Текст книги "Всемирный следопыт, 1928 № 08"

Автор книги: Руаль Энгельберт Гравнинг Амундсен

Соавторы: Евгений Кораблев,Сергей Огнев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)

ИЗ НАБЛЮДЕНИЙ ОРНИТОЛОГА
Красавка

Рассказ И. Брудина

Дыхание осени коснулось неоглядных южных степей. Лиловые пятна цветущего кермека[39]39
  Растение кермек (из семейства плюмбеговых) в диком виде массами встречается на солончаковых степях в бассейне Каспийского, Черного и Азовского морей. Дубильное вещество, которое содержится в кермеке, находит промышленное применение.


[Закрыть]) причудливым ковром устилали извилины реки Молочной. Шептались буроватые метелки тростника. Из серо-зеленой чащи, где заблудившиеся ветерки искали друг дружку, слышалось неумолчное трещание камышевки. Раздолье здесь было летом лысухам, водяным Курочкам и диким уткам!

Мы брели несколько часов вдоль берега с ружьями наперевес, и порядком устали. Целью наших странствований был лиман, где, как нам передавали охотники, накануне появились в несметном количестве перелетные утки.

День выдался жаркий. Сделали привал у реки. Гибкими ветками свесился на берегу молодой ивняк. Далее рос камыш, а затем тянулись нескончаемые дебри тростника с просветами чистой воды.

От нечего делать подстрелили зимородка на чучело. Ослепительным лазурно-оранжевым видением носился он – над пучками камыша, пока растрепанным комочком перышек не упал около родной зелени… Незадолго перед этим дважды стреляли в коричневого болотного луня, которого ранили; однако хищник принизился на противоположном берегу и скрылся.

– Смотри! – обратил вдруг мое внимание мой спутник Виталий.

Стая перелетных шилохвостей (уток). в несколько сот штук на порядочной высоте пролетала реку, по направлению к югу, на лиман. В пути они перестраивались и летели широким ломаным фронтом. Их светлое оперение ясно выделялось на фоне прозрачного неба ранней осени.

Вскоре на заболоченном берегу одним выстрелом сняли девять куликов. Трех «просянников» и четырех куличков «фи-фи» подобрали, а парочку не разыскали, – укрылись в осоке! В дальнейшем трофеи пополнились еще бекасами и кроншнепами. Зато уток, как на зло, не встретили ни одной. Полнейшее разочарование ждало нас также и на лимане: утки совершенно исчезли.

Расстроенные неудачной охотой, решили вернуться обратно, выбрать местечко на реке и устроиться в засаде– авось на утреннем перелете счастье улыбнется!

Около Ивановского брода Виталий поймал ужа и бросил в воду, где на него тотчас прыгнула лягушка, но уж ловким маневром стремительно нырнул. В это Бремя сравнительно невысоко показалось с десяток журавлей. При виде нас журавли с громким курлыканьем взмыли кверху и в форме угла направились к отдаленным скошенным полям.

Вечерело. Неожиданно мы оказались свидетелями величественного, грандиозного зрелища. Вдали показалась огромная стая мелких черных птиц. Оказалось, что это были скворцы! И летело их больше десятка тысяч[40]40
  Перед осенним отлетом скворцы скапливаются на юге в огромные стаи. Кормятся они в степи, а ночь проводят среди тростников


[Закрыть])…

Был слышен шум их полета, который беспрестанно усиливался. Скворцы устремились на ночлег в тростники. Затаив дыхание, слушали мы их громкий радостный тысячеголосый крик.

– А что произойдет, если захлопать в ладоши? – предложил я.

Поднялся массовый гул, невообразимая суета, свист, мощное хлопанье крыльями, – трудно передать словами эту отчаянную суматоху. Как брошенная горсть маковых зернышек, взлетели скворцы и застлали небосвод, потом опустились и снова взяли кверху. Вот они разделились пополам и черными тучами потянулись в противоположные стороны. Долго еще стоял гам в воздухе от скворчиных голосов. Неподалеку летали хищники и высматривали добычу – отсталых и больных птиц.

