Текст книги "Шепот Земли и молчание Неба. Этнографические этюды о традиционных народных верованиях"

Автор книги: Рудоль Итс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

Духи и боги Поднебесной и их земные служители

Этюды о культе местности и неба, о шаманах и жрецах

История человечества набирала темп. Люди заселяли все новые и новые пространства, расходились по континентам и где-то 30–40 тысяч лет назад заселили Американский континент и Австралию. Уже в будущем миллионолетии бродячие охотники, собиратели и рыболовы должны были остановить свой бег перед первой делянкой посеянного хлеба, проса, маиса, задержаться перед тучным пастбищем.

Природа – когда щедро, когда весьма скудно – одаривала первобытного охотника, рыболова и собирателя своими дарами – дичью, рыбой, кореньями и плодами. Вся система его представлений и верований была связана с природой. Отныне же прибавились духи-хозяева и духи – покровители зерна и скота, поля и луга, воды и солнца. Солнце не только как высшая сила, дарящая жизнь самому человеку, но и жизнь растениям, поднимающимся из земли под его лучами. Расширились масштабы деятельности человека, его возможности, а значит, и его умения, и знания. Но все в те же привычные формы он облекает свои верования, давая лишь новым явлениям своей жизни, своей связи с природой новые названия и новых духов.

В это время рождаются новые формы коллективного труда, владения и потребления. Появляется необходимость более строгой организации коллективов, большей их стабильности. Родственные связи от века сплачивали коллективы древнего человечества, в условиях нового общественного, а не только естественного разделения труда появилась потребность в большей, чем прежде, регуляции внутриродовых отношений и возрастании самой роли регуляторов этих отношений – лиц, наделенных правами старейшин и вождей родов, племен и иных близких им образований, как временных, так и долговременных. Организация жизни человеческих коллективов на земле, имевшая ту же миллионолетнюю историю, что и само человечество, была с очевидной логичностью перенесена на мир и сообщество духов, богов – хозяев, покровителей человека. Среди тех, кого породил человек по своему подобию, наделив своими способностями страдать и желать, гневаться и радоваться, быть злым и быть милостивым, были не только наделенные жизнью и разумом предметы природы и явления ее, но и очеловеченные духи и боги. Среди таких духов и богов неизбежно должна была появиться специализация в их деятельности, направленной на исполнение воли создателя – человека, а также регулирующая весь сонм духов сила. Подобно коллективам людей, духи получили своих старейшин и вождей. Как не было принципиальных различий между сородичами, старейшинами и соплеменниками, так не было различий между духами, но коль скоро в человеческом коллективе выделились люди способные лучше других пасти скот или сеять зерно, то и духи стали заниматься разными делами.

Духи и боги в сознании древнего человека делились довольно четко на тех, которые могут причинить вред, и на тех, которые могут и обязаны приносить пользу.

Причинить вред человеку могло практически все, что его окружало, что составляло пространство и устройство его обитания, климатическое и топографическое. Трудные перевалы были опасны, речные броды – тоже, лесная чаща – а как же! Гром и молния – конечно, засуха и наводнения – несомненно, хищные звери и непрошенные соседи – тем более! В одних случаях человек молил о помощи духа реки или духа перевала, духа леса или духа царя зверей – где тигра, где льва. В других – обращался с мольбой к огромному, как оно само, духу неба, в иных – просто прибегал к магическим заклинаниям и действиям.

Принести пользу могли силы, которые влияли на расположение поля, на обеспеченность полей и пастбищ водой, солнечным теплом, на сам урожай, его созревание и сохранение, как и на приплод скота и его выживание. Силы эти тоже становились духами, воспринимались как духи. Они получали свое название, за ними закреплялись в сознании людей те функции, которые каждый дух должен был исполнять. Среди них появились духи – личности, конкретные исполнители воли людей.

