Текст книги "Белая сорока"

Автор книги: Рудольф Лускач

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)

Куда я попал?

Куда же теперь?

Мгновение стоял в нерешительности, потом направился вдоль стены высокого леса, который был едва виден сквозь поднявшуюся метель. Я надеялся, что снова донесутся выстрелы и таким образом я смогу определить направление, в котором надо идти. Но лес молчал, и лишь падающий снег да завывание ветра нарушали тишину…

Несколько раз увязал в сугробах, однажды провалился в какую-то яму, из которой выбрался с большим трудом. При этом оказалось, что я потерял ушанку, и снег набился мне в уши и рот. Отряхиваясь, провел рукой по ружью, желая убедиться, что оно в порядке. И начал плутать дальше…

Наконец вышел на просеку, о которой знал, что она тянется лесом с севера к югу. Оставалось определить, где север. Ориентироваться можно было только по ветру, который сегодня дул с юго-запада, и поэтому я подался влево от просеки. Весь в снегу, усталый и замерзший, я чувствовал себя отвратительно. В голову лезли самые неутешительные мысли.

И тут вдруг откуда-то сверху раздался предостерегающий крик:

– Стойте, дальше ни шагу!

Замер на месте, огляделся вокруг – никого.

– Кто тут? – громко спросил я, снимая ружье с плеча.

– Осторожней, медведь! – раздалось совсем близко надо мной.

Поднял голову, оглядел соседние деревья. И тут обнаружил на густой ели, которую заслоняла осина, сидящего человека.

– Тьфу! – облегченно сказал я. – Как вы меня испугали. Почему вы сидите на дереве?

– Частично из-за шишек, отчасти из-за медведя.

– Откуда бы здесь взяться медведю? – засомневался я.

– Откуда? Ох, вот тут минуту назад прошел. Это еще счастье, скажу вам, что я забрался нарвать шишек. Поэтому-то и медведя увидел раньше, чем он меня. Затаил дыхание, и Миша меня не учуял, проскочил на расстоянии шагов двадцати пяти от дерева и исчез… Сейчас слезу, теперь не страшно – ведь нас двое – с ружьями.

– Что же это вы не стреляли, раз у вас есть ружье?

– Нет, нет, не стрелял, это точно, – торопливо сказал голос сверху. – Во-первых, я оставил ружье под елкой, чтобы оно мне не мешало, а во-вторых, у меня только два патрона с пулями, остальные – с дробью. Ведь я собирался охотиться на зайцев…

Я внимательно осмотрелся. В. самом деле, под деревом стояло ружье с патронташем, а чуть дальше – лыжи.

– Так слезайте, слезайте, – настаивал я. – Да расскажите все по порядку.

Незадачливый охотник спустился на снег. Это был молодой человек со смуглым лицом, Познакомились. Оказалось, что это бухгалтер соседнего кооператива Быков. Как и нас, лесничий позвал его поохотиться на зайцев. Но утром Быков был занят на работе, а так как очень любил стрелять, то выкроил время после обеда и отправился вслед за нами.

– Тогда торопитесь, еще успеете. Что же касается шишек, по пути наберете, сколько захотите, – посоветовал я.

– Одно другому не мешает. Понимаете, обещал жене принести из лесу красивые шишечки. Она хочет послать их сестре в город. Вот и пришлось их искать.

– Ладно, хватит. Приказ жены – вещь серьезная. Но меня больше удивляет, как здесь оказался медведь, – перебил я.

– Удивляет? – переспросил огорошенный Быков. – Я бы скорее сказал: ужасает. Ведь такой медведь, как тут прошел, сразу может человека на куски разорвать.

Я снисходительно рассмеялся. Страх этого охотничка явно увеличивал размеры медведя. Он обиделся.

– Взгляните на, следы, вон там – они еще теплые. Пройдя шагов тридцать, я действительно увидел большие следы медвежьих лап.

– Вы правы, – согласился я, – медведь солидный. Быков кивнул и спросил:

– Закурим?

Закурили и минуту молча постояли под деревом, ветви которого низко склонялись под тяжестью снега. Неожиданно снежная глыба с глухим шумом упала на землю. Быков испуганно отскочил в сторону, но уразумев, что произошло, успокоился и спросил:

– Скажите, пожалуйста, вы бы сами на этого медведя пошли?

