Текст книги "Тюрьма для свободы (СИ)"

Автор книги: Рубен Ишханян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

Но могла ли его идея воплотиться в действительности? Что такое для художника объективная реальность, которой он всячески старается избежать? Где важнее не быть убийцей? Задавшись одним вопросом, теряешь возможность остановиться. За первым всегда следует второй – таков принцип бытия. Хотя не следует забывать, что конец всегда предвещает начало. В круговороте мы всегда приходим к отправной точке. Жизнь похожа на ралли: ты едешь по дорогам общественного пользования, в специальных местах прибавляя скорость. Жизнь – это бег: ты бежишь, соперничая с другими, для того чтобы первым добежать до финиша. Жизнь как спорт: ты борешься за право первенства в том, в чем были до тебя первыми другие. Реальность представляется желаемой. Жизнь – загадка, каждая разгаданность вносит все больше таинства.

Поразительно, что во все эти свои фантазии он со временем поверил и не заметил, как от него все время отдаляются настоящие Гера и Гарри. Однажды, это было приблизительно в конце августа – начале сентября (на часах было ровно два часа дня, хотя время остановилось из-за того, что сели батарейки), когда он по-прежнему рисовал в своей мастерской, в дверь постучалась почтальонша. Он открыл дверь, ему вручили конверт с письмом. Заплатив и подписавшись, что получил, открыл конверт. Там было приглашение на свадьбу Гарри и Геры и маленькое письмо от нее. Объясняла, как такое могло произойти. Оказывается в свое время неоднократно просила, чтобы Рэн уделил ей внимание, но он был все время погружен в свои мысли. Отсутствовал. Звонила ему, а он даже не пытался взять трубку и поговорить. Гера ругала его, что у него никогда для нее не было времени. А в конце написала следующие строки:

«Дорогой Рэн. Я знаю, что это для тебя шокирующе. Поверь, я также не понимала, не могла предвидеть. Встреча с Гарри изменила мое видение жизни. Я мечтала о таком мужчине всегда, рядом с ним чувствую себя спокойно и защищенно. Прости нас. Мне бы очень хотелось, чтобы ты понял и остался для нас хорошим другом, родным человеком. Пожалуйста, обещай, что придешь. Я и Гарри будем ждать тебя».

Прочитав письмо до конца, отложил в сторону. Подошел к холсту, взял кисть и начал рисовать красной краской пятно на лицах мужчины и женщины на картине. Тонким мазком, еле заметными движениями рук, провел по щеке улыбающейся дамы. На мгновенье на его лице появилась ответная улыбка, но после исчезла. До того, чтобы завершить картину, оставалось очень мало времени. На этот портрет у него ушло около трех с половиной месяцев. Мысли его были далеки. Внешне остался невозмутим. Вдруг что-то сильно кольнуло в груди. Сердце болело. В порыве ярости или безрассудства бросил холст на пол, упал на колени и, взяв ножницы, стал резать полотно на мелкие куски, то и дело вытирая щеку ладонью. Отныне двое перестали существовать для него. Поймал себя на мысли: «Не этого ль ты желал?» На этот вопрос ничего не ответил. Хоть и ожидал такого конца, все равно было больно осознавать свершённость желания.

«Честное» Правосудие

Подошел я к опушке лесной.

Тише, сердце, внемли!

Тут светло, а там в глубине —

Словно весь мрак земли.

Роберт Фрост.

