнату, в которой спал доктор Хельмиг, – заявил Усов, и Богданов увел его вместе с Рожковым. Они довольно долго не возвращались, и тогда тетка Настя нарушила тишину:

– Человек должен бояться с кем-нибудь поговорить…

– Почему? – спросил ее Шервиц по-немецки, и она ответила ему на этом же языке чисто, без акцента:

– А что этот долговязый записывал? Что я говорила с доктором Хельмигом по-немецки? Нашел, чему удивляться…

– Это и меня удивило, – сказал инженер. – Я ведь тоже немец, но со мною вы говорили по-русски. Почему?

– Не знаю, – нерешительно произнесла тетка Настя, – наверно, мне показалось, что он плохо говорит по-русски…

Я не мог избавиться от впечатления, что она что-то скрывает. Встал и направился за Верой Николаевной, которая пошла в кухню. Там я ее спросил, весь ли день вчера старуха была дома.

– Нет, не весь, – ответила хозяйка. – Ходила зачем-то в Лобаново.

– Когда?

– После обеда. Очень меня это рассердило. Ведь я ей сказала, что приедут гости из Ленинграда, надо кое-что приготовить, а она…

– Извините, – прервал я, – а вы сказали, кто именно приедет?

– Конечно, ведь нам об этом сообщил Курилов. Вас-то мы считаем как бы своим, но эти два немца – Шервиц и Хельмиг, да еще барышня Хельми… Женщина в гостях несколько меняет дело, хлопот больше… И вот на тебе, тетя Настя вдруг собирается, уходит и все бросает на меня.

– Какая бесцеремонность, – согласился я. – Что же ей приспичило?

– Не понимаю, честное слово, не понимаю. Пока она не знала, что будут гости, никуда уходить и не думала. Но как только узнала,/ сразу же собралась и ушла.

– Странно, – пожал я плечами.

– Да это еще что! – засмеялась Вера Николаевна. – От нее и не такого можно ждать. Чём старше становится, тем ужаснее. Временами на нее что-то находит, и она вдруг исчезает. Особенно в последнее время. Вернется, молчит, но работу свою делает хорошо. Потому ее и держу… Таких людей, знаете, надо мерить особой меркой. Кто знает, что и нас ждет в старости…

Неужели все дело в старческой непоседливости?

Возвращаясь коридором в комнату, я услышал, что меня кто-то зовет. Это был Усов. Он стоял с Шервицем в дверях комнаты, где ночевал Хельмиг, и попросил меня выйти наружу, к открытому окну. Затем он задал мне из комнаты ничего не значащие вопросы, на которые я отвечал вполголоса. Через минуту в окне первого этажа появился Шервиц и заявил, что во время вчерашнего «рандеву» слышно было куда лучше. Ничего удивительного – ночью звуки громче. Но он настаивал, что ночной разговор состоялся именно у окна комнаты, в которой спал Хельмиг.

Потом мы все, кроме тетки Насти, опять сошлись в большой комнате, ожидая, что Усов будет делать дальше. В его руках был фотоаппарат и кожаный футляр:

– Я осмотрел вещи Хельмига, и этот футляр меня заинтересовал. В нем оказался отрывок письма. Оно напечатано по-немецки, а я этого языка не знаю. Может кто-нибудь из вас прочесть?

Я взял кусочек бумаги, который был смят, а потом расправлен, и с трудом разобрал слова: «…и поэтому на охоту ни в коем случае не ездить, иначе…»

На этом месте листок был оторван. И все-таки отрывок письма, сохранившийся по чистой случайности, говорил о многом. Хельмига, несомненно, кто-то предупреждал, чтобы он не ездил на охоту.

Неожиданно заговорила Хельми:

– Пожалуй, я знаю, от кого Хельмиг мог получить эту записку. – Все повернулись к ней. Хельми на минуту замолчала, потом продолжила: – Это, вероятно, произошло перед тем, как мы сюда приехали. Никто из вас – она обратилась к Шервицу и ко мне – даже и не заметил, как Хельмиг, когда мы к нему приближались, быстро отошел от женщины, с которой стоял у дверей своего дома. У него не было времени ни попрощаться с ней, ни спрятать то, что держал в руке. Весьма правдоподобно, что это письмо он в спешке сунул в карман… Естественно, что в нашем присутствии, когда мы уже ехали на машине, он его прочесть не смог…

Никакой женщины ни я, ни Шервиц не заметили, но это понятно, потому что Шервиц, управляя машиной, искал место, где остановиться, а я раскладывал вещи.

– Прекрасно, – отозвался Усов и понимающе кивнул. – Оказывается, одна женщина может быть внимательнее, чем двое мужчин… Остается лишь выяснить, кто послал предостережение.