Чэнхуан не изгоняет бесов

На большом листе рисовой бумаги был изображен генерал со свирепым выражением лица. Под шлемом спрятаны длинные волосы, глаза, продолговатые и большие, возведены кверху, усы торчат в разные стороны. В правой руке у генерала серпообразный широкий меч, в левой – стопка книг. На первой иероглифическая надпись: «Бесы и черти, уходите прочь, убирайтесь!».

Юй Фан, приобретший картину по сходной цене на городском рынке, куда ездил всего три дня назад, был горд покупкой. Он уже два дня не может выбрать в доме места, куда повесить изображение Чэнхуана. Юй Фан был уверен, что приобрел образ хозяина местности, где находится и город, и родное село Дашуйтун. Юй Фан не умел читать и писать, но много знал разных историй, был достаточно богат, чтобы платить за вход на представление бродячей театральной труппы или заезжего шошуды – человека, рассказывающего книги.

К нему в большой мере относились слова распространенного в ту пору в Китае анекдота о богатом крестьянине, пожелавшем прослыть ученым, грамотеем. Жил-был богатый крестьянин, у него было много денег, но он был неграмотным. Решил крестьянин научить грамоте сына и нашел учителя. В первый день учитель научил сына, как писать цифру один, а изображается она одной чертой. На второй день учитель научил писать цифру два, она обозначается двумя чертами; на третий – цифру три, она изображается тремя чертами. Хотя цифра четыре имеет сложное начертание квадрата с двумя горизонтальными черточками внутри, сын не пожелал учиться дальше, прибежал к отцу со словами: «Папа, я все уже знаю, гони учителя». Богач, довольный тем, что не надо платить учителю, с радостью расстался с ним. Прошло несколько дней, и пожелал богач пригласить своего давнего друга в гости и удивить грамотностью своего сына. Он вызвал его к себе и сказал:

– Сын, возьми кисти, тушь, бумагу и пошли приглашение на праздник Фонарей моему другу Вань Цзюну.

– Хорошо, – смиренно сказал сын и отправился к себе.

Дело было утром. Прошел час, другой. Сын не вышел к обеду, только вбежал на кухню и схватил пампушки и убежал. Он не появлялся до ночи. Утром следующего дня отец зашел к сыну.

– Готово ли мое приглашение к другу Вань Цзюну?

– А ты дружи с такими людьми, у которых фамилия Вань, то есть 10 000! Я успел написать всего 500 строчек.

Сын стоял, измазанный тушью, с кистью в руке, на столе был свиток с черточками, которыми сын старался обозначить фамилию друга, хотя фамилия пишется просто одним иероглифом.

Юй Фан тоже не знал иероглифов, не умел их читать и писать. Он не мог понять, что написано на книге, которую на картине держал воинственный генерал.

Наконец он нашел место для картины на правой от входа стене и аккуратно пристроил ее. Отошел, посмотрел, полюбовался. Картина оказалась рядом с алтарем предков, и Юй Фан умиротворенно вздохнул.

Шел третий год войны с японцами, когда правительство Чан Кайши эвакуировалось в Чунцин. Родная деревня Юй Фана была далеко и от Чунцина, и от Яньаня, и от линии фронта антияпонской войны. В Дашуйтуне казалось, что события в стране происходят сами по себе, а жители в деревне как будто и ни при чем.

Во всяком случае, Юй Фана беспокоили мелкие семейные заботы, связанные с ушедшим в новую столицу сыном. Ему предстоял дальний путь, и кто знает, какие злые силы поджидают его. Вот и купил Юй Фан портрет, как он считал, Чэнхуана, духа – хозяина, покровителя Дашуйтуна, надеясь на его заступничество и помощь на долгой дороге сына.

Обычное представление религиозных китайцев той поры складывалось из двух обязательных моментов – поклонения предкам и поклонения хозяину – духу местности Чэнхуану.

Духи предков, всех предков по отцовской линии, по представлениям китайцев, постоянно проявляют заботу о своих живущих потомках, если те проявляют заботу о них – символически кормят их, возжигают благовония перед табличками с именами на алтаре предков. Чэнхуан был особым духом. Он был главным и единственным покровителем не кого-то одного, не какой-то одной семьи, а всех живущих в данной местности. К нему как к уездному правителю обращались с мольбой и просьбой.