Утром девятого дня десятого месяца в мастерскую ворвались полицейские в форме. Не объясняя ничего, они разбудили спящего Рэна и произнесли наизусть заученные слова: «Каждое Ваше слово может быть использовано против Вас». Он предложил объясниться, но ничего ему не сказали, а просто попросили пройти с ними в участок. Согласился, попросив дать ему возможность одеться и побриться. Ему разрешили лишь одеться, и пока он, выигрывая секунды, медленно одевался, трое смотрели на картины и любовались, спрашивали у него, каково рисовать. Рэн на этот вопрос никак не мог ответить, только спросил: «А каково быть полицейским?» Те поняли, что заданный вопрос неправильный и промолчали. Когда надели на него наручники и выволокли из мастерской, он поблагодарил за то, что с ним столь корректно обходятся, и спросил, со всеми ли они так галантны. Ему ответили с сарказмом, что лишь с такими худыми художниками, как он. Тогда возник вопрос, много ли худых художников они водили в участок, на что был ответ: «Нет. Была одна. Яйца своему любовнику отрезала за то, что тот ей изменил с красивой стройной брюнеткой. А кровью его на холсте портрет ему нарисовала». «Она была толстой, а вовсе не худой», – дополнил второй. А третий вовсе заметил, что женщина – художница, а не художник. Разгорелся спор между первым и третьим о том, что и женщина тоже может называться художником. Второй, чтобы утихомирить спор, резко сменил тему художника на тему о формах тела. Все эту историю вспоминали невозмутимо и мирно. Только Рэн, перед чьим взором появилась это жуткая картина, остолбенел на мгновенье: неужели и такое в жизни бывает? Но его успокоили тем, что еще не то услышит и увидит в тюрьме. Тут первый поглядел на Рэна и спросил: «Вы не понимаете, что заподозрены в убийстве? Это не шутки. Разговор, который начали, может быть использован против Вас. Мой совет: лучше молчите и ничего не говорите. А мы постараемся забыть ваши реплики».

На протяжении всего пути Рэн молчал. Смотрел из окна полицейской машины и думал, о каком убийстве может идти речь. Он на самом деле не понимал, что случилось. А если не виноват, то в скором времени его отпустят. Просто допросят и, увидев, что не виноват, отпустят. «Спокойствие. Нужно оставаться трезвым в любом случае. Может быть, начнут запугивать, но рассудок терять в любом случае не стоит», – говорил он себе. В участке следователь долго смотрел Рэну в глаза, словно выискивая в них информацию. Ни о чем не спросил, ничего не сказал. Следователь попался благородный. Предложил не давать показаний, а для начала кому-нибудь позвонить и попросить, чтобы для него нашли хорошего адвоката. Рэн, недолго думая, набрал номер бабушки. Как и ожидал, к трубке подошла мама. Он тихим голосом, не вызывая в ней тревоги, начав издалека, подошел к самой сути. Боялся, что сказанное может вызвать в ней бурные эмоции. Так и случилось. Такие новости всегда воспринимаются с болью в душе и с тревогой. И все же Рэн, будто сам чего-то опасаясь, но не теряя самоконтроля, сказал:

«Мама, я не знаю почему, мне еще ничего не говорят. Я ничего преступного не сделал, но меня задержали. Возможно посадят в тюрьму. Нужен адвокат. Не хочу давать показания без защитника. Если можешь, приезжай. Твой сын – подсудимый».

Мать, ничего не поняла в таком состоянии. Но услышав от сына слова «тюрьма» и «адвокат», пообещала в скором времени приехать в участок. Была на месте через четыре часа. Просила повидаться с сыном. Ей передали, что это пока невозможно: «Арестант сейчас находится в камере под строгим наблюдением. Приходите завтра». Тогда она попросила поговорить со следователем, узнать, что и как. Ей работница тихо шепнула на ухо, что сейчас не стоит, лучше нанять хорошего адвоката, преступление тяжелое. Мать вскрикнула и сказала, что сын ее не мог и мухи обидеть. «Может быть, вы и правы, – ответили ей. – Да только дело очень серьезное, стоит побеспокоиться».