Быстро подкрались сумерки. Погода ухудшилась, пошел мелкий, пронизывающий дождь. Он то переставал, то разражался с новой силой. Темное небо обволоклось тучами, и прояснения ждать было бесполезно.

Наши охотничьи трофеи намокли и прибавились в весе. Из ягдташа безжизненно свешивались длинноносые куличьи головы. Ружья оттягивали плечи – чувствовался сорокаверстный переход.

– Огонь! – воскликнул Виталий.

За холмами подле реки мелькал огонек.

– Наверное, рыбак или утятник[41]41
  Утятник – охотник на уток.


[Закрыть])!

Подошли к шалашу. У входа весело потрескивал костер, и копошилась какая-то фигура. Новый знакомый гостеприимно предложил нам зайти в курень (шалаш). Близость живительного тепла и вкусный кулеш[42]42
  Кулеш – украинский густой суп из пшена и сала.


[Закрыть]), попахивавший дымком, скоро развязали языки. Приютил нас юркий словоохотливый старичок, по его словам, страстный охотник. Мы рассказали нашему хозяину о сегодняшней; охоте.

– Так, значит, вам повезло встретить журавлей, – сказал старик. – Небось, вспомнили пословицу: «Не сули журавля в небе, а дай синицу, – то бишь, – утку в руки»… В молодости я тоже много, бродил, особенно, когда служил приказчиком на барском хуторе. Да и теперь, грешным делом, тянет на реку… Ох, и любил же я слушать по весне курлыканье[43]43
  Курлыкают только самцы.


[Закрыть]) журавлей! У крестьян существует примета, что после прилета журавлей обязательно наступает тепло, даже если стоял мороз.

Пошел я раз на охоту к заливным лугам, где, как мне сказали, показались, чибисы. Подкрался к бугру, за которыми открывалась река. У закраины льда, близ, воды стояли два чибиса. Только собрался я выстрелить, благо до чибисов было? шагов тридцать, как вдруг услышал издали курлыканье. Прямо на меня летела стая журавлей; они описали несколько кругов и снизились невдалеке. Признаться, меня охватило волнение, п я плохо целил. Не знаю, как это случилось, но вместо чибисов передо мной лежал раненый журавль.

Со своим трофеем, который отчаянна защищался, я вернулся домой. «Красавку», как мы прозвали журавля, скора все полюбили. Журавль – очень понятливая, умная и храбрая птица. Я аккуратно его кормил, и он регулярно являлся давая о себе знать трубным звуком[44]44
  Горло журавля имеет до трехсот костяных колец, которые служат мощным резонатором.


[Закрыть]). Среди домашних птиц журавль быстро освоился и взял на себя роль блюстителя порядка. Своим длинным клювом он прекращал драки, при этом с индюками и гусями поступал более круто, чем с курами и утками. Доставалось от него также и лошадям и коровам, а несколько раз с видом заправского пастуха гонял он телят на пастбище, в поле, и возвращался с ними обратно. Особое уважение перед гордым видом журавля испытывали жеребята.

_{Красавка гонит телят…}

Дел у него было более чем достаточно, и везде он совал свой нос. Однажды к нам приехал сосед. Молодая лошадь его обладала горячим нравом и нетерпеливо стояла на привязи. Наш Красавка остановился перед ней и пристально начал смотреть в глаза. Потом растопырил крылья и закричал. Но лошадь не хотела стоять смирно. Тогда Красавка сильно клюнул ее в нос, отчего у лошади показалась кровь. Когда в следующий раз лошадь была у нас во дворе, журавль спокойно занял свою позицию, а лошадь повернула голову, чтобы спрятать нос. Тогда Красавка вдруг стал ей кланяться и всяческими ужимками выказывал свое расположение, а в заключение даже протанцовал. Словом, старался загладить свой прежний поступок.

