Текст книги "Всемирный следопыт, 1928 № 08"

Автор книги: Руаль Энгельберт Гравнинг Амундсен

Соавторы: Евгений Кораблев,Сергей Огнев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

ЗА НЕРПОЙ

На жизни байкальских зверобоев

Рассказ Е. Кораблева [32]32
  В издании «Земля и Фабрика» вышли следующие книги того же автора: «Четверо и Крак» (104 стр., ц. 75 к.) и «У пяти ручьев» (288 стр., ц. 1 р. 70 к.). Подписчикам «Следопыта» – скидка 30 %.


[Закрыть] )

I. Опасное место.

Осторожно объезжая высокие торосы[33]33
  Нагромождение льдин, стоящих отвесно или под углом, иногда высотой до трех метров.


[Закрыть]) и широкие щели на льду, крепкая, сильная лошадь сама выбирала себе дорогу. Двое, сидевшие в санях, дремали под равномерное поскрипывание полозьев, видимо, совершенно положившись на своего коня. Один из них, молодой, чернобородый, даже похрапывал. Другой – старик с седой бородкой клинышком, время от времени тяжело открывал глаза и острым взглядом ощупывал ледяные просторы «священного» моря.

Уже вечерело. И хотя стоял апрель, когда дни значительно прибавляются, но разглядеть что-нибудь впереди было трудно – мешал легкий туман, поднимавшийся с моря. После нескольких напрасных усилий старик тоже погрузился в дремоту.

Больше тридцати лет промышлял он здесь, около Ушканьих островов, и знал эти места, как свои пять пальцев. Но сегодня из-за тумана никак не мог определить, проехали ли они то опасное место, где ежегодно около весны появлялись «пропарины». В этой мгле ничего не разберешь. «Сивка учует, – решил он, в конце концов. – Да и лед нынче толст. Авось…»

И мысли его, оставив беспокойную тему, вернулись к предстоявшей охоте. Сначала он припомнил, все ли уложил в сани: сети, остроги, топор, винтовки. Припасов вот маловато, кажись, взяли, ну, да как-нибудь обойдутся… По его приметам, выходило, что нынче промыслы должны быть хорошими. Нерпы видели много. Только ушла от островов, сказывают, далече. Но это полбеды… Дальше поставить балаган – только и всего. Тем более, ехал он сейчас не один. Кузьма– промышленник[34]34
  Промышленником в Сибири называют охотника.


[Закрыть]) добрый. Правда, впервой ему промышлять на море. Но дело не так, чтобы очень хитрое…

В это мгновение сани, точно натолкнувшись на что-то, остановились. От неожиданного толчка старик едва не слетел.

Лошадь уперлась как вкопанная. В сумерках трудно было рассмотреть, что с ней. Кузьма спросонок стегнул ее. Лошадь рванула… Неожиданно под санями раздался глухой треск… Оба быстро спрыгнули с саней. И было время. Конь уже погрузился в полынью.

– Пропарина! – испуганно вскричал Степан. – Тут она и есть, скаженная! Только что думал… Ах, горе лыковое! Руби гужи, Кузьма! Распрягай! Ох, горе лыковое! – Он бегал около саней, не зная второпях, за что схватиться.

_{Сани сразмаху остановились, испуганная лошадь уперлась как вкопанная. «Пропарина!» – испуганно　вскричал Степан…}

Чернобородый тем временем дрожащими руками вытащил топор из саней.

К числу многих странных, необъяснимых для прибайкальского населения явлений, происходящих на «священном» море, относятся так называемые «пропарины». Из года в год на одних и тех же местах – у мыса Кобылья Голова, Голоустинского, Кадильного, в Малом Море, около Ушканьих островов, Святого Носа, у дельты Селенги – к весне на льду появляются от действия подводных газов пропарины – дыры. Сначала бывает одна, потом – целые гнезда. Все увеличиваясь, они сливаются в одну полынью. На значительное расстояние вокруг них лед подтаивает. Опасность потому велика, что еще до появления пропарины лед в этих местах настолько подтаивает снизу, что делается непрочным.