Судебное заседание было назначено сразу же после новогодних праздников. Рэна так и не выпустили, хотя могли. Адвокат, которого мама наняла, за свое дело попросил достаточно крупные деньги. Ей пришлось продать несколько старинных драгоценностей, чтобы тому угодить. Об адвокате говорили, что проигранных дел у него два. А за последние десять лет и вовсе не проигрывал. Он берется даже за такие дела, в которых вовсе нет шанса выиграть. Однако даже самый сильный адвокат порой может оказаться бессильным. Рассмотрение преступления началось без опозданий. Когда судья вошел, то все встали для приветствия. Теперь Рэн внимательно смотрел на всех собравшихся и мало кого узнавал. Была мать, чье ненакрашенное лицо казалось постаревшим. Она была в боевом настроении, держалась мужественно. Он смотрел на нее и ловил себя на мысли, что годы изменили ее. Больше мать не является той женщиной, которая по вечерам читала стихи, играла на пианино, пела старинные песни. Словно иллюзия растаяла. Вспомнилось, как однажды, раздраженный ее поведением, бесцеремонно высказал все, что думалось, в лицо. Тогда мать тихо встала и подошла к нему, погладила по голове и тихо прошептала: «Ты думаешь, что я ничего не понимаю? Я знаю все и даже больше, чем должна была бы знать. Невозможно ничего скрыть. Только одно пусть будет тебе известно: делай все, чтобы украсить жизнь, а не уничтожай то прекрасное, что дано тебе». Теперь понимал, что мать вовсе не скрывала правды от него, а лишь желала внести в его жизнь радость и веселье, даже в те минуты, когда вокруг была одна печаль. Это шло от бабушки, которая теперь сильно болела и лежала, не вставая практически целыми днями. Мать ухаживала за ней все эти годы, ничего не говоря, не мешая Рэну заниматься любимым делом и строить свою личную жизнь. Он вспомнил деревню и годы войны. Перед глазами появились соседки, которые одна за другой выбегали на улицу, рыдая во всю мощь, оплакивая своих мужей, сыновей и любимых мужчин. Во время войны, в годы холода и темноты не хватало денег на гробы, и хоронили кого на досках, а кого и просто, завернув в саван. Все были сплочены единым горем, которое распространилось повсюду и вошло в каждый дом.

Теперь он видел мать совсем другой. Взгляд ее был не таким ласковым и веселым как раньше. Полуседые волосы, собранные в косичку, придавали ей особый шарм. Морщинки возле зеленых глаз. Отощавшая и, тем не менее, стройная, она немало выплакала слез за эти несколько месяцев, из-за чего было ощущение, будто на глазах появилась какая-то пелена. Она смотрела на всех собравшихся будто вскользь. Была ли в этом ее опустошенном взгляде ненависть к окружающим, ко всему человечеству? Думала ли она в эти минуты, что жизнь всегда преподносила ей неприятные сюрпризы? Задавалась ли вопросом, почему у нее всегда не складывалась жизнь или жаловалась на жестокость судьбы? Скорее нет, чем да. Но теперь, сидя без движения на стуле, смотря и следя за происходящим, она закрывала глаза и мысленно повторяла себе, что ни в коем случае нельзя сдаваться. Из собравшихся людей только ей было так больно, только в ней чувствовалась напряженность.

Рэн долго смотрел на нее. И хотя судья допрашивал обе стороны, обвинителей и защитников, звук их речи как будто был приглушен. Долетали до него обрывочные вопросы судьи и ответы допрашиваемых: «Это он виноват. Последнее время он себя странно вел. Ревновал очень сильно мою внучку», – говорила бабушка Рая. «Он и мухи никогда не обидел. А здесь целая толпа народа. Вы слепы, если не видите», – отвечала мать. «Во всем виновата церковь. Тьфу на духовенство Ваше, – кричал сосед с третьего этажа. – Он художник. Посудите сами, откуда у него возможность поджечь церковь». А подруга бабушки Раи трезвым голосом объясняла бессмыслицы: «Понимаете, она старая женщина. Мы остались дома, чтобы не ездить с ним. Ей было бы тяжело. Мы остались дома… Церковь была сожжена… Ревность… Он – художник… От гениальности до помешательства – один шаг». Многие приходили и уходили, давали показания. Но ни у кого в речи не было рассудительности. Теперь Рэн постепенно стал понимать, в чем его обвиняют, но это было бессмысленное обвинение.

