Текст книги "Шепот Земли и молчание Неба. Этнографические этюды о традиционных народных верованиях"

Автор книги: Рудоль Итс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

Да, именно так. И создавалась сугубо прагматическая концепция – «молитва молитвой, но и делать что-то надо». Резким неприятием буддийских заповедей ухода от мирских забот отличалось прагматическое китайское крестьянство, принявшее эту религию только как религию для мертвых, религию смерти. Хотя мы с полным правом считаем, что Китай долго был буддийской страной, более того, в Китае с легкой руки проповедника Буддидармы родился фактический антипод идеям Гаутамы – дзен, или чань-буддизм. Как религия живых и для живых, буддизм не оставил следа в суеверном сознании прошлого Китая.

Буддизм почитает в качестве высшего божества самого Гаутаму-Будду, но допускает существование в некой беспредельности Вселенной, где есть бесчисленное множество будд, Будду всех будд – Амитабху. С течением времени, превращаясь так или иначе в религию господствующего класса (такова судьба всякой религии в антагонистическом обществе), буддизм должен был ввести систему обязательных обетов, систему наказаний за неправедную жизнь и вероотступничество, да и некоторую иллюзорную, но зримую картину блаженного существования до исчезновения при достижении нирваны. Так, в буддизме появляются воины, будды – охранители веры, появляются ад и даже рай, которым можно насладиться, достигнув состояния будды. Откуда пришли эти представления? Только ли это дань прошлым представлениям о подземном царстве тьмы или роли древних жрецов и шаманов, или это элементарная мечта о некоем «золотом веке», а может быть, определенная трансформация социальной истории в сознании людей, веривших в чудеса?

Конечно, нельзя сказать, что христианство, провозгласившее, как известно, тоже вненациональную и внеклассовую религию, доступное для каждого на земле учение Христа, было порождено буддизмом, но наверняка последний влиял в какой-то мере на христианские догматы. Во всяком случае, как мусульманство возникло под влиянием христианства, так обе эти системы, несомненно, опирались на положения и постулаты буддизма.

Три верховных божества трех мировых религий включили в себя функции неисчислимых духов, небожителей, божеств. И все-таки у каждого из трех богов – Будды, Христа и Аллаха – были прямые помощники на небесах и противники под землей, а на земле – верные их служители: ламы, монахи, муллы. В небеса были устремлены дацаны и ступы, церкви и костелы, мечети и минареты. Новые боги и новые религии тоже связывали себя с небом, разница лишь в том, что в течение тысячелетий разные племена и народы видели в нем надежду и спасение в этой, земной, жизни, а буддизм, христианство и ислам отнесли их по ту сторону бытия.

Наконец мы подошли к той реальной противоположности мировых и традиционных религий и верований, которая наиболее ярко проявилась в истории Китая. В чем был смысл, основа прежних народных верований? В том, чтобы живым на земле было всегда хорошо, всегда сытно, дети были здоровыми и природа благоприятствовала всем. Что предлагают мировые религии? Буддизм – стойко переносить кару, если даже она мучительна, тогда постигнешь истину и, достигнув состояния нирваны, найдешь вечное блаженство. Христианство – воздаяние на небесах, жизнь в райских кущах и успокоение после непосильного, беспросветного труда в земной жизни. Мусульманство говорило то же, что и христианство, подчеркивая необходимость терпения; терпение и обещание там – за пределами бытия – мира наслаждений. Обратите внимание: боги, захватившие власть над умами и делами миллионов, перестали беспокоиться о земной жизни верующих, пообещав при усердии в молитвах им, поклонении им, следовании их заветам достойную жизнь лишь после смерти. «Оттуда», как известно, никто еще не возвращался, и проверить обещания было невозможно. Удобные религии, позволявшие одним глумиться над другими, добиваться прощения собственных грехов щедрыми пожертвованиями на божеские нужды, ну а большинству рекомендовалось смиряться со своей участью и не препятствовать тому, что начертано самим провидением.

