Текст книги "Взрыв"

Автор книги: Ростислав Самбук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)

Хаблак дал сержанту фотографию Манжулы, которую предусмотрительный Волошин догадался прихватить с собой.

– Вот что, Биленко, – попросил, но просьба его прозвучала как приказ, – пока мы со старшим лейтенантом тут будем трудиться, покажите этот снимок в селе. Может, кто-нибудь и узнает.

Сержант с радостью взял фотографию: наконец покинет это осточертевшее место, к тому же, наверно, еще не обедал, обошелся бутербродами, вон под акацией портфель, из которого выглядывают термос и промасленная бумага.

– Сделаем, – пообещал твердо, – я тех, кто комнаты сдает, знаю, у них прежде всего и поспрашиваю.

– Вот-вот, – одобрил Хаблак, – это очень важно, надеюсь, понимаете?

– Как не понимать, – вытянулся сержант, – все будет сделано, товарищ…

– Майор, – подсказал Волошин.

Сержант вытянулся еще старательнее: майор из самого Киева не приедет из-за какой-то мелочи на пустынный черноморский берег.

Биленко ушел, а Хаблак с Волошиным внимательно, метр за метром, начали осматривать местность. Грунт был тяжелый, глинистый. Дождь прошел трое суток назад, днем, когда туман затянул Одесский аэропорт, с того времени стояла жара, и солнце высушило землю. Следов на тропинке и возле нее не нашли, валялись только окурки, но уже намоченные дождем и пожелтевшие на солнце,

Волошин ругался сквозь зубы, проклинал южный зной, так усложняющий работу одесситов: все у них, мол, как-то не так, и слава о них какая-то подмоченная – порт, Привоз, жаргон, оперетта с Водяным. Вон в Ленинграде, хоть и тоже порт, все солидно и капитально, памятник Петру, а не какому-то малоизвестному Дюку Ришелье, дожди не такая уж редкость, и грунт не каменеет за каких-нибудь пару дней.

Он ругался и бурчал, однако все же первый заметил след от каблука на узком промежутке между тропинкой и краем обрыва, как раз над камнями, где разбился Манжула.

Хаблак стал на колени и чуть ли не обнюхал этот след: каблук и половина подошвы отпечатались более или менее выразительно, каблук резиновый или из какого-то заменителя, совсем новый, с рубчиком, чтобы обувь не скользила.

Волошин снял со следа гипсовый отпечаток, и они продолжили поиски. Следов больше не нашли, да и вообще не попалось больше ничего, кроме свежего окурка сигареты «Кент», зацепившегося за высохшую полынь метрах в семи от тропинки.

Окурок взяли осторожно, пинцетом, и спрятали в целлофановый пакетик, как будто это была невероятная ценность – докуренная почти до фильтра сигарета.

– А мы молодцы, – хвастливо промолвил Хаблак. – «Группа Басова не все заметила.

– Не критикуй мое начальство, – возразил Волошин. – Не знаем, что у них.

Еще два часа лазили они по горе, осматривая каждый клочок земли, каждый кустик полыни или ковыля. Солнце закатилось за тучу над самым горизонтом, когда прекратили поиски. Волошин закурил и сел над обрывом, а Хаблак начал медленно спускаться тропинкой. Вдруг остановился и позвал Волошина. Тот неохотно поднялся, бросил окурок, посмотрел, как летит с высоты и спустился к майору.

Хаблак присел на тропинке там, где она только начинала свой крутой подъем.

– Глянь-ка сюда, Захар!.. Как считаешь, что это такое?–  Он ткнул пальцем в едва заметную полоску в пыли рядом с тропинкой.

Волошин опустился на колени.

– Может, мальчишка тянул, палку по земле, – предположил он.

– Не исключено. А представь себе: мы с тобой тянем третьего… Ты взял его под мышки, я за ноги. И одну ногу на мгновение выпустил…

– Думаешь, она и оставила эту борозду?

– Может быть такое, Захар?

– Почему бы и нет…

Хаблак сделал несколько фотографий этого следа. Волошин посмотрел, как майор щелкает аппаратом, и сказал:

– Преступники могли оглушить Манжулу тут, в ложбинке. Место безлюдное, пляжники ходят редко. Оглушили или даже убили. Потом отнесли тело наверх и сбросили с обрыва.