Перед его глазами пронеслось видение. Звучит музыка французского композитора Жан Батиста Люлли. Почему-то он был уверен, что именно эту музыку она выберет для своей свадьбы. Двери медленно открываются, и входит невеста. Светло-розовое платье с воротником Медичи было сшито из шелка, богато украшено тонкой вышивкой и золотом. Почему именно розовый цвет? Это красный, разбавленный с белым. Два цвета в одном: тайна и победа над злыми духами, страсть и невинность, красота и радость. На ней были те самые бусы с жемчугами, которые остались ей на память от мамы. Она не раз их показывала, объясняя, что жемчуг хранит в себе космическую жизнь и является соединением огня и воды. Кольцо из слияния «непьянеющего» камня любви аметиста, «подсказывающего» топаза и белого золота. Хрустальные туфельки на тонких шпильках делали ее выше ростом, она шла грациозно. Два ангелочка держали ее длинную фату. Она смотрела прямо, улыбалась своему жениху. Лицо Гарри светилось счастьем. Кажется, он думал о том, что это чудо, которое спустилось с небес, шло прямо ему в объятия. Заслуживал ли он этого счастья, думалось ему, подобно тем многочисленным людям, которые, затаив дыхание ожидали этого момента в своей жизни. Ученые уверяют, что любовь живет три года, а всю остальную жизнь люди просто ищут в минувших чувствах себе приют. Тогда и возникает вопрос: умеют ли люди любить? И большинство скорее ответят «нет», чем «да». Но в эту минуту в церкви никто не думает, что жених и невеста будут делать расчеты о том, сколько протянет их любовь. Гарри и Гера были счастливы. Пусть даже несколько минут, до того, как церковь была подожжена. Но как и кому пришло в голову сжечь этот храм Божий и именно в этот день, оставалось загадкой.

Судья вызвал и обвиняемого для допроса. Рэн встал и посмотрел на судью. «Обещаете, что будете говорить правду и только правду?», – снова произнес судья уже который раз: видимо на суде так было принято. Рэн пообещал, что будет отвечать на все вопросы и не уклоняться от правды.

«Так вы уверяете, Гера была вашей подругой, но спустя некоторое время случайно узнали о том, что она выходит замуж за вашего друга? Какие чувства вы испытали тогда? Не думали ли о том, чтобы убить их?»

«Это мысль меня посещала раньше, когда я не сознавая того, начал ревновать их друг к другу. Мне казалось, что я был посередине. Я был очень близок и со своим другом, и со своей подругой. Это было очень сложно…»

«Только что, вы сказали, что ощущали чувство ревности и думали раньше о том, чтобы убить их. Эти ваши мысли приходили к вам единожды?»

«Нет. Я думал об этом долго. Перебирал все виды убийства. Прочел много книг о том, как искусно можно убить. Но…»

«Это он убил мою внучку! Ах ты подонок!».

«Мой сын этого не делал. Дайте ему докончить».

«Молчание. Если еще что-нибудь скажете, то заплатите штраф. Продолжайте».

«Для меня все было закончено тогда, когда узнал, что они будут вместе».

«Что вы делали в тот день?»

«Я рисовал портреты двух исторических личностей. В основу легли лица Геры и Гарри».

«Что сделали после того, как получили письмо с приглашением?»

«Уничтожил полотно. Это было то, что объединяло нас. С этого дня я должен был жить своей жизнью, а они своей. Но, видимо, добрый Бог читает человеческие мысли. Мы желаем, а он распоряжается».

«Вы – верующий?».

«Я верую, что Бога нет. Но отрицание, усугубляет веру в его существование. Я не верю церкви. Они работают для того, чтобы люди стали ведомыми. Их принцип – создать авторитет».

«Мы нашли у вас дома картину Иисуса. Вы изобразили его полностью голым и обрезанным. Хотели показать в своей картине, что он еврей?»