Опомнившись, старик быстро сообразил, что делать. Рискуя сам свалиться в полынью, он кинулся к лошади и, повиснув над водой, распустил хомут. Кузьма, действовавший по его указаниям, тем временем оттаскивал сани дальше от края полыньи.

Сивка с налитыми кровью глазами, чувствуя приближение смерти, с храпеньем судорожно кидалась на лед, била копытами, обламывая подтаявшую льдину, и скоро полынья увеличилась в размерах.

Помощь требовалась немедленная и решительная.

Рецепт у старого байкальца оказался прост, но жесток. Он торопливо сделал из вожжи петлю-удавку. Накинул Сивке на шею и затянул.

Задавленная лошадь забилась и погрузилась в воду. Но воздух, оставшийся в ее теле, сейчас же заставил ее всплыть наверх. Она появилась на воде боком, без движения.

Между тем Кузьма, отступив подальше от полыньи, вырубил, по указанию старика, во льду две ямки. Привязав к средине саней веревки, прикрепленные другим концом к Сивке, и, действуя санями как рычагом, нерполовы вытащили неподвижную лошадь на лед. Развязав ее, распустили удавку. Степан начал яростно хлестать лошадь кнутом.

Боль вызвала, наконец, Сивку к жизни. После нескольких жестоких ударов, она вдруг задергалась, потом, судорожно пошатываясь, поднялась на ноги. Промаявшись около полыньи еще несколько часов и отогрев лошадь, ее вновь запрягли.

Напуганные нерполовы долго не могли успокоиться.

– Тридцать лет езжу, и сроду такой оказии не случалось! – вздыхал старый нерповщик…

II. Ночь на «священном» море.

Было уже совсем темно, когда добрались до заранее облюбованного Степаном места и наскоро поставили на льду балаган.

Напившись «затурану»[35]35
  Затуран – чай, сваренный по-бурятски – с мукой и салом.


[Закрыть]), охотники завалились спать, намереваясь подняться на рассвете. Старик скоро захрапел так, что дрожали тонкие стенки балагана, а Кузьма, взволнованный происшествием, долго не мог сомкнуть глаз.

Подморозило, и кругом балагана загремели словно залпы орудий. С резким, как пушечный выстрел, звуком лопался на море лед, образуя зияющие трещины.

Кузьме стало страшно. И знал, что – лед, а вот поди ж ты!.. Удивительные здесь места!

До сих пор он зверовал в хребтах, на Никое, около китайской границы, и мало что слыхал про море, а как приехал к старику Степану, насмотрелся разных див. Попал он к нему около Николы. Реки давно уже молчали в снежных сугробах, морозы трещали крепкие. А у зимовья Степана, на берегу стоял неумолчный шум волн. Море еще боролось с холодом и, казалось, совсем не собиралось замерзать.

Но однажды мороз настиг Байкал врасплох. После лютых ветров к вечеру настал полный штиль. Ночью грянуло до 40°. А поутру Кузьма, проснувшись, почувствовал, что нечто случилось. Не знал, что именно, но ясно ощущал что-то новое, необыкновенное.

Вошел заиндевевший Степан.

– Ну, паря, студено! – крякнул он, Садясь на лавку. Кузьма вдруг понял, в чем состояла эта новость. В ушах не было, постоянного шума прибоя. Стояла небывалая тишина. Волны, наконец, схватило морозом. Вскоре дед повел его к скале, неподалеку от зимовья, и показал на большой пузырь воздуха под прозрачным льдом. Приказав держать спички наготове, он с силой ударил в лед топором. Кузьма по его знаку сунул в отверстие зажженную спичку. И отскочил… Диво-дивное! Огромный столб пламени вырвался из-под льда…

Дед рассмеялся и объяснил, что здесь в море бегут теплые ключи: от них такие пузыри. К весне они проедают лед насквозь, и образуются полыньи.

