Текст книги "Тюрьма для свободы (СИ)"

Автор книги: Рубен Ишханян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)

Тот рядом

Страх душу утвердит. Понять бы мне —

Ушедшее ушло, но близко так…

Проснувшись в сон, я мыслил в этом сне.

Учусь в пути, и цель понятна мне.

Теодор Ретке.

Из соседних камер раздается монотонный гул. В одной шутят и смеются, в другой кричат и дерутся. Только в камере Эрла – тишина. Он проводит рукой по своей небритой щеке, смотрит на морщинистое лицо сокамерника, покрытое шрамами. Напарник старел на его глазах, взрослел и он. С первого же дня они были вместе: ели, пили, молчали, делились, смеялись и плакали. Так они жили. Эрл смотрел на него, продолжал думать об уходящем дне. Ложная свобода приближалась с каждой секундой. Барьер между прошлым и будущим рушился. Чувствовал, как строится новая невидимая стена из прозрачного стекла. Притрагивался к воздуху, слышал жуткий скрежет. В его глазах соузник постепенно отдалялся. Все искажалось и терялось в тумане. Еще недавно они были близки, как будто даже срослись и стали единым целым. Сдавалось, настоящее никогда не закончится, дверь не откроется, всегда будут вместе. По ошибке семя Адама будничность считает истинной реальностью, но это вполне закономерно, не всем дано увидеть противоположную сторону изнанки. Ничто не отдаляло их друг от друга, даже мысли подчинялись единому желанию. Были отдалены от повседневной жизни, обретались своей действительностью. Чувствовали и ощущали то, что должно было случиться. Общаясь друг с другом, не переставали существовать в настоящем. Строили планы на свой завтрашний день. Знали, что суть человека способна проявиться и раскрыться полностью лишь в общении с кем-то. В их жизни было все: счастье и грусть, радость и печаль, воодушевленность и приземленность, любовь и обида. Сумели вдвоем создать новую жизнь и переполнить ее. Они не могли существовать порознь. Тяжело быть одному целый день в замкнутом пространстве. В скором времени от одиночества в мире предметов сошли бы с ума. Стоит на время отступить и посмотреть на жизнь со стороны, как становится ясно: все создано для написания насыщенной летописи. Какой будет собственная жизнь, больше всего зависит от человека и его друзей. Индивид сам выбирает себе желаемого союзника. Ему решать, с кем шагать вместе по прямой дороге. Окружающую среду выбирают люди. Если есть желание, то оно обязано стать потребностью. Суть зарождающихся мыслей помочь найти собственный путь. Учитывается обстоятельство, как нам самим хочется измениться, и в какую сторону. Эрл старался многому научиться у сокамерника. Последний был старше не только по годам, но и по опыту и полученным знаниям. В этом замкнутом пространстве накопленный жизненный опыт становится необходимостью. Он помогает поддержать начатый диалог.

Эрлу никогда не забыть день заключения. Охранники его водили по узкому коридору, мимо запертых дверей. С каждым шагом бес вселялся в душу. Он начал бояться, и страх этот как шок ударил в мозг, парализовал руки и ноги. Отяжелевшее тело двигалось по инерции. Наконец остановили, он встал в проходе, заходить не хотел. Еще одна секунда свободы не может оказаться лишней. Сердце готово было выпрыгнуть из груди, зубы упорно боролись друг с другом, зрачки были расширены. Дверь захлопнулась, он моментально закрыл глаза. Слышал, как дождевая вода стекала по стене. Чувствовал дыхание сокамерника и его взгляд. Через некоторое время, Эрл услышал голос: «В тюрьме всем плохо, все одинаково в ней страдают». Он открыл глаза, перед ним стоял молодой человек, высокий и с огромными глазами. Тот смотрел на него так близко, что невозможно было не смутиться. Его большие глаза оценивали новичка, пытаясь понять, кто Эрл и откуда взялся. Каждый миг можешь оказаться на волоске от беды. Умудренные опытом сразу же ощущают чреватость положений, но от Эрла никакой опасности не исходило. Сокамерник похлопал по плечу, представился Рэном, предложил присесть. В ушах продолжало пульсировать, но Эрл становился спокойным. Все менялось, место злобного зомби перед ним стоял такой же человек, как он.

