Текст книги "КЖД III (СИ)"

Автор книги: Рост Толбери

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)

– Как только я приду в себя – темники за всё заплатят! Я из голов сложу гору, ещё выше горы Ногх, и спрыгну с неё на Небесный Дворец! Ублюдки сраные!

Он молчал. Всё равно не было слов, способных утешить её или забрать от неё всё плохое. Ей нужно было излить это, хотя бы так, на словах и выкриках. На слезах и всхлипах.

– Нет разницы, каково испытание, если у тебя есть долг терпеть его.

Он не повернулся к ней, зная, что ей будет тяжёло смотреть на него. Кинул ей бурдюк с вином, услышал как она тихо ругается, но делает несколько глотков. Дыра в её животе зарастала неплохо, но чтобы процесс шёл быстрее, ей нужно было лежать смирно. А это убивало её куда жестче, чем все колдовские твари вместе взятые.

Дукан захаживал к ней при любой возможности, только бы она не сорвалась с цепи. Не давал ей оставаться наедине с собой и своими мыслями, стойко выдерживая поток оскорблений и гнева и в свою сторону.

– Почему я не сдохла, старик? – устало пожаловалась она. – Какой кошмар всё это.

– Кошмарно было бы зарыть тебя в землю, доченька. Мёртвую и холодную. А так… ещё послужим Ей.

– Много-то от нас пользы…

– По капелькам с гор Явор собирается. Заберём мы ещё своё. Не зря выжили.

***

– Ну, сладенький? Помнишь меня?

Дукан чувствовал себя скверно, но уже мог стоять и ходить достаточно хорошо, чтобы спуститься в яму и проведать пленника.

Судя по форме и знакам отличия – это был сотник, но какого-то особого отряда, эмблему которого Дукан не узнал. Сотник даже не посмотрел на него и сделал вид, что не понимает чужую речь. Дукан поставил стул напротив связанного паренька, и осторожно сел.

– Я в этом деле не первый десяток лет, приятель. Знаю, что вас учат нашему языку, чтобы вы тут чувствовали себя как дома. Ты меня понимаешь, но ещё не понял, что тут вообще происходит. Ребята снаружи запутали уже с сотню твоих приятелей разных мастей. Ведут себя как дикие звери, а чего поделать – вы им столько крови выпили, что они уже в вас и начинают превращаться... Я же другой породы. Я из Тайной Службы короны. Меня учили делать разные вещи с людьми. Я не мясник, а неторопливый и искушённый художник. А тебя учили браваде и верности. Только вот, как офицер офицеру могу тебе сразу сказать, что ты своей бравадой, как и кровью, подотрешься. Ломаются все. Вопрос в том, сколько времени я захочу ломать тебя. Я немного расстроен потерей друга и пока не готов к походам, так что времени у меня просто завались.

Темник всё ещё молчал, смотря сквозь Дукана, и не выражая никакого интереса к происходящему.

– Ну, смотри сам, завтра я спущусь сюда с чашкой чая и инструментами. Выберешь, что тебе больше понравиться. Нам ведь совсем не обязательно тебя калечить. После хорошего и душевного чаепития, я даже могу договориться, чтобы ты просто вышел отсюда, не потеряв ничего кроме времени. О чести я не говорю, у тебя её всё равно не останется, когда я с тобой закончу. Ты уже не маленький мальчик, видел и жизнь и войну. Сильно отличается от того, что тебе втирали.

– Пошёл ты. В задницу, – тихо ответил темник и посмотрел ему в глаза.

– О-о-о, приятель, не стоит меня недооценивать. Можешь, сразу покрыть всеми позорами мою маму, да дать жару и припомнить в скверном свете и Госпожу. Меня так из себя не выведешь. А ты не заслужишь быструю смерть. Скажу тебе сразу, ты вообще не умрешь. Пускай эта мысль не тешит тебя. Никакого избавления или мученичества не будет. Я оставлю тебя жить. Калекой. Так что тебе каждая последующая секунда будет в тягость. Но сам ты себе помочь не сможешь. Могу даже попробовать выторговать тебя за пленных и отправить домой в таком виде. К жене. У тебя же есть жена?

Темник затрясся и распял его ледяным взглядом.