Китайское крестьянство, кормившее и одевавшее огромные массы своих соотечественников, не могло мириться с буддистскими загробными «благами» и поэтому всегда почитало только своих предков, обязанных, по их представлениям, обеспечить достаток и здоровье семье потомков, в также духов – хозяев местности, чэнхуанов, которые должны были обеспечить урожай и спокойствие на земле, где живут люди.

Но и те же китайцы, как и все народы, задумывались о том, что происходит после смерти. Единственным допущением было вечное существование какой-то субстанции предка, а значит, признание необходимости кормить эту субстанцию, приносить ей жертву. И только. Ну а описание подземного мира, обеспечение благоприятного положения умершего в потусторонней жизни – этим у китайцев занимались буддисты и даосы, «захватившие» сферы потустороннего.

Конечно, человеку трудно смириться с тем, что жизнь его не есть начало реального бессмертия. Трудно понять, что вечно человечество, а человек смертен. Вот и ищут люди надежду на продолжение жизни за чертой жизни, причем чаще всего иной жизни, более радостной и светлой, как вознаграждения за страдания в реальном бытии. Вот и взялись эксплуатировать эту надежду, это желание жизни и после смерти мировые религии, выросшие из фантастико-идеалистических воззрений традиционных народных верований, имеющих многотысячелетнюю историю.

Наказанные духи, низвергнутые боги

Этюды о народных знаниях и народном атеизме

Надо наказать духа-хозяина

Представьте себе такую картину. Лето, примерно середина июля. Наш XX век, его 30–40-е годы. Самый центр плодородной великой китайской равнины, лежащей между реками Хуанхэ и Янцзы. Деревня. Дома, вытянутые вдоль одной центральной улицы, смотрят на нее гладкими стенами и создают впечатление сплошной двусторонней глинобитной стены с небольшими вырезами калиток и неширокими, высокими, вровень с крышей, закрытыми воротами.

Да, улица упирается одним концом в небольшую площадь, в арку, отмечающую восточный вход в деревню с благопожеланием путнику навестить «Место у чистого источника» (так называется деревня) и каменную нишу, где высится почти двухметровая фигура деревянного духа – хозяина деревни и всей местности Чэнхуана. У его подножия – масса бумажных цветов, чаши с едой, курительные свечи.

Дело к вечеру. В это время семьи обычно усаживаются во дворе под навесом к вечерней трапезе. Вдруг с западного конца улицы раздается шум трещоток, звон гонгов, крики: «Выходи!» Люди выскакивают на улицу. Мальчишки радостно, с удовольствием кричат: «Выходите, пойдемте накажем духа – хозяина Чэнхуана!», «Пойдемте накажем!» Процессию возглавляет старец.

Чэнхуан, дух – хозяин деревни «Место у чистого источника», серьезно провинился. Дождя нет уже более двадцати дней. Поля иссохли. Каждая семья и все жители вместе постоянно приносят Чэнхуану жертвы и просят дождя. А дождя нет и нет. Кто виноват? Он – Чэнхуан! Ведь это он несет обязанность духа – хозяина местности, это он должен договориться с Небом, чтобы вовремя шел дождь, чтобы хорошим был урожай.

«Пойдемте накажем Чэнхуана!» – кричит толпа, и уже к площади по улице идет вся деревня – 10–12 тысяч человек. Большие и маленькие, мужчины и женщины. В воздухе стоит страшный шум от трещоток, от гонгов, от криков: «Накажем Чэнхуана!»

Вот и собрались они, гневные, обиженные, на площади перед нишей с Чэнхуаном. Задние не видят, что делается впереди, а передние несколько неуверенно толпятся перед изображением духа-хозяина.

Смолкли трещотки, смолкли гонги и крики. Толпа молчит. Представьте себе 10–12-тысячную толпу перед духом-хозяином, молчащую, угрюмую, гневную. Да, Чэнхуану не поздоровится! Только дождь, внезапный дождь мог бы принести ему спасение и вернуть уважение обманутых в своих надеждах жителей деревни. Но небо безоблачно, и даже скрывшееся солнце не унесло дневную жару. Нет, дождя не будет! Участь Чэнхуана решена!

