Текст книги "Всемирный следопыт, 1928 № 08"

Автор книги: Руаль Энгельберт Гравнинг Амундсен

Соавторы: Евгений Кораблев,Сергей Огнев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)

V. Убежище рабов

Долго лежал я на постели, уткнув голову в подушку.

Кто-то тихо дотронулся до моего плеча. Это был мужчина, лет сорока, высокий и смуглый, походивший на шейха или на предводителя бедуинов. Он долго пристально смотрел на меня, но под его взглядом я не ощущал страха…

_{Смуглый человек, походивший на шейха, сел у моих ног…}

– Скажите мне, где я нахожусь? – решился я задать вопрос.

– Вы… – незнакомец запнулся, – вы находитесь сейчас у нас, в убежище рабов!..

Я не мог подавить возгласа удивления:

– В убежище рабов? Но… ведь мы были в Больших Каменоломнях!

– Да, вы сейчас – во власти рабов Больших Каменоломен. – И, понизив голос, в котором слышалась едва уловимая грусть, он добавил: – Я сейчас все расскажу вам…

Он сел у моих ног и начал говорить тихим голосом на безукоризненном английском языке:

– Я сожалею о смерти ваших товарищей. Мне хорошо известны научные труды профессора Шарта; он близко подошел к пониманию далекого прошлого нашей страны, гораздо ближе, чем другие ученые. Ведь история древнего Египта для них – это история фараонов и их победоносных походов в Нубию или страну Куш. Читали вы Брухша, Лепсиуса, Мариетта? О чем они главным образом пишут? – О сменах династий, о сооружениях храмов, о царских гробницах. Все это понятно, но что сохранилось от жизни самого народа – самого трудолюбивого из всех известных в истории? – Только глиняные черепки да кости, которые находят наши феллахи при рытье оросительных каналов. А этими костями строились пирамиды! И разве только одни пирамиды?..

Помолчав некоторое время, незнакомец продолжал.

– Еще с детства я интересовался историей нашего несчастного народа; я слушал лекции по египтологии во многих городах Европы и подробно ознакомился с коллекциями Лувра и Британского музея… Все это не удовлетворило меня. Вернувшись в Египет, я стал производить самостоятельные исследования, стараясь проникнуть в подлинную жизнь народных масс, стараясь отыскать следы этой жизни. Я не искал их в развалинах Карнака или города Эхнатона, – я начал исследовать Большие Каменоломни. После долгих трудов мне удалось обнаружить один ход; он оказался частью огромного подземного лабиринта…

Он простер руку:

– Здесь имеются залы, в которых любой египетский храм мог бы уместиться со всеми своими пристройками! Здесь нет саркофагов и пышных гробниц фараонов. Статуи богов и предметы культа редко попадаются здесь. Ведь влияние жреческого сословия не распространялось на этот подземный город, и он не был построен под свист бичей из кожи гиппопотама. Это было убежище тысяч, быть может, десятков тысяч людей, захотевших быть свободными. Оно строилось в течение нескольких поколений, и в Фивах долго ничего не знали о нем…

– Я не имею сведений, – продолжал незнакомец, – как это произошло. Может быть, было восстание народа, и скрывавшиеся здесь рабы двинулись на соединение с теми, которые трудились над постройками храмов; или фиванские чиновники сами своевременно обнаружили этот город. Как бы то ни было, он был захвачен правительственными войсками. Они учинили здесь страшную расправу. Об этом торжественно извещает надпись, прибитая в центре города. Интересная зарождающаяся культура была уничтожена, а оставшиеся в живых жители были сделаны самыми безропотными и покорными рабами. Достигнуто это было необыкновенно простым способом; дьявольское остроумие жрецов проявилось при этом во всем своем блеске. На голову несчастных надевался особый кожаный шлем, по которому долго били плоскими палками. Между двойными стенками шлема насыпался песок или что-либо другое. Это уменьшало силу удара, но непрерывное сотрясение головы в течение нескольких дней делало человека почти полным идиотом; он не думал больше о свободной жизни, он даже переставал понимать, что значат эти слова; он только работал и ел… если ему давали…

Эта ужасная «евгеника»[10]10
  Евгеника – наука об улучшении человеческой породы; здесь это слово употреблено в ироническом смысле.


[Закрыть]) производилась здесь же, в этих подземных коридорах. Конечно, не все выдерживали такую операцию. В одном месте я наткнулся на целый склад скелетов! По-моему, эти были более счастливы. Впоследствии, по приказанию жрецов, все входы в этот город были завалены: позднейшие поколения не должны были знать о его существовании!

Несколько лет я был занят исследованием этого лабиринта. Мне помогали товарищи, связанные со мною не только научными интересами, – нас соединяло общее дело. Это была великая цель, хотя, может быть, очень отдаленная и трудная.

Знаете ли вы, что в этой проклятой части света каждая горсть земли обильно полита кровью и потом!?.

Приходилось ли вам бывать на ирригационных работах в Сахаре или на хлопковых плантациях Судана? Нет? Значит, вы не видели этих длинных верениц туземцев, работающих, не разгибая спины, по пятнадцать часов в сутки под палящими лучами тропического солнца. За эту работу они получают горсть фиников и кусок материи, сработанной из гнилых отбросов того же самого хлопка; в виде особой милости им дают иногда несколько ниток стеклянных бус!

Видели ли вы рабов в Абиссинии? Официально там рабство отменено, и все люди считаются свободными, но этих «свободных» людей приводят на работу привязанными друг к другу, чтобы они не разбежались дорогой!..

Слыхали ли вы о подземных тюрьмах в Тунисе? Там узников приковывают к полу, и сверху на них капает вода… Капля за каплей… Среди нас есть люди, испытавшие это… Непримиримая борьба с этими ужасами, борьба всеми доступными нам средствами, – вот та цель, которая объединила нас!..

Мы никому не сообщили о нашем открытии и поселились здесь, приспособив для жилья некоторые помещения. К нам стали присоединяться другие – те, кому мы разрешали это… Я не буду рассказывать вам всех подробностей. Скажу только, что, к сожалению, мы не всегда осмотрительно давали это разрешение, и нам теперь приходится за это платиться…

Я не желал смерти профессора Шарта и не участвовал во всем этом происшествии. Но иного выхода, повидимому, не было! Разве профессор отказался бы от своих исследований, если бы ему было послано предупреждение? – Конечно, нет! Он только донес бы об этом властям.

Сейчас мы принимаем меры, чтобы не напали на наши следы. В некоторых местах пришлось сделать искусственные обвалы…

Он остановился, как будто прислушиваясь, затем ближе наклонился ко мне и продолжал:

– Мне надо торопиться… Слушайте: они принимают вас за правительственного чиновника и заняты сейчас вопрос сом, что делать с вами. Среди них есть много темных, отчаившихся, вконец озлобившихся людей. Эти люди хотят с вами сделать то же самое, что… Вы поняли?.. Они уже раз испытали этот способ, он дал блестящие результаты. Выпейте воды…

Он подал мне чашку. Мои руки дрожали…

– Может быть, мне удастся отстоять вас. Ведь вы не стали бы доносить на нас, вы дали бы клятву… Но разве они могут этому поверить!.. В самом худшем случае Нефрит даст вам одну вещь… У вас хватит силы воли. А пока – не падайте духом. Ну, я должен итти, у нас скоро начнется совет. Помните, если моя дочь принесет вам кое-что в пузырьке, – не советую Колебаться!..

Я остался один. Помню, я долго глядел на висевший против меня щит: он почему-то вертелся и то приближался ко мне, то удалялся…

Они хотят сделать из меня отбивную котлету! Ха-ха-ха!.. Нет, это им не удастся! Я снял со стены кинжал и стал рассматривать клинок, тускло блестевший при свете масляной лампы. В висках у меня стучало, мысли путались… Почему-то вспомнился старик, который призывал на нас проклятия аллаха. Зачем он стучал тогда так сильно посохом? Мы могли бы раздавить его… Остались бы только кости… Феллахи часто находят их в канавах…

Внезапно я вскочил на ноги. А что если с этим кинжалом броситься в ту комнату?.. Нет, это невозможно! Выхода, значит, нет… Скоро придет Нефрит и… Какая красавица эта Нефрит!.. Почему-то мне живо представились последние минуты моего отъезда из дому. Я смотрел, как удалялись от меня фигуры моих близких, стоявших на краю платформы. Они делались все меньше, меньше, но не переставали махать платками… Вот они совсем скрылись из виду… А наш поезд, грохоча и вздрагивая, быстро несся к берегам океана…

И опять сознание прорезало мозг: «Может быть, завтра я уже не буду этого помнить?.. Не буду: даже сознавать, кто я… Ведь они могут притти за мною раньше нее, могут притти каждую минуту!..»

Закрыв глаза, я приставил кинжал к левому боку. Стоит только упереться ручкой в ковер – и нажимать, нажимать до конца… Я открыл глаза…

Передо мною стояла Нефрит!..

VI. На свободу

Ее щеки горели, волосы выбились из повязки; она приложила палец к губам и протянула мне какую-то одежду.

– Тише, – прошептала она, – тише, и как можно скорее, иначе будет поздно… Он дал для вас свой плащ, я упросила его…

Кто дал?

– Али, мой двоюродный брат… Одевайтесь же скорее; может быть, нам удастся пройти…

Она помогла мне надеть длинный пестрый плащ. Кинжал я спрятал в рукав. Нет, я не верил в свое спасение!

– Слушай, – сказала она, положив обе руки ко мне на плечи. – Сейчас их там только двое, они задремали… Может быть, нам удастся проскользнуть… А там, дальше, тебя примут за Али. Его ведь считают моим женихом. Мы будем итти вместе… Только надо скорее, совет может кончиться. Постой, я посмотрю…

Она тихонько приоткрыла полог и стала прислушиваться:

– Идем!..

Я последовал за ней. В полумраке соседней комнаты были видны две согнутых фигуры. Затаив дыхание, мы стали осторожно прокрадываться мимо них… Вдруг один из сидевших пошевелился. Нефрит крепко схватила меня за руку, мы замерли на месте… Так прошло минуты две, а может быть – час, не знаю… Обе фигуры продолжали оставаться неподвижными. Нет, они, несомненно, спали. Мы тронулись дальше – и вскоре очутились в широком коридоре, освещенном висячими лампами. Я надвинул плащ на самые глаза. Нефрит пошла рядом с фонарем в руках. Я слышал, как билось ее сердце…

Долго шли мы какими-то ходами. Иногда нам встречались люди, но они не обращали на нас внимания. Некоторые над чем-то работали у деревянных станков, другие просто беседовали, сидя на выступах стен. Я видел тунисцев, феллахов, негров; попадались солдаты колониальных армий…

В конце одного коридора из мрака выросла огромная фигура негра с копьем в руках.

_{Перед нами выросла огромная фигура негра с копьем.}

– Это стража, – шепнула Нефрит. – Не говори ни слова!..

Она прижалась ко мне, как влюбленная, и, стыдливо смеясь, сказала несколько слов, обращаясь к негру. Тот захохотал в ответ, но отрицательно замотал курчавой головой. Тогда Нефрит сняла с шеи что-то блестящее и отдала ему, не переставая говорить и смеяться. Негр сделал движение, стараясь заглянуть мне в лицо, но Нефрит увлекла меня вперед. Мы долго слышали за собой его смех…

Несколько раз мы поднимались и спускались по лестницам, пересекали площадки. Я видел ниши, уступы в стенах; в одном месте нам пришлось обходить огромный квадратный люк. Потом опять тянулись коридоры, широкие и узкие, светлые и темные. Людей уже не было видно; мы давно шли по необитаемым частям города.

Постепенно я начал верить в свое освобождение, но к радостному чувству надежды примешивалось другое, щемящее и тоскливое…

Мы мало говорили дорогой. Нефрит отвечала мне коротко и, видимо, неохотно; она задумчиво шла рядом, слегка наклонив голову. Ни разу не сбилась она с пути.

Наконец, почувствовалась близость свежего воздуха; откуда-то стал проникать свет…

– Скоро, – сказала Нефрит.

Я схватил ее руку и стал покрывать поцелуями:

– Ты спасла меня от смерти, Нефрит, может быть, от худшего, чем смерть!..

– Значит, ты знаешь, отец сказал тебе? Они уже сделали это с одним: он хотел предать нас… Пусти меня!..

Она высоко подняла фонарь и стала осматриваться вокруг:

– Вот здесь. Помоги мне…

Мы отодвинули большую песчаниковую глыбу; за ней открылось светлое отверстие, через которое мы проникли на воздух.

Кругом – безграничный простор пустыни. Голые песчаные бугры молчаливо подымались вдали, а из темного глубокого неба искрился холодный блеск множества звезд.

Нефрит остановилась:

– Видишь те огни? До них не более пяти километров. Иди все время на них. Там селение тиббусов[11]11
  Тиббу – племя, живущее в восточной Сахаре, темно-коричневого цвета, с негритянскими чертами лица. Тиббусы занимаются торговлей и известны как искусные ремесленники.


[Закрыть]), и оттуда ходят караваны. Я знаю, ты не захочешь мне зла, ты не захочешь зла моему отцу: там, в городах, ты не станешь рассказывать… Ну, прощай!..

Она вдруг вся задрожала и тесно прильнула ко мне. Я почувствовал на своей щеке ее горячие губы:

– Прощай!..

– Нефрит, – воскликнул я, обнимая девушку, – ты не вернешься назад, мы уйдем вместе!..

Она отстранилась:

– Ты хочешь погубить отца? Если я не вернусь, они все поймут. А так они ничего не узнают. Отец был на совете, а я… меня все видели с Али… Значит, ты бежал сам… Али не выдаст нас: ведь скоро я буду его женой, – теперь я должна это сделать!.. Помни, иди на эти огни…

Быстрым движением сунув мне какой– то сверток, она скрылась… В свертке был кусок мяса и несколько лепешек…

С минуту я стоял на одном месте. У меня была безумная мысль догнать ее… вернуться обратно… Потом я привалил к отверстию большой камень и пошел по направлению огней…

РЕЙД ОЛЕНЬЕЙ ИЛИ СОБАЧЬЕЙ УПРЯЖКИ

ИМЕНИ «ВСЕМИРНОГО СЛЕДОПЫТА»

Редакция журнала «Всемирный Следопыт» обращается к местным организациям и к местным жителям нашего Севера со следующим предложением:

Редакция выдвигает пожелание, чтобы будущею зимою в Москву прибыла с севера собачья или оленья упряжка с одним вожатым, проделав весь путь до Москвы, без переездов по железной дороге. Цель этого рейда – чисто краеведческо-исследовательская.

Договорившись с лицом, которое откликнулось бы на наш вызов, и выяснив материальные условия, редакция могла бы выслать к месту отправления упряжки одного из своих сотрудников-беллетристов, который, проделав этот путь на упряжке совместно с ее вожатым, дал бы живое и художественное описание всех подробностей этого рейда и тех мест, через которые пройдет упряжка.

Редакция «Следопыта» просит своих подписчиков-северян помочь ей отыскать такую упряжку и надежного, опытного человека, согласившегося бы проделать этот рейд. Редакция просит северные газеты не отказать в любезности перепечатать настоящий вызов.

Всю переписку по этому вопросу направлять к заведующему редакцией «Всемирного Следопыта», Владимиру Алексеевичу Попову, по адресу: Москва, Ильинка, 15, Издательство «Земля и Фабрика».

МОИ ПОЛЯРНЫЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ

Очерк Роальда Амундсена

(Окончание)

V. Среди пловучих льдов.

Имея возможность приобрести нечто получше «Фрама», я перестал им довольствоваться. Ему было уже много лет, и он порядком износился. Я сам сделал эскиз корабля, который соответствовал бы намеченной экспедиции, имевшей целью переплыть весь полярный бассейн. Рисунок изображал судно 36 метров длины и 12 метров ширины, но самым главным была его форма. Корпус корабля представлял из себя как бы половину яйца, разрезанного вдоль, – другими словами, дно корабля было всюду ровно и кругло, и льдинам, которые стали бы затирать его, не за что было бы зацепиться. Наоборот, напиравший лед стал бы поднимать его кверху. К тому же эта форма при наименьшей поверхности дает наибольшую прочность.

В Норвегии не оказалось достаточно длинных досок, их пришлось выписать из Голландии. 7 июня 1917 года судно было выстроено и названо «Мод».

Закупив в Америке нужный провиант, весною 1918 года я стал готовиться к отплытию. Я решил плыть в ледяные области кратчайшим путем, то-есть из Осло вдоль берегов Норвегии в Тромсэ, потом Северо-Восточным морским путем, вдоль берегов северной Европы и Азии, мимо мыса Челюскина, где, обогнув Ново-Сибирские острова, мы попадали в то самое течение, в которое вошли бы, если бы с другой стороны подплыли к Берингову проливу.

Мы вышли из Тромсэ 16 июля 1918 года и поплыли на восток, вдоль северного берега Норвегии.

Война еще не была закончена, и мы порядком волновались первые десять дней, так как, не пройдя Белого моря, не могли быть уверенными, что не встретим подводной лодки. Это наше беспокойство привело к забавному случаю.

25 июля мы вошли в Югорский Шар[12]12
  Югорский Шар – пролив между о. Вайгачем и материком.


[Закрыть]). Внезапно налетевший шквал заставил меня подойти к спуску в каюты и крикнуть:

– Все на палубу! Живее!

Я был очень поражен, увидев спешившую на мой зов команду. Один из матросов едва успел надеть на себя самое необходимое, другие явно облачились в платья соседей, а один молодчик нарядился в свой лучший городской костюм, надел на голову цилиндр, а в руках держал чемодан!

Мне стало очень смешно, когда я догадался, что мой торопливый приказ был понят превратно. Матросы думали, что нас собираются взорвать. Вскоре мой смех, а также и погода объяснили матросам в чем дело; они быстро оправились от паники и принялись за работу.

1 сентября, после небольших волнений в Карском море, мы подошли к острову Диксона и, захватив там горючее, отправились дальше.

9 сентября мы проплыли мыс Челюскин, замечательный тем, что это са-амый северный пункт Азии. Нам стал попадаться старый лед, и мы медленно продвигались вперед по узкой полынье вдоль берега.

В сентябре мы не могли дальше продвигаться по льду и стали искать место, где бы остановиться на зиму.

Подходящего места, защищенного от ветра, не было. Лишь два небольших холмика, выдаваясь вперед, казалось, ослабляли несколько напор льда с севера. Подойти к ним было легко, но я боялся очутиться в ловушке.

В конце концов, мы зашли за холмы и стали на якорь в 150 метрах от берегла. Мы назвали этот ненадежный приют «гаванью Мод», и она, вопреки нашим ожиданиям, в течение целого года служила нам верным убежищем.

Первым делом мы принялись за постройку обсерватории и помещения для двадцати собак. Мы очень торопились, и через две недели, то-есть к 30 сентября, все было готово.

Суровые арктические ветры не давали вам хоть сколько-нибудь сносно проводить зиму. Чтобы утеплить наше помещение, мы стали сгребать к бокам «Мод» снег и наложили его до самой палубы, так что снежная стена почти отвесно спускалась от корабля на ледяную поверхность. Для того чтобы легче было сходить с «Мод», мы сделали более покатый спуск, который начинался прямо против двери рубки. По бокам сходней мы прикрепили канат, за который можно было держаться, поднимаясь на корабль и спускаясь с него.

Одна из наших сук должна была ощениться. Она очень любила меня и каждое утро, когда я выходил на палубу, бросалась ко мне. Обыкновенно я брал ее на руки и сносил на лед, а потом мы вместе отправлялись на утреннюю прогулку для моциона. Однажды, как раз когда я собирался поднять ее, другая собака, по имени Яков, бросилась мне навстречу и так сильно при этом толкнула меня, что я не удержался на ногах и полетел вниз головой за барьер палубы. При этом я изо всей силы ударился правым плечом о лед. Искры так и посыпались у меня из глаз! Придя в себя, я едва смог сесть. Плечо неистово ныло. Я ни минуты не сомневался, что переломил себе кость, как это впоследствии и подтвердилось рентгеновскими снимками.

С величайшим трудом втащился я на корабль. Тут Вистинг, учившийся в Осло ухаживать за больными, сделал мне первую перевязку. Боль была до того мучительна, что я не мог шевелить рукою. Чтобы дать руке покой, Вистинг прибинтовал ее к туловищу; так я пролежал целую неделю. Потом я стал носить руку на перевязи. Однако мои испытания этим не кончились.

8 ноября я встал очень рано и вышел на палубу. Было темно и туманно. Сторожевой пес Яков снова бросился мне навстречу и, попрыгав и потанцовав вокруг меня, сбежал со сходней и исчез на льду. Я медленно сошел с корабля и пошел за ним. Зайдя за корабль, я услыхал слабый звук, до того странный, что невольно насторожился. Звук этот напоминал слабое гудение в снастях при первых порывах ветра. Немного погодя звук стал усиливаться; казалось, кто-то тяжело и быстро дышит… Я стал вглядываться туда, откуда шел звук, и под конец увидал Якова, со всех ног мчавшегося к шхуне. В следующее мгновение показался огромный белый медведь, несшийся за ним по пятам. То, что я слышал, было тяжелым дыханием приближавшегося зверя.

Я сразу сообразил, что это была медведица, у которой где-нибудь поблизости находились медвежата. Яков раздразнил ее детеныша и, видя ярость матери, очевидно вспомнил, что на борту есть много важных и срочных дел…

Картина была очень занимательна, но таила в себе опасность и для меня. Что оставалось мне делать без ружья, со сломанной рукой? Я со всех ног бросился бежать, медведица – за мной. В ту самую минуту, когда я добежал до сходней и уже собирался подниматься на корабль, медведица ловким ударом по спине повалила меня на лед… Я упал на больную руку, лицом в снег – и стал ждать конца… Но, видно, час мой еще не пришел. Яков, который все это время пробыл на палубе, вдруг решил вернуться: может быть, он опять хотел подразнить медвежонка. Ему приходилось бежать мимо того места, где медведица расправлялась со мной. Увидав Якова, мчавшегося мимо, она высоко подпрыгнула, оставила меня и целиком занялась Яковом. Я воспользовался этим и спасся бегством…

_{Я со всех ног бросился бежать, медведица – за мной}

Следы звериных когтей на спине у меня оказались незначительными, а больная рука, на которую меня повалила медведица, к счастью, не сломалась вторично. Чтобы окончательно поправить ее, я стал проделывать довольно мучительный курс лечения. Сначала я не мог поднять руку и протянуть ее за карандашом. По нескольку раз в день я садился в кресло, выпрямлялся, брал левой рукой правую и, напрягая изо всех сил левую руку, приподнимал ею больную руку. К концу года я мог уже дотронуться больной рукой до лица, но прошло еще много месяцев, прежде чем я научился владеть ею, как здоровой.

Немного времени спустя со мною произошло еще одно несчастье. Наша обсерватория помещалась в крошечной клетушке без окон, и ее трудно было проветривать. Она освещалась и обогревалась шведским примусом. Я употреблял шведские примусы во всех экспедициях, – они идеальны в полярных странах.

Однажды я вошел в обсерваторию, чтобы сделать обычные наблюдения. Вскоре меня стало клонить ко сну, и сердце неестественно громко заколотилось. Но я был так поглощен своей работой, что не придал этому никакого значения, и только когда мне сделалось дурно, осознал эти странные симптомы. К счастью, у меня хватило силы добраться до двери и выбраться на волю…

Я до сих пор не могу понять, что тогда произошло: поглотило ли пламя слишком много кислорода из воздуха, или при неправильном горении стал образовываться ядовитый газ. Во всяком случае, я был отравлен, и мое сердце сильно пострадало. Прошло несколько дней, прежде чем прекратилось ужасное сердцебиение, и много месяцев – прежде чем я смог напряженно работать, но только через год я выздоровел окончательно…

Несмотря на то, что наступала весна, лед вокруг нас не взламывался. Наступило и лето, а мы все продолжали стоять за ледяными нагромождениями. По ту сторону их виднелась вода, и вопрос заключался в том, как пробраться через тысячу метров старого берегового льда. Помня средство доктора Кука, примененное им на «Бельгике», мы пробуравили во льду по прямой линии, шедшей к открытому морю, пятьдесят дыр, положили в каждую динамит и электрическим кабелем соединили заряды. Мы взорвали их все в одно время. Взрывы дали трещины во льду, почти незаметные для глаза. Заглянув в навигационные таблицы, я увидел, что вода начнет прибывать в ночь на 12 сентября. Я надеялся, что она поднимет лед, невидимые щели раскроются и цельная на вид глыба распадется на множество кусков.

Я никогда не забуду ночь на 12 сентября. Я присутствовал при одном из самых красивых зрелищ, виденных мною в полярных странах. Небо было ясно. Сияющий месяц серебрил окрестность. Там и сям бродили по льду белые медведи. Одновременно с лунным светом мы любовались и великолепным северным сиянием.

Мы стояли на палубе и наслаждались чудесной ночью. Вдруг раздался треск с пути, проложенного динамитом. Вскоре показались большие трещины, и прочный ледяной покров разломался на части. Мы не стали терять времени и поскорее вышли в открытое море.

Экипаж состоял из десяти человек. Один из матросов, Тессем, страдал хронической головной болью и очень хотел уехать домой. В этом не было ничего удивительного, так как мы находились в пути уже целый год и все еще не достигли места, откуда должна была начаться настоящая экспедиция. Нам оставалось проделать несколько сот миль на восток, прежде чем мы могли войти в течение, которое повлекло бы нас на север и далее – через полюс.

Поэтому я без колебаний отпустил его, а также и Кнудсена, пожелавшего сопровождать Тессема. Я даже радовался возможности послать с ними письмо. Путь, который им предстояло проделать, казался нам нетрудным. До острова Диксона им нужно было пройти около 800 километров – гораздо более короткое расстояние, чем то, которое прошел я от острова Гершиль до форта Эгберт и обратно. Кроме того, они были обеспечены всем необходимым.

Когда мы отчалили, они весело кивали нам на прощание. Мы отвечали на их приветствия, в полной уверенности, что, вернувшись в Осло, снова увидимся с ними. Но судьба судила иначе. Одного нашли мертвым у острова Диксона, а другой пропал бесследно. Бедные ребята! Они оба были отважными и верными товарищами, и о их гибели мы все очень грустили…

_{Когда мы отчалили, Тессем и Кнудсен весело кивали нам на прощанье…}

22 сентября, уже за Ново-Сибирскими островами мы опять натолкнулись на скопления льда и, решив, что безнадежно пытаться пройти дальше, прикрепили судно к краю льда, а сами стали определять силу и направление течения. Оно оказалось быстрым и шло к югу. Это означало, что нас неизбежно прибьет к суше. Мы решили воспользоваться первой же возможностью и стать под защиту мыса Челюскина, но нам не повезло, и мы доплыли лишь до островка Айона[13]13
  Айон – остров в Чаунской губе.


[Закрыть]). Тут мы на 50 метров врезались в лед и снова стали готовиться зимовать.

Вскоре на острове показались чукчи-коренные жители Сибири. У них мы приобрели необходимых на зиму оленей. Чукчи, вероятно, того же происхождения, что и эскимосы в Гренландии и на американском побережье, но язык их не похож на эскимосский.

Доктор Свердруп, ученый член нашей экспедиции, так заинтересовался чукчами и их бытом, что, примкнув к одному из племен, ездил с ним на юг Сибири, где и провел всю зиму. В мае он вернулся обратно.

В июле, как только взломался лед, мы отправились в Ном[14]14
  Ном – порт Аляски в Беринговом проливе,


[Закрыть]). Необходимо было произвести починки и кое-чем запастись. Кроме того, мы знали, что течение, которое могло повлечь нас на север, находилось лишь за Беринговым проливом.

В Номе четыре члена нашей экспедиции покинули нас, и экипаж «Мод» сократился до четырех человек: остались– Свердруп, Вистинг, Оленкин и я. Может быть, было неосторожно пускаться в открытое море на большом судне с таким маленьким экипажем, но все мы были люди бывалые, и никто из нас не страшился будущего, каким бы оно ни оказалось. Когда мы огибали мыс Чердзе-Камень, нас прижало к берегу скоплением берегового льда. Это заставило нас там зимовать. Но как только лед тронулся, мы опять очутились на свободе, и хорошо выстроенная «Мод» при этом нисколько не пострадала.

Всю зиму в трех юртах по соседству с нами жили чукчи. Мы очень подружились с этими людьми, и они привязались к нам. Мы. ждали весны и оттепели, чтобы довести «Мод» до Ситтля и там сдать ее в починку. Я пришел к убеждению в необходимости увеличить экипаж и спросил чукчей, не согласились ли бы они последовать за нами.

Ответ чукчей меня глубоко тронул:

– Куда ты пойдешь – туда и мы пойдем. Что ты захочешь – то мы сделаем… и только, если ты захочешь, чтобы мы самих себя убили, мы этого не сделаем…

Чукчи плавали с нами больше года, и все это время были отличными работниками и верными друзьями. Они никогда не жаловались и всегда были спокойны. Когда же мы приехали в Ситтль, мне пришлось отпустить их домой: они, не могли перенести городской жизни… Из Ситтля шел пароход, который согласился ссадить их у берегов Сибири… Но вернемся назад, к мысу Чердзе-Камень. Когда я выбрал пять чукчей, которые должны были поехать с нами, посредник, помогавший вести переговоры, забраковал одного из них по имени Какот. По его мнению, он выглядел как-то странно и вообще никуда не годился. Я с ним не согласился и взял чукча. Какот, действительно, всегда казался печальным.

Однажды Какот пришел ко мне и стал, просить позволения отлучиться на некоторое время. Когда я спросил, зачем, он объяснил мне, что ему нужно сходить на север: там, на расстоянии нескольких дней пути от нас, жила у него маленькая дочка, и ему хотелось перед отъездом навестить ее. Жена его умерла, и девочка воспитывалась у двоюродного, брата Какота, обещавшего обращаться с ней как с родной. До Какота дошли слухи, что в племени, среди. которого жила его дочь, начался голод, и он боялся за ребенка.

Я поверил чукчу, тем более, что в тот год вдоль берега было мало дичи. Остановка у мыса Чердзе-Камень была большим подспорьем для тамошних туземцев, с которыми мы делились провиантом.

Я отпустил Какота, и он тотчас же исчез. Но когда он не вернулся к тому сроку, к какому обещал, я призадумался. Впрочем, я не заподозрел его в обмане, и был. награжден за свое доверие: через три дня, в. сумерках, поднимаясь на палубу, я наткнулся на Какота.

– Где ребенок? – спросил я.

Он указал на меховой сверток у барьера.

– Подай его сюда, – сказал я.

Какот поднял сверток и положил мне на руки. Я понес его в рубку к лампе и позвал своих товарищей. Развернув сверток, мы увидели нечто чрезвычайно жалкое: пятилетнюю чукотскую девочку, совершенно голую и до того худую, что кости торчали у нее из-под кожи; все тело сверху донизу вследствие голодовки было покрыто ранами и нарывами, а волосы были полны насекомых.

_{Мы увидали пятилетнюю чукотскую девочку, до того худую, что кости торчали из-под кожи…}

Первым делом мы ее выкупали и остригли. Мимоходом я напомню читателю, что чукчи добровольно никогда не купаются, так что маленькая дочь Какота – одна из немногих чукчей, которые купались. Потом мы обмыли ей раны раствором дегтя и алкоголя, сшили платье и стали ее «вскармливать». Через несколько недель она была уже совсем другим ребенком. Раны зажили, тело пополнело, и она стала очень милым маленьким существом. Я уговорил Какота взять ее с собой в Ситтль.

По, дороге мы остановились у мыса Восточного в, Беринговом проливе и посетили там одного австралийского купца по имени Карпендаль. Это был типичный голубоглазый, англо-австралиец, женатый на туземке, от которой, у него было много детей, в том числе девочка девяти лет. Я сказал ему, что охотно возьму ее с собою в качестве подруги дочери Какота и в Норвегии обеих пошлю в школу. Это давало девочкам возможность попутешествовать, повидать свет и получить некоторое образование. В то же время и ученым представлялась возможность изучить их характер и умственные способности. Карпендаль согласился, и в 1922 году я привез с собою в Норвегию этих двух девочек – пяти и девяти лет.