– Вижу, есть. Уже что-то. Видишь, как у нас всё славно получается? Ты можешь даже не разговаривать, твоё тело уже говорит за тебя, его никак не заткнуть. Где Госпожа, сынок?

Темник при Её упоминании ухмыльнулся, спокойно выдохнул, отвернулся и снова уставился в одну точку.

– Не знаешь, – мгновенно определил Дукан, а темник снова вздрогнул и болел от злости. – Куда Её утащили? В Небесный Дворец? Это Её тюрьма?

Темник вслушался в его последние слова, нахмурился и расплылся в улыбке.

– И этого тоже не знаешь? Вряд ли вам такое говорят. Не твоего ума дела. Жаль. Но тут, конечно, я и не рассчитывал получить от тебя ответы на такие вопросы. Толщина и высота стен Чёрной Крепости? Сколько рядов укреплений? Сколько форпостов на пути? Сколько людей в постоянном гарнизоне?

Темник ухмылялся ещё больше, Дукан с лёгкой душой улыбнулся ему в ответ.

– Эти вопросы я задам тебе завтра. Запомни их. Ответы на них тебе придётся орать и очень подробно, чтобы остановить меня, пока я буду вырывать тебе ногти и зубы. Ответы должны быть очень интересными, что я действительно увлёкся. И это будет только разминка, так скажем, неустаревающая классика. Самый главный вопрос, который тебе предстоит обдумать это ночью звучит очень просто: «Чем я готов пожертвовать?». Ты назовёшь мне эту часть тела. И миллиметр за миллиметром я избавлю тебя от неё. Но не трону другие. Могу оставить тебя с одной ногой. Или с одной рукой. Или взять что-то менее ценное. Ты решишь сам. А если не решишь – я возьму с тебя вдвойне. И я могу сразу тебе сказать – ты пожалеешь, что отказался от чая. И всё равно всё расскажешь. Доброй ночи, приятель.

***

Рано утром, приняв лёгкий завтрак и заменив вино на крепкий чай, Дукан снова спустился в яму, прихватив инструменты. Темник ждал его, горящие глаза, расширенные зрачки, испарина и мандраж были привычной картиной человека, готового ещё сражаться и вести битву. В абсолютном молчании Дукан поставил на небольшой столик ещё горячий чай, отхлебнул из кружки, не предложив темнику даже жестом, спокойно распаковал инструменты, наточил их особым камнем и приступил к делу.

Темник храбрился минуты три от силы, шипел, орал проклятья, закусывал губы, но как и большая часть людей, оказавшихся в его положении, перешёл на неконтролируемые вопли и жалкие мольбы. Дукан абсолютно игнорировал его, пока темник не стал вопли темника не превратились в осмысленные фразы.

– Двенадцать метров у подошвы? Не кисло вы успели отстроиться. Бледные, что ли помогали в строительстве? – Дукан обтёр когтеобразный нож о платок, положил на стол и отпил холодного чая.

– Да, помогали! – всё ещё выкрикивал темник. – Нужно было быстро строить! За два года! А ещё…

– Погоди-погоди, – остановил его Дукан, достал длинный, гнущийся и почти прямоугольный нож, и поместил его в небольшую пиалу с тлеющими углями. – Нужно прижечь твои раны. Мы же не хотим, чтобы ты потерял сознание? А пока я помогаю тебе по доброте душевной, ты дружок мне на ушко шепни, что выбрал. Ухо небось? Дырень можно будет прикрыть волосами, ещё красавчиком останешься. Частый выбор. А знаешь что ещё часто выбирают?

– Не-е-ет! Не надо, пожалуйста! Я всё расскажу.

– Конечно, ты всё расскажешь. Все рассказывают. Но сначала расскажи, что выбрал. Могу отрезать нос. Станешь жутким ублюдком, будешь пугать всех по службе. Сильно карьёру не сделаешь, но где-нибудь в учебных подземельях ваших сержантом останешься, будешь молодняк учить, да рассказывать об ужасах войны… ну ты понял… на своём примере.