Через несколько дней началась на море пальба. Первый раз грянул такой сильный взрыв, что дрогнули берега и зимовье затряслось, как в землетрясение. Кузьма в чем был выскочил на двор. Неподалеку от берега высился гигантский ледяной вал. Глыбы льда взгромоздились одна на другую, стояли торчком. Возле них зияла только что образовавшаяся громадная трещина.

Много диковинных вещей увидел он здесь, каких сроду не видывал. Каждый раз, на его удивление, Степан серьезно говорил:

– Это тебе не Расея! Братские[36]36
  «Братскими» в Сибири называют буряту населяющих берега Байкала.


[Закрыть]) места, известно… Здесь ухо востро держи. За каждым камешком смерть сторожит…

И верно. Давеча ехали по ладной дороге, лед в три четверти толщиной, а совсем было провалились, словно в ловушку.

Кузьма, вздрогнул. С моря вдруг донесся отдаленный гул, похожий на глухой стон. Потом послышались раскаты грома. Но это был не гром. Образовывались новые провалы и трещины.

III. Хэп.

Утром поставили балаган по-настоящему, хорошенько укрепили его и отправились на разведку нерпы.

Хорошо было морозное свежее утро. Под весенним солнцем море сверкало ослепительной белизной. Снег во многих местах уже сошел, и лед покрылся, по местному выражению, «чиром». Он был так бел, что. глазам становилось больно.

Чтобы не выделяться на этом фоне и быть незаметными для подозрительного, пугливого хэпа[37]37
  Хэп (по-бурятски) – нерпа.


[Закрыть]), оба промышленника надели поверх тулупов белые коленкоровые балахоны и такие же шапки. Кроме того, захватили войлочные наколенники и маленькие саночки с белым парусом, на случай, если придется «скрадывать» хэпа и ползти по льду. Саночки с поставленным парусом служили бы им прикрытием.

Белые костюмы промышленников сливались с блеском пустыни. Собака с радостным лаем понеслась вперед.

Отойдя с версту, старик услышал в лае собаки какие-то новые ноты: тявканье и повизгиванье.

– Пропарину нашла! – радостно заметил он и ускорил шаги.

Действительно, через несколько минут ходьбы они увидели на льду большое круглое отверстие. На незначительном расстоянии от него находилось еще пять штук поменьше.

Старик наклонился и почмокал губами:

– Ну и хитер же хэп!

И рассказал, что в этом году Байкал был покрыт необыкновенно толстой ледяной крышей, месяц назад достигавшей чуть не полутора метров. Но хэп продышал лед насквозь. В такие дыры зверь высовывается, чтобы захватить воздуху, и выбирается полежать на ледяной крыше под лучами весеннего солнца. Хитрый хэп начал «продувать» себе двери, едва Байкал покрылся льдом, а потом не давал отверстию сильно, замерзать: таким образом получилось это круглое окно.

– Большой хэп! – сказал старик. – Такого прометом не возьмешь.

Он поставил около продушины веху, чтобы легче было вечером отыскивать ее. И оба отправились вслед за собакой дальше.

Километров пятнадцать пробродили они по льду, но не встретили больше ни одной пропарины. Придя вечером к балагану, старик захватил промет и с помощью Кузьмы поставил его у найденной продушины.

Промет представлял из себя сеть из конского волоса длиной около десяти метров и шириной в три метра. На расстоянии метров четырех от пропарины Степан вбил в лед кол, привязав к нему толстую веревку. К концу веревки около дыры была прикреплена самая сеть. Сеть он пропустил под лед в том направлении, где было больше тороса.

Утром, торопливо позавтракав, промышленники пошли смотреть промет. В нем ничего не оказалось.

– Хитрый, старый – не идет! – выругался Степан.

Потом они снова отправились искать пропарины. И опять поиски их были безрезультатны. Старик стал угрюм и неразговорчив. Ворчал, что напали не на то место. На третий день нерповщики ушли уже километров за двадцать, но и на этот раз вернулись с пустыми руками.