Вопрос зажег во мне искру самоуверенности. Я тщательно смел снег с рукава, затянулся, выпустил дым изо рта и нарочито спокойно сказал:

– Вы в этом сомневаетесь? Одолжите мне лыжи, и я тотчас же отправлюсь за ним.

– О чем речь! Лыжи охотно дам, но я бы не простил себе, если бы этот верзила вас раздавил.

– Не беспокойтесь, мне это не впервой, и, как видите, пока цел.

Быков с минуту колебался, потом махнул рукой:

– Берите лыжи, я обойдусь без них. Ваши друзья неподалеку… Слышите? Выстрел, еще один… Они сейчас где-то у Каменного ключа. Это чуть больше полутора верст… Побегу туда и пошлю вам кого-нибудь на помощь.

Быстро одев лыжи, я попрощался с новым знакомым и поспешил по медвежьим следам. Они вели на горушку. Вероятнее всего, медведь бродил по лесу в поисках еды. И тут вдруг мелькнула мысль, что его могла испугать наша стрельба, он счел за лучшее удалиться в более спокойные места и уже не вернется…

За горушкой лежала заснеженная низина, поросшая густым лесом. О дальнейшем пути нечего было и думать. Вокруг шумел высокий лес, угрожающе махая ветвями, словно намереваясь выгнать меня из того глухого угла, где ветер репетировал свои грустные песни о наступающих холодах.

Я решил спуститься в низину и идти по замерзшему ручью до реки Кублянки, куда он впадал. В этой реке, которая протекала возле охотничьей избы, как мне рассказывал лесничий Богданов, водились исключительно большие щуки и окуни.

С горушки я быстро добрался до ручья, но тут мне пришло в голову, что лучше подождать, пока, как и обещал, появится бухгалтер Быков в сопровождении моих друзей…

Но почему же затихли выстрелы? Как ни старался, не мог расслышать ни одного. И вдруг увидел на снегу две узкие борозды – следы лыж! Они были сильно занесены снегом, тем не менее все-таки это была лыжня. Куда она ведет? Кто ее оставил?

Внимательно оглядевшись, пришел к выводу, что лыжников было трое. Они явно торопились, местами перегоняя друг друга. Не стоило большого труда определить, что вся троица спешила на северо-запад, в глубину леса. Остановился в растерянности. Куда же мне пойти, в какую сторону направиться по лыжне?

В конце концов решил идти в обратном направлении – пожалуй, именно так быстрее окажусь среди людей.

Совсем стемнело. Откуда-то послышался жалобный вой. Волки? Нет, вроде бы не похоже. Скорее всего это скулила собака. Но откуда она здесь? Проклятая тьма! Много бы я дал, чтобы на ночном небе появилась луна! Снова раздался жалобный вой. Неужели все-таки волк? Вспомнил, как опытные охотники рассказывали, что вой матерого загнанного волка напоминает человеческий плач. Да нет, к черту сказки, пусть им верят дети.

Осторожно продвигаясь вперед, напрягал зрение, чтобы поскорее узнать, какая встреча меня ожидает и с кем. Из темноты вдруг вырос куст. Около него двигалась какая-то тень.

Это была карельская лайка.

Она радостно вертела хвостом, повизгивала, приседала и не могла подойти ко мне, как будто бы что-то мешало ей сдвинуться с места. Я нагнулся и протянул руку, чтобы ее погладить. Она затряслась всем телом, легла на снег и жалобно заскулила.

Может быть, собака ранена и не может встать? Я провел по ней рукой, но едва только дотронулся, как пес болезненно взвизгнул и слегка стиснул зубами мою руку. Только теперь я понял, что он привязан к дусту. Быстро зажег спичку, и тут увидел, что задняя лапа собаки попала в проволочный капкан. Снова чиркнул спичкой и разглядел, что в месте, где проволока содрала шерсть до мяса, лапа сочилась кровью и вспухла. Конечно, пес старался выбраться из капкана, но лишь сильно себя поранил.