Дни сменялись месяцами, годами. Вначале они терпели присутствия друг друга, потом привыкли, свыклись и подружились. Были у них и споры, невозможно находиться всегда вместе и обходить разногласия. Дружба тут особенная, она ценится на вес золота. Соблазн допустить кого-то близко сопровождается страхом быть разоблаченным. Осторожность в решениях сковывает, заставляет думать дольше обычного. Самая известная тюремная поговорка гласит: «Не верь, не бойся, не проси». Однако, не следует забывать, что самое плохое уже случилось – ты здесь, а значит, уже нечего бояться. В этих стенах осознаешь, что находишься между жизнью и смертью, на тонкой грани… Ты похож на канатоходца, смело идущего по канату без какой-либо страховки, и только малейший трепет способен, нарушив покой, стремительно бросить вниз. Не проси, потому что ты должен казаться сильнее всех, более твердым и могущим. Пусть к тебе тянутся, но не тянись ты к другим. Будь в центре, но не допускай к себе близко. Всякое облегчение во время пребывания в заключении – нарушения правил. Тут нужна подавленность, заключенный обязан быть пришибленным, хотя бы казаться таким. Всякое участие сокамерника в твоей жизни, его дружеское слово равномерно любви, а любовь – проявление света во тьме.

Рэн начал заботиться об Эрле, как на это способен только старший брат или отец. Его целью пребывания в заключении стала защита младшего от хищников. «С таким милым личиком, нужно быть вдвойне осторожным, чтобы не лишиться девственности», – всегда произносил он, остерегая его. И не случайно. О дружбе Эрла с Рэном по зоне ходили всякие слухи, но из-за их необоснованности никто не мог громко высказаться. За ложь надо платить высокой ценой. Рэн нашел для Эрла работу парикмахера, научив основному закону: хочешь носить прическу, заплати. Пришлось учиться на неудачных стрижках и драках. Вместе ходили в вечернюю школу, во время прогулки не отходили друг от друга. Рассказывали истории, которые были похожи на небылицы. Эрлу всегда казалось, что он ничего не знает про своего сокамерника, но это не мешало общению. Каждый рассказ Рэна был всегда настолько динамичным, что охватывал все сознание. Истории были посвящены любви и заканчивались на оптимистичной ноте. Иногда он пропадал на короткое время, и тогда Эрл начинал ревновать. Словом сказать, друзья тоже не лишены ревности, такова эгоистичная сущность человека.

Оставаясь один, он часто вспоминал Эриду и Весту. Хоть они остались в той жизни, но все равно в памяти всплывали их образы. Он получал письма от Эриды с просьбой ответить, но так и ничего ей не написал. Последнее письмо всегда держал в кармане и временами прочитывал. Тетрадная бумага с толстыми синими полями стала совсем желтая, но буквы все равно не исчезли. Текст был следующий:

«Здравствуй, Эрл.

Не знаю с чего начать. В моей жизни ничего практически не изменилось. Я та же, и брат у меня тот же, и любовь у него прежняя. А у меня, кажется, и этого-то никогда не было. Знаю правду о них, слежу за ними. Это глубокая привязанность их друг к другу меня время от времени заставляет плакать. Постоянно вдвоем, молчат, ревностно смотрят друг на друга. Следует сделать кому-то из них шаг, оступиться, то тот, кто по-прежнему стоит на своем месте, продолжает следить за каждым движением.

Я вышла замуж и теперь своего мужа делю со своим братом. Больше не претендую на любовь, но счастлива тем, что о своем муже знаю все. Брат встречается с девушкой. Она очень красивая и умная, заслуживает настоящих отношений. Иногда мне хочется вмешаться и рассказать ей правду, но меня останавливает ее взгляд. Она любит его так, как я никогда не сумею больше полюбить мужчину, ибо побоюсь. Мне становится не по себе, когда представляю себе, что мой муж скрывал бы всю жизнь то, что имеет склонность к однополой любви. А теперь рада хотя бы уже тому, что между нами нет никаких тайн.