– Верно сказывали, что зверь уплыл далече, – вздыхал дед. – Надо и нам перебираться. Тут стоять – только время терять!

Однако они искали на этом месте нерпу еще с неделю.

– Едем, – решил, наконец, и Кузьма, когда выяснилось, что поиски неудачны. – А то ни с чем вернемся. Весна нынче, дружная. Того гляди, море вскроется.

До вскрытия Байкала, конечно, им оставалось еще время, но беда заключалась в том, что у нерполовов вышли все припасы, которых они взяли немного в расчете на нерпичье мясо.

Дед не возражал, и через день они передвинулись дальше к востоку.

По каким-то непонятным для Кузьмы признакам старик определил в одном пункте, что здесь будет самое «правильное» место. И они расположились на новой стоянке.

На этот раз Степан угадал.

Километрах в пяти от балагана они заметили зверя. Степан пустил Кузьму приучаться. Охотник осмотрел ружье, присел на лед и пополз по направлению к хэпу, толкая перед собой, как учил старик, санки с белым парусом.

* * *　

Хэп, иначе – нерпа, или байкальский тюлень, – чисто морское животное, и до сих пор еще не разрешена загадка: как мог он появиться в закрытом, не сообщающемся с океаном пресноводном Байкале? Редко встречающийся в юго-западной части моря, он во множестве водится в северо-восточной. Около Святого Носа, близ Ушканьих островов – его излюбленные места для выводки детенышей.

Живут хэпы обычно семьями от 3 до 8 штук и зимой держатся около пропарин или трещин. Весной самка приносит на льду щенят. На суше хэп очень неуклюж и передвигается с трудом. Но в воде он чрезвычайно проворен, превосходный пловец и с большим искусством ловит рыбу, которой питается. Реже можно встретить его летом. Иногда он попадается в сети вместе с рыбой.

Ранним утром вылезает зверь на скалы подышать свежим воздухом. Он пуглив и осторожен и при малейшей тревоге скрывается в воду.

Промысел за нерпой на Байкале – скорее охота, чем та массовая бойня тюленей, что происходит, например, на Каспийском море, когда промышленники окружают и убивают целые стада. Начинается промысел в апреле и кончается нередко в мае, со вскрытием Байкала. В удачные для промышленников годы добывали свыше тысячи штук нерп.

Нерпичье мясо часто едят сами промышленники. Жир идет на выделку кожи, изготовление разных мазей и освещение, а шкуры покупаются сибиряками на дохи.

Нерпичий промысел, существующий на Байкале издавна, до сих пор составляет одно из средств к жизни прибайкальского населения как бурятского, так и русского, служа добавлением к охоте за пушным зверем и рыболовству.

Толкая перед собой небольшим шестом саночки и прикрываясь парусом, Кузьма тихо подкрадывался к лежавшему на льду зверю.

Скоро он смог рассмотреть его во всех подробностях. Это было странное – на взгляд никогда не видавшего морских животных охотника – существо, похожее одновременно и на четвероногое и на рыбу. Ростом с человека, оно было все покрыто короткой светло-желтой шерстью. Короткая, маленькая по сравнению с туловищем морда с толстой верхней губой и щетинистыми усами, большие темные глаза, толстая шея, туловище, равномерно утончавшееся от плеч к хвосту. Животное упиралось в лед передними конечностями – не то лапами, не то толстыми плавниками. Задние ласты лежали вместе и напоминали издали рыбий хвост. Возле нерпы ползало два серебристо-серых щенка. Зверь лежал совершенно неподвижно, так что неопытного охотника взяло сомнение, жив ли он. Но в этот момент усатая морда широко зевнула. Животное повернулось боком к солнцу, прижав ласты к груди. Оно могло лежать часами, переваливаясь с боку на бок.