– Угу, – подтвердил Хаблак. – Но ты забыл про след каблука. Завтра утром эксперты сравнят его с каблуками туфель Манжулы и, допустим, установят идентичность… Что тогда скажешь?

– Скажу, что этот Манжула несусветный болван. Если это его след, не о чем говорить: оступился и сорвался с кручи.

Шофер спал на заднем сиденье «Волги». Хаблак тоже с удовольствием подремал бы часок или больше, с сожалением посмотрел на потемневшее вечернее море – купание сняло бы усталость, но они должны были еще найти сержанта Биленко. Правда, долго искать его не пришлось – шофер подвез их к нарядному, сложенному из песчаника домику. Биленко пригласил офицеров в беседку, пошептался с женой, та побежала в летнюю кухню, а сержант налил всем по стакану холодной воды и, глядя, как жадно пьют, сказал не без гордости:

– Нашел. Этот Манжула снял комнату здесь неподалеку, у Григория Ахремовича Граба. Позавчера.

«На следующий день после возвращения в Одессу, – отметил про себя Хаблак. – Спешил».

– Ведите нас, сержант, к Грабу, – распорядился он.

– Но, – предложил Биленко не очень решительно, – сейчас жена сообразит ужин. Проголодались же…

– Не пропадет твой ужин, – заверил Волошин. – Пока жена соображает, дело сделаем.

Григорий Ахремович Граб, человек пожилой и рабочий, судя по мозолистым рукам и продубленному ветрами и солнцем морщинистому лицу – это было видно даже в сумерках, – сидел на лавочке возле ворот и грыз семечки. Вероятно, сержант предупредил его, что возможны визитеры, потому что нисколько не удивился их приходу, лишь подвинулся, освобождая место, и предложил гостям семечки.

Хаблак отказался, а Волошин взял пол горсти, бросил семечки в рот и выплюнул шелуху подальше от скамейки, чтоб не сорить возле усадьбы. Видно, хозяину понравилось это, он улыбнулся и сам начал разговор:

– Жаль человека, неплохой был мужик – Манжула, мой постоялец то есть, не жадный и побеседовать мог»

– Но ведь знали вы его только два дня, – усомнился Хаблак.

– Человека и за полдня раскусить можно, – безапелляционно возразил Граб. – А то и за час. Я к ним, дачникам, уже привык, с первого взгляда распознать могу.

– Неужели? – не поверил Волошин.

– Да, с первого взгляда, – продолжал Граб. – Все оно, выходит, в компоненте. Я ему цену за комнату и гляжу, как он на это… Сразу человека видно.

– И сколько же ты с него слупил? – без церемоний поинтересовался Биленко.

– В меру, сержант, без запроса.

– Знаем вас, без запроса…

– Зелененькая, разве много?

– Зелененькая – это еще по-божески. И он не торговался.

– Я же говорю: сразу человека видно – вперед заплатил.

– Манжулины вещи у вас? – спросил Волошин.

– В комнате, куда же денутся!

– Сержант, – приказал Хаблак, – организуйте понятых.

Биленко пошел к соседней усадьбе, а майор спросил.

– Значит, Манжула приехал к вам позавчера?

– Утром.

– Кто-то рекомендовал его вам?

– Для чего? Приехал на такси, остановился возле магазина, интересуется, не сдает ли кто-нибудь комнату. Я и подвернулся. Пожалуйста, говорю, ежели понравится… На такси и подъехали, комната ему подошла, вытащил чемодан и остался.

– Номер такси запомнили? – на всякий случай ввернул Волошин.

– Зачем нам? Обычное такси, одесское и с шашечками. Как все…

– Говорите, Манжула вам понравился?

– А что? Он – коньяк, я – закусь. Посидели немного…

– Рассказывал что-то о себе?

– Конечно. Где работает, как живет.

– Где же?

– А на Одесском машиностроительном. Снабженцем, С женой разошелся, живет не тужит. Зарабатывает хорошо, сам себе хозяин.

– Никто к нему не приходил?

– Не видел.

– Паспорт показывал?

– А как же, у нас порядок. Я его в сельсовете должен был прописать, не успел только. А так – чин чином.

– Как же он питался?