Вспоминаю тот день, когда узнала правду. Тогда не хотела верить в это, но время делает нас мудрее. И теперь все по-другому. Понимаю, в чем кроется суть вечности… Когда-нибудь, в это искренне верю, и ты узнаешь. А теперь мне пора. Хочу попросить у тебя извинения за то, что некоторое время не смогу тебя навещать. Ты меня за это прости. Буду посылать тебе письма. Не забывай, что в том мире, который для тебя оказался невидимым, есть человек, который всем сердцем любит тебя и благодарен, что ты есть на белом свете. Это твой друг, чье имя столь созвучно твоему имени. Мне жаль, что лишь имя. Может быть, у нас все было бы иначе. Одно утешение, никто никогда не знает, что есть хорошо. Вот и я не знаю… Лишь люблю… Во мне есть это чувство, хоть и всячески старалась заглушить. Не получилось. Может, к лучшему.

Прощаюсь. Крепко тебя обнимаю. Сильно целую. Твоя Э.».

Сейчас, когда оставалось несколько часов до выхода, он вдруг почувствовал тоску по Эриде. Ему захотелось обнять ее и поговорить с ней, поделиться всем случившимся и забыться в ее объятиях. Но место этого, глубоко вздохнул, потом подошел к сокамернику, положил руку на его плечо и спросил:

«Рэн, ты помнишь?..»

Рэн посмотрел на Эрла. Естественно он все помнил. Первый день их встречи, знакомство. Допросы о наружном мире. Затем разговоры на отвлеченные темы. Совсем другим был Эрл, когда они впервые встретились. Жизнь в молодые годы воспринимается как некая игра. Ведь она в самой своей сути – процесс, волна, реакция. Жизнь – бытие, в котором важная роль отведена человеку. Она характеризуется сознанием, осознанием себя. Как важно понимать, что ты есть, что ты существуешь. Приятно осознавать окружающий мир, реальность и находить себя в этой яви. Вследствие этого ты стремишься к лучшей участи, хочешь быть счастлив, любить и быть любимым. Эрл считал, что жизнь хороша до тех пор, пока люди хороши для нее. Рэн поддерживал эти мысли.

Жизнь Рэна делилась на две части: до того, как он очутился в тюрьме и после встречи с Эрлом. Это были две разные судьбы. Отрезок между этими двумя частями (несколько лет) он давно уже урезал, потому потерянных лет и не чувствовал. Рэн не один раз скажет: «Разве что-то лучшее можно было придумать, чем послать такого юношу в этот богом забытый уголок». Рэну дали пожизненное. Не важно, за какое злодеяние. Ведь чаще всего важен результат, а не процесс. Итог и исход, а не причина. В этом случае основание для пожизненного заключения не важно: Рэн умалчивал об этом, не желая вспоминать те ужасные минуты, которые пережил то ли осознанно, то ли нет. Об этом он вспомнил лишь однажды, во время искренней беседы с Эрлом. Потом переживал, что сказал о себе всю правду. Нет, это не боязнь или недоверие, Рэн был очень скрытным человеком. Хотя всем казалось, что душа у него на распашку. Все верили, что это и есть искренность. Но это не было правдой. Его внешность внушала доверие. Каждый мог с ним заговорить. Однако комплексы, чувство вины перед самим собой, непризнание факта своего рождения – не давали покоя. С его каверзным характером, демон перст божий бы сломал.

Он никогда не был особенно нежным, но всегда был страстным. Ребенок в глубине души, любовь он воспринимал как праздник, экзальтацию. В любви возможно все: слепота, радостное удушье, желанная боль, вседозволенность, доходящая до эксцесса. Рэн не признавал существования пола и возраста. Не одобрял социум и отвергал общественность. Будучи творческой натурой, старался найти себе применение. Тщетно.