Разглядев, наконец, нерпу и удовлетворив свое любопытство, Кузьма стал устраиваться, чтобы было удобно стрелять.

_{Нерпа лежала неподвижно, а возле нее играли два серебристо-серых щенка… Кузьма стал устраиваться,　чтобы было удобно стрелять…}

Но едва он повернулся, хэп мгновенно поднял голову. Охотник понял, что сделал оплошность, прижался ко льду, отогнул на себя парус и замер. Прошло несколько минут. Зверь, наконец, успокоился. Белый щит охотничьих санок он, очевидно, принимал издали за стоящий торчком торос.

«А нерпа большая, пуда на три», – радостно прикинул Кузьма в уме. Он колебался: кого бить? Зверь даст пуда два жиру, а у молодых ценны шкурки. Наконец, вспомнив о недостатке провианта, остановился на большом и начал старательно целиться. Он знал, что надо бить наповал. Нерпа так жирна, что при ранении не в голову пуля, едва проходя через толстый слой сала, причиняет мало вреда. Но даже и опасно раненая, нерпа не бьется на льду, а бросается под воду, и добыча таким образом уходит от охотника.

Раздался оглушительный выстрел.

Щенята мгновенно юркнули в воду. Взрослый зверь судорожно дернулся и недвижно распластался на льду…

* * *

Нерповщики «натакались» на действительно удачное место. Нерп оказалось множество. Почти каждый день в про-меты им попадались молодые нерпы, весом от пуда и меньше. Больших добывали винтовкой.

Через два дня у промышленников было уже восемь нерп. Степан сиял. Вопрос о продовольствии более их не тревожил. Нерпичьего мяса и жиру было вдоволь. Обычно с утра они уходили осматривать сети, потом отыскивали новые пропарины и «скрадывали» зверя на льду. Проходив за день километров пятнадцать-двадцать, к вечеру возвращались в балаган, ставили прометы, ели и заваливались спать.

Нерпичье мясо и жир противно пахли ворванью, и Кузьма с непривычки плохо переносил эту пищу. Старик ел за обе щеки. Но выбора Кузьме не было. Оставалось утешаться удачно попавшимся местом.

Нерпа все шла и шла к ним. Это было какое-то дикое промысловое счастье, то, что случается иногда на охоте и что в Прибайкалье зовется «фарт». Один день походил на другой и в налаженном труде и азарте охоты казался часом. Две недели промелькнули незаметно. Между тем, становилось все теплее. Лед мало-по-малу совсем испортился. Так как это происходило на середине моря, то ближе к берегам, конечно, теперь появилась уже и вода. Кузьму начало беспокоить возвращение.

Однако в виду удачи нерполовами овладела слепая жадность.

Сколько они ни били нерпы, им хотелось все больше и больше. Старик целыми вечерами только и делал, что подсчитывал, сколько выйдет жиру. Страсть к наживе разгоралась в них все сильней. Кузьма заикнулся было об отъезде, но Степан не стал и слушать.

А весна, действительно, шла дружная…

IV. С Байкалом не шути.

Однажды Кузьма провалился во льду и едва не утонул. Только после этого он заговорил серьезно об отъезде. Лед уже совсем развезло, и охота стала почти невозможной.

Кузьма был сильно напуган.

– Прежде смерти умирать нечего, – утешал его Степан. – И не по такой дороге на Байкале езживали.

Втайне он рассчитывал, что они натолкнутся на артель с баркасом, которые промышляют нередко до самого вскрытия моря. Надеялся и на ночные заморозки. Но опытный нерполов понимал, что время ими уже упущено и дело обстоит очень серьезно, и в тот же вечер поспешно стал собираться.

Когда они выехали, Байкал представлял пустыню, постепенно затопляемую водой. Лед был во многих местах совсем слабым, ровным, потемнел, пропитался водой и слегка колебался под ногами. То-и-дело попадались провалы и полыньи.