Я осторожно освободил лапу. Собака тотчас же поняла, что я хочу ей помочь, и даже не шелохнулась. Она лишь по-прежнему тряслась всем телом и лизала то мою руку, то свою раненую лапу. Она была очень худая, даже ребра выступали. Кто знает, как долго пес голодал!

У меня в сумке еще оставалось немного колбасы, кусок вареного мяса и несколько булочек; не раздумывая, я все это отдал собаке. Она мгновенно все проглотила, потом завертела хвостом, и когда я закурил сигарету, увидел, как преданно она на меня смотрит.

И сразу стало веселее. Ведь у меня теперь был товарищ, хоть и всего-навсего раненый пес. Он, конечно, будет стремиться домой, и я выберусь из этого проклятого леса вернее, чем если бы рассчитывал только на свои догадки.

У лайки был почти новый ошейник. Это навело меня на мысль, что она не просто так плутала в лесу, но попала в западню во время охоты. Вместе с тем казалось странным, что хозяин ее бросил на растерзание хищникам.

Впрочем, дальше размышлять об этом не было времени, я привязал к ошейнику ремень и потянул собаку, ожидая, что она тотчас же бросится за мною. Однако я ошибся. Лайка не тронулась с места, вертела хвостом и не проявила ни малейшего желания двинуться вперед. Тогда я крикнул: «Айда, пошли домой, домой!» Но пес только злобно ворчал, полизывая раненую лапу.

Было ясно, что он учуял в лесу какую-то опасность, и потому я решил разом покончить с вынужденной остановкой выстрелом; попутно мне представлялась возможность убедиться, что мой четвероногий проводник и в самом деле принадлежит к охотничьему цеху.

Гром выстрела еще не утих над заснеженной землей, когда в чаще послышался треск ломающихся ветвей. Может быть, это был какой-нибудь лесной хищник, которого привлек запах теплой собачьей крови. Или опять лось?

Лайка вела себя так, как и полагается на охоте: глядела на меня, ожидая, что я рукой дам ей команду броситься в чащу. Но я придержал ее за ремень, погладил и коротко сказал: «Тубо, назад, на место!»

Пес неохотно подчинился. Перезарядив ружье, я выбрался на лыжню и пошел по ней. Собаке ничего не оставалось, как двинуться за мной. Скоро она даже опередила меня и примерно через полчаса вывела на поляну, где я во тьме различил очертания сруба. Это был обыкновенный сарай.

Собака уселась на снег и царапала дверь, пытаясь проникнуть внутрь. Я открыл дверь – сарай был полон сена. Собака вертела хвостом, то и дело поднимая морду. Казалось, что она успокоилась, так как попала под крышу и явно в знакомое место.

Разгребая снег, чтобы дверь открывалась свободней, я нашел несколько сигарет с золотым ободком, очевидно, заграничного происхождения. Кто же здесь, в этом заброшенном сарае курил?

Глянул на часы: было два часа после полуночи, и до рассвета в это время года оставалось еще около пяти часов.

Мой мохнатый найденыш не выражал ни малейшего желания уходить из сарая, лизал раненую лапу и все время зевал. Затем он свернулся в клубок, прикрылся, как это делает настоящая лайка, богатейшим хвостом и через минуту благостно захрапел. И мне ничего иного не оставалось, как проспать остаток ночи.

Я сгреб сено, по привычке обмотал руку ремнем от ружья и улегся возле пса. Повернулся на бок, но туг, что-то мне помешало. Зажег спичку, разгреб сено и вытащил патрон с дробью. Прежде чем спичка погасла, я успел увидеть, что это патрон известной немецкой фирмы «Роттвейл-Вейдманнсхейл». Снова зажег спичку, не веря собственным глазам. Нет, я не ошибся, это и в самом деле немецкий патрон двенадцатого калибра. Было отчего задуматься.

Где я? Кто был в сарае до меня? Вероятно, кто-то неосторожно обронил патрон, когда, может быть, также как и я, укладывался спать. Я автоматически полез в карман, чтобы убедиться, не оставлю ли и я здесь о себе память. Нет, все было на своем месте, патроны в охотничьей сумке, ни один не выпал.