Думая о минувшем

Вот тут, где в полночь зной печет,

Вот тут, где жарит во всю мочь,

Знать, что без отдыха грядет

И скоро нас застигнет ночь.

Арчибальд Маклиш.

Про воспоминания размышлял в свое время и Рэн. Для него это было нечто иное, чем простое воспроизведение своих знаний. Он принимал убежденность людей в том, что все виденное и познанное было известно. Осмысление приходит со временем. Жизнь как зашибленный эксперимент творца разрушает суждения. Но был один нюанс, который Рэн не принимал во внимание. Чувства отупляют разум. Следует быть очень трезвым, чтобы осознать происходящее. Человек все равно воспринимает весь мир через призму своего Я, своих чувств и эмоций. Полученный опыт есть искушенность. По этой же причине Рэн ценил встречи с людьми. Вслушивался в их рассказы. Как правило, молчал и задумывался. По крупицам собирал все возможное и невозможное, что происходило с ним и с окружающими. Складывал в ряд. Боялся о чем-то позабыть. Впрочем, иногда и его прорывало. И тогда он начинал без остановки о чем-то тараторить. Его можно было понять. Не каждый может копить в себе чужие знания, эмоции и ощущения. Скопленный багаж привел бы к чрезмерному утомлению. А в последствии к нервному срыву.

До того как попасть в тюрьму вел записи. Если собрать их вместе, получилось бы несколько томов. Эти заметки были похожи на книгу «Опыты» Мишеля Монтеня. Только с одной разницей. Монтень преследовал цель рассказать близким о себе. После своей смерти обвинить их в незрячести. Наглядно показать, кем он являлся, и кого они потеряли. Его намерения были помпезными. Сказанное может выглядеть как сплетня, но, похоже, Мишель был влюблен в себя. Ко всем относился со снисхождением. Смотрел на людей сверху вниз, считал их банальными. Этого нельзя сказать о Рэне. Будучи молодым, поймал себя на мысли, что о нем могут сказать «еще не было» или «уже нет». Промежуток между «еще» и «уже» называется жизнью. Человек никогда не узнает, что было до того, как он начал свое существование, и что будет после него. Да и в памяти окружающих людей он не может оставаться вечно. В один прекрасный момент забудут. Позабыв, никогда больше не вспомнят. Рэн завидовал тем, кто сумел прожить свою жизнь и умереть, оставив после себя след. Для него важно было, как о нем будут вспоминать.

Дневник он называл склерозником. Люди опустошают внутренний мир. Пишут, чтобы забыть. Извещают в письменной форме, чтобы прочитав снова вычеркнуть из сердца. Попав в тюрьму, перестал конспектировать мысли и пройденный день. Один или два раза в сутки встречался с невольниками из соседних камер. В остальное время был один. «Пришла пора бередить раны», – вздохнул как-то Рэн. В одиночестве стал собирать плоды незабудок. Решил жить смутными воспоминаниями. Все его записи остались дома. Иной раз мучился, что чего-то не помнит. Хотелось просмотреть, да не мог. Бранил себя за то, что все передал бумаге. Памятью владел не он, а брульон. Ненаписанное помнилось лучше. Потому самые яркие впечатления остались в детстве. Кажется, рано осознал свое существование. Помнил, как купали его во дворе в маленькой красной ванночке. Во время мытья смотрел на вечернюю зарю и луну карминной окраски, восходящую из-за виднеющейся горы. Затем мама оборачивала полотенцем, брала на руки. Добирались до спальни. Клала на кровать, обтирала. Повторяла одни и те же слова, целовала. Потом он ложился, и она убаюкивала его. Спать никогда не хотелось. Считал это наказанием. Сами взрослые спать не собирались, а его укладывали. Знал, маму еще ждут всякие домашние дела. Но сначала мама пойдет пить крепкий чай с остатками десерта. На грани между бодрствованием и сном он слышал звон чашек. Представлял, как она протягивает утомившиеся ноги и легко дышит. В этой полутьме засыпал и видел сны обо всем и ни о чем.