Старец деревни подошел совсем близко к местному божеству и спокойно сказал:

– Мы просили тебя, Чэнхуан, по-хорошему. Мы носили тебе еду и цветы, зажигали благовонные свечи. Мы просили спасти наш урожай, но ты не отвечаешь на наши просьбы. Нам ничего не остается, как наказать тебя.

Старец взял у стоявшего рядом юноши бамбуковую палку и ударил ею Чэнхуана. Это послужило сигналом – все по очереди ударяли Чэнхуана, сбивая краску с его деревянного тела. Били местное божество и приговаривали:

– Будешь помнить свой долг, будешь исполнять наши просьбы?!

Далеко за полночь расходились удовлетворенные жители деревни – они поступили справедливо, наказали бездеятельного Чэнхуана. Последним уходил старец деревни. Он повернулся к Чэнхуану и сказал на прощание:

– Учти, что бить палкой – только первая мера. Не будешь исполнять свой долг, мы сполна с тобой рассчитаемся. Нам не нужно такое божество, которое ничего для нас не делает!

Чэнхуан – в поздней китайской мифологии бог города

Прошло еще десять дней, дождя все не было, и погибали растения. И опять с западного конца деревни раздался крик: «Пойдем накажем, рассчитаемся с Чэнхуаном», загремели трещотки, зазвучали гонги. Такого же размера толпа, как и в первый раз, собралась на площади перед Чэнхуаном. Никому из стоявших сзади ничего не было видно, и они пытались хотя бы догадаться, что же происходит там, у ниши, где стоит божество?

А у ниши происходила примечательная церемония.

Опираясь на посох, перед Чэнхуаном стоял старец. Лицо его было гневным. Дождавшись относительной тишины, он неожиданно визгливым голосом прокричал:

– Ты неблагодарное и несправедливое божество. Мы поставили тебя на солнечной площади, чтобы ты заботился о нас, о наших полях, о наших животных, об установлении правильного порядка на нашей части Поднебесной – в нашей деревне. Мы постоянно приносили тебе жертвы. Мы даже побили тебя, чтобы напомнить о нас и наших предках. Ты остался глух к нашим просьбам. Или Небо от тебя отвернулось? Такой ты нам не нужен. Мы решили не только наказать тебя, но и уничтожить. В свидетели мы берем Небо, оно не будет против нас. Ну, мо´лодцы, начинайте! – обратился старец к юношам, стоявшим рядом с ним.

Юноши с криками бросились к нише, вытащили Чэнхуана и стали крошить его. Через мгновение уже вся толпа пришла в движение. Каждому хотелось что-нибудь оторвать, отколоть от Чэнхуана. Крики, хохот, пыль стояли над площадью. Наконец все успокоились, толпа отошла от ниши и с удивлением люди увидели, что в нише не осталось никаких следов Чэнхуана. Его по кусочкам растащили. Осталась деревня без духа – хозяина местности, без Чэнхуана.

Какой-то испуг опустился на лица пожилых, да и молодым было неуютно перед пустой нишей.

– Сородичи, – вдруг раздался вновь над площадью голос старца, – не надо отчаиваться. Мы уничтожили, наказали бездеятельного Чэнхуана, мы же поставим нового хозяина, создадим его, и он будет честно исполнять свой долг.

– Создадим, сделаем, – радостно загудела толпа.

Под руководством старца десятки умельцев пошли в дальний лес, где еще можно было найти большие деревья. Выбрали хорошую толстую сосну. Спилили ее, приготовили чурбаны, принесли их в деревню. Вдали от любопытных глаз отобранные старцем резчики по дереву создавали новое местное божество, нового Чэнхуана. Там, где его делали, никто не имел права появляться, кроме старца и мастеров. Кто и что резал? Кто и чем красил? Никто не знал, но к концу четвертого дня тело нового Чэнхуана было готово. Трем старым женщинам приказали изготовить костюм Чэнхуана – несшитую генеральскую юбку-передник, куртку, сапоги на толстой прошивной матерчатой подошве. Сам старец сделал крылатый головной убор для божества.