Лишь усталость, которая так и клонила ко сну, избавила меня от настойчивой, неприятной мысли: кто здесь был?

Разбудили меня странные звуки. Кто-то жалобно стонал. Что-то пищало, в конце концов раздался чей-то плач.

Лайка вскочила, заворчала и навострила уши. Было видно, что она в растерянности: откуда эти звуки?

Зловещая какофония неслась над нами, и когда вдобавок ко всему еще завыл ветер, мне показалось, что дьяволы с досады решили завести свою адскую музыку. Лайка подползла, ткнулась мокрым носом мне в руку, словно пытаясь сказать: что ты об этом думаешь, человек?

Не выдержав, я поднялся и вышел из сарая. Собака опередила меня и, едва очутившись на поляне, отчаянно залаяла.

Утро только приближалось, но на небе уже был к его приходу разложен светлый ковер. Сумрак еще не рассеялся, и сеновал в глубине сарая казался сказочным домиком на неосвещенной сцене кукольного театра.

Собачий лай меня раздражал, и я уже хотел окликнуть пса, как вдруг из слухового окна бесшумно вылетело какое-то крылатое созданье. В первое мгновение мне показалось, что вижу упыря – крупную летучую мышь, но ведь это несерьезно: «увидеть» упыря в полутьме могли только мои заспанные глаза и натянутые нервы. Но прежде чем протер глаза, вылетел второй, третий…

Это были совы. Большие лесные ушастые совы, которые, как и остальные ночные крылатые хищники, летают без шума, потому что их взъерошенные перья мягки, словно бархат. Они неутомимо ловят мышей – вот почему в сарае и разыгрался тот ужасный концерт. Наверное, еще осенью туда переселился целый мышиный народ. Совы это заметили и устроили охоту на бойких грызунов. Кроме того, пора помолвок у сов приходится как раз на начало зимы. Возможно, что у сеновала и разыгралось сражение двух ухажеров, добивавшихся руки и сердца красавицы-совы…

Я стоял в растерянности перед сараем, пока не затрясся от холода: в спешке выбежал без пальто, а мороз к утру усилился. Лайка решила не ждать моего решения. Когда совы улетели и стало тихо, ее охотничьи интересы пропали, и она сочла за лучшее вернуться в сарай. Ее примеру последовал и я.

Ворочаясь на сене, перебирал в памяти события уходящей ночи; несколько часов, проведенных в сумрачном лесу, принесли с собой больше впечатлений, чем целый день, залитый солнцем.

С беспокойством говорил я себе, что лишь неприспособленность человека к темноте служит причиной излишних волнений. Но это размышление, разумеется, не касалось найденного мною патрона «Роттвейл», который так и не шел из головы. Днем, при свете, все прояснится, утешал я себя.

Отбросив сухой стебелёк, который царапал лицо, положил руки под голову. Надо мной, в щелях крыши сарая, слегка вырисовывалась сетка из ниток слабого света, вытканных первыми проблесками дня. Ветер уносил остаток темного шлейфа ночи куда-то в бездонную глубину леса и, усталый, лишь тихо бормотал около сеновала. Под его монотонную мелодию я снова заснул.

Когда я проснулся, сквозь дырявую крышу сарая было видно, что уже наступил ясный день. Вышел наружу, потер лицо снегом и вернулся, чтобы осмотреть лайку. За ночь ее рана немного зажила. В сумке у меня оставалось еще немного печенья, и этот скромный завтрак я разделил со своим четвероногим проводником. Потом взял его за ремень и сказал: «Айда, вперед, домой, домой!»

Собака потянулась, отряхнулась, остановилась у первого же дерева, подняла раненую лапу и сделала то, что в таких случаях обычно делают собаки. Затем она попыталась по привычке замести за собой снег, но раненая нога не позволила этого сделать.