У Западных ворот, обозначавших вход в деревню Дашуйтун, стояла кумирня. Каменное сооружение, напоминавшее нишу в скале с полукруглым входом. В нише стояло деревянное изображение Чэнхуана. Был он одет в военную форму, в шлеме с крыльями, с мечом и копьем в руках. На каменном возвышении у его ног ставили свечи, чаши с едой и питьем. По всякому поводу обращались деревенские к нему. Кто просил помочь роженице, кто – заболевшему, кто – умершему, кто – обедневшему, кто – осиротевшему. Просили успокоить воду при наводнении, дать дождь при засухе, отогнать птиц с рисового поля, обеспечить хороший урожай. Да мало ли просьб было у каждого из 10 тысяч жителей деревни! Как только справлялся со всеми просьбами Чэнхуан? Лучше иметь в своем доме изображение Чэнхуана, кормить его, окуривать благовониями и просить о своих нуждах. «В своем доме он уж постарается для нас, хозяев», – думал Юй Фан, еще раз посмотрев на изображение генерала с мечом и книгой.

Хотелось с кем-то поделиться радостью от приобретения «собственного Чэнхуана», но сосед с утра ушел в горы за хворостом, а местного учителя, жившего напротив, беспокоить было боязно. И так учитель нередко подшучивал над Юй Фаном, удивляясь его безграмотности и нежеланию учиться. Юй Фан походил по улице туда-сюда, подолгу стоял у учительского дома, осторожно заглядывая через щель в калитке во внутренний двор, куда выходили окна дома и крытая веранда. Однажды ему показалось, что учитель появился на веранде, спустился во двор и как будто направился к выходу. Никто не появился, а калитку изнутри захлопнули плотнее.

«Нет, – подумал Юй Фан, – не дело стоять под глухой стеной чужого дома. Да и Чэнхуан у меня на стенке, а стенку не перенесешь через дорогу. Подожду, когда учитель выйдет, и позову его». Желание похвастать перебороло опасение быть смешным.

– Лу Сяньшэн, – громко крикнул Юй Фан, увидев учителя, появившегося на улице. – Лу Сяньшэн, не потратите ли вы чуточку своего драгоценного времени на меня?

– Пожалуйста, господин Юй Фан, я к вашим услугам, – ответил учитель, направляясь к Юй Фану.

– Соизвольте, Лу Сяньшэн, переступить презренный порог моего скверного жилища.

– Что вы, господин Юй Фан, ваш дом прекрасен, такие я встречал только на самых красивых улицах столицы.

– Поднимите ваши изящные ноги, переступите порог. Пожалуйста, войдите сюда. Здесь не очень хорошо, зато прохладно.

– Что вы, здесь чудесно, здесь прохладно. А что это у вас?

Учитель остановился, разглядывая изображение генерала с мечом и книгой.

– С вашего позволения, мудрый Лу Сяньшэн, это Чэнхуан. Я приобрел его в городе, чтобы иметь своего покровителя духа местности.

– Кто вам сказал, высокочтимый господин, что это Чэнхуан? Уж не торговец ли?

– Вы угадали, мудрый Лу Сяньшэн, торговец!

С лица учителя слетела учтивость, он подошел к картине ближе, рассмотрел надпись на книге и рассмеялся.

Юй Фан испуганно смотрел то на картину, то на учителя.

– Простите, дорогой Юй Фан, вас обманули. На книге написано: «Бесы и черти, уходите прочь, убирайтесь!», а Чэнхуан не изгоняет бесов и чертей, дорогой Юй Фан, – быстро проговорил, смеясь, учитель и добавил: – Если бы вы учились читать, вы бы прочитали иероглифы и сами бы поняли, что это не Чэнхуан, а Чжун Куй – гонитель чертей и вообще всякой злой силы.