Отрывки воспоминаний были и об играх во дворе. Как покупали, а временами и воровали еду и питье. Шли в тихое местечко и садились на траву. Пили лимонад и делились своим опытом общения с девушками. Память Рэна была насыщена образами. Она у него была фотографической. Схватывал мгновение – и в памяти всплывали прожитые секунды. Для того чтобы люди начали действовать, он мысленно складывал необходимые ему фотографии по очереди. Со временем он развил в себе эйдетическую память. Воспроизводить все события по очереди для него не было сложно. Всегда рисовал их в своем воображении. Писал произнесенные ими фразы в уме. Теперь требовательно вспоминал текст, который мог быть услышан в те секунды. Слова обретали форму. Совсем незначительные буквы получали существенный объем. Становились одного размера с ним, потом увеличивались все больше. Превращались в нечто сверхогромное. Без труда проходил через них. Любовался разными шрифтами. Прогуливался в пространстве знаков. Мог без труда пройти от начала до конца. Вслед за тем вернуться назад. Начинал существовать в мире предложений, написанных им или от кого-то услышанных.

1
Детство

«Я рисую, воплощаю твой облик, твое красивое тело посредством этой глины», – говорит Мастер. Затем добавляет, что Рэну для этого надобно раздеться: он должен суметь точно и детально воссоздать его. Рэн воодушевленно скидывает с себя сорочку, потом расстегивает брюки. Искусник смотрит и улыбается. Ласково предупреждает, что мальчику следует обнажиться догола. Рэн раздевается, снимает всю одежду с себя. Чувствуется, как он стесняется: краснеет лицо, немного, еле заметно дрожит, прикрывает свою наготу двумя руками, хихикает. На безотчетном уровне кто-то подсказывает, что поступает, не совсем хорошо, не вполне правильно. Художник догадывается, не может не видеть сего. Не смеется, не злится. Считает его взрослым, не ведет себя с ним как мужчина с крохой. Пытается объяснить непостижимое, тщиться вразумить мальчику сложное. Наставник приступает к разговору издалека. Пробует постепенно, не пугая, подвести к квинтэссенции. Первый вопрос он задает ради любопытства. Похоже алчет проверить знания своего любимого ученика. Не является исключением факт, что нуждается в оправдании своих действий. Самому необходимо было растолковать, чем они занимаются. Это позволило бы впоследствии избежать проблем. Он наклоняет с одного бока на другую свою седую голову. Становится похожим на преданную собачку, глядящего на своего хозяина и изучающего его. Сейчас учитель держит себя абсолютно таким образом. Подобно питомцу, он рвется уяснить, о чем думает двуногий. Спрашивает низким, характерным только ему тембром голоса:

«Ты знаешь, что такое скульптура? – и по присущей старшему по возрасту и по званию манере продолжает. – И можешь дать определение? Попробуй».

«Мастер! Скульптура – это вид изобразительного искусства», – быстро, как скороговорку, проронил Рэн и взглянул прямо в глаза. Ожидал похвалы или же продолжения затеянной беседы. Ему всегда нравилось, как Мастер на равных обращается к нему. Тогда он чувствовал прилив сил и относился ко всем словам всерьез.

Но ответ Мастеру показался неполным. Он произнес тихо «хм», посмотрел на Рэна. Почесал подбородок, начал автоматически играть с нижней губой. Естественно принимал во внимание, что малый не смог бы предоставить полную и исчерпывающую формулировку понятия. А объяснение, которое он дал, было явно когда-то им услышано. Так сказала родительница, когда Рэн гулял по галерее и увидел бюст Зевса.

«Мама, что это? Он настоящий? Почему такой белый?»