В низине на свежем снегу четко вырисовывались следы нескольких лисиц, многих зайцев, сурков и лося. Все это, разумеется, лайку очень интересовало. Она могла уткнуть нос в снег, втягивая в себя манящий запах зверя. И было удивительно, что лайка сразу же подчинилась моему приказу, поняв его без долгих объяснений. Она повела меня «домой», попутно удовлетворяя, впрочем, и свою охотничью страсть. Чего вы еще хотите от пса, которого видите впервые, не можете даже назвать по имени, потому что его не знаете, и говорите лишь дружески: «Ты, песик…»

Очень может быть, что она думает о вас свое, считая чудаком или шутником, но то, что нужно помочь человеку, который с ней так хорошо обходится, – это она чувствует. Способна ли вообще размышлять собака или же ее действия, часто поражающие своей осмысленностью, – лишь навыки, воспитанные поколениями? Ведь праотец собаки – волк был первым диким зверем, которого приручил человек…

Вдруг пес замер, ощетинился и тихо заворчал. Уставившись на конец длинной поляны, он принюхался, прижал уши, сжался, оскалил зубы и задрожал всем телом.

Я опустился на колени около него и тоже оглядел низину. Поначалу ничего не заметил и уже хотел было его увести, но тут мне пришло в голову, что такая умная лайка напрасно не будет обнаруживать свой страх. Снова внимательно вглядывался вдаль, пока не заметил какое-то движение. Там, в темном ельнике, стоял огромный пес.

Я пожалел, что нет бинокля, чтобы… Напрасно: окинув взглядом зверя, я вдруг понял – это же волк! На его большой голове отчетливо вырисовывались широко расставленные уши.

Встреча с волком в начале зимы не сулит ничего хорошего. В это время года волки большей частью живут в одиночку или парами и, за исключением молодых головорезов, как правило, еще не собираются в стаи. Понятно, что встреча даже с одиноким волком производит куда большее впечатление, нежели встреча с зайцем. А если вдобавок рядом притаилась молодая стая? Правда, большинство зверей, включая и хищников, на человека не нападает, если только он сам оставляет их в покое, но все же…

Волк был на расстоянии выстрела, но что толку: ведь мое ружье, заряженное дробью, увы, не могло причинить ему вреда. Можно было только попугать серого разбойника, чтобы он впредь избегал этих мест.

Я решил волка подманить. Главную роль при этом должна была сыграть лайка. Праотец собаки является одновременно и ее главным врагом. И беда псу, если он очутится в лесу с ним наедине! Острые волчьи клыки, как клещи, сомкнутся на его горле, и – все. В голодную зиму волки по ночам отваживаются добираться даже до деревень, и кое-кто из их зазевавшихся родственников может поплатиться своей жизнью. Волки хватают собаку прямо у избы, тащат в лес и, невзирая на давнее родство, сжирают до последней косточки.

Теперь все зависело от того, сумеет ли моя хромоногая лайка выйти на поляну, показаться во всей своей красе и приманить волка. Опустившись на корточки, я отвязал ее от ремня, указал на поляну, нагнулся и шепнул прямо в ухо: «Алле, вперед!»

Лайка, однако, не шелохнулась. Она хорошо понимала, на какое опасное дело ее посылают, и явно не торопилась подставить свое тело острым волчьим зубам. Тогда я снова указал рукой направление и, подняв ружье, нацелился на волка, который все еще стоял в отдалении.

Пес все понял и решился. Он прижал уши, вытянул шею и, почти прижимаясь к земле, потихоньку пополз вперед. Вслед за ним тронулся и я и скоро оказался на опушке. Спрятавшись за вывороченным деревом, я тихо сказал: «…Дальше, дальше, вперед!..»

Пес мелко дрожал, но подавался вперед, пока не очутился на поляне.

Я знал, что теперь сделает волк.

Сперва он не сдвинулся с места и только осторожно поворачивал голову во все стороны, словно желая убедиться, что перед ним одна собака. Затем неожиданно исчез – мне уж показалось, что он почуял подвох, но я ошибся. Через несколько минут из низкого подроста выглянула волчья морда и снова спряталась, а затем я увидел на поляне сразу двух волков. Они появились столь неожиданно и так близко от собаки, что даже растерялись, но потом большими прыжками стали приближаться к лайке, которая все увидела еще раньше, чем я, и стремглав понеслась ко мне.

Все произошло очень быстро и в удивительной тишине, только снег слабо хрустел при каждом прыжке волчьей пары.