Утром пятого дня после уничтожения старого Чэнхуана новый дух был совсем готов. Вновь в небо полетели теперь уже радостные крики, взметнулись песни. Огромная толпа вновь сопровождала юношей, которые шли за старцем и несли на вытянутых руках нового двухметрового Чэнхуана.

Все дошли до восточной площади. Старец подал знак, и нового Чэнхуана установили в нише. Тут же кто-то поставил чашу с рисом, кто-то бросил цветок из бумаги, кто-то возжег свечи. До полудня ходили деревенские поодиночке и семьями к Чэнхуану, одаривая его, представляясь ему и прося у него помощи, поддержки в своих делах, в жизни деревни.

Поздно вечером на опустевшей площади появился старец. Он был один. Он подошел к нише, опустился на колени, укрепил тонкую благовонную свечу, зажег ее и произнес:

– Ты – новый Чэнхуан, ты – наше божество, наш покровитель и защитник. Просим тебя, помогай нам, не заставляй нас гневаться на тебя, наказывать тебя!

Старец встал с колен и пошел домой, с трудом различая дорогу в наступившей темноте жаркой июльской ночи.

Несомненно, подобная ситуация уникальна в принципе, но совсем неуникальна для старого Китая, где рациональный взгляд крестьянина на взаимоотношения между ним и богами был нормой. Такое смелое и вольное обращение со своими духами и богами расковывало сознание народа, снимало преграду между мирами людей и богов (возникали представления, похожие на «врожденный атеизм» китайцев). Истоки подобного положения коренились, конечно, не в «естественном атеизме», а в глубоко пронизывавшей все слои китайского феодального общества идеологии прагматизма, выраженной довольно отчетливо в культе императора. Прагматизм на уровне трудящихся проявлял себя в форме рационализма как реального средства жизнеобеспечения самого себя, своих сородичей и своего потомства.

Не исключено, что питательной почвой подобных воззрений и высших и низших слоев общества старого Китая была натурфилософская концепция древности ян-инь («светлое – темное», «мужское – женское» и т. п.).

Концепция исходного дуализма мироздания стала не только базой высших и низших форм китайских идеологий, включавших и религиозно-мистические представления различных социальных слоев формирующегося классового общества, но и в более позднее время оказала серьезное и даже во многом решающее влияние на многие народы и страны Восточной и Юго-Восточной Азии. Диалектическое противопоставление активного и пассивного, положительного и отрицательного, светлого и темного, мужского и женского было объективной реальностью, природной очевидностью.

Сам дуализм философского истолкования причин и следствий явился уже почвой для будущего появления как атеистических идей, так и религиозных в мистико-алхимической форме, которую проповедовали и в средневековом Китае, и в средневековой Европе. И все-таки наиболее законченно, как бы статусно оформлено выглядят толкования, опирающиеся на признание дуализма мира, явлений природы и общества в китайской натурфилософии ян-инь, ставшей базой и этико-моралистического и политического учения Конфуция, и философско-религиозного даосизма, и тем более концепций, персонифицирующих природные явления, проявлявших себя в культах предков – хозяев местности чэнхуанов.

В основе идей философии ян-инь лежит представление, что естественно-очевидное взаимодействие первооснов ян – мужского начала и инь – женского начала породило Небо и Землю, пять исходных элементов, а затем на их основе – и все сущее, все существующее в мире.

Мир, Вселенная не какая-нибудь абстракция, а очевидное бытие, нечто явно материальное. Основатель философской школы даосизма Ли Эр, известный по китайским канонам как Лао-цзы – старец-философ (по легенде Лао-цзы родился лысым стариком значительно раньше Конфуция), назовет это материальное бытие дао, состоящее из известной столь же давно исходной субстанции ци.