«Для людей было бы лучше, если бы половой орган у Иисуса отсутствовал. Поэтому большинство художников это скрывали под белым материалом. Но это ведь не так. Он был иудеем и рожден был, по легенде, в которую сложно поверить, от самого Яхве. Неужели ни у кого из здесь присутствующих не вызывала интереса абсолютная нагота. На эротических фотографиях скрываются половые органы, чтобы возникло желание содрать все и посмотреть на красоту природы. Тело человека – красота. Иисус никогда не скрывал своей неземной красоты, он был таким человеком, как мы все. Разница лишь в том, что он верил в то, что его отец – Яхве, а я не верю в это, хотя отца своего настоящего никогда не видел. Мать, а может, и ты зачала меня от Бога? Может и я есть новый мессия? И мне, не поняв это, придется уйти. Теперь не иудеи восстали против меня, а сами христиане. Не заходил я в храм, не исповедовал новую веру…»

«Господин судья! Позвольте мне снять этот вопрос. Мой подзащитный не должен отвечать на этот вопрос. Это ничего общего не имеет с делом».

«Хорошо. Есть ли у обвиняющей стороны вопросы?»

«Вы несете ответственность за преступление?»

«За идею, поданную Богу – да. За совершение – нет».

«Вы отрицаете, что церковь была уничтожена по вашей вине».

«Как я могу отрицать и утверждать то, чего я не делал?»

«Тогда скажите, почему вы не пошли на свадьбу и что делали в тот день?»

«Я говорил. Получив письмо, понял, что отныне Гера и Гарри мертвы для меня. Вы бы пошли на свадьбу к человеку, которого любили так, как не полюбите уже никогда. Я не смог пойти. Не хватило мужества. Заперся в своей мастерской, пил, работал. Хотите узнать больше? Мастурбировал и кончал перед своими картинами. Лица многих смотрели на меня, желали меня, а я их. А после снова рисовал. Вечером того же дня пошел в бар, выпить за упокой души своих друзей, которых похоронил раньше, чем они умерли. Мне тяжело говорить, вспоминать. Вы не знали всей правды, а вопросы не могут помочь узнать истину. Каждый вопрос лишь прибавляет доводов и сомнений. Верите или нет, но я не убивал их. Мысли не способны совершать поступки. Мы не лежим под деревом, выполняющим все наши пожелания. Сколько раз думал и о своей смерти… Бог решил сохранить мне жизнь за то, что я всегда ему подаю заманчивые идеи…».

На этом заседание было закончено. Ждали приговора. Адвокат начал разговор с Рэном с того, что судья всегда ценит искренность и правду. Но не всегда возможно предугадать, как завершится суд. «Думается, что на первом заседании все не закончится. – Потом шутя добавил. – Бога невозможно посадить за решетку. Всегда человеку приходится расплачиваться за его поступки. Это было всегда: он пошалит, а мы платим потом по счетам. Бог хоть и отец, но малое дитя. Мы созданы для его забавы. Наиграется с нами, мы наскучим, отбросит в сторону и новое придумает».

Адвокат был прав. Судья решения не принял. Было назначено еще одно слушание дела. Во второй раз Рэн стоял перед судом, ни о чем не думая. Все было смутно. Молчание – тревожная немота. Он еле сдерживал свои эмоции. На глазах появлялись слезы, но он не давал себе воли. По-прежнему рядом с ним стояли Гера и Гарри, но теперь они были просто призраками, видениями из прошлого. Память. Воспоминания овладевали им. Ощущение прикованности цепью. Лирический герой следовал за колесницей амура. Лишенный свободы, приговоренный к смерти. Харон, перевозящий души по водам подземных рек, был прикован. Прометей, заботящийся о людях, слепленных из глины, тоже был прикован. Закован в цепи и Рэн, обыкновенный парень, который любил рисовать, и с которым сыграли злую шутку.