– Яйца у нас есть, молоко у соседки. Творог также, овощи, фрукты… На завтрак яичницу жарил, а обедать в рабочей столовой можно.

– Не заметили за Манжулой ничего такого? – Хаблак щелкнул пальцами. – Не таился ли он?

– А чего скрываться? На пляж ходил… Что ж дачнику делать-то?

Вернулся сержант с понятыми.

В комнату Манжулы можно было попасть просто из сада, сама комната оказалась неплохо обставленной: кровать, диван, стол и гардероб, шерстяная дорожка у кровати.

– Вот тут… – открыл хозяин дверцы зеркального шкафа.

Чемодан лежал внизу, прекрасный желтый чемодан с ремнями и блестящими замками, а на плечиках висел вельветовый костюм, также недешевый, как определил Хаблак по ярлыку, японского производства.

Этот Манжула и в самом деле был пижон: то белые джинсы и пиджак от хорошего портного, теперь вельветовый костюм пепельного цвета, за такими гоняются поклонники моды. И галстук рядом, не очень пестрый и вызывающий, в каких красуются молодчики с Дерибасовской или Крещатика, а в спокойных тонах с зеленоватым отливом, как раз под пепельный костюм.

Волошин положил чемодан на стол и открыл его. Вынул несколько пар белого трикотажного белья, рубашки, электробритву, полотенца и несессер черной кожи, затем несколько книжек и журналов – «Огонек», «Человек и закон», «Вокруг света». Особой оригинальностью вкусов Манжула не отличался.

Составили акт. Осмотр вещей Манжулы почти ничего не дал, лишь некоторые штрихи, проливающие свет на характер и увлечений потерпевшего.

Хаблак поинтересовался у хозяина:

– Когда сегодня встал Манжула?

– Дачники… – ответил Граб не очень почтительно. – Им что, горит? Вылеживаются…

– Когда же?

– В девять или немного раньше.

– И сразу на море?

– Позавтракал.

– Что-то готовил?

– Нет. Говорит: яичница и дома надоела, выпил молока, творогу хозяйка принесла. Это точно: нет лучшей еды, чем свежий творог.

– А потом – на пляж?

– Выходит, да.

– Не видели, никто не ожидал Манжулу на улице?

– Я что, провожал его? С самого утра работал, землю из компостных ям выбирал. Каждому свое: ему отдыхать, нам трудиться.

Верно, Граб сказал все, что знал и что думал о своем постояльце, к тому же Хаблак заметил, как нетерпеливо топчется на месте Биленко; и правда, пробыли тут уже больше чем полчаса, а жена сержанта ждет их с ужином. Она действительно ждала и накормила варениками с творогом в сметане – много есть на свете вкусных яств, но Хаблак, уплетая Биленковы вареники, думал, что вряд ли хоть одно из самых изысканных блюд может соперничать с этими.

По дороге в Одессу Хаблак, разморенный вкусной едой, понемногу дремал, Волошин тоже не был склонен к разговорам, лишь изредка перекидывался словами с шофером. Они быстро примчались к гостинице «Моряк», где Хаблаку снова довелось жить, и майор спал уже через несколько минут – тревожные мысли о том, что прошел день, который так и не внес ничего весомого в расследование взрыва, почему-то не мучили его, спал спокойно, и снилось ему золотистое, бескрайнее и поистине вечное море.

С мыслями о море Хаблак и проснулся. Пожалел, что вчера, будучи в трех шагах от него, так и не искупался.

Волошин должен заехать за Хаблаком в девять. Майор позавтракал в буфете и спустился в холл. За стеклянными дверями бара наводила порядок уборщица. Хаблак вспомнил, как брали они тут Гошу – теперь бармен занят более общественно полезной работой: стоит за станком в колонии строгого режима или валит лес где-то на Севере, – конечно, это труднее, чем торчать за стойкой в белом пиджаке и смешивать коктейли, что ж, каждому свое; варил бы ты кофе и делал коктейли до конца дней своих, если бы не связывался с валютчиками.

Волошин подъехал ровно в девять, будто щеголяя своей пунктуальностью, и сообщил: Басов уже в управлении и ждет их. Есть уже постановление на обыск в квартире Манжулы, и опергруппа готова к выезду. Более того, еще вчера вечером Гурий Андреевич установил, что в Одессе живет сестра Манжулы – ее должны разыскать и привезти на квартиру брата.