Юй Фан резко подскочил к картине, потянулся, чтобы сорвать ее, но учитель остановил его:

– Дорогой Юй Фан, оставьте Чжун Куя на месте, ему, именно ему, а не Чэнхуану место в доме. Он будет оберегать вашу семью от злых оборотней и разной чертовщины.

Последние слова учитель произнес как-то с улыбкой, и нельзя было понять, то ли он на самом деле считал, что такой Чжун Куй может изгонять бесов и что вообще бесы или другие вредоносные силы существуют на самом деле, то ли смеялся над неграмотным крестьянином, верившим в духов, богов и козни чертей.

Юй Фану показалось, что учитель даже не верует в Чэнхуана, хотя вместе со всеми ходит к нему на поклонение к Западным воротам. «Не верует, – ужаснувшись, подумал Юй Фан и добавил про себя: – А как же бог богатства Цайшэнь и его свита с близнецами Хэ-Хэ и Люхаром на жабе? А как же бог или дух долголетия Шоусин с посохом, у которого рукоять в форме головы оленя – символа продвижения по служебной лестнице – в одной руке и персиком – в другой, с тем персиком бессмертия, что растет в персиковом саду матери – царицы Запада Сиванму? Как же бог очага Цзю-ван, которого рисуют на бумаге и сжигают в Новый год, чтобы он отправился на небо и доложил о поступках семьи, а чтобы он говорил сладкие речи, ему мажут губы медом? Наконец, как же сам великий Яшмовый император – владыка Неба, и всех богов и духов, и людей Поднебесной?»

Чжун Куй – в поздней китайской мифологии повелитель демонов

Нет, Юй Фан не пришел в отчаяние, поняв, что учитель не верит в то, во что верят отцы его учеников, вообще все старики, мужчины и женщины деревни. Рассудив так, Юй Фан про себя решил, что, видимо, у учителя, который может не только читать, но и писать иероглифы, есть свои тайные духи-покровители. Недаром в почти сплошь безграмотном Китае каждый лист с иероглифами воспринимался как чудодейственное средство от зла и несчастий. Недаром само написание иероглифов было искусством и выражением мира души и духов.

Бог долголетия Шоусин выходит из персика. Китайская гравюра

Юй Фан предложил учителю чашку чая, тот не отказался. И, сидя за низким столиком на прекрасно расписанных циновках, они беседовали как будто ни о чем, перескакивая с темы на тему, и вдруг учитель спросил весьма учтиво: – Господин Юй Фан, не придет ли вам счастливая мысль послать сына в мою школу. Я ведь беру недорого, а учу хорошо читать и писать. Мир наш неспокоен, в нем рассчитывать надо на собственные знания и силы, а не только на богов и духов.

«Не только, – отметил Юй Фан про себя, – значит, на богов и духов тоже надо рассчитывать?» – и громко сказал знаменитое изречение древних:

– Знать, что знание есть знание, а незнание есть незнание, – в этом и есть знание!

– Браво, господин Юй Фан, раз вы помните заповедь мудрецов древности, вы пошлете своего сына ко мне. Пусть он тоже научится различать знание и незнание.

Учитель поблагодарил Юй Фана за чай, поднялся, посмотрел на Чжун Куя, изгоняющего бесов, и вышел на улицу.

Духи – хозяева местности или, как прежде, конкретной реки, горы, дерева – получили дополнительные обязанности быть покровителями земледельца, скотовода, а затем и различных ремесел и различных профессий, когда таковые появились в самом обществе.

В народе стали говорить о духах – покровителях горшечников и кузнецов, портных и плотников, колесников и бондарей, парикмахеров и певцов. Число духов росло, как росло число профессий и видов занятий среди людей. Расчет на помощь духов вызывался не только тем, что не всякая деятельность была успешна, но и полным непониманием стихии производства и рынка труда, товаров, услуг. Беспомощность перед непонятной силой общества в целом, неравноправие становились обычными, это порождало новый комплекс суеверий, имевших все ту же принципиальную основу, что и верования первобытных людей: уровень знаний реальностей природы и общества в условиях нарождающегося классового общества был не столь уж отличным от доклассового. Возникла лишь новая ситуация, когда на место выборных старейшин пришли военные вожди, утверждавшие право сильного, и сделали это право наследственным, а в мире духов появились боги, выстроившиеся по ранжиру от самых сильных, главных до их помощников, обладавших меньшей властью.