Лайка была уже возле меня, когда волки приблизились к опушке. Они так жаждали теплой собачьей крови, что меня даже и не заметили. Нас разделяло около двадцати шагов – я нажал курок…

И в следующее мгновение у меня сперло дыхание, сердце, казалось, ушло в пятки. Вместо громового выстрела раздался слабый щелчок: осечка, которую волки даже и не услышали; они приближались с прежней скоростью.

До сих пор не понимаю, как мне удалось, несмотря на рябь в глазах, заменить негодный патрон другим, который, на счастье, оказался в кармане, и снова выстрелить: волки уже были на расстоянии вытянутой руки.

Я далек от мысли восхищаться догадливостью серых разбойников, но должен сказать, что их способность к мгновенному ориентированию меня поразила. Казалось, они были поглощены только близкой манящей добычей… Но в какую-то долю секунды до того, как раздался выстрел, волки заметили меня в моем укрытии, и каждый с быстротой молнии отскочил в сторону, исчезнув между деревьями.

Я оставался без движения и почти без дыхания, пока прикосновение мокрого собачьего носа к руке не вернуло сознания. Признаюсь, мне стало до глубины души стыдно перед самим собой. Незнакомый, в сущности, пес благодарно лизал мне руку за то, что я спас его от верной смерти, на которую сам же и послал.

Долго гладил я его по голове… Так, значит, этим ты хочешь смыть свою вину? Напрасно, ведь ты причинил послушному псу больше зла, чем его хозяин… Да, казнил я себя, откровенно казнил. Но кто же мог предположить, что появится еще один волк? Слабое утешение – сознание вины все равно давило. Тем более что в памяти вынырнула еще одна недавняя встреча с волками. Тогда тоже была пара – волк и волчица. Но должен же я знать, что если они вместе, то первым показывается чаще всего только волк. Его подруга остается в укрытии и ждет подходящего момента…

Однако волки были уже далеко – пора домой. Но лайка не торопилась. Принюхиваясь, она все оглядывалась по сторонам, словно недоумевая, почему не чувствует запаха пролитой волчьей крови. Только после повторного призыва она нерешительно поднялась, и мы отправились в путь.

Холод приглушил лесные голоса: лишь время от времени раздавался писк синичек, бегающих по стволам и ветвям деревьев, хрипло каркал ворон, да не в меру любопытные сойки жаловались одна другой на печали зимы.

Мы шли, проваливаясь в снег, снова выбираясь на тропку. Пес бежал впереди меня, ясно давая понять, что дорога «домой» ведет совсем в другую сторону, чем я предполагал. И я снова был поражен способностями лайки, которая поняла, что ей выпала роль вести человека.

Долгая, очень долгая ждала нас дорога…

Наконец-то! Вдали послышались гудки паровоза, и это определило направление нашего пути. Туда меня и вела лайка.

Примерно через час я вышел из леса и очутился перед той самой знакомой железнодорожной станцией, на которой позавчера вечером мы сошли с поезда. Удивленно посмотрел на своего четвероногого проводника; ведь я предполагал, что он приведет меня к какому-нибудь дому, к своему хозяину. Наклонился и выразительно сказал, обращаясь к лайке:

– Куда ты меня ведешь? Надо домой, домой!

Пес вопросительно на меня глянул, склонил голову сначала на одну, потом на другую сторону и, освободившись от ремня, хромая, побежал по платформе, уселся возле двери в зал ожидания и заскулил.

Я вошел вовнутрь – зал был пуст, и закрытое окно кассы свидетельствовало о том, что в ближайшее время поезда не будет.

Собака тем временем растянулась на скамейке и облизывалась. Мне подумалось, что она таким образом хочет показать, будто совершенно успокоилась.

Постучал в окошко кассы. Прошло несколько минут, прежде чем кассир открыл окошко и спросил, что мне надо.

– Со мной собака, – объяснил я, – она в лесу попала в капкан. Привел ее к вам, она, наверное, ваша.

– Ошибаетесь, гражданин. Если бы каждый пес, которого кто-нибудь приведет на станцию, был наш, то у нас псарня была бы больше, чем у царя Ивана Грозного, – с усмешкой ответил человек в окошке и хотел его снова закрыть.