Адвокат на сей раз говорил больше, приводил доводы в пользу непричастности Рэна, но все было снова недоказуемо. Правда всплывала наружу, но все боялись произнести ее вслух. Разлад шел из самой церкви. Виноваты были сами служители, но легче было осудить простого смертного, чем облаченных в рясу. Что за тайна хранилась в этой церкви, так и осталось неизвестным. Рэн был осужден и лишен свободы за тяжкое преступление: предумышленное убийство огромного количества людей. Список жертв был бесконечен, поэтому и годы лишения свободы были ужасно долгим: на всю оставшуюся жизнь.

Тессеракт – платоново тело

Во дворце из красного рубина

Прислушиваюсь к звучанию самого первого слога.

Радостно наблюдать пляску иллюзий —

Обольстительных дев явлений.

Чогъям Ринпоче Трунгпа.

Когда Рэн впервые вошел в тюремную камеру, никого не было. Он был наедине с самим собой, углубленный в свои воспоминания. Вначале постарался адаптироваться, понять куда попал, в чем причина. Если раньше думал о том, что все это проделки Бога, то теперь на сцене появлялся сам Дьявол. Он снова стоял посередине, между ангелом и бесом. Будто на его плечах сидели они и спорили о том, кому принадлежит его душа. Тело никого не волновало, будто в нем не видели ничего ценного. Тело его рано или поздно опустится в землю, там и будет, пока не останутся от него лишь кости. Душа же всегда будет витать в облаках и смотреть сверху на все, что когда-то его интересовало, и к чему был безразличен. Интересно, каким кажется пространство и время Душе, ведь мы, живя в теле, обращаем внимание лишь на то, что соприкасается с нашим Телом. Мы видим глазами, слышим ушами и ощущаем руками. Как дело обстоит у Души, у которой нет тела? Может быть, для того и создана жизнь, чтобы распознать, а после перейти в иное пространство, но уже с полученным опытом о том, что нас всегда будет окружать. Душа хоть и слепа, но она просвещенная. Рэн ловил себя на мысли: «Человек живет на белом свете для того, чтобы после умереть. Душа в теле несвободна, как я ныне в этой тюремной камере. Поэтому, живя в трехмерном пространстве, я не умею видеть невидимое. Но стоит Душе освободиться, как она, сохраняя полученный опыт, сможет увидеть трехмерное пространство через четырехмерное». В его памяти всплыла встреча с человеком, который считал себя ясновидящим. Понимал одно: когда тот встал между двумя пространствами, пережив клиническую смерть, ему открылась истина, и он стал смотреть на реальность как бы со стороны. Время слилось в единое целое для Кольбе, так звали ясновидящего, и существовало «здесь и сейчас». Теперь и для Рэна в этой скованной жизни существовало единое пространство и время, где невозможно пережить и прочувствовать секунды, минуты, вечность.

Сразу же после того, как Рэн сел в тюрьму, мама вручила ему запечатанное письмо, которое было написано до того, как он родился, где-то на четыре месяца раньше. Было видно, что почерк принадлежит человеку, который писал дрожа и с передышками. Это было письмо отца, адресованное ему. Это было письмо, которое матери следовало бы вручить раньше, но она колебалась, не знала, как это сделать. Не читала письма: поклялась перед постелью умирающего, что вручит, но когда, не было сказано. Думала, что напишет сама письмо и передаст оба тогда, когда придет и ее время оказаться рядом с любимым. Передавая письмо, она призналась: «Я хотела, чтобы ты прочитал его письмо тогда, когда мы с небес будем следить за тобой и радоваться твоим успехам». Но это были лишь мечты, в реальности получилось иначе. «Я часто стану писать тебе письма», – промолвила в тот день под конец мать, вытирая белым платком слезы на глазах. – Хотя кто знает, какие еще сюрпризы может преподнести жизнь».