Богов и духов, призванных облегчить жизнь и борьбу людей за существование в мире, раздираемом новыми для человечества классовыми противоречиями, было много у тех народов, которые создали античную цивилизацию Европы, Ближнего, Среднего и Дальнего Востока, и у тех, которые основали доколумбовые империи в Центральной и Южной Америке. Если первоначально каждый род и каждое племя имели своего духа-покровителя, на помощь которого не могли рассчитывать чужеродцы, то с появлением классовых отношений и новых территориальных связей, заменивших кровнородственные, у каждого территориального объединения – поселения, города, полиса – появился свой бог-покровитель, безразличный к судьбе чужеземца.

Люди в своих верованиях обособливались, как пчелы в ячейках сот, отгораживаясь друг от друга стеной неприятия чужих богов и духов, чужих обрядов и обычаев, чужого языка и культуры.

Многообразие духов и богов, огромная дифференциация их «полезных» и «вредных» для людей функций потребовали строгого расселения их в видимом пространстве, а также жесткой регламентации системы обращения к ним, жертвоприношений в их честь, связанных с мольбой о помощи и защите.

В мире, имевшем в реальности только три измерения – мир небесный, мир земной и мир подземный, – духи и боги были расселены на небе, по земной поверхности и под землей.

Беспредельность неба, его вездесущность предопределили ему роль наивысшей силы (что сохранилось в народных традиционных верованиях китайцев), а затем и места поселения могучих, всесильных богов-небожителей. Духи и боги, разместившиеся по земной поверхности в непосредственной близости от людей, поселялись в горных пещерах и ущельях, в лесных чащах и водоемах, а то и просто среди людей, приняв их облик и даже вступая с ними в браки. Подземное царство, дышавшее в пору землетрясений и извержений пеплом, огнем, удушливыми газами, должно было стать и стало обиталищем смерти, миром, откуда нет возврата. В подземном царстве человек поселил богов и духов, способных пресечь жизнь, отнять здоровье, отнять радость. Первоначально люди плохо различали сами понятия «дух» и «бог»: что было духом, что было богом? Затем как-то само собой обозначилось, что бог – это могущественное существо, способное чаще быть доброжелательным к человеку, ну а духи делились на добрых помощников добрых же намерений богов и на помогающих богам карать, наказывать людей. Но жизнь людская сложна, в ней хорошее могло стать плохим, в ней бывало и наоборот; и в жизни богов и духов, считали, например, в ранней античности, происходило все так же, как у людей. Да и не могло быть иных представлений – человечество не имело иного опыта, кроме своего, и иных образов, кроме своих собственных. Нет ничего удивительного в очеловечении самих богов и духов, их дел и поступков.

Пришла пора кому-то разобраться в этом скоплении покровителей и вершителей людских судеб, пора было кому-то четко определить, что и когда нужно такому-то духу, такому-то богу, чтобы от них была польза. Человеческие коллективы выделяют из своей среды специальных людей, призванных осуществлять от имени коллектива и каждого его члена связь с богами и духами. Родилось особое сословие шаманов и жрецов.

Последние как-то более известны по их особой роли даже в государственных делах Древнего Египта, древних майя и ацтеков. В роли гадателей и прорицателей, своеобразных жрецов-оракулов они занимали видное место в Древней Греции и Древнем Риме, древних Иране и Индии. Много известно и о шаманах как особом явлении в духовной жизни народов дореволюционной Сибири. Но ученые еще продолжают дискуссию о том, было ли шаманство повсеместным явлением при переходе от доклассового общества к классовому, или оно было сугубо локальным, сибирским. Слово «шаман» образовалось от тунгусо-маньчжурского «самань», что означало «человек, способный общаться с духами».