– Подождите, товарищ, – настаивал я. – Послушайте, что мне пришло на ум. Буду краток, хотя, по-моему, и вы не торопитесь.

– Нет у меня времени слушать ваши собачьи истории, гражданин! Вашего пса не знаю. Может быть, его видел начальник станции Федор Романович? Он у склада, сходите туда.

И в самом деле, Федор Романович кое-что знал. Он внимательно оглядел лайку, потом сказал:

– Припоминаю, что видел эту собаку, точнее, предполагаю, что это была она. Мне кажется, этак дня четыре назад… да, точно. В среду сюда ленинградским поездом приехали два охотника вместе с лайкой. Я сам охотник, понимаю. Лайка была гладенькая – боже, как за пару дней исхудала! Теперь пролезет между кольями в заборе. На станции охотников кто-то поджидал, и они сразу же уехали на санях. Вчера снова сели в ленинградский поезд. Но, послушайте, товарищ, ведь я и вас знаю! Вы приехали позавчера вечером? Я еще помогал вам и вашим товарищам добраться до охотничьей избы…

Я сказал, что он не ошибся, и начальник станции с интересом выслушал мою историю. Когда я закончил, он признательно кивнул головой, поднял правую руку и тихонько погрозил кому-то указательным пальцем.

– Эта лайка для вас – чистый лотерейный выигрыш. Без нее вы бы наверняка заблудились: лес тянется с севера на юг целых пятьдесят километров, при малейшей ошибке можно долго блуждать, прежде чем выберешься к теплому очагу. Не говорю уже о том, что вы могли попасть за забор, где что-то строится и куда вход запрещен. Да, да, там, в глубине леса, хотя это и не наше дело… Главное – вам повезло. Теперь бы надо вернуться в дом лесничего. Ваши друзья еще не уехали. Что-то там стряслось. Кого-то увезли в больницу.

– Приятное сообщение, ничего не скажешь. Как бы мне побыстрее добраться до лесничего?

Начальник станции обещал помочь.

Я нетерпеливо прохаживался по платформе. Очень меня взволновало сообщение о том, что в доме лесничего случилось несчастье. Мысленно перебирая в памяти одного участника охоты за другим, никому не желал ничего плохого. С особой опаской вспоминал своих ленинградских друзей, с которыми сюда приехал. Только теперь по-настоящему понял, как их люблю. Вдруг с кем-то из них несчастье?

Федор Романович вернулся и сообщил, что через час от станционного склада отходит санный обоз с грузом в деревню Владимирку и что дорога проходит как раз возле того места, куда мне надо. Договорившись, что поеду с тем возницей, который будет готов первым, я зашел со своей лайкой в буфет утолить страшный голод.

Обильная закуска, которую я заказал, привлекла внимание посетителей. Они повернулись ко мне с улыбкой. Голодный пес с жадностью принялся за еду, при этом так сопел и чавкал, что мне за него стало стыдно. Один из посетителей – маленький бойкий мужичонка заморгал глазами и сказал:

– Сдается мне, охотничек, что ваш пес прибежал из голодной пустыни и хочет наверстать то, что потерял за семь лет. Сам я ни бог весть какой добродетель, но моя дворняга, по сравнению с вашей лайкой, выглядит как откормленный поросенок. Что это она так исхудала? Ребра торчат, как обручи на высохшей бочке: Эх, охотничек, охотничек, сдается мне, что вы любите свою лайку, как мачеха. Смотрю я на вас и удивляюсь: выглядите вроде прилично, а к собаке относитесь хуже собаки.

Прежде чем я успел ответить, его окликнул сосед?

– Ты что, Макарович, пристаешь, как комар? Может, пес больной…

– Хи, хи, – пискляво засмеялся Макарович. – Видел ли ты когда-нибудь, чтобы больной жрал за трех здоровых?

Его знакомые разразились хохотом, что привлекло внимание остальных посетителей.

– А не приходилось ли вам три-четыре дня просидеть в капкане, не имея во рту даже корки хлеба? – спросил я громко, чтобы слышали все.