Письмо отца к сыну было маленьким, но именно тогда он понял, кем был отец, который ворвался в его жизнь с опозданием на целую вечность. Это письмо и помогло ему вначале адаптироваться к новой жизни. Отец писал:

«Где бы ты ни был, помни: мир принадлежит мужчинам. Женщина создана лишь для того, чтобы украсить нашу жизнь. Изначально мы жили без нее, не ведая, что такое творение возможно. Я часто думаю о сотворении Адама и Евы и о причине того, что она была создана красивой, умной и мыслящей иначе. Я не нахожу ответа. Может потом, когда-нибудь, в иной жизни, мне доведется понять. Не знаю, о чем тебе писать, ведь ты еще не родился, и не знаю, как к тебе обратиться. Ведь у тебя еще нет имени. Сказать: „Здравствуй, никто“, – тоже не могу. Ты еще даже не человек. Но ты – мой сын и будешь носить фамилию мою. Давать наставления не стану, просто скажу: будь умницей, береги себя и мать. Я умираю, не успев для тебя ничего сделать. Но буду молиться за тебя и следить, чтобы добро не оставило тебя своей милостью».

Рэн не дочитал до конца в тот день письма, отложил и посмотрел вокруг, потом тихо прошептал, но так, как будто отец должен был это услышать: «Папа, ты не тому молился». В ответ была лишь тишина, могучая и ничтожная, душераздирающая. Вырвавшиеся слова заставили его почувствовать ту необъяснимую любовь, которую он всю жизнь питал к отцу. Теперь он был в его объятиях, он держал письмо в своих руках и тихо произносил что-то, но это никому не дано было услышать. Отец был рядом, но очень далеко, в ином измерении.

Чем больше времени находился один, как в замурованном склепе, тем больше отдалялся от людей. Лишь во время еды выходил, общался с некоторыми из тех, кто тоже сидел в этой тюрьме. Никто не верил, что он не совершал преступления. Говорили с ним на тюремном жаргоне, к которому он постепенно стал привыкать. Подружился с одним бойцом, который объяснил ему законы и порядки и часто был рядом. Научили способу нелегальной связи между камерами, которую называли «конь», передавались и маленькие вещи. В карты играть он отказался. В итоге все приняли, что он мужик, и он понял, что здесь надо жить по понятиям, которые приняты негласным тюремным законом. Не обошлось и без драк. Один из арестантов, который сидел за распространение наркотиков, подошел к нему и что-то резко сказал, вроде того, что он является козлом. В тюрьме козел – каста очень низкая. Это те люди, которые согласились сотрудничать с законниками. Рэн уже знал это и понимал, что такое прощать нельзя. Оставалось одно: ударить, избить арестанта, что, по сути, очень опасно, но опаснее было пропустить сказанное мимо ушей. Последствий после драки не было. Конечно, потому, что Рэн повел себя правильно.

Со временем к нему пришло осознание того, что совсем один и без дела в камере сойдет с ума. И тогда день за днем стал исследовать углы комнаты, нашел мел и очертил четырехмерное пространство, определились три основные координаты, изменил видение комнаты в нужном для себя русле, соединил пространство со светом, который просачивался из окна, встал посередине и начал ждать. Ничего не случилось. Что-то было сделано не так. Он начал думать, но ничего не приходило ему в голову. Однако со временем стал понимать, что у него нет цели. А для того, чтобы была цель, он для начала должен был осознать, чего хочет. Для понимания же своего желания ему надо было бы попытаться определить для себя, кто он есть. И, задавшись этим вопросом, он заметит: «Вроде как обыкновенный человек: две ноги, две руки, голова, туловище, детородный орган. Возможно человек. Чувства, эмоции, ощущения, мысли?»

Когда-то, еще не так давно, но и это время невозможно было считать ближайшим, в руки Рэна попалась книга философа Алана Уотса. Теперь на память приходили отрывки из этой книги. Казалось только, что не он читал те строки, а Мастер. Померещилось, что сидит он по-прежнему перед учителем, слушает, как тот читает. Слышал отчетливо голос своего Мастера… Это было очень приятно… Мастер читал отрывок за отрывком тихим голосом, как будто открывал тайну, о которой следовало бы молчать. Временами он вовсе читал шепотом, и голос его еле доносился. Тогда Рэн напрягался в желании что-то услышать, а когда не понимал, то задавал вопросы. Естественно Мастеру было трудно услышать его, ведь в реальности они были отдалены друг от друга. Но порой самым лучшим ответом может быть молчание.