Не будем вдаваться в дискуссию, отметим лишь то, что шаманы и шаманки известны в ранней истории Китая, у южных соседей китайцев мяо и яо, а в маньчжурской империи Цин шаманизм даже был господствующей религией, со своими храмами и канонами песнопений; традиционно же шаман выступает даже в обычном чуме или юрте, и его песни – результат импровизации.

Изображение нишаньской шаманки. Конец XIX – начало XX в.

Шаманы были и у тлинкитов Северо-Западного побережья Америки, у эскимосов и алеутов в Новом Свете, у тюрков Южной Сибири и Средней Азии.

Если у горного народа мяо были шаманы патэ, а у их северо-западных соседей ицзу (лоло, носу) целое жреческое сословие – каста биму, то их социальные функции очень трудно различать. Можно сказать, что живой пример бытования в непосредственной близости шаманов-патэ и жрецов-биму в середине XX века дает основание видеть и в шаманах, и в жрецах похожие группы выделившихся лиц, признанных способными общаться с богами и духами.

У таких лиц деятельность была многосторонняя. Они были и оракулами, и знахарями, и врачевателями, и организаторами охоты или военной экспедиции, и воспитателями подрастающего поколения как носители и передатчики родовых традиций.

Примечательно вошедшее в историю Древнего Китая исполнение шаманом функций оракула перед битвой, решившей в начале XI века до нашей эры исход борьбы между Чжоу и Шан-Инь в пользу Чжоу.

Панцирь черепахи и баранья лопатка

Десять дней идет густой снег, и в лагере чжоусцев вспоминают, как начинался поход. У шатра У-вана собрались восемьсот предводителей. Их созвал наследник, чтобы отдать последние почести и выполнить свой долг перед отцом – ваном, правителем Чжоу.

Многим странными показались действия У-вана, который видел свой сыновний долг в выполнении цели жизни Вэнь-вана – сокрушении Инь. Не предав тело отца земле, а приказав посадить Вэнь-вана на боевую колесницу, сын созвал предводителей, чтобы начать поход на Инь.

Все собрались у шатра У-вана. На боевой колеснице предводителя войск возвышалось тело Вэнь-вана. У-ван отдал приказ придворному оракулу начать гадание о походе. Оракул собрал траву, бросил на жертвенник, зажег и устремил взгляд на очертания переплетенных сгоревших стеблей. В волнении все молчали, а оракул бесстрастно произнес: «Идете против воли Неба!»

Собравшиеся опасливо переглянулись. У-ван побледнел и дал приказ гадать на панцире черепахи. Оракул покорно разжег костер и бросил в него панцирь. Раздался сухой треск. Панцирь выхватили из костра и положили на жертвенный стол. Остывая, панцирь продолжал трещать. Оракул коснулся его кончиками пальцев: остыл. Он внимательно разглядывал трещины, напоминающие иероглифы.

Все вновь насторожились. У-ван даже привстал на своем возвышении. Оракул взглянул на него и громко произнес: «Свершится большое зло!»

У-ван упал на сиденье. Собравшиеся подняли глаза к нему. Вдруг наставник Цзян выбежал вперед, смахнул рукавом с жертвенного стола панцирь черепахи и гадательную траву и гневно стал топтать их ногами:

– Мертвая кость, сухая трава! Как могут они знать, что добро, а что зло? В поход! Что может помешать успеху нашего правого дела?!

Голос Цзяна гремел как гром и возвращал людям уверенность. В поход, выполнить волю умершего и желание народа!

У-ван отдал приказ выступать немедленно. Начался поход. В рядах чжоусцев шли воины многих племен и областей, страдавших от притеснения Инь.

Воины достигли Лои и готовились к переправе через реку, когда тучи закрыли солнце, налетел ветер, пошел дождь со снегом. Дальше двигаться было нельзя. Сплошная пелена закрывала горизонт. Казалось, на пути Чжоу встало Небо, оно берет под защиту Инь.