Ян и Инь. Образ Солнца (мужской) – Ян и образ Луны (женский) – Инь

Ци комментаторы китайской литературно-философской классики в самом Китае и за его пределами понимали как некое определение идеалистического понятия «дух», их противники называли ци «эфиром», хотя и эфемерной, но все-таки материальной в своей сути частью мироздания. Древние материалисты, как и материалисты средневековья, воспринимали ци как обозначение первоматерии. Ян-инь в древнекитайской натурфилософии является дуалистической первоосновой, порожденной движением ян, когда движение зародилось, а инь, когда оно достигло крайних пределов.

От движения родилось Небо, а Земля – от покоя. Все существующее – производное от движения и покоя, как самого истинного пути Неба и Земли. Именно таким путем выражает себя материальное существование дао.

В китайской натурфилософии дао – закономерность проявления ци и, будучи началом сущего и сущности, понимается как объективная и абсолютная истина. Отсюда и возникли мистические социально-политические представления о том, что беды и несчастья людей – всего лишь ненужные вмешательства их самих и их правителей в естественные проявления дао. Даоская философия породила концепцию возвращения в природу, прекращения суетности социальных действий. Эти принципы с необыкновенной легкостью перешли от философского даосизма в даоскую религию, когда она начала оформляться под влиянием буддизма, закреплявшегося на китайской почве в середине I тысячелетия нашей эры. Первоначальная натурфилософия оказалась вполне совместимой с позднейшей откровенной мистикой и алхимией, поисками эликсира бессмертия.

И все же натурфилософские идеи древних не могли не отразиться на критических взглядах относительно богов, духов и самих религий.

Древнее учение логично строит первые пять элементов мироздания – земля, дерево, металл, огонь и вода. Сами первоэлементы в постоянном взаимодействии сменяют друг друга. Землю сменяет дерево, дерево сменяет металл, металл сменяет огонь, а огонь – вода. Такая констатация хотя и глубокомысленна, но не наглядна, и тогда определяется, подсказывается их взаимозависимость: вода тушит огонь, огонь плавит металл, металл рубит дерево, дерево растет на земле, земля порождает воды – и так с самого начала все логично, все разумно. Замена одного первоэлемента другим порождает, думали древние, и смену в природе, а если сопоставить такую смену с расположением планет на небосклоне да подметить связь смены в природе с расположением той или иной планеты, то можно допустить планетарное управление природными преобразованиями.

Отсюда возникли как вполне вероятные связи Юпитера с деревом, восточной стороной света, с зеленым цветом и весной; соответствующими Марсу оказались огонь, олицетворяющий юг, красный цвет в природе и лето; Сатурну – Земля, центр мироздания, желтый цвет (вспомните желтую землю долины Желтой реки – место возникновения китайской земледельческой цивилизации, выражавшей себя эгоцентрически) и время года между летом и осенью; Венера олицетворяла металл, западную часть света, белый цвет и осеннее время года; и, наконец, воде соответствовал. Меркурий, символизировавший север, черный цвет и зиму.

Разве увидели вы что-то несуразное в этих цепочках связи планет, первоэлементов, цветов, сторон света, времен года? На самом деле нет. Вполне вероятно. Да, подобное можно встретить в самой действительности!

А разве не имело реального значения для традиционного земледельца местоположение его поля, жилища? Конечно, имело. Это и порождало представления о географии места, «счастливого» или «несчастливого» для человека, его потомства и даже всей страны.

Считалось, что если места для жилья и кладбища предков выбраны удачно, то человеку и его потомству не грозит несчастье. Если же, напротив, отдельного человека или всю страну преследуют беды и несчастья, значит, нужно срочно менять месторасположение. Несчастьем для человека и страны прежде всего являются неурожаи, засухи и наводнения, неудачные войны, эпидемии.