Весенними зорями, после прилета журавли очень смешно танцуют. Мне пришлось видеть, как в поле стая журавлей штук в двадцать забавно отплясывала, стараясь показать свое уменье, пока вожак не возвестил об опасности.

В другой раз в наш сад зашли два быка. Проходя мимо плетня, я был невольным зрителем геройского подвига Красавки. Журавль, который в это время усердно поедал в саду насекомых, пришел в ужас от вторжения быков и постарался немедленно прогнать их из сада. Однако быки выразили свой протест. Рассерженный Красавка не сдавался, и пошла потеха: разъяренные быки прыгали, как молодые телята, пытаясь проткнуть, его рогами, но журавль ловко отскакивал в сторону. При удобном случае он храбро наносил быкам чувствительные удары клювом в голову. Я хотел уже поспешить на помощь, но в это время быки с позором покинули поле битвы и, задрав хвосты, кинулись вон из сада. Видно, не смогли отвечать на его удары и потеряли последнее мужество. Только издали доносилось беспокойное мычание побежденных…

_{Разъяренный бык пытался проткнуть Красавку рогами, но журавль ловко отскакивал в сторону…}

– Неужели Красавка ни с кем не дружил из животных? Ведь, журавли– общительные птицы, – спросил Виталий.

– Как же – дружил, – ответил старик, и лицо его расплылось в довольную улыбку от приятных воспоминаний. – Главное то, что его симпатией оказался потом один из быков. Отношение к быку изменилось, и журавль стал обращаться с ним чрезвычайно почтительно. В хлеву он навытяжку стоял перед быком и миролюбиво отвечал на раздраженное мычание, как бы пытаясь его успокоить. Во дворе Красавка превращался в настоящего адъютанта. Нельзя было без смеха смотреть, когда он отвешивал быку церемонные поклоны и неотступно следовал га ним, словно в ожидании приказания.

Под вечер Красавка летал в поле встречать рогатого друга. При возвращении стада с пастбища журавль шел несколько позади быка, потом забегал вперед и вежливым поклоном провожал своего приятеля. Особенно трогательно они прощались на ночь. Ни с кем Красавка не вел такой дружбы, как с этим быком. К остальным животным и птицам относился свысока.

Он хорошо помнил, кто из людей с ним хорошо обращался, и тем же платил, хотя. и обиды скоро забывал. Чужих он всегда отличал от своих. Раз в кладовую пытался забраться вор, и мы его поймали благодаря тревожным крикам Красавки.

Эх, и привязался я к журавлю, сказать по правде! Знаете, он мне, можно сказать, спас жизнь. Дело было так.

Я шел по делам в соседнее село. Путь лежал около реки, и меня всегда с удовольствием сопровождал Красавка, да и на селе крестьяне хорошо его знали. Идя тропинкой, густо заросшей травой, я вдруг остолбенел от неожиданности и почувствовал, как зашевелились волосы на голове. С ближайшего дерева– от меня рукой подать – свешивалась серая гадюка и со злобным шипением раскрывала пасть. В ту же минуту появился мой Красавка. Он мгновенно схватил, клювом змею, поперек туловища, несколько раз подбросил ее вверх, потом клюнул в голову. Однако есть ядовитой твари он не стал.

Много лет прошло с того времени, но и теперь, когда с заоблачной выси раздадутся трубные призывы или покажется стая «ключом», я всегда вспоминаю погибшего своего разумника Красавку…

Наступило, молчание.

– А как погиб ваш Красавка?

– Да… Случайно это вышло… На хутор привезли партию поросят. Их несмолкаемый визг возбудил в Красавке– любителе тишины и спокойствия – законное любопытство, и он близко подошел к телеге. Лошади испугались и рванули вперед. Бедный Красавка не успел, отскочить, и ему переехало колесом ноги. Он захромал, и вскоре затем Красавки не стало…

Снаружи по шалашу глухо барабанили дождевые капли. На реке по временам вскидывалась крупная рыба.