Подполковник встретил Хаблака приветливо, вообще был он человеком доброжелательным и даже, как предвзято считало начальство, благодушным, но все эти качества никак не мешали ему, а в глазах подчиненных, без сомнения, возвышали, несмотря на то что подполковник Басов в случае необходимости мог, как говорят, снимать с них стружку.

Гурий Андреевич ознакомил Хаблака с выводами судмедэкспертов. Собственно, ничего нового они не сказали, смерть наступила после сильного удара головой о камень и перелома шейных позвонков, на теле погибшего обнаружено много синяков и повреждений, переломы ног и ребер, что является результатом ударов при падении Манжулы с обрыва. То есть он мог сам оступиться и упасть, его могли оглушить и сбросить с крутого берега, по крайней мере, по этому поводу эксперты не могли сказать ничего путного.

Не порадовали Хаблака и выводы относительно обнаруженного на краю обрыва следа от каблука в рубчик. Манжула носил мягкие кожаные босоножки, а след был оставлен, как утверждали эксперты, ботинком или туфлей значительно большего размера, приблизительно сорок четвертого, кроме того, на толстой подошве. Окурок «Кента» тоже не мог принадлежать Манжуле – он не курил, это также было отмечено в акте вскрытия тела погибшего.

Хаблак поинтересовался, сохранились ли остатки слюны на окурке. К счастью, их выявили – будет известна хотя бы группа крови человека, курившего «Кент» и бросившего окурок на горе.

Правда, может, курил случайный прохожий, дачник, ведь сельские мальчишки вряд ли и нюхали такие дорогие сигареты.

«А курили «Кент» вчера, – подумал Хаблак, – возможно, и позавчера». Если именно так, окурок им не пригодится.

Басов не поехал на квартиру Манжулы, у него были какие-то неотложные дела, да и зачем ему ехать – Хаблак, Волошин, еще два офицера, не говоря уже об участковом инспекторе, с утра ожидавшем возле дома Манжулы, – более чем достаточно для тщательнейшего обыска в квартире Михаила Никитича.

Дом находился в глубине тенистой улицы, обычный пятиэтажный дом без лифта, вокруг росли молодые грецкие орехи, под ними – удобные скамейки со спинками. На одной из них примостился милицейский лейтенант в голубой рубашке с погонами, сползавшими с плеч, а рядом – пожилая женщина с красными, заплаканными глазами, как догадался Хаблак, сестра Манжулы. Напротив них сидели два седых старика: видно, участковый знал свое дело и заранее подготовил понятых.

Все было так, как и представлял себе Хаблак. Сначала участковый отрекомендовался сам, назвавшись Петром Петровичем Деребой, потом кивнул на женщину и сообщил, что это Марьяна Никитична Ковалева, сестра погибшего, а дедки – понятые, видать, понадобятся.

Старики сразу поднялись и с готовностью закивали, им было интересно пообщаться с милицией, временем располагали, его сколько угодно, что-что, а время стало для них категорией неопределенной, это и подтвердил один из них, заявив, что могут помогать милиции хоть целый день.

Хаблак ответил так же церемонно: мол, с благодарностью воспользуется их услугами.

Поднялись на третий этаж, и Волошин открыл дверь ключом, найденным в кармане Манжулы.

Михаил Никитич занимал стандартную, не очень большую однокомнатную квартиру, и обставлена она была просто: сервант, широкий диван, письменный стол и два кресла, но жил покойный, это сразу бросалось в глаза, с размахом. На письменном столе стоял японский стереомагнитофон, когда-то Хаблак слышал, что такая аппаратура стоит около двух тысяч рублей и даже больше, стены комнаты сплошь покрывали ковры, мягкий и толстый китайский ковер с розами лежал на полу, а сервант был заставлен хрустальными вазами, фужерами и еще какими-то безделушками. В огромной хрустальной лазе на журнальном столике торчали увядшие цветы, и Хаблак подумал, что Манжула спешил, оставляя квартиру, – видно, был аккуратистом: квартира блестела чистотой, и каждая вещь стояла на своем месте, но вот о розах забыл, он бы обязательно выбросил увядшие, но ведь три дня назад цветы были еще совсем свежие, а если спешишь, не думаешь о том, что розам красоваться недолго.