Если конфуцианство выделяло как высшую моральную и духовную силу общества Небо, а в натурфилософии Небо – проявление силы ян, то в геомантике самое значимое – Земля, олицетворяющая и силу инь, и один из первоэлементов, и материнское начало, стоящее у истоков жизни. Поэтому наиболее благоприятным местом поселения и живых и мертвых следовало считать те пространства, где пребывают наибольшие жизненные силы. Чтобы жизненные силы не рассеивались, важно на выбранной территории иметь холм или горы, способные собрать в себя перемещающиеся по земле жизненные силы, нужны и струящиеся воды, которые способны предотвратить исчезновение таких жизненных сил, таящихся в недрах земли.

Геомантика, ко всему прочему, предлагала самим людям скорректировать недостатки географии обитания. Так, если склоны холма или горы не удовлетворяют требованиям благоприятного обитания, а бегущие по ним ручьи от заиления меняют русло, то можно (и нужно) провести земляные работы – срезать склоны, очистить русла. А если на плоскости вообще нет никаких возвышенностей, то можно их компенсировать сооружением пагод и кумирен.

Народная традиция предполагала не только вольное и рациональное обращение с духами, она еще и разрешала вносить исправления в саму мать-природу ради обеспечения благополучия людям, жизненной удачи им самим и их потомкам. Основанием таких возможностей человека являлись его опыт и огромные, хотя и примитивные, практические знания об окружающей природе, о ее реальных возможностях и даже о взаимосвязях в ней, а также мудрое проникновение в тайны социального бытия на основании здравого смысла.

Весьма примечательны два случая, касающиеся ниспровержения богов, происшедшие во времена, разделенные веками и огромными расстояниями. Первый, происшедший в конце XVIII – начале XIX века на Гавайях, куда прибыл с благой миссионерской целью обращения в христианство туземцев некий немецкий пастор. Заинтересованный в контактах с белыми, умнейший правитель гавайского королевства знаменитый Камеамеа Первый не склонен был, однако, лишать своих подданных их традиционных богов и верований. Надоедливому пастору Камеамеа однажды сказал:

– Хорошо, и я, и весь мой народ будут признавать твоего бога, чужестранец, если ты поднимешься на вершину горы Мануа-Лоа, попросишь своего бога даровать тебе силу и умение, бросишься с вершины и останешься целым и невредимым. Иди на гору и проси своего бога, а я буду тебя ждать здесь, у подножия.

Смущенный пастор сказал:

– Нет, такого мой бог не может сотворить, но ведь и твой не может!

– А я ведь и не говорю, что мой бог лучше твоего, – с усмешкой сказал Камеамеа Первый и гордо откинул красивую, бронзовую от вечного загара голову.

Неудачливый миссионер покинул Гавайи с первым случайным европейским кораблем.

Так был повержен христианский бог словом, и его приход на Гавайские острова задержался на десятилетия.

Иначе были повержены боги в Древней Руси. Речь идет о языческих богах, поставленных князем Владимиром-Солнцем на месте христианского храма, сооруженного его бабкой – княгиней Ольгой в самом центре стольного града Киева, рядом с княжеским теремом.

Сложна и драматична была история духовной жизни Киевской Руси в канун ее крещения в 988 году. Несомненно, прав выдающийся советский историк и археолог академик Борис Александрович Рыбаков в своих исследованиях о язычестве славян, в том числе древних русов, когда подчеркивает, что создание пантеона языческих богов Киевской Руси при князе Владимире было политическим актом противоборства военной и духовной экспансии христианской Византии. Уже в начале X века так или иначе христианство проникало в древнерусскую среду, но языческое идолопоклонство было сильно, живучесть и силу свою оно проявляло и много десятилетий спустя после крещения. Хотя княгиня Ольга приняла христианство, она до конца дней своих, особенно в последнее десятилетие, когда ее сын Святослав стал полноправным князем, не решалась в открытую совершать молитвы Христу и даже посещать поставленный ею же храм. Языческие боги Киевской Руси отчетливо несли на себе печать племенных богов, богов – охранителей судьбы, богатства, скота и урожая.