– Вот если погода пасмурная или дождливая, то журавли летят очень низко и неуверенно, а при хорошей погоде их не увидишь, так высоко они забираются. Часто стая парит в воздухе, совсем не двигая распластанными крыльями…

Я вспомнил, как низко летели сегодня журавли, – вероятно, предчувствовали перемену погоды.

В ЛЕСАХ БРАЗИЛИИ
(к рисунку на обложке)

«Брэзиль XIV», летевший из Рио-де-Жанейро в Буэнос-Айрес, потерпел аварию в глухих дебрях девственного леса, вдоль горного хребта Серра-де-Мар. Я узнал об этом от Клифтона, который принял радиограмму дирижабля в 9.40 вечера и в 12.20 уже погрузил экспедицию в прицепленный к экспрессу товарный вагон. Была безлунная ночь, монотонно трещали цикады, порт засыпал, лишь лоцманский катерок изредка посвистывал между громадами трансатлантических судов, уронивших в море неподвижные отражения цветных сигнальных огней. Поезд задержали отправлением; немногочисленные пассажиры давно уже заняли места. На асфальтовой платформе вокзала было пустынно; синие занавесы спальных вагонов пропускали мягкий ослабленный свет электрических лампочек; лишь в хвосте поезда, под дуговым фонарем, где грузили экспедицию, шла нервная, напряженная работа.

Клифтон перехватил меня у подъезда Оперы. В моих ушах еще звучали ритмы прокофьевских маршей, когда Джемс предложил мне сопровождать экспедицию в качестве врача. Экспедиция в девственный лес Бразилии! Упоительные, влекущие ритмы новых, неслыханных маршей зазвучали в моем сердце… Я не колебался ни минуты, и через полчаса такси мчал меня по спящим улицам вдоль лавровых и пальмовых аллей, к освещенному зданию вокзала…

В 12.30, плавно скользя на стрелках, минуя прозрачно-зеленые огни семафоров, экспресс погрузился в ночную тьму…

* * *

Пятьсот пятьдесят километров, отделявших Рио-де-Жанейро от небольшой горной станции Сан-Паоло, экспресс сделал в пять с половиной часов. В шесть утра мы уже разгружались на запасных путях утонувшего в зелени готического вокзала; через полчаса, вытянувшись гуськом, наш караван вступил в лесную чащу…

Девственный лес! Снова запели четкие призывные такты марша неизведанных и манящих приключений… Девственный лес!..

Густые заросли бамбука-таквара встретили нас на опушке. Высокие, толщиною в руку, геометрически прямые стволы стояли сплошной стеной. Клифтон в последний раз сверился с компасом и картой, и мы двинулись вперед.

На некоторое время мы превратились в тараканов, ухитряясь проскальзывать с оружием и грузом сквозь такие узкие щели между стволами таквара, что лишь искусство проводника могло оправдать – почти безостановочное движение вперед. Остро отточенным топориком он срубал наиболее упрямые стебли, и при каждом ударе фонтаны скопившейся на листве прозрачной и свежей воды брызгали во все стороны.

Не буду утверждать, что первые часы моего знакомства с тропическим лесом прошли особо интересно. Ритмы марша в моем сердце вскоре сменились более упадочными мотивами. Извиваться и скользить, подражая угрю, было не в моем вкусе, да и подражание это выходило у нас несколько топорно. Вскоре, однако, заросли таквара кончились, и мы продолжали путь по густо заросшей болотистой низине.

Это были владения смерти, тлена и разрушения. Воздух был горяч, влажен и неподвижен; он застыл здесь плотной, тяжелой и густой массой. Из всех пор тела выступал обильный пот. Стволы лесных гигантов – жертв старости, молний и тысяч растений-паразитов – преграждали нам путь, а Заросли первобытных древовидных папоротников заставляли забывать, что в нескольких сотнях километров от нас звенят и с железным лязганьем мчатся трамваи по оживленным улицам Рио-де-Жанейро.

Дорога ухудшалась с каждым шагом, и каждый шаг приходилось отвоевывать с величайшим напряжением. Мы продвигались вперед, как черепахи.