Сестра Манжулы, которой Волошин успел сообщить, что милиция расследует обстоятельства гибели Михаила Никитича и в связи с этим нужно осмотреть его квартиру, остановилась в дверях, ведущих из прихожей в кухню, достала платочек и вытерла слезы. Хаблак налил ей воды из крана, тепловатой и невкусной, холодильник был выключен и стоял открытый – деталь, свидетельствующая о том, что хозяин квартиры не собирался возвращаться сюда в ближайшее время.

Женщина отказалась от воды, она прошла в кухню и села, опершись локтями о стол, затем посмотрела на Хаблака и спросила:

– Что случилось? Почему?.. Как погиб Миша?

Майор примостился напротив нее – Марьяна Никитична сама начала нужный ему разговор. Он сочувственно наклонился к женщине через стол и ответил:

– Может, случай, а может, и хуже…

– Сердце предсказывало мне беду, – всхлипнула женщина. – Да и Миша… Он возвратился сам не свой, был чем-то встревожен…

Хаблак вспомнил самоуверенного и даже немного надменного Манжулу в аэропорту, там Михаил Никитич выглядел совсем спокойным. Но перед, сестрой мог и не таиться, а в Борисполе разыграл самый настоящий спектакль.

Хаблак хотел спросить у Марьяны Никитичны, откуда у ее брата ковры и хрусталь, ведь зарплаты снабженца вряд ли хватило бы на такие расходы, однако передумал, это могло бы насторожить ее, а он хотел, чтобы разговор получился непринужденный, доверительный, когда собеседник понимает тебя, стремится помочь и говорит только правду.

Потому и переспросил:

– Говорите, Михаил Никитич возвратился из Киева встревоженный? В чем это проявлялось? Может, что-то рассказал вам?

– Да нет, ничего конкретного. Но я хорошо знаю Мишу, мать у нас рано умерла, а я на десять лет старше его. На ноги поставила.

– Должны понимать друг друга без слов.

– Вот и вижу – не в своей тарелке. Расспрашиваю – отмалчивается. Говорит: устал и хочу отдохнуть. Еду в село, сниму комнату, чтоб никто не знал где – пусть не беспокоят. Сразу и уехал. Побросал вещи в чемодан и вызвал такси. Я его обедать приглашала. Миша всегда у меня обедает, когда выходной, но на этот раз отказался – уехал, и все.

– Сказал куда?

– Зачем ему от меня скрывать? Конечно, сказал, он в том селе уже когда-то отдыхал, не очень понравилось, но почему-то снова поехал. А мне наказал: никому ни словечка, молчок, чтоб друзья не пронюхали, а то весь отдых накроется.

– И вы никому?

– Конечно нет. Одной только секретарше, Галине Ивановне, а больше никому.

– Что за Галина Ивановна?

– Секретарша Мишиного директора. Из машиностроительного. Он уехал, а на следующий день она является. Я на соседней улице в газетном киоске работаю, так она подходит, выручайте, говорит, Марьяна Никитична, директор срочно Михаила Никитича разыскивает, до зарезу нужен, что-то там со снабжением, железо или прокат какой-то, конечно, грех, мол, человека беспокоить во время отпуска, но случай крайний. Ну надо так надо, я и сказала.

Хаблак заерзал на стуле: сообщение Марьяны Никитичны заинтересовало его. Спросил:

– А как она вас нашла? Секретарша? Откуда узнала, что вы в киоске?

– Зачем же скрывать? Наверно, Михаил и рассказал на заводе. Меня многие знают: видите, ей было даже известно, как меня зовут. Так и сказала: «Выручайте, Марьяна Никитична». Это я хорошо помню. И на директора сослалась: мол, сам Герасим Валерьянович просил, а директора точно так зовут, когда-то мне Миша говорил, ну, рассказывал, какой у них директор хороший, и именно так называл.

– Она сама к вам подходила, секретарша?

– Сама.

– Как выглядела?

– Полная такая блондинка, но, знаете, не естественная, теперь их совсем мало, в общем, крашеная, красивая женщина, в теле, блузка кружевная, хорошая блузка, сейчас такие модны.