Продолжая дело отца, князь Владимир решил укрепить силу и авторитет языческих богов. На месте разрушенного в 971 году Святославом материнского христианского храма Владимир установил капище идолов во главе с богом воинства и боевой славы Киевской Руси – Перуном. Рядом с Перуном, стоявшим выделенно от всех и сделанным из дерева, разместились пять богов из камня. В ряду каменных богов первыми были божества неба, земли и белого света – Стрибог, Мокошь и Дажьбог, за ними Хорс дополнял Дажьбога, который был сыном Сварога, самим светом солнца, а сам был солнечной твердью; Семаргл, как бог семян, ростков и кореньев, дополнял Макошь. Таково было расположение в языческом пантеоне, по князю Владимиру, которое, скорее всего, как считает Б. А. Рыбаков, было творением языческих «теологов», а не самого князя. На самом же капище, предполагает Б. А. Рыбаков, впереди стоял Перун, за ним по бокам – Стрибог и Дажьбог, а далее – Хорс, Мокошь и Семаргл, названный еще крылатым псом Переплутом.

Славянская мифология. Збручский идол. Польша, X век

После принятия христианства в 988 году, через восемь лет после установления канонического капища в центре Киева, каменные боги были разрушены, а Перун низвергнут и сброшен в воды Днепра. Так описывает это событие Б. А. Рыбаков: «Владимир, приняв христианство, оказал особую честь Перуну, возглавлявшему сонм русских языческих богов; идола Перуна с серебряной головой и золотым усом не изрубили и не сожгли, как других идолов, а сволокли с Киевской горы и с эскортом из 12 дружинников проводили по Днепру вплоть до самих порогов».

Четырехголовое божество. Волин (Польша), IX в.

Языческие боги были низвергнуты ради того, чтобы уступить место новым богам – богу-отцу, богу-сыну и божьей матери. К ним, считает Б. А. Рыбаков, сводили при князе Владимире в 980 году пантеон языческих богов, где особое место отводилось только Перуну, а крылатый пес, как второстепенное божество, мог быть уподоблен крылатым архангелам, зато богу-отцу языческим аналогом был Стрибог, богу-сыну – Дажьбог и матери божьей – Мокошь.

Возможно, такая регламентация языческих богов облегчала принятие христианства, с одной стороны, и долгое сосуществование языческих святынь с христианскими – с другой.

Приход христианского пантеона на смену языческому означал еще больший отрыв от действительности, хотя в политико-культурном отношении он означал выход Киевской Руси на широкую арену мировой истории, последующее возникновение грамотности, способствовавшей, несомненно, общему культурному подъему вышедших из единого восточнославянского этнического котла русских, украинцев и белорусов. Христианизация Руси привела и к серьезным преобразованиям внутри самой мировой религии, вынужденной считаться с глубоким сохранением народных традиций в обрядовой жизни, насыщенной как иррациональными, так и рациональными моментами. Чтобы укрепить свои позиции в широких народных массах, христианство активно включало в свой пантеон святых, исторических и культурных героев славянских народов России и придавало безрелигиозным календарным праздникам церковный характер.

Подобные «операции» с духовными ценностями народов в свою очередь воспитывали недоверие к христианским догматам, порождали сомнение в их божественном откровении, что вместе с постоянно обогащавшимися народными знаниями и опытом способствовало появлению и народного атеизма.

Фаллическая статуэтка. Лепица (Польша), XI–XII вв.

Народный атеизм возникал в тех сферах человеческого общения с природой, где объективные ее законы понимались с позиций рациональной жизнедеятельности, с позиций здравого смысла и успешно применялись самими людьми, без вмешательства незримых божественных или сатанинских сил.