Заросли лиан превращались в коварные западни, отвратительные жирные слизняки сверкающей чешуей покрывали поваленные деревья; бесчисленные острые, как иголка, и жгучие волоски усеивали стебли неведомых растений, встречавших нас фонтаном ослепительных красок своих пышных соцветий. Мы обходили их далеко кругом, ибо малейшее прикосновение к ним жгло огнем, причиняя невыносимую боль. Впрочем, ярко-желтые, красные, как киноварь, и фиолетовые цветы этих растений издалека предупреждали нас о грозящей опасности.

К вечеру мы разбили лагерь на небольшой полянке у серебристого ручья– первого, попавшегося нам на пути и возвещавшего о приближении Рио-де-Ла-платы, на болотистых берегах которой снизился «Брэзиль XIV». Небо внезапно нахмурилось, ворчание отдаленного грома становилось все более непрерывным, и вскоре, черная, как ночь, туча закрыла небо над нами. Палатка была уже готова, когда небо прорезал зигзаг исполинской молнии, отрывистый оглушительный гром заставил меня вздрогнуть– гроза началась…

Наши носильщики оказались бывалыми людьми. Они вырыли вокруг палатки канавки для стока воды, сплели над ней с непостижимой ловкостью и быстротой непроницаемый для дождя навес из веток – и вскоре яркий огонь костра и ароматный запах жарившегося на вертеле свежего мяса возвестили об ужине и желанном отдыхе.

На наш лагерь в одну ночь вылилось столько воды, сколько в Европе не выпадает и в неделю. И под непрерывный рокот ливня, при волшебном фейерверке молний, полосовавших небо ослепительно-фиолетовыми зигзагами, под оглушительные раскаты грома не нашлось более подходящей темы для разговора, как жуткие рассказы про «привидений» и «ведьм», особенно про минхока – сказочного исполинского червя, который живет, будто бы, под землей и устраивает провалы и оползни.

Утром ливень прошел, но лишь первый час дальнейшего пути мы наслаждались сравнительной прохладой и свежестью воздуха. Душные испарения пролившейся за ночь воды снова превратили лес в чудовищную оранжерею.

Мы шли вдоль течения ручья, сверяясь с компасом, пока перед нами не открылась река, мчавшая с невероятной быстротой свои мутно-желтые воды на запад. Перейти ее вброд было немыслимо, но высокое дерево с подмытыми корнями, склонявшее вершину к противоположному берегу, выручило нас. После десятка искусных ударов топором дерево начало медленно клониться к противоположному берегу, и вскоре мы получили прекрасный мост.

За рекой дорога пошла довольно круто в гору; рельеф местности принял скалистый характер. Ручьи встречались все чаще, и берега их нависали над водой гранитными обрывами. Заросли, повидимому, кончались, и лишь один раз нам встретилась густая чаща таквара с разбросанными в ней величественными пинниями. Необычайно тонкие стебли таквара сплелись здесь в паутинообразную сеть и, цепляясь за ветви пинний, стояли, как непроницаемая завеса.

Болотные низины, которые мы прошли, были пустынны; лишь яркие бабочки неслышными летающими цветами оживляли их мертвый покой. Зато здесь, на высоте 930 метров над уровнем моря, животный мир ожил. На ветвях тамаринда качался мохнатым черным кулаком отвратительный паук-птицеяд, укус которого в лучшем случае кончается громадной опухолью, но чаще всего бывает смертельным. Коралловая змея раскачивала смертельные пружины своего тела, свисая с лианы; крошечные изящные мушки – изумрудно-зеленые и кроваво-красные – неслышно садились на кожу и кусали, оставляя едва заметное красное пятнышко, разраставшееся через несколько часов в болезненный волдырь.