Макарович вскочил, округлив глаза, но прежде чем он заговорил, я быстро встал и добавил:

– По всему видно, ничего подобного с вами не случалось. А этот пес пробыл несколько дней в капкане. Посмотрите-ка на его ногу. Разве не ясно, что там, в глухом лесу, ему никто не готовил горячего бульона с пирожками? Я нашел его случайно, взял с собой, да так и не знаю, чей он. Только от начальника станции Федора Романовича сейчас узнал, что несколько дней назад с ним приехали ленинградские охотники.

На мгновение наступила тишина. Макарович приблизился к лайке, наклонился и погладил. Потом протянул мне руку.

– Не сердись на меня, товарищ. Пропустил за воротник немного, вот и сболтнул лишнего… Разрешите представиться: представитель Ленинградской фабрики музыкальных инструментов Макар Макарович Цапкин. Очень жалею, что плохо о вас подумал. Я заготовляю резонансную ель, это требует внимания и осмотрительности. И вот сбился с такта…

Я заверил специалиста по заготовке древесины для производства пианино, скрипок, балалаек и других музыкальных инструментов, что не обижаюсь, и тут же сам представился.

У Макаровича, действительно, был тонкий музыкальный слух, потому что он важно поднял указательный палец и заявил:

– Вы чех и, значит, музыкант. На нашей фабрике есть два чешских мастера, они говорят с таким же акцентом, как вы. Присядьте-ка с нами…

Трудно было убедить Цапкина, что я не могу задерживаться; на счастье в буфет вошел возница и сказал, что пора собираться в путь. Попрощавшись со знатоком музыкальной древесины и его друзьями, я сказал, что при малейшей возможности буду рад посидеть с ними за стаканчиком крымского вина, которое, по словам Макаровича, действовало на сердце, как бальзам.

Дорога до охотничьей избы бежала быстро. Едва лошади остановились перед домом, как из него выскочили мои друзья и с криками вынесли меня из саней. Я заметил, что все они были в отменном настроении. Наперебой спрашивали, где это я торчал и откуда у меня собака. Не отвечая на их вопросы, я выразил свое удивление и огорчение тем, что они меня преспокойно бросили. Разве бухгалтер Быков, который дал мне лыжи, когда я повстречал его в лесу, не сказал им, что я пошел по следам медведя? Они в один голос заявили, что с Быковым не говорили и говорить не могли, так как вскоре после моего ухода охота была прекращена, и все поспешили обратно.

– Прекратили охоту?.. Почему?

– Из-за белой сороки, – сказал кто-то раздраженно.

Я ничего не понимал. Лишь позже, когда за стаканом чая мои товарищи обо всем рассказали подробно, я узнал, что произошло здесь в то время, как мы беззаботно постреливали зайцев.

Неделю назад к лесничему из Москвы приехал его отец. Это был отличный учитель. Несмотря на свои шестьдесят шесть лет, он и слышать не хотел о пенсии, и все еще преподавал в школе. Его ученики проходили практику, а он решил провести несколько дней у сына. Он с юности был хорошим охотником, и теперь при поездке в деревню его неизменно сопровождали ружье и собака – английский сеттер Динка, которая принадлежала к старой гвардии, потому что делила свою охотничью страсть с хозяином уже тринадцать лет.

Старый учитель решил не принимать участия в нашей охоте: ревматизм так замучил, что ему пришлось лечь в постель. Никакие порошки не помогали, он стонал больше от злости, чем от боли, и проклинал все, что могло быть причиной его болезни, не исключая врачей, которые не сумели его быстро поставит на ноги.

После обеда в тот день, когда мы были на охоте, ему полегчало, и он заснул. Проснулся от стука в дверь; заведующий дровяным складом Блохин пришел сообщить Василию Петровичу, которого знал как умелого охотника и собирателя всяких курьезных вещичек, что на заборе у лесной школы сидит белая сорока. Глаза учителя сразу заблестели: он должен немедленно добыть сороку, чтобы сделать из нее чучело, которое пополнит школьную коллекцию. Он стал искать ружье, но тут вспомнил, что отдал его сыну и велел спрятать от детей. Долго не раздумывая, Василий Петрович схватил со стены запыленную старую берданку, которая висела между трофейными рогами, и поспешил во двор.