– Галиной Ивановной сама себя назвала?

– Да. А что? Может, я что-то не так сказала?

– Может, и не так, – неопределенно ответил Хаблак, – никто ничего не знает…

Майор прошел в комнату, где стоял аппарат, дозвонился до справочного и попросил номер телефона приемной директора машиностроительного завода. Ответила секретарь.

– Галина Ивановна?

– Да, слушаю вас.

Майор назвал себя и спросил:

– Вы приезжали позавчера в Аркадию к сестре Михаила Никитича Манжулы?

– Я?.. – искрение удивилась она.

– А вот Марьяна Никитична утверждает, что именно вы. Интересовались, где можно найти ее брата.

– Извините, это какое-то недоразумение.

– И ваш директор не разыскивал Манжулу?

– Зачем? Товарищ Манжула уже полгода назад уволился с завода.

Это была ошеломляющая новость, и Хаблак не нашел ничего лучшего, как спросить:

– Это точно?

– Вас интересует точная дата и номер приказа?

– Нет, пока что это не так уж и важно.

– Дать вам номер телефона отдела кадров?

– Пожалуйста.

Хаблак записал номер телефона, уже твердо зная, что дело начинает принимать совсем неожиданный и не-, обычный поворот.

– И еще один вопрос, Галина Ивановна, – попросил, – может, он покажется вам странным, но скажите, какого цвета у вас волосы? Вы блондинка?

– Скорее наоборот.

– То есть?

– Брюнетка. Какое это имеет значение?

– Для нас. – имеет»

Положив трубку, Хаблак заметил вопросительный взгляд Волошина, однако не стал ничего объяснять и поспешил на кухню. Видно, Марьяна Никитична пришла в себя, она вытирала влажной тряпкой пыль, успевшую покрыть стол за время отсутствия хозяина.

– Припомните, пожалуйста, – обратился к ней Хаблак, – заводская секретарша, Галина Ивановна, когда расспрашивала вас о брате, была одна? Или, может, кто-то ее сопровождал? Возможно, она поспешила к кому-то?

Женщина положила тряпку.

– Галина Ивановна подошла одна. Она еще купила у меня журнал «Украина», дала рубль и забыла сдачу. Я хотела ее догнать, но не успела. Она перешла улицу, там у нас скверик, пересекла его и села в машину. Это я точно видела, ее ждала машина, «Волга» вишневого цвета. Я звала, но Галина Ивановна не услышала, машина сразу же отъехала.

– Номер? – спросил Хаблак. – Номер не заметили?

Нет, машина стояла ко мне боком, еще и за деревьями, я же говорила, там скверик.

– Кроме водителя кто-нибудь был в машине?

– Не знаю. Галина Ивановна села на переднее сиденье, а сзади… Может, кто-то и был…

– Постарайтесь припомнить.

Марьяна Никитична старалась, даже зажмурила глаза, но ответила неопределенно:

– Кажется, был, но утверждать не могу.

Хаблак вышел на балкон, подозвал Волошина. Коротко рассказал об услышанном, и старший лейтенант сумел сразу оценить всю важность полученной только что информации.

– Считаешь, они отправились потом в совхозный поселок? – спросил он.

– Для чего же иначе мистификация с Галиной Ивановной?

– Вишневая «Волга»! – воскликнул Волошин. – Если они поехали той же «Волгой», в поселке их могли запомнить. Видная машина, не так ли?

– Надо ехать туда.

– Даже очень надо.

– А тут?

– Что тут… Ребята, собственно, уже заканчивают. Славно жил Манжула, роскошно. Но пока нет ничего существенного, вот только, – показал маленький блокнот в кожаном переплете, – адреса, номера телефонов, Пригодится.

Точно пригодится, – согласился Хаблак. – Значит, едем?

– Квартиру хлопцы опечатают, если нужно, возвратимся.

Волошин позвонил Басову и договорился о дальнейших действиях. Оставив оперативников в квартире Манжулы, они снова помчались в злосчастный поселок на черноморском берегу.