Одни они из всех промышленников так запоздали. До зимовья им оставалось еще километров полтораста…

К несчастью, море закрыло сплошным холодным туманом. Во мгле легко можно было попасть в полынью, зато лед не таял, и Сивка бодро тащила сани. Кузьма даже повеселел. Старик был серьезен. На другой день из мутной завесы вдруг выглянуло и заблистало солнце.

Стало жарко. Беда! Вода так и зажурчала по льду. Через час-другой ехать стало невозможно. После долгой маяты с вытаскиванием коня Степан плюнул и молча стал распрягать.

Кузьма совсем голову повесил. Что это значило? Что теперь делать?

– А вот, смотри, – невесело усмехнулся старик.

Это был тоже байкальский способ на такой трудный случай. Степан вытащил из саней доски, разложил их, как мост, на льду, на них поставил лошадь. В таком положении надо было ждать вечера, пока станет подмерзать.

Великолепен был апрельский день. Высоко сияло солнце. В безоблачном небе летели, приветствуя весну, птицы, возвращавшиеся из зимовки в Монголии и Китае. Нерполовы лежали на льду в тоскливом ожидании. Нескончаемо тянулся день. Хрупкий ледяной покров, державший охотников над пучиной Байкала, с каждой минутой таял у них на глазах.

Настал тихий вечер. На фоне зари вырезалась узорчатая цепь гор. Золотом, багрянцем, розовыми, фиолетовыми и зелеными тонами – неописуемым великолепием красок расцветилось небо. Феерическая красота заката обещала и на завтра гибельную для них ясную ветреную погоду.

Ночью они поехали, в пути все время приходилось помогать коню.

Утром опять распрягли Сивку и в отчаянии легли на лед. Каждый час могла налететь сарма[38]38
  Сарма – чрезвычайно сильный северо-западный ветер.


[Закрыть]) и очистить море. Поэтому по утрам Степан первым делом глядел с опаской на далекие хребты, не «закиселило» ли где вершины, нет ли на них облаков, что было верным признаком наступления «горной» погоды.

* * *

На третий день, когда, по их расчетам, им оставалось до берега уже километров пять-десять, неожиданно– дело было к ночи – потянуло ветерком. Старик попробовал носом ветер и нехорошо выругался.

Скоро Кузьма понял, в чем дело. Не прошло и часа, как звезды скрылись, и посыпался снег, мокрый и мягкий. Он падал и таял. Ночью– дороге конец.

С отчаянием погнали они лошадь. Но сани двигались медленно. Прошла уже добрая половина ночи, а они не сделали и пяти километров.

Неожиданно из тьмы донесся жалобный вой собаки, Степан пошел узнать, что случилось.

– Ну, чего ты? – долетел вдруг до Кузьмы его голос, но такой испуганный, что Кузьма понял, что случилось нечто страшное, и кинулся к Степану.

Жучок и старик стояли неподвижно. Дорогу им пересекла громадная трещина, не менее полутора сажен шириной. Начало и конец ее терялись во тьме. Такие трещины тянутся иногда на Байкале на многие версты.

– Доведется заводить льдины…

Раздумывать было некогда. С лихорадочной торопливостью принялись они за работу. Топорами откалывали от края лед и устанавливали льдины в трещину.

Нескоро и с большим трудом был налажен опасный мост. Лед был мягок и разваливался. Когда начали переходить, сразу поняли, что лошадь и сани им не перетащить.

– Вот он, фарт-то! – хриплым криком вырвалось у Кузьмы. – Все – Байкалу! И коня в придачу…

Люди и собака перешли. Сивка вдруг заржала – так, что у Степана сердце перевернулось. Он махнул рукой и стал перетаскивать лошадь. К общей радости, это удалось. Но с последним ее движением мост весь разъехался.

Проваливаясь в рыхлом льду, нерполовы двинулись вперед. Едва можно было итти. В этом месте дорога была еще хуже. Лед превращался под ногами в мокрую кашу. Прошел час, другой. Часы казались вечностью. Лошадь, сильно отставшая, плелась где-то сзади. Каждый думал теперь только о себе.