Многие вспоминали гадание, однако ж спали у стен Лои нормально.

Иным был сон У-вана в эту ночь. Из памяти не выходило гадание накануне похода.

У-ван лег спать рано, когда пробила восьмая стража. Он впал в забытье, и ему приснился сон, который потомки будут передавать из поколения в поколение и который поутру все восемьсот предводителей воспримут как милость Неба. Снилось У-вану, что кончилась ночь и наступило утро дня под циклическими знаками Цзя-цзы. Глубокий снег, шедший десять дней, покрыл всю землю, все подходы к ставке чжоусцев в Лои.

Перед воротами временного дворца У-вана оказались неизвестно откуда прибывшие пять сановников в колесницах и два всадника. Они сообщили страже, что хотят видеть вождя чжоусцев. У-ван решил было отказать им в приеме, но вдруг Цзян обратил его внимание на то, что на снегу, толстым слоем покрывавшем землю, нет никаких следов от колесниц или копыт коней: это не обычные просители, это духи. Но как узнать, кто они такие? Наставник предложил вынести приезжим горячего рису – ведь погода холодная – и спросить, в какой последовательности потчевать их, кто из них старший. Всадники ответили: «Сперва поднесите чашу владыке – духу Южного моря, потом духу Восточного моря, потом духу Западного моря, после него владыке – духу Северного моря, а затем – духу Желтой реки и нам – богу дождя и богу ветра».

Так У-ван узнал, кто его гости, и в указанном порядке, называя каждого по имени, пригласил к себе. Духи были довольны. И тогда чжоуский правитель сказал: «День сегодня пасмурный, вы прибыли издалека, что побудило вас?» Духи ответствовали: «Небо решило покарать Инь и утвердить Чжоу. И мы прибыли, чтобы исполнить это. Пусть по твоему приказу бог ветра и бог дождя займут достойные для них должности и будут в рядах твоих войск».

Цзян прервал сон У-вана и вывел его во двор. Была еще ночь. Но снег прекратился, и в небе появились звезды.

– Небо за нас! – воскликнул У-ван, вспомнив свой сон, и приказал войскам начать переправу через Желтую реку.

Сам У-ван сел в переднюю лодку, и, когда она достигла середины реки, тысячи пчел, похожих на красных птиц, опустились по ее краям и помогали лететь ей над волнами. Волны пели…

В совершенно особой роли выступил весной 1959 года бывший кетский шаман Федор Агафонович Серков.

Песня навстречу весне

Озеро Мундуйка – самое большое заполярное озеро в Сибири. В длину оно больше 50 километров, в ширину чуть больше 30. Мундуйка – главный промысловый водоем рыбаков курейского кетского колхоза, но зимой и ранней весной здесь стоят всего два жилища на противоположных берегах. Бревенчатые избушки с плоской крышей, без сеней, с одной комнатой и железной печкой посредине. В одной, которая стоит на ближнем к поселку берегу озера, живет восьмидесятилетний кет Федор Агафонович Серков с женой, сыном и племянницей, в другой, на дальнем берегу, – шестидесятилетний кет Николай Михайлович Ламбин с женой. В избушке у Ламбина поселились и мы – двое этнографов из Ленинграда.

Мы второй раз прибыли на Мундуйку. В прошлом году познакомились и с Серковым, и с Ламбиным. Тогда наш отряд пробыл у курейских кетов больше трех месяцев. Было это летом. Вместе с ними рыбачили, многое узнали, но не сумели записать на магнитофонные ленты неповторимые легенды и сказки этого загадочного народа. Тогда подвела техника: у нас не было портативного магнитофона, а стационарный – сетевой – на стойбищах бесполезен. И в прошлом году мы встречались с Федором Агафоновичем, этим крепким, здоровым и мудрым стариком, с густыми, чуть подернутыми сединой волосами.