Мама подмигнула, похлопала его по щеке, улыбнулась и, глубоко вздохнув, ответила:

«Это вид изобразительного искусства. Есть люди, которые через глину и керамику воссоздают разные фигуры. Их называют скульпторами. Твой папа был художником, и у него было много друзей среди скульпторов. Он был красив, и многие просили его быть натурщиком. Натурщик – человек, позирующий передартистом, чтобы с него живописали…»

Рэн понимал, чем был вызван этот вздох: потеря отца отразилась на всех. Он не помнил его. Было ему несколько месяцев, когда тот покинул их. По рассказам мамы понимал, что родители любили друг друга. Узнав, что отец был связан с искусством и был натурщиком, мальчик пообещал, что станет, как отец, художником и натурщиком. И теперь он стоял перед Мастером, ухмылялся. Вожделения его постепенно претворялись в жизнь. Наблюдал за каждым его движением и тешил себя надеждой, что тот осуществит его детскую мечту, поможет стать подобием своего отца.

«Мне хочется поговорить с тобой о скульптуре, – сказал Мастер, улыбнувшись. – У тебя есть талант. Я верю тебе, в тебя. Пришло время рассказать о рождении sculptura, о ее истории и становлении. Накинь на себя что-нибудь, скоро я снова начну малевать. Сделаем паузу».

Рэн кивнул, как же иначе следовало ему поступить. Не знал, о чем речь, но понимал, что Мастер затеял с ним нешуточный разговор. И тогда Мастер стал рассказывать историю о древнем мире. Взор учителя устремился вдаль. У Рэна было ощущение, что вспоминает о чем-то давно минувшем. Афины, Древняя Греция, Эллада. Родина театра, трагедии, комедии и сатирической драмы, скульптуры архаики. Классический период, эпоха эллинизма. С каждым словом Мастер все больше углублялся в историю. Временами казалось, что совсем позабыл о том, что перед ним стоит мальчик. Был в далеком прошлом, прел от удовольствия. Между рассказами делал небольшие паузы. Поток сознания привел его к эроменам, к союзу воспитателя и воспитанника, к возникновению рассказов о волке и ягненке. У него зародилась идея, в которой стыдно было признаться. И вряд ли он сознался бы кому-то в этом, кроме себя. Помысел пустил свои корни, и в скором времени Мастер заговорил о теле. И Рэна эта тема тоже интересовала. С недавних пор он стал чувствовать, что его тело меняется, взрослеет. Задавался вопросами, но стеснялся у кого-либо спросить. И судьба не заставила долго ждать: желаемое само пришло к нему.

Далее сказанное Мастером с трудом мог понять даже взрослый и подкованный опытом человек. Уж о Рэне и речи не могло идти. Но Мастер знал, что делает. Он усилил тембр голоса, стал изображать все, что рассказывал. А он говорил следующее:

«Тело человека – красота, великолепие. Был такой немецкий живописец и график Альбрехт Дюрер. Так у него по теории пропорции тела основаны на строгих математических модулях. Он поставил перед собой задачу овладеть законами научной перспективы и изучить соотношение частей стана. Стал изображать точно по соразмерности, от миллиметра к миллиметру. А потом пришел к мысли, что „человеческое тело не может быть вычерчено с помощью линейки и циркуля, но должно быть нарисовано от точки к точке“. Что означает от точки к точке? Это указывает что точного расчета уже нет. Я лишь приблизительно знаю, где что начинается и кончается. Именно тогда появляются разнообразные фигуры. В основе пропорций лежат разные отношения размера головы ко всей длине тела. Если в ранних работах Дюрер надеялся найти некий канон, то потом он отказался от этого намерения ради передачи разнообразия реальных форм.