Последним приключением этого дня была встреча с отрядом бродячих муравьев. Они шли сверкавшей и переливавшейся на солнце плотной черной массой, и в неудержимом движении их было что-то зловещее. Это были те лесные муравьи, величиною с плод финика, которые уничтожают на своем пути все живое, превращают в полые цилиндры телеграфные столбы и пробуравливают ходы в свинцовом кабеле. Клифтон врезался в их армию на полном ходу и отскочил, как ужаленный. Десятка два муравьев успели все же забраться к нему под платье, и бедняга Клифтон, красный от возмущения и боязни уронить свое достоинство, с быстротою молнии стащил с себя штаны и проплясал на глазах у пораженных его грацией носильщиков чарльстон в самом бешеном темпе.

Вечер второго дня путешествия мы провели на восхитительной поляне у подножья водопада, с музыкальным шумом свергавшегося в овальный водоем. Ни одна струйка воды не вытекала из этого маленького озерца в оправе чистых песков и свежей зелени; очевидно, вода уходила в землю, буравя ходы и образуя подводную реку. Снова запылал костер, тропическая ночь надвинулась неслышно и неожиданно, и крупные звезды зажглись одна за другой на синем небе. Снова полились нескончаемые рассказы, и снова я услышал ряд жутких сказок о страшных косматых ведьмах-эрронах, о крылатых вампирах, подстерегающих ночью молодых девушек и высасывающих у них кровь до последней капли, и о гложущем недра земли минхока– властелине подземного мира. Я обратил внимание проводников на исчезавший в земле водопад и попробовал объяснить обвалы размывающим действием воды, – но старик-проводник упрямо покачал головой.

– Минхока – великий червь! – сказал он с убеждением. – Нехорошо смеяться над тем, что видели старые люди…

Лагерь уже засыпал, когда я прошел к водоему, чтобы облиться на ночь его студеной водой. Странные шорохи сопровождали меня, воздух был неподвижен, но кроны величественных лавров па опушке леса вздрагивали временами совершенно отчетливо. То ли от безмерной усталости, то ли от нестерпимого желания спать, но мне показалось на миг, что земля дрогнула у меня под ногами. Я протер глаза. Снова все вокруг застыло, словно зачарованное, и в молочно-голубом тумане, поднявшемся откуда-то с низины, высохший ствол лавра, раскинувшего над водоемом лапчатые ветви, стал походить на какое-то нереальное многорукое существо…

Узкий серп месяца был моим последним впечатлением из этого зачарованного мира мертвой тишины, загадочных шорохов и живых деревьев… Внезапно земля ухнула протяжным звериным воем; хрустальная дуга водопада поехала назад, деревья вокруг заплясали сумасшедший танец, бассейн у моих ног с рокотом образовал гигантскую воронку, и вода, крутясь и шумя, ушла под землю…

«Обвал!» – мелькнула в голове мысль.

Дальнейшее я помню смутно. Все смешалось кругом в невообразимом грохоте – и качающиеся деревья, и подпрыгивающие камни, и наш лагерь – все лавиной неслось куда-то вниз, мимо гранитных стен ущелья. Земля клокотала под нами, вздуваясь и опадая, и через несколько минут этой фантастической «поездки на земле» стены леса справа и слева раздвинулись, и необъятный провал бездонной пропасти раскинулся перед нами. Здесь движение внезапно прекратилось. Вопль ужаса вырвался из груди проводников.

– Минхока! – кричали они.

Я приподнялся с трудом и заглянул вниз, куда сползшая земля, переплетенная корнями тысячелетних лавров, свисала гигантской скатертью. То, что я увидел, наполнило мое сердце на несколько мгновений чувством ужаса…

На дне пропасти, в дымном свете костров, прорезавшем туман, я увидел сказочного червя-минхоку. Его исполинское скользкое тело, вытянувшееся поперек реки, отсвечивало-металлическим блеском. Проводники выли, катаясь по земле… Вдруг я расхохотался безудержным, почти истерическим хохотом. Я– а затем и Клифтон – упали на землю и в свою очередь начали кататься в спазмах смеха. На теле минхока, властелина недр земли, мы прочли четкую надпись:

«БРЭЗИЛЬ XIV».

С. Гр.