Биленко сидел в сельсовете, составлял акт о каком-то нарушении, напротив него возвышалась на стуле необъятных размеров молодица с большой хозяйственной сумкой, из которой виднелся зеленый лук. Женщина что-то доказывала сержанту, и доказывала весьма азартно – раскраснелась и вспотела. Она недовольно оглянулась на тех, кто помешал их разговору, даже махнула рукой, чтоб вышли и подождали, но Биленко уже вскочил – сообразил: вряд ли случайно возвратились в поселок Хаблак с Волошиным. Он сказал молодице:

– Мы с тобой, Валерия, разберемся потом. Сейчас у меня неотложные дела.

– Это почему же неотложные? – возразила крикливо, но сержант решительно оборвал ее:

– Сказано, иди домой. Если хоть раз увижу… – Он недоговорил, но, видно, женщина поняла, что ей и в самом деле лучше уйти, подхватила сумку с луком и не оглядываясь направилась к выходу.

Но пожалуй, не была бы женщиной, если бы не оставила за собой последнее слово. Остановилась в дверях и бросила на прощание:

– Легче всего акты составлять, а ты попробуй и в поле повкалывать… – Озорно блеснула глазами и исчезла, оставив в комнате крепкий запах лука.

Выслушав офицеров, Биленко немного подумал и предложил:

– Вам по селу шастать негоже. Да и не станут откровенничать с вами, яснее ясного. У меня актив есть, хлопцев отправлю, они и дознаются обо всем. И я пойду. А вам лучше на море податься. Час или полтора у вас есть, чего тут в сельсовете торчать?

Хаблак покрутил головой: выходило как-то неудобно, пока они будут купаться, другие делом займутся… Однако Биленко, без сомнения, был прав, и майор вопросительно взглянул на Волошина, мол, на твое усмотрение, ты тут начальство, тебе и решать.

Волошин отнесся к предложению сержанта положительно.

– Точно, – подтвердил он, – мы тебе, Биленко, только помешаем. Задание ясно: вишневая «Волга»?

– Если была, люди обязательно видели, – резонно ответил Биленко. – А коль видели и запомнили, скажут.

Сержант пошел поднимать по тревоге своих дружинников, а милицейская машина направилась к морю, и Хаблак без особых угрызений совести залез в воду, заплыл далеко, так, что крутой берег, с которого сбросили Манжулу (теперь майор почти не сомневался, что именно сбросили), казался совсем не страшным, чуть ли не игрушечным.

Майор лег навзничь, смотрел в бездонную небесную синеву, и вдруг все будничные хлопоты – вишневая «Волга», квартира с хрустальными вазами, милицейский сержант на сельских улицах – показались мелкими и недостойными внимания.

Представил всадника-скифа, остановившегося на круче, и греческую галеру, идущую под высоким берегом, ведь и у тех людей были свои хлопоты, воевали, убивали, брали в плен, да забылось. Прошли степями скифы, сарматы, гунны, половцы, не осталось от них ничего, только курганы и каменные бабы в степи, а теперь на черноморском берегу стоят города и села, живут в них новые люди со своими хлопотами, счастьем и тревогами под вечным небом, на берегу вечного моря, и, может, лет через тысячу его, Хаблака, потомок подумает о нем так же, как он сейчас о скифе на крутом берегу…

И не являются ли его хлопоты со взрывом в аэропорту и вишневой «Волгой» совсем мизерными – пройдет время, и все забудется, а история складывается из более весомых и значительных событий, чем те, которыми он задирается, – песчинка на нескончаемом одесском пляже…

Хаблак погрузил лицо в воду, нырнул и поплыл в глубине с открытыми глазами. Совсем рядом – кажется, мог бы дотянуться рукой – играли рыбки, должно быть, ставрида. Хаблак попробовал поймать одну, конечно, безуспешно. Ему не хватило воздуха, вынырнул, набрал полные легкие и повернул к берегу, быстро и ритмично выбрасывая руки,

Берег приближался и вырастал – крутой, каменистый, суровый, – и Хаблак уже не думал о себе и своем деле уничижительно: время складывается из секунд, каждая из них исполнена смысла, и стоит ли хулить их?

В беседке у Биленко сидели трое мальчиков, двое приблизительно одного возраста, лет одиннадцати-двенадцати, а третий, вероятно, дошкольник, но, оказывается, уже закончил первый класс, о чем и сообщил не без гордости. И еще выяснилось, что эти трое вчера бежали к морю и сделали небольшой крюк, так как должны были нарезать в роще рогачей для рогаток, там наткнулись на вишневую «Волгу» и двух мужчин возле нее.