Федор Агафонович пользовался непререкаемым авторитетом среди курейских кетов как самый старый и опытный рыбак-охотник, как заслуженный колхозник и как человек, наделенный, по представлениям его сородичей, знаниями шаманских действий, способных привлечь добычу для охотника и вылечить больных. Было ясно самое главное: Федор Агафонович знает самые сокровенные страницы устного поэтического творчества своего народа. Но невозможно было заставить или уговорить его исполнить что-нибудь для записи. Нам было известно, как прогневался старик, когда один заезжий лингвист попытался купить его песни, предлагая деньги или охотничьи товары.

Назойливость лингвиста заставила Серкова быть настороже и с нами, но мы держали себя вполне прилично, не приставали с расспросами. В прошлом году краткие беседы с ним носили сугубо дипломатический характер. Мы спрашивали лишь то, что старик непременно знал и что мог сказать, не опасаясь, что мы станем влезать в душу с расспросами о шаманстве.

И вот через несколько месяцев, в марте, когда еще вовсю царствует зима, мы вновь на Мундуйке. Озеро сковано льдом. От поселка нас на оленях доставили к Ламбину, с которым мы хорошо поработали в прошлый сезон и у которого мы теперь собирались записать (портативный магнитофон был с нами) кетские тексты для изучения языка. По дороге в избушку Ламбина мы заехали и к Федору Агафоновичу. Нас приняли очень радушно, тем более что мы выполнили просьбу хозяйки и привезли бисер, а также фотографии, отснятые в прошлый приезд. Нас напоили чаем, и мы поехали через озеро.

У Ламбина мы прожили больше месяца. Как-то ранним утром (хотя уже наступал полярный день, и разобрать, когда раннее утро, а когда поздняя ночь, было трудно) я проснулся от четкого скрипа оленьих санок. Накинув полушубок, я выглянул наружу. К избушке приближались две оленьи упряжки. Вскоре вошел сын Федора Агафоновича и сообщил, что отец ждет нас в гости. Просил собраться тотчас. Приглашение было, несомненно, приятно, и мы через пару минут были готовы в путь.

– Отец сказал, чтобы ты машинку взял тоже, – Герман показал на магнитофон.

Такая просьба была совсем неожиданной. Неужели придется пожалеть, что осталось всего две кассеты?

В избушке Федора Агафоновича, куда мы добрались только к полудню, оказалось почти все взрослое население поселка, принадлежащее, как мы уже знали, к одной родовой группе с хозяином. Огромная кастрюля стояла на печке. В ней варилось мясо лося. Кипел чай в чайнике. Нашего приезда ждали. Хозяин сердечно приветствовал нас и усадил на шкуру рядом с собой.

– Ну что, парень, настроишь свою машинку, а я петь буду. Через два дня начнется перелет птиц с юга на север. Я петь буду, чтобы они сели и на нашем озере. Весна идет. Голодное это время. Реки и озера подо льдом. Рыбы нет. В тайгу не уйдешь: наст не держит. А оленей у нас мало, их забивать грешно. Одна надежда на перелетную птицу, пока рыбы нет, – сказал хозяин и, хитро улыбаясь, похлопал меня по плечу.

Собравшиеся отведали мяса, выпили густого черного чая и расселись в круг, в центре которого – печка, хозяин и я с магнитофоном.

Медленно прекращались разговоры, и, когда наступила тишина, старик посмотрел на меня и кивнул головой. Мол, начали. Я включил магнитофон.

Федор Агафонович запел. Мне никогда не передать волнение, охватившее нас, приезжих, впервые слушавших песни поистине седой древности. Среди еще заснеженной тайги, на берегу заполярного озера, за тысячи километров от городов и привычного быта, нам довелось услышать песню, напоминающую своей мелодией гимны древних инков. Как и у Имы Сумак, голос Федора Агафоновича то взлетал вверх, то шелестел по земле, то становился звонким, то глухим. Так продолжалось много часов. Давно кончились пленки, а старик пел самозабвенно, обращаясь к небу, звездам, солнцу и спешащим на север птицам. Нам был сделан редкий подарок: нас пригласили быть соучастниками церемонии, открывающей весеннюю охоту.