– Не надо мне ничего резать! – темник заплакал. – Я всё расскажу, всё что хотите… Только пощадите… не надо быть зверьми…

– А вот это сейчас обидно было, – Дукан достал раскалённой нож и под вопли темника преступил к работе, задерживая раскалённое лезвие куда дольше положенного. – Значит, это мы звери? Что-то я не припомню, сколько я домой на твоём сраном острове сжёг? Сколько дочек ваших изнасиловал и вырезал? Сколько семей разорил… А погоди… не одной же… Странная получается математика… не находишь?

***

Дукан поднялся на поверхность, захлопнул за собой деревянный люк на засов, прикурил трубку от догорающих углей, и высыпал их на землю. Бледные стражники слышали весь допрос, и уступили ему дорогу , передав во взглядах всю гамму чувств теперь испытываемых к нему. Страх, непонимание, отвращение, уважение и чёрт пойми ещё что.

Его малолетний прислужник держался не подалёку, но происходящее в яме его совершенно не волновало – он был поглощён выглаживанием котяры, пригревшимся на солнышке.

– Э, мелкий, а ну-ка поди суда, – позвал он.

Пацанёнок с расстроенной гримасой оторвался от своего занятия и подбежал к нему.

– Чего изволите, господин?

– Уже ничего. Спасибо, пацан, что позаботился обо мне. Я поправился. Займись кем-то ещё, кому нужнее. Вот.

Он пожал руку мальчишке, незаметно передав ему в ладонь камень. Юнец скорчил любопытствующую рожицу, стиснул добычу покрепче и унёсся прочь.

– Узнал чего? – небрежно кинул ему подошедший Воким.

– Не многое. Обмозгую и расскажу всё вечером, нужно будет начать рисовать.

– Что рисовать?

– Карту их укреплений. Черную Крепость.

– Так он тебе все секреты и выдал, ха! Уже штурм планируешь.

– Я же говорю: «начать», – Дукан пустил ему в лицо облачко дыма. – Одни показания ничего не дадут. А вот десяток или сотня… Можно будет по их памяти восстановить всё по клочкам, почти не оставив белых пятен.

– И чем это нам поможет?

– Ну, не знаю. Тем, что мы с тобой вылезем где-нибудь из ихнего толчка и откроем ворота для наших парней.

– Хороший план! – Воким заржал. – Но лучше, чтоб без дерьма. По твоему вопросу есть сведенья?

– Нет, не того полёта птичка. Нужно повыше кого взять будет.

– И возьмём, – заверил его Воким.

***

Война открывает в человеке его худущие стороны. И одновременно делает его самим собой. Редкие люди действительно становились зверьми, чувствовали вкус крови и уже не могли остановиться. Таких Дукан презирал и старался избавиться, резонно полагая, что руками мясников и презренных убийц не построить сильную страну.

Его учили, что будет правильным испытывать от такого стыд и сомнения. Если человек совершает плохие поступки и понимает, что поступил плохо, но может найти в себе силы поступать так ради общего дела – значит, он на своём месте и ему можно доверить тяжёлые и неприятные вещи.

Дукан не испытал ничего, когда делал подобную работу. Это просто работа, неприятная, сопряжённая со страданиями другого человека, видом его крови и внутренностей, но всё же работа. С годами к ней привыкаешь и учишься делать её правильно, в какой-то мере даже начинаешь выполнять её с душой, хоть и без удовольствия.

Друзья и товарищи Дукана умирали при нём, но они никогда не были достаточно близкими, чтобы это как-то ранило его или проронило внутри него хоть какое-то зерно сомнений. Кровь и страдания не пугали его просто потому, что он научился видеть в телах людей просто тела. Куски мяса, по которым циркулирует кровь. Эти куски мяса неплохо срастаются в руках жричек вроде Аниже, иногда холодеют и коченеют, если ран оказалось слишком много, но всегда, в конечно итоге, они отправляются в землю или в огонь.

Это ждёт всех. И Дукана в том числе. Таков уклад жизни.

***

Он спал отлично и почти без болей.

Проснулся от тревожных криков, прихватил клинок и вышел наружу так быстро, как смог. Не сразу увидел толпу в центре лагеря, не сразу понял, что происходит, не сразу понял, что со всем этим делать.

– Ты бы успокоил её, – ледяным тоном приказал ему Воким.