Сейчас мальчики сидели на старом, продавленном диванчике, доживающем свой век в беседке, и не без удивления смотрели на дядей, интересующихся почему-то такими мелочами, как «Волга» под акациями, – сколько «Волг», «Жигулей», «Москвичей» шныряет по приморскому шоссе и грунтовым дорогам, особенно теперь, в разгар курортного сезона!

А Хаблак думал: эти трое мальчишек только вчера видели преступников, убийц, вчера утром, сейчас он расспросит их и, возможно, сразу выйдет на след. Но потихоньку-полегоньку, чтоб не спугнуть удачу, чтоб не выпустить жар-птицу, которую уже держишь в руках…

Хаблак подвинул стул к диванчику, чтоб хорошо видеть лица мальчиков, и начал издалека:

– Для чего же вам так срочно понадобились рогатки?

Переглянулись, видно поражаясь недогадливости взрослого, внешне солидного и как будто разумного человека. Рыжий нестриженый мальчишка с задиристыми косоватыми глазами ответил:

– Да ворон стрелять или голубей. Их знаете сколько развелось!

– Тебя как зовут?

– Степаном.

– А за сколько шагов ты, Степа, попадаешь в голубя?

Глянул на друзей – если бы не было свидетелей, мог бы немного приврать. А так постыдился и сказал правду.

– Ну шагов за пятнадцать.

– Хорошо, – похвалил Хаблак. – Глаз у тебя зоркий. От такого глаза ничто не спрячется. Так скажи мне, Степа, ты, конечно, запомнил номер той вишневой «Волги»?

– Я же не знал, что надо запоминать…

– А вы? – перевел взгляд Хаблак на других мальчишек.

Ровесник Степана тоже смутился под взглядом майора, а самый младший вдруг заявил уверенно:

– Не наша «Волга», не одесская.

– Почему? – не удержался от поспешного вопроса Хаблак. – Почему так считаешь? Видел номер?

Мальчик покачал головой и объяснил:

– Нет, задний номер полотенце закрывало. Багажник дядька поднял и полотенце повесил – на солнце, чтоб подсохло.

– А передний?

– Там не подлезешь. Ежевичные кусты, и машина впритык к ним стояла. Мотором…

– Откуда же знаешь, что не одесская?

– Техникой я интересуюсь…

– «Волги» и в Киеве и в Одессе совсем одинаковые.

– У нас другие талончики на техосмотр. Видели, на машинах частники лепят?..

– Видел, – подтвердил Хаблак, – на лобовом стекле.

– Точно. Только у нас в Одессе белый квадратик и цифры красные – тысяча девятьсот восемьдесят один, а на той «Волге» цифры были черные.

«Киевская!» Хаблак припомнил киевские частные машины. Да, в Киеве в этом году частники лепили белые квадратики с черными цифрами, в прошлом году – зеленые, а в этом – белые.

– Ты точно помнишь, что белый талончик? – переспросил он. – С черными цифрами?

– Могу побожиться.

– Не надо. – Хаблак встретился глазами с Волошиным, тот давно все понял, майору показалось, даже подмигнул незаметно.

– Ну а дядьки возле «Волги»? – взял на себя инициативу Волошин. – Кто из вас запомнил их?

Рыжий Степан поднял руку, совсем как на уроке в школе.

– Я, – начал уверенно и немного оттер плечом меньшого, заметившего какой-то никому не нужный бумажный квадратик, и приезжие почему-то похвалили его за это. – Я точно видел, один стоял возле акации, такой высокий, в черном берете, с биноклем. И на дорогу смотрел.

– Хорошо, – подзадорил его Волошин, – кажется, ты как следует его запомнил, И этот дядька смотрел на дорогу в бинокль?

– Нет, бинокль в руке держал. Но для чего же бинокль, только чтоб смотреть.

– Это ты правильно заметил: бинокль, чтоб смотреть. Значит, дядька высокий? Худой или толстый?

– Здоровила! – наконец подал голос третий мальчуган, чернявый и курносый. – Высокий и здоровый, рубашка на нем с короткими рукавами, а мускулы!.. – Согнул руку, показывая какие. – Как у борца.