Голосом Мастера говорил Алан Уотс. Он рассказывал о том, что у человека есть тело, и поэтому всегда существует что-то снаружи. Если бы снаружи ничего не было, мы бы не смогли заметить различие между тем, что снаружи, и тем, что внутри. Рэн слушал и постепенно вспоминал роман Роберта Хайнлайна «Дорога славы». Там искусно описывалась гиперразмерная посуда, которая была изнутри больше, чем снаружи. Рэн четко представлял, как человеческое тело может быть изнутри больше, чем снаружи. С детства думал, что как все люди живут во Вселенной, так и вся Вселенная живет в одном человеке. Он представлял нечто, но не мог признаться себе, что это и есть теория четырехмерного пространства. Обнаружил, что тело человека – тессеракт. Снаружи он один, а изнутри совсем другой. Посмотрев на лабиринт изнутри, можно не найти выхода, в то время как снаружи видны все входы и выходы. Душа человека, которая замурована в теле, ищет выхода, но обнаруживает вместо выхода новый вход. События, в которых она вольно, легко и свободно витала, часто проходили мимо нее. Но именно эта несвобода позволяет душе расшириться до самых границ Вселенной и охватить все с бесконечным восхищением. Душа перестает улыбаться тогда, когда достигает своего самого большого триумфа.

Однажды ему приснился сон. Он бродил по незнакомой пещере. Было темно. Сырость, шум воды, журчавшей посередине, наполняли, насыщали пространство влагой, что мешало дышать. Никого рядом не было, но какой-то голос вел его вперед, объясняя, что есть что. Голос цитировал целые отрывки из Платона, чаще всего ссылаясь на известный труд о Государстве. Рэн как будто слышал весь «Миф о пещере», пересказанный своими словами. Пещера – это чувственный мир, в котором живут люди. Но люди прикованы, и им никогда не узнать истинную реальность. А если вдруг с одного из них снимут оковы и тот увидит реальность, которая реальнее самой реальности, что будет тогда? Скорей всего, он не поймет ничего. Та реальность будет для него более действенной, чем эта. «Если честно, тогда Платон так и не сумел ответить на этот вопрос. Ответом для него было то, что познание требует известного труда – беспрестанных усилий, направленных на изучение и понимание тех или иных предметов. Поэтому его идеальным городом могут править только философы», – проносилось в голове Рэна. Затем наступило молчание. Рэну показалось, что тот, чей голос звучал во тьме, вспоминает былые времена. Но вдруг, неожиданно для самого себя, увидел картину Сальвадора Дали «Распятие или гиперкубическое тело». Очень удивился, забеспокоился. Первый вопрос, который возник у Рэна, был: как эта картина могла оказаться здесь? Но голос опередил его. Напомнил, что картина в целостности и сохранности находится в музее Метрополитен в Нью-Йорке. И продолжил: «Сальвадор Дали подобно многим также искал пути выхода в другое измерение. На этой картине изображен Иисус распятый на развертке тессеракта. Мне кажется, Дали прекрасно знал, что материальное тело человека состоит из „кирпичиков“ – многочисленных клеток организма. Поэтому на теле так много кирпичиков вместо обыкновенных гвоздей…» Сказано было многое, но многое было забыто сразу же после пробуждения. Как не пытался Рэн вспомнить, ему не удавалось. Но он стал понимать, что человечество на протяжении всего своего развития искало другие измерения, открывая их друг за другом. Он прекрасно знал, что сначала люди жили в одномерном, потом двухмерном пространстве. Сейчас люди понимали, что представляет собой трехмерное пространство, но теперь это не могло их удовлетворить. Люди стали искать четырехмерное пространство, а как только они откроют и поймут его суть, станут искать дальше. Сколько еще пространств предстоит открыть, пока что Рэн не знал. Достаточно было того, что для начала ему нужно было разобраться в четырехмерном пространстве.