Наконец, начало светать. Новый день принес охотникам ужасную неожиданность: перед ними, нисколько хватал глаз, простиралась широкая трещина. Они оказались пленниками моря…

Где она начиналась и где кончалась– трудно было сказать. Тем не менее, промышленники двинулись в обход. С появлением солнца лед сразу ослабел, и нерполовы начали глубоко проваливаться. Больше тратили времени на барахтанье, чем двигались. Убедившись, что итти стало невозможно, – поползли.

V. Игра ветра.

Это было на четвертый день. Снова тихо и радостно горел весенний закат. Над морем с веселыми криками летали птицы…

На льду, далеко в стороне от трещины, лежали два полутрупа. Охотники не могли даже ползти. Безжизненный взгляд их был прикован к чуть видному краю льдины…

Утром настало то, чего боялся Степан. Глянул он на хребты – и холодок пробежал по телу…

Вершины гор «закиселило»: они утонули в густом тумане. Скоро все кругом затянуло мглой. Красный шар солнца светил сквозь нее жутко и зловеще. Степан знал, что скоро падет ветер с гор, и тогда – конец.

– Отгуляли, видно… – прохрипел он, повернув голову к Кузьме.

Но тот не отозвался. От истощения, отчаяния, полузамерзший, он был без сознания, а, может быть, мертв. Жутко стало Степану…

Сколько времени пролежал старик в ожидании смерти, он не мог бы сказать.

Вдруг из зловещей мглы высунулась морда Сивки, и Степана сразу как-то оживил крепкий запах лошадиного пота. В порыве чувств он похлопал лошадь, и Сивка ответила ласковым ржанием.

Все не одному помирать… И заметил он в эту минуту, что мгла словно поредела. Вдруг увидел он нечто неожиданное, несуразное. Будто близко скалы, а за ними избы видать. Совсем близко, рукой подать…

_{Полузамерзший Кузьма лежал без сознания… Степан всматривался в даль: ему казалось, что близко – скалы и избы…}

От испуга, что ему «блазнит», замутилось у Степана в голове…

Очухался. Опять! Видать сквозь поредевший туман – деревня, да и только! И совсем близехонько. Только нет сил подойти, рассмотреть. Диво-дивное! Осередь моря он лежит – помнит это… И вдруг – берег, дома… Что такое?..

И снова все замутилось в голове…

* * *

Что-то горячее, обжигая рот и внутренности, окончательно вернуло нерповщику сознание.

Кто-то поднял его. Он услышал над собой голоса, открыл глаза и увидел мужиков. Его несли в лодку.

Потом заметил, как снимали со льда Кузьму, Жучку и Сивку.

И вдруг Степану стало ясно, почему среди Байкала – деревня и мужики…

Верно, пока они с Кузьмой лежали, незаметно для них море вскрылось.

Льдину, на которой они находились, ветром прибило к берегу. Скалы берега он и видел тогда. Однако в охватившей его горячей радости было что-то горькое. И понял почему: Кузьма не дождался, умер…

Старик угадал, но не все.

Через полчаса спасенных нерполовов, – Кузьма оказался живехонек, только сознание потерял, – отогревали и поили в натопленной избе.

Когда охотники совсем пришли в себя, им сообщили, что вблизи от деревни переняли со льдины брошенные ими сани с нерпой.

Еще шатаясь на слабых ногах, пьяные от водки и радости, нерповщики вышли на берег взглянуть. Но, едва распахнули дверь, они прежде всего увидели море. На Байкале – ни льдинки. Громадный залив шумел свободной волной.

В груди нерповщиков неожиданно что-то горячо забилось. Забыли и про спасенный груз. С блаженной улыбкой Степан окинул водный простор и слабым голосом ласково выругался.

Волны, обезумев от радости, от свободы, плясали как пьяные, хлестали брызгами и смеялись. В груди нерповщиков что-то вторило им…