В центре толпы, у клеток с пленниками, стояла Розари. Одна из них была открыта и пуста. Те темники, что были внутри, лежали у ног Розари без голов. Крови из них вылилось столько, что трава окрасилась в красный.

– Какого хера тут происходит?! – рявкнул на неё Дукан.

Она вздрогнула, скривилась при виде его, но ответила.

– А что? Кто-то собирался отпустить их домой?

Стражи, которые должны были охранять пленных, выглядели бледно и напряжённо. Может, они и пытались её хоть как-то остановить, но теперь у них не хватало духу ни на что, кроме как стоять истуканами.

– Это делается…

– Не так? – перебила она. – А как? Ты не заставишь их передумать, старик. Они не пойдут пахать землю, и ты не доверишь им работу на рудниках. Мы не будем таскать их, как каких-то зверюшек туда-сюда. Я знаю, как это делается. Верёвкой или клинком. Хочешь, заставим их копать яму, чтоб никто не перетрудился?

Дукан посмотрел на недовольного Вокима, тот не терпел самодурства и нарушения дисциплины. В отличии от всех остальных он молчал не потому, что боялся Розари, а потому что знал, что если он начнёт ей перечить, они точно сцепятся, и он точно умрёт. Это его не пугало, но он просто не мог поступить так и таким вот образом оставить свой пост.

– И правда, – нарушил тяжёлую тишину один из солдат, – мы же не можем просто отпустить их? Это же глупо. Они разбредутся по лесам, а зимой пойдут опустошать деревни. Сто раз так было! Хотели бы сами убраться с нашей земли, то убрались бы. В расход их всех. Вот, что будет правильно.

– Я не буду этого делать, – ответил его товарищ с вызовом. – Они безоружные. Не полюдски это.

– А когда это они людьми вдруг стали? – заспорил третий. – И когда себя по людски вели?

– Да! Они знали на что идут! – подключился четвёртый. – Никто их не заставлял!

– Тихо! – рявкнул Воким. – Без приказа тут никто не будет ничего делать! Даже Избранная! Даже именем Госпожи. Я здесь указ. И я буду решать. Отойди от клеток, девчонка!

– Или что? – спросила она ледяным тоном.

– Или тебе придётся убивать своих, – ответил Воким. – Такая ты? Чистейшая из дев? Избранная Госпожи?

– Ты всё равно убьёшь их, когда настанет время сворачивать лагерь, – Розари на секунду заколебалась, но клинок, торчащий из рукава не убрала.

– Да. Но не потому что хочу убивать их, а потому что это будет правильным решением. Этим мы отличаемся от них. Мрак внутри мы отвергаем и каждый день боремся с ним, чтобы не стать ими. Так сложнее. Но так правильно.

– Не убедил, – ответила Розари и спокойно пошла к следующей клетке.

Темники почти не кричали и не высказывали негодования. Дукан не списывал это на их честь или воинскую выправку. Они действительно не были людьми и относились к смерти совсем иначе. Воким застыл с каменным лицом и вот-вот с его губ должен был прозвучать приказ. Розари вряд ли бы ранила кого-то из стражей, может быть помяла бы, но и это уже было перебором.

Дукан решил просто ударить эспадоном ей в сердце. Она не будет ему сопротивляться, легко подпустит близко, Доспех вылечит её рану, но она навсегда запомнит этот урок, пускай и потеряет доверие к "наставнику". Зато начнёт думать. Нельзя вести себя как капризный ребёнок, когда у тебя на плечах такая ноша.

– Ты не будешь вести себя так! – крикнула Анижа и закрыла собой клетку с жертвой, которую наметила Розари – темницей, летавшей на вирме.

– А как ты меня остановишь? Скажешь вялое «нет»? – презрительно ухмыльнулась Розари и остановилась напротив.

Анижа хотела ответить ей, но вдруг захват сомкнулся на её шее, а кусок заострённой керамики упёрся ей в горло. Она замерла, боясь шелохнуться.

– Назад! Я убью её! – завопила темница, она задыхалась от ужаса и желания жить.

– А она может заслужила, – Розари скрестила руки на груди.

– Тише, – спокойно сказал Воким, обращаясь к темнице. – Зачем эти сцены? Сохрани достоинство.