Как бы то ни было, все в теле, если оно красиво, должно быть пропорционально. Вот, смотри. Я беру чистый лист бумаги и начинаю обозначать контуры. Пишу сверху вниз. Вначале голова, шея, плечи, две руки, спускаюсь, маленький изгиб там, где у женщины талия, ноги, ступни… Добавляю на голове волосы, как у тебя, стоящие дыбом… Глаза, нос, рот… На уровне глаз вывожу уши. Вот и все. А теперь смотри… Есть такое учение, называется Каббала. И в нем есть понятие десяти сефирот. Десять сефирот – это Древо жизни. Оно хранит в себе много тайн. Духовная природа человека скрыта в его физическом теле. Погоди, каждая из сефирот имеет свое место в расположении тела. Кетэр – венец. Находится на самой вершине, там, где должна сидетьь корона у короля. Потом рядом с ушами по левую сторону Бина – понимание, по правую сторону Хохма – мудрость. Первая триада, и только она символизирует разум Вездесущего. В Каббале смысл этой триады декламируется следующим образом: „пусть разум, который есть Кэтер, Хохма и Бина, будет разумом Творца, думающим через Вас и реализующим объект своей мысли в Вас“. Там, где у нас плечи, имеется Гевура – справедливость и правосудие, Хэсед – любовь и милосердие. Там, где у нас сердце – наличествует Тифэрет, красота и сострадание. Вторая триада отождествляется со сферой эмоционального проявления. Здесь уже оказывается возможным отделить разум Отца, который принес человеку светлые мысли и идеи, от его души. А душа без разума Демиурга (без Духа) – все равно, что человек без внутреннего света. Там, где руки, помещены Ход и Нэцах, то есть великолепие и победа. На уровне ягодиц находится Йесод, и последнее есть основание. Это триада ассоциируется со сферой природы. Это триада характеризует процесс „материализации души“. Отсюда „светлые“ идеи Яхве не достигают сути. Происходит роботизация сознания человека. К власти приходит Зло. Человек становится зомби!

Десятая сефирота, последняя и самая важная, – это Малхут, или Царство. Она есть самая нижняя сефира. Порой переводится как „стремление к власти“, но это не властолюбие, вложенное в характер человека, а готовность признать Бога правителем Вселенной. Но обрати внимание, где она располагается. В самом низу, у ног».

Рэн понимал важность тела и духовного начала в нем. Но толкования Мастера уводили в метафизическую даль. Начинал постепенно путаться в чем-то непонятном. Потому что не понимал, где есть Я на уровне тела и души, а оно постоянно где-то посередине. Мастер мог рассказывать об этом часами, позабыв об одиннадцатой сефироте – Даат, что есть знание. Не помня о том, что именно она объединяет тело с головой, не скажет главного. Даат – это восприятие пустоты. Это место, где нет надежды, нет завтра: точка переворота сознания. Даат – человеческая тяга к беспорядку и неопределенности. Смысл понятия Даат передается словами «И Адам познал Еву». В нем заключены Хэсед и Гевура, то есть любовь и правосудие. Без правосудия любовь развращает. Так ли это на самом деле? Эрос стремится к свободе, но правосудие сдерживает его. Что такое привязанность после храма фемиды? Что есть любовь в пустом пространстве? Рэн узнает об этом позже. Теперь он следит, как Мастер подходит к ящику, где держит репродукции разных картин. Наблюдает, как вынимает учитель несколько из них, приближается к столу, начинает раскладывать. Потом просит Рэна взглянуть на них. Он рассматривает картину за картиной. Понимает, что нарисовано искусно и красиво. Осознает, что использованная техника достаточно хороша. Но он не может прийти в изумление от увиденного. Имена художников ему ни о чем не говорят. Смотрит на картины, в нем рождаются истории, когда-то кем-то воплощенные на холсте. Рэн всматривается в обнаженные тела и размышляет, думает о том, о чем говорил, и будет говорить Мастер. Но на удивление Рэна он так ничего и не сказал. Лишь положил руку на плечо своему ученику, улыбнулся и указал место, откуда тот позировал. Они понимали друг друга в полном молчании. Но теперь, казалось, для Рэна было странным поведение Мастера. Была некая недосказанность, и ему хотелось бы подольше и внимательнее рассмотреть картины. Нужно было слушаться Мастера. Стоя там, откуда Мастер рисовал его, Рэн думал об одном и том же. Мысли его уносили куда-то вдаль. Ему казалось, что он лишился удовольствия. И лишь впоследствии он поймет, что удовольствие заключается в незаконченности.