Первым и очевидным открытием даже самого правоверного мусульманина, самого неистового христианства, самого смиренного буддиста было то, что, несмотря на строгое соблюдение ими и постов, и молитв, и треб, ни Будда, ни Христос, ни Аллах не оказываются всемогущими, не могут выполнить очевидную просьбу страждущего. Подобное открытие порождало сомнение, а поделиться им со священником было, как правило, небезопасно. В эпоху мрачного средневековья в странах господства ислама или христианства за сомнения люди платили жизнью – их четвертовали, сажали на кол, варили в смоле, сжигали на кострах инквизиции. И все же сомнения были, их питали сама объективная действительность и положительный опыт народа, оставшегося во всех странах практически до конца XVIII века в основном неграмотным, а в подавляющем числе народы мира чаще были до конца XIX века и бесписьменными.

Отсутствие подлинных знаний о природе, обществе и человеке у отставших в культурном отношении и бесписьменных народов, в среде угнетенных трудящихся масс даже развитых государств восполнялось народными знаниями, приобретенными трудовым опытом самими трудящимися – охотниками и собирателями, скотоводами и земледельцами.

Без часов – время, без измерений – расстояния

Звезды здесь, высоко в горах Памира, ближе. Запрокинешь голову в ночное небо, стоишь и удивляешься, зачем их так много? Куда они торопятся, меняя свое положение по отрезкам времени дня и ночи, по дням месяца? Может быть, они нужны для того, чтобы понимать, который сейчас день, который час? Может быть, нужно вставать и трудиться, а может быть, нужно бросать работу и отходить ко сну?

Смотрит в темное, усыпанное звездами небо юный таджик и пытается найти в их сплетенных узорах созвездие Скорпиона. Оно довольно явно обозначено на небе, повторяя в гигантских размерах своего земного близнеца. Звездам всюду придавали большое значение древние, пытаясь разгадать смысл их видимого к земле движения, найти связи звездного неба с земными делами и судьбами. Юный таджик ищет созвездие Скорпиона и периодически заглядывает в специальную книгу «Соаткома» – книгу гадания по звездам, – здесь показано местоположение созвездия Скорпиона в разные дни года. Юноша давно уже приметил, что указания «Соаткома» не совпадают с тем, что он обнаружил в кишлаке Равмед, лежавшем в одноименном ущелье долины Бартанга. Здесь созвездие, которое, по мнению земледельцев, влияло на начало полевых работ, в первый, одиннадцатый и двадцать первый день месяца находилось на востоке, во второй, двенадцатый и двадцать второй день – посредине между восточным и северным краями неба. В третий, тринадцатый и двадцать третий оно уже было на севере. В четвертый, четырнадцатый и двадцать четвертый располагалось посредине между северной и западной областями неба. «В пятый, пятнадцатый и двадцать пятый, – воскликнул вслух юноша, – оно просто на севере». Так, через каждые десять дней у созвездия свое особое положение – это легко запомнить. Значит, в шестой, шестнадцатый и двадцать шестой оно уже добралось до середины между северной и южной частями небосвода. В седьмой, семнадцатый и двадцать седьмой день – на юге. Надо еще запомнить, что начинается месячный отсчет с востока, идет на север, оттуда – на запад, с запада – на юг, ну а с юга вновь движется к востоку. В восьмой, восемнадцатый и двадцать восьмой день созвездие будет уже между югом и востоком. Юный таджик усмехнулся, увидев закономерность и удивившись, что книга говорит о том же, что такой порядок подметили уже давно, хотя над кишлаком в движении Скорпиона есть и расхождение с картами книги. «Сегодня девятнадцатый день месяца», – вспомнил юноша и внимательно посмотрел в вышину. Он не нашел созвездия Скорпиона и растерялся. Он хорошо помнил, что вчера между югом и востоком оно было, а сегодня его нет на небе. «Нет в девятнадцатый день, как не бывает в девятый и двадцать девятый, когда оно под земным шаром, на той невидимой отсюда стороне, – всмотревшись в книгу, сообразил юноша и вновь громко добавил, – значит, завтра, в двадцатый день, как и в десятый и тридцатый, Скорпион встанет в зените неба прямо над моей головой».