– Отпустите меня! – прошептала темница. – Просто отпустите... Я уйду и больше не буду в этом участвовать.

Воким выдохнул, пожал плечами и выжидающе посмотрел на Розари. Они немного померились взглядом, Розари дала ещё немного подушить Анижу, и приказала:

– Откройте клетку! Выпустите её.

– Отойдите! – рявкнула темница. – Все назад!

Нехотя воины отворили клетку, отошли подальше и замерли, не сводя глаз с девушки. Она оттолкнула Анижу и бросилась из клетки.

Успела пробежать с полсотни метров, а затем шип Розари настиг её.

Виденье 30. Выкован снова

Первым, что он почувствовал, были порывы тёплого ветра, треплющие ему волосы и несущие запах полевых цветов и травы.

Темнота перед глазами немного отступила, и он увидел вокруг себя раскуроченную, выжженную, чёрную землю, ощутил под спиной треснувший и холодный камень, погасивший энергию его падения, и который он едва не разворотил надвое.

Доспех всё ещё распадался и стекал крупными каплями с его кожи и волос. Капли были ледяными, а не горячими, как обычно, и обжигали даже хуже. Попадая на землю, они с шипением превращались в клубы серого дыма, формировали в воздухе причудливые узоры и снежинки, уносились ветром и испарялись, словно их никогда и не было.

Таяла не только внешняя броня. То, что было Мрачным Колоссом, теперь покидало его тело через шрамы, оставленные на спине.

Кальдур покачнулся на грани сознания, концентрируясь на своём слабом и тяжёлом дыхании, и снова ушёл вниз, на глубину.

Тёмное пространство сомкнулось над его головой, он ощутил короткий миг падения, и далеко не сразу он смог разглядёть вокруг хотя бы что-то. Услышал хруст и треск расходящегося и рушащегося льда. Его серые глыбы проступили со всех сторон из темноты, и сформировали вокруг Кальдура не то необъятный грот, не то причудливое убранство замка. Увидел в глубине, на возвышении, и чём-то вроде трона, сгорбленную фигуру, два тускнеющих красных глаза и тяжёло вздымающуюся дыхание умирающего.

– Хорошая была битва…

Голос Колосса больше не искажался и стал удивительно похожим на голос обычного человека. В каждом его выдохе больше не было сокрушительной для врагов ледяной ярости, остались лишь только усталость и смирение.

– Да, брат.

– В этот раз я справился. Я вытащил тебя оттуда и смог исцелить твои раны. Это последнее, что я сделал. Я вернул тебя домой.

– Ты был… прекрасным оружием. И товарищем. Ты справился.

Слезы проступили и тут же превратились в лёд на щеках Кальдура. Много раз он видел смерти товарищей, даже его почти неуязвимых братьев и сестёр. И обычно он был твёрд духом, сопровождая их в путь последний. Но тут его не видел никто, некому было упрекнуть его в слабости словом или взглядом, и он мог быть честным с самим собой и с другом.

– Больше не ищи встречи с такими врагами.

Колосс хрипло усмехнулся своей первой и последней шутке, но в ней было куда больше горечи, чем храбрости.

– Постараюсь. Спасибо тебе за всё.

Его трон накренился, пошёл трещинами, его фигура сложилась ещё больше.

– Куда я отправлюсь? Если там для меня что-нибудь? Буду ли я выкован снова?

Не было у Кальдура ни ответов, ни слов, которые бы могли хоть как-то облегчить то, что происходило. Беспомощно он смотрел, как ледяные глыбы вокруг рушатся, красные точки глаз тускнеют и темнота снова заполняет всё вокруг, пока не осталось ничего кроме Кальдура.

Темнота подержала его ещё немного, попробовала на вкус, поняла, что ему тут не место, и выплюнула назад.

***

Одиночество, тишина и пустота внутри ударили по его плечам словно дубина Скорби.

Он не ощущал радости от утраты цепей, от того, что он более не Избранный и не кайрам, и ему не нужно делать страшное и умирать. Он ощущал себя отторгнутым, пережёванным и выплюнутым уродливой пастью, имя которой было не Мрак, а просто «жизