Текст книги "Это неистовое сердце"
Автор книги: Розмари Роджерс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 30 (всего у книги 30 страниц)
– Почему вы не желаете выслушать меня? Боитесь узнать истину, опасаетесь, что раз в жизни можете оказаться не правы?
– Заткнись и не трать слов зря! Не желаю пропустить той минуты, когда твой любовник-полукровка начнет молить о помощи… разве что не задохнется раньше.
Голос Шеннона звучал неумолимо-жестоко, а выражение лица не обещало ничего хорошего. Наверное, я попыталась бы сама убить его, не свяжи он мне руки.
– Это был Марк, Тодд, поверьте, я могу все доказать, если только отвезете меня в форт Селден, именно туда мы направлялись, к мистеру Брэггу…
– Брэгг может все объяснить после того, как я сделаю то, что должен был давным-давно сделать. Послушайте, мисс, становится все жарче, а? Этот сыромятный ремень в два счета усохнет на солнце!
Я вздрогнула, а Шеннон расхохотался.
– Вот что, не хочу, чтобы он сдох слишком быстро… пусть немного помучается! Так что возьмите фляжку и смочите ремень вокруг его шеи! Может, сумеете обменяться последними словами?!
Сколько времени прошло? Час? Больше? Я хотела одного: чтобы Тодд в слепой ярости убил или изувечил меня, как и угрожал вначале. Но он только привязал меня к седлу и заставил наблюдать. Я не в силах была поверить, когда Тодд, вне себя от гнева и печали, объяснил, что намеревается сделать.
– Грязный убийца, похититель женщин! Полукровка проклятый! Но уж поверь, подыхать будешь долго! Я придумаю казнь, как у твоих дружков-апачей. Мальчики, видите вон тот кактус, в рост человека? Вы знаете, что делать! Только, когда будете привязывать его, не забудьте сыромятные ремни!
У меня, должно быть, помутилось в голове, я забилась, закричала и опомнилась, только когда отлетела в сторону от сильного удара в лицо.
– Лучшее средство излечить истерику у распутной сучки! – прорычал Шеннон.
Люкас, до сих пор бесстрастно молчавший, поднял голову.
– Отошли ее. Она никакого отношения не имеет к счетам между нами, и ты это знаешь, Шеннон.
– Именно поэтому ты сбежал с ней и убил моего племянника, чтобы сделать ее вдовой?
Нет… даже сейчас я не хочу вспоминать все это. Не хочу и не могу… но должна. Люкас и я. Оба мы испытывали невыносимые страдания, но каждый по-своему. Я словно отупела от печали, хотя продолжала уговаривать Тодда, пока не заболело горло, пытаясь объяснить, что во всем виноват Марк, но он не слушал.
И теперь, когда он, развязав мне руки, вручил фляжку, я с молчаливой ненавистью уставилась на него. Тодд только рассмеялся:
– Давай, давай! Может, тебя следовало привязать вместо твоего любовника, и я так и сделаю, когда он издохнет от удушья или от кактусовых игл, пропоровших спину! Иди и смотри, как он страдает! Я хочу, чтобы эта картина всю жизнь стояла у тебя перед глазами, подлая тварь!
Я ничего не ответила, думая, что если Люкас может молчаливо сносить все, то и я на это способна. И пообещала себе, что убью Тодда Шеннона. Да-да, только сейчас я поняла, что питает вражду и распри.
Они раздели его до пояса, чтобы распять на гигантском кактусе. На загорелом торсе блестели капли пота, руки были связаны над головой; из-под сыромятных ремней медленно сочилась кровь, глаза закрыты, и я заметила, как выступили на шее жилы: Люкас тщетно пытался вдохнуть побольше воздуха – ссыхающийся ремень постепенно стягивал глотку. Я прошептала его имя, веки чуть приоткрылись. Мне предстояло сделать выбор – медленная, мучительная смерть или чуть более быстрая, но такая же страшная. Господи Боже, хватит ли у меня сил? Сколько я смогу продержаться? Услышав странно всхлипывающий звук, я поняла, что не вынесу. Нет! Не так! Не сейчас. Не могу видеть, как жизнь по каплям вытекает из него.
Наклонив флягу, стараясь не прикасаться к напряженному телу, я вылила большую часть воды на шею, стараясь получше намочить ремень, убивающий Люкаса, и хотела напоить его, но Тодд, схватив меня за руку, хрипло приказал:
– Довольно! Не хочу облегчать его муки!
Он потащил меня за собой, рассмеявшись, когда я попыталась вырваться.
– Все еще показываешь характер, а? Должен сказать, не ожидал от тебя такой смелости. А он? Укротил тебя? Жаль, что не проживет долго и не увидит, какой покорной станешь, когда я примусь за дело!
Он скрутил мне руки, явно наслаждаясь попытками освободиться.
– Видали дикую кошку, мальчики? Совсем как апачи – слишком долго общалась с индейцами. Но мы научим ее вежливости, так?
Один из мужчин громко засмеялся, остальные казались необычно молчаливыми. Думаю, они еще помнили, что я – белая женщина, к тому же по-прежнему владею половиной ранчо, и не хотели быть ни в чем замешанными.
Но именно в этот момент Тодд прорычал:
– Единственное, о чем жалею, – что Илэны Кордес здесь нет: пусть бы она любовалась, как издыхает ее отродье!
Слова его, словно удар в лицо, отбросили меня назад, и я упала бы, не удержи меня Тодд.
– Люкас не сын Илэны, слышишь? – вскрикнула я. – Не ее! Именно поэтому ты убиваешь его – чтобы наказать ее?!
Глаза Тодда словно осколки зеленого стекла впились мне в лицо; схватив меня за плечи, он начал бешено трясти.
– Какую сказку ты еще придумала?
– Но это правда, правда! Даже отец это знал и написал обо всем в дневниках, можешь сам прочитать, если не веришь!
Я дико смотрела в наклонившееся надо мной лицо с рыжими, сверкавшими на солнце волосами и чувствовала, что, по мере того как оцепенение начинало проходить, душой завладевало странное предчувствие.
– Он вовсе не похож на нее, – выдохнула я. – И ни на кого из них! В волосах светлые пряди, а глаза… Люкаса усыновили индейцы, он не один из них! И похож… похож…
И тут мне показалось, что я брежу: в сознание ворвался другой, знакомый и все же незнакомый голос, закончивший за меня фразу и выразивший невероятную, ошеломительную мысль словами:
– Думаю, мы все были слепы. Он копия Альмы, Тодд, и чуть-чуть походит на тебя глазами и овалом лица.
Тодд отшвырнул меня, но чьи-то руки не дали оступиться. Я смотрела на человека, которого не ожидала больше увидеть. Никогда. Элмер Брэгг – еще более поседевший и такой же непроницаемый, как всегда.
Но смотрел он не на меня – на Тодда, направлявшегося к Люкасу с ножом в руках.
Полковник Пойнтер, не успевший слезть с лошади, казалось, замер. Люди Тодда и кавалеристы тоже не двигались.
– Брэгг, ты всю жизнь был назойливым, настырным ублюдком! Но на этот раз правосудие свершится. Если кто-нибудь шевельнется, я перережу горло этому… Ты посмел упомянуть имя Альмы!
Голос Тодда звенел от ярости, глаза обезумели.
Из всех присутствующих только Элмер Брэгг казался совершенно спокойным. Пожав плечами, он объявил:
– Всегда считал тебя слепым, тупоголовым дураком, Тодд Шеннон! Не хочешь признать, что был не прав? Ну что ж, давай, действуй! Играй на руку Илэне! Именно этого она всегда добивалась, уж поверь! Воспитала мальчишку в ненависти к тебе и надеялась, что в один прекрасный день либо ты убьешь его, либо он тебя, и тогда ей доставит огромное удовольствие открыть правду оставшемуся в живых!
– Лжешь! Пытаетесь провести меня, все вы! Спасти убийцу, который только сейчас прикончил моего племянника!
– Точно так же, как твой племянничек замышлял прикончить тебя, после того как… простите, леди Ровена, разделался с твоим партнером, подлив ему лишнюю дозу снотворного! Нет, Тодд, здесь никто не лжет тебе, кроме тебя самого!
Тодд вцепился в волосы Люкаса, держа нож у его горла, но все же колебался. Я лихорадочно молилась, не помню какими словами.
Абсолютно спокойный, сдержанный голос Элмера Брэгга снова нарушил воцарившееся молчание:
– Если Корд убил Марка, пусть предстанет перед судом. И если присяжные посчитают его виновным в убийстве – значит, повесят. Но ты… ты никогда не узнаешь правды или узнаешь, но слишком поздно. Подумай! Ты нашел тогда тело жены или сына? Нет, тебе сказали, что Алехандро увез их и похоронил. Старый, умирающий человек признался, что видел, как Альма лежала со стрелой в груди, прижимая к себе ребенка. И тогда Алехандро с криком бросился к ним. Думай, говорю я тебе! Что случилось потом? А если малыш выжил? Помнишь, когда пришла Илэна отдать тебе сына – разве ты дал ей хоть слово сказать? Решил, что она говорит о ребенке, которого носила в то время? И почему шаман племени апачей, дед Илэны, сказал, будто сам Алехандро Кордес обвинял Люкаса в смерти матери? Улика, Тодд Шеннон, улика! Именно шаман раскрыл тайну Гаю Дэнджерфилду, и это одна из причин, почему тот должен был умереть раньше срока, до того, как успел предупредить тебя и Люкаса! А если нужны еще доказательства – открой ладанку, которую Корд носит на шее! Там найдешь серебряный образок, который он носил, когда апачи приняли его, образок, принадлежавший его матери!
В глазах Тодда внезапно отразилось такое ужасающее сомнение, что мне стало почти жаль его, но он все-таки не был убежден. Впервые в жизни Тодд Шеннон боялся, обнаружив, что был загнан в угол, поставлен перед потрясающими душу фактами, и не знал, что делать.
Он разрезал ножом мешочек, на ладонь упал помятый серебряный образок, и, взглянув в лицо сына, которого ненавидел всю жизнь и едва не убил, этот сильный человек зарыдал.
Как спокойно я пишу сейчас все это, подойдя почти к концу всего, что мне известно, ведь ничего еще не кончилось, и нужно ждать и терзаться страхом, и только дневники немного отвлекают меня и мои мысли от того, что может произойти.
Судебный процесс почти закончился. На него съехались репортеры со всех концов Америки. Меня обливали грязью, мной восхищались. Беременность к тому времени стала заметной, и им не терпелось обнаружить, кто отец ребенка и при каких обстоятельствах погиб мой муж, – вот уже несколько недель обитатели Санта-Фе лопались от любопытства.
Тодд и мистер Брэгг находятся в зале суда. Мне сообщили, что даже Илэна Кордес покинула свое убежище и приехала в Санта-Фе.
Только неделю назад полковник Пойнтер без лишнего шума зарегистрировал наш с Люкасом брак, перед отъездом Люкаса в Санта-Фе, но и сейчас, слыша имя Илэны, я боюсь… как всегда. Что они скажут друг другу? Люкас признался только, что они поссорились, когда он узнал от Монтойа, на какую хитрость пошли эти двое, чтобы увезти меня. Тогда он в ярости уехал от Илэны. Но ведь сам Монтойа говорил мне, что Люкас и Илэна часто ссорятся, а Люкас всегда возвращался к ней. Почему я только об этом и думаю?
В тот момент, как я написала эти слова, мой малыш зашевелился во мне. Мой… и… я почти боюсь назвать его нашим… ведь та ночь с Рамоном…
Но Люкас не позволяет мне говорить об этом.
– Малыш – наш, и только наш, – твердо сказал он в последнюю ночь, когда мы были вместе, и заглушил поцелуем все, что я хотела сказать.
Слишком много страхов и сомнений, когда его нет рядом… как часто я плачу в последнее время… все из-за беременности. Господи, надоело постоянно слышать ото всех этот довод!
Что мы будем делать после суда… если это «после» настанет? Люкас отказывается разговаривать с Тоддом – не так легко забыть годы ненависти. Но Тодд? Ведь ему нужен наследник, чтобы править королевством, которого так долго добивалось столько людей. Только Люкасу это не нужно.
– После того как все кончится, если они решат не вешать меня, можешь выбирать, остаться здесь или быть со мной, там, куда захочу отправиться.
Говоря это, Люкас был похож на того подозрительного незнакомца с жестким, замкнутым лицом, которого я встретила однажды ночью. Что мне делать? Боже, как я устала от бесконечных путешествий!
На этом месте я вчера закончила писать и решила натереть мебель воском и как следует все убрать, чтобы хоть чем-то заняться, а также разложить по порядку дневники и бумаги отца.
А сегодня… сегодня нашла пропавшее дополнение к завещанию, завалившееся за ящик стола, где лежали дневники. Так вот что искал Марк, вот почему вылил настойку опия в полупустую бутылку бренди, стоявшую у отца под рукой… и нанял убийцу, чтобы расправиться с мистером Брэггом на тот случай, если именно он нашел документ. Именно Марк заплатил Парди за убийство Тодда.
Я прочитала бумагу несколько раз. Скольких страданий можно было бы избежать, найди я ее тогда! Отец действительно знал, что Люк – сын Тодда, но поклялся молчать. Теперь понятно, почему те страницы, где упоминалось об этом, были старательно залиты чернилами или вырваны – требовалось подтолкнуть Люкаса к убийству собственного отца!
Конечно, этого нельзя было допустить. А Илэна, которую отец все-таки любил, несмотря на то что она сделала?
Отец объяснил мотивы, по которым изменил завещание. Я все-таки не унаследовала ранчо – оно должно было перейти к моему мужу, если я выйду за Люкаса или Рамона; тому, кого я не выбрала, предназначалась большая сумма денег.
Если же я решилась бы не выходить замуж ни за кого из них – половина ранчо, принадлежавшая отцу, делилась бы поровну между Рамоном и Люкасом.
А Илэна… Да, отец знал Илэну и, видимо, пытался положить конец ее с Люкасом отношениям. Он завещал ей пятьдесят тысяч долларов и пожизненное содержание, если она навсегда покинет территорию Нью-Мексико. Небольшие суммы передавались Жюлю, Марте и старому другу Элмеру Брэггу. Хулио получал право на владение участком в горах для разведения лошадей и скота. Я чувствовала, что только сейчас хорошо узнала его – этого человека, которому так и не дано было увидеть единственную дочь…
Сложив документ, я убрала его и приготовилась ждать. Марта, стоявшая рядом, заметила мой взгляд, направленный на часы, и попыталась облегчить невыносимое напряжение, терзающее душу.
– Суд уже, наверное, кончился. Не отчаивайтесь, хозяйка. Скоро ваш муж вернется.
Серебряный образок святого Христофора, который подарил когда-то Альме Тодд, а Люкас передал мне, холодно и тяжело свисает с шеи, такой же тяжелый и холодный, как те часы, которые пройдут, прежде чем я узнаю все.
Эпилог
СИЛВЕР-СИТИ
1878 год
В их приезде, казалось, не было ничего необычного – состоятельный ранчеро с женой и светловолосым сыном решили немного развлечься в городе. Но почему же чуть не все население сбежалось посмотреть на их экипаж?
Мадам Флер, оживленно обсуждавшая с покупательницей новейшие фасоны, охнула и подбежала к окну.
– О Господи! Заметили, кто это? А тот, другой, уже в городе.
– Мистер Шеннон? Мистер Тодд Шеннон?
Миссис Викери, жена владельца бакалейной лавки, всплеснула руками:
– Ах Боже! Это правда?..
– Все правда, все! Какой был скандал! Я ее помню – совсем не изменилась. Такая же высокомерная, все нос задирает!
– Но…
Мадам Флер не любила, когда ее перебивают.
– Все, что вы слышали, – истинная правда, – повторила она. – Одна из моих покупательниц специально ездила на суд в Санта-Фе и рассказала, что там было. Его в конце концов оправдали, и все думали, что он вернется и будет жить на ранчо, но вместо этого… отправился в горы, а жена отказалась оставаться одна без него. Я слышала, у них там маленькое ранчо, но никто точно не знает, где именно. Конечно… – Тут голос мадам понизился до шепота: – Он воспитывался у индейцев, сидел в тюрьме и даже был бандитом!
Как странно въезжать в город не скрываясь, не оглядываясь! И как прежде, Люкас чувствовал, что задыхается от обилия людей и шума. Заметив удивленно поднятые брови жены, он скривился.
– Все-таки не понимаю, как тебе удалось меня уговорить. Я этих твоих друзей и не знаю вовсе.
– Коринна и Джек – хорошие люди, – спокойно ответила Ровена и слегка усмехнулась. – А кроме того, я горжусь тобой. Что плохого в том, что женщина желает похвастаться мужем перед друзьями?
Люк взглянул в фиолетовые глаза, затененные длинными густыми ресницами – таких он ни у кого не встречал, и… неожиданно перед его мысленным взором пронеслись другие картины: Ро, сидящая в постели, загорелая, волосы заплетены в косы, взгляд, полный ненависти, устремлен на него. А позже нежные, теплые губы, ее голос, называющий его по имени… последнее, что помнил Люкас, перед тем как неумолимая петля начала медленно отсекать его дыхание, и потом боль, ужасная боль, когда хочешь закричать, а можно только говорить шепотом. И слезы Ровены, падающие на его лицо, снова этот голос, повторяющий и повторяющий его имя.
Еще много недель после этого он не мог говорить вслух, но, может, это было к лучшему, иначе он спорил бы гораздо дольше, а ругался бы гораздо громче… Временами Люкас вообще не хотел ни с кем разговаривать, даже с Ровеной, до того дня, как она ворвалась в его комнату, обозвала эгоистичным ублюдком и едва не выцарапала глаза, прежде чем он успел схватить ее за руки.
Через два дня они поженились, а две недели спустя его отвезли в Санта-Фе на судебный процесс по делу об убийстве Марка Шеннона.
«Странно, – думал Люкас, – как мельчайшие детали вызывают к жизни целый поток воспоминаний за те короткие минуты, пока экипаж едет по этой улице».
…Шляпа в витрине и две женщины, глазеющие из окна. Шляпа напомнила ему об Илэне, и эта мысль вызвала боль, хотя уже не столь острую. Илэна – мечта, которая снится каждому мужчине. Улыбающаяся, манящая, зовущая, умеющая дать ровно столько, чтобы он продолжал хотеть ее, любя и ненавидя одновременно. Но Илэна ушла навсегда, исчезла, а вместо нее была Ровена, плоть, а не призрак, воля, нежность и самопожертвование, Ровена, последовавшая за ним в горы, разделившая одиночество, смело боровшаяся с призраками в долине; родившая там ребенка, не имея помощи, кроме него самого и старой повитухи. В конце концов пришлось отослать старуху и самому принять ребенка, сделать все, что смог припомнить по обрывочным рассказам. Господи, как же он был перепуган!
– Какой ужас, Ро! Не знал, через что приходится пройти женщинам!
А она, улыбнувшись, сияя фиолетовыми глазами, выделявшимися словно синяки на мертвенно-бледном лице, прошептала:
– Я тоже понятия не имела. Но пройду через это еще раз, если понадобится.
Когда все было кончено, Люкас сам едва не потерял сознание, хотя не признался в этом. Но теперь у них был сын – его сын, и поэтому Ро стала еще ближе, а Илэна все больше отдалялась.
Илэна… Странно, почему он сегодня вспомнил о ней? Может, при виде тюрьмы? Она навестила его там, в темной камере без окон, когда приехала на суд в Санта-Фе – благоухающая духами, шляпа, которую он подарил ей, надвинута на лоб.
– Значит, ты так и не смог сделать этого? Позволил ему едва не убить себя – и все из-за бледнолицей суки, на которой женился. Женился!
Смех ее рассыпался сотнями острых кинжалов, вонзившихся в него. Люк инстинктивно отпрянул.
– Собираешься дать свое имя ублюдку, которого она носит? С каких пор ты проявляешь благородство, мой Люкас? Или она сделала тебя таким же слабым, каким был ее отец? Я должна была сама разобраться.
– Ну что ж, теперь тебе все ясно.
Высокие каблучки нетерпеливо простучали по каменному полу.
– Неужели это ты говоришь так холодно? Что пытаешься скрыть? – Низкий голос зазвучал чувственно-хрипловато: – Думаешь, что когда-нибудь забудешь меня? Очень скоро она тебе надоест, как другие, и тогда…
– Илэна, почему ты здесь? – устало спросил Люкас.
– Лучше скажи, почему ее здесь нет. Я приехала убедиться во всем сама. И хотела видеть ее лицо, в первый раз с тех пор, как…
Наконец он расслышал легкое возбуждение в голосе Илэны, увидел глаза, широко раскрытые, блестевшие расплавленным огнем, и почему-то представил ее в молодости – красивую, юную и неуверенную в себе.
– Значит, он решил признать тебя своим сыном? Удивительно!
– А я его сын?
Подняв брови, Илэна пожала плечами:
– Скорее всего да. Так говорил Алехандро. Он пощадил тебя только ради Альмы, потому что чувствовал вину. Но полюбить тебя не смог, и ты знал это, правда? Бедняжка Люкас так изголодался по любви, пока мы с тобой не нашли друг друга. А теперь… – Снова прозвенел ее смех. – Я думаю, что даже теперь ты умираешь от желания сжать меня в объятиях, не правда ли? Между нами существует то, чего ни одна женщина изменить не в силах. Помни это!
Присутствие этой экзотичной женщины в зале суда только добавило накала происходящей драме. Люкас чувствовал себя экспонатом, выставленным на всеобщее обозрение, единственным, кто пришел сюда не из любопытства. Были минуты, когда Люк спрашивал себя, кто же он такой на самом деле. Всю жизнь для него существовали только две вещи: любовь к Илэне и ненависть к Тодду Шеннону. Теперь же он не знал, что делать.
Вернувшись из Санта-Фе, чтобы сказать Ро о своих намерениях, Люк почти ожидал, что она захочет остаться здесь и ждать, пока он вернется за ней. Именно так и поступила бы Илэна.
– Не знаю, куда я отправлюсь и что собираюсь делать, и даже представления не имею, чего хочу. Понимаешь, Ро? Я должен сам найти ответ на вопросы, сам!
– Хорошо, Люкас. Когда уезжать? Я буду готова, как только предупредишь.
Он спорил с ней, пытался угрожать, даже ссориться. Но она настояла на своем и отправилась с ним, несмотря на то что беременность была уже сильно заметна. И осталась навсегда.
– Вот они!
Внезапно возвратившись на землю, Люкас заметил смеющихся мужчину и женщину и возвышавшуюся над ними фигуру пожилого мужчины. Он тихо выругался.
– Мне следовало бы догадаться!
– Ну? И долго ты намереваешься избегать его? Всю жизнь? Чего ты боишься, Люкас?
Он рассерженно уставился на Ровену, бессознательно теребя повязанный на шее черный платок, скрывающий тонкий красный шрам, опоясывавший горло.
– Иногда, женщина, ты слишком далеко заходишь!
Он был зол на нее, но еще больше на себя. Неужели Шеннон считает, что с ним не желают ни видеться, ни говорить, потому что боятся? Странно, он никогда не мог думать об этом человеке как об отце. Только как о Шенноне. Ненавистное имя, которое он отказывался носить.
Мальчик возбужденно вскочил:
– Мама, это…
Ровена взглянула поверх его головы на Люкаса, но гневно сжатые губы чуть раздвинулись в смущенной улыбке.
Привязав лошадей к столбу, он обошел вокруг, чтобы помочь слезть сначала ей, потом ребенку.
Толпа зевак все росла, хотя люди держались на почтительном расстоянии, стараясь не глазеть открыто на приезжих.
– Будь я проклят, если это не Тодд Шеннон и его сын! Говорят, они слова друг другу не сказали с самого суда. И тому уже несколько лет.
– А жена… она вроде была помолвлена со стариком?
Именно веселая болтушка Коринна, которая нисколько не изменилась с последней встречи, разве что немного пополнела, первая нарушила неловкое молчание:
– Господи, Ровена, просто не верится, что ты уже мать. Дядя Том, маленький Гай Рамон – ваша копия! Такие же глаза, только не холодные и жесткие… Ой!
Джек Дэвидсон покраснел, и Коринна поспешно прикрыла рот рукой.
– Ой, простите! Я же обещала, что не буду зря болтать! Но иногда очень трудно удержаться, ведь это просто роман, как в книге! То есть я хочу сказать…
– Коринна!
– Оставьте, Джек. По крайней мере она говорит то, что думает, а это довольно редкое качество, – вежливо заметил Шеннон, глядя из-под нависающих бровей на внука, который в свою очередь с любопытством, но безбоязненно уставился на деда.
– Ты говоришь по-английски, парень?
– И по-испански, и на апачи! – быстро вмешалась Ровена. – Хотите познакомиться, Тодд?
Люкас подумал, что Ровена, возможно, сама все это придумала. Она и ее приятельница! Черт бы взял этих интриганок!
Но, поймав смеющийся взгляд Коринны, невольно улыбнулся в ответ. Она, во всяком случае, честна и порядочна. Шеннон тут, конечно, прав.
– Ну вот, теперь, когда мы знакомы, могу сказать, что представляла вас совсем другим. – Коринна оценивающе наклонила голову. – Напоминаете… о да, Хитклифа, героя книги мисс Бронте «Грозовой перевал». Хотя, конечно, характером Ровена совсем не похожа на покорную, мягкую Кэти, как считаете?
– Никогда не встречал женщины, которая бы так много болтала. Впервые в жизни почувствовал, что меня нужно спасать! – мрачно пробормотал Люкас позднее и хмуро взглянул на Ровену, которая только улыбнулась в ответ. Пришлось признаться: – Ну да, она заинтересовала меня. А вы… может, объясните, что означает выражение вашего лица, мадам? Довольны тем, что провели мужа? Господи, никогда не думал, что почувствую такое облегчение, когда Джек предложил пойти куда-нибудь в более спокойное место, познакомиться поближе. И предупреждаю вас, за обедом я с ней рядом сидеть не намерен! Как тебе только удалось уговорить меня на это?
– Ты действительно готов выслушать Тодда? Наверное, потому, что смог наконец увидеть его в истинном свете – старого одинокого человека. Но ведь Тодд – дедушка Гая, и мы не должны лишать малыша его любви и заботы. О, Люкас!
Ровена неожиданно повернулась, обняла его и прижалась всем телом. Люкас вдохнул запах ее волос, чувствуя знакомое возбуждение.
– Подумай о всех потраченных зря годах, о непонимании, ненависти и страданиях! И вспомни о словах шамана, своего приемного отца, – насчет того, что необходимо видеть две стороны медали. Нет никакой причины, почему бы тебе и Тодду после стольких лет не вести себя как подобает цивилизованным людям. – И, чувствуя его нерешительность, кокетливо добавила: – Когда Монтойа привез Луз с детьми погостить у нас, ты был готов забыть старые обиды и все простить!
– Но и ты не слишком злилась!
– Так что?
– Если не хочешь оказаться со мной в постели до обеда и заставить всех ждать, предлагаю скорее спуститься вниз.
Малиновый луч заходящего солнца проникал через занавеси окна, окрашивая все волшебным сиянием.
Они испытующе посмотрели в глаза друг другу. Взгляд Ровены красноречивее всяких слов говорил: «Я люблю тебя и выбрала тебя. В нашей жизни есть место и для других людей, особенно теперь, когда мы уверены друг в друге».
За дверью в коридоре засмеялся ребенок, и Люкас, приподняв подбородок жены, губами нежно коснулся ее губ.
– Ну вот, мэм, придется пока довольствоваться этим. Пойдем-ка, надо спасти нашего малыша и уложить спать, пока его окончательно не избаловали!
Призраки прошлого начали таять и исчезли. Рука об руку, смеясь, муж и жена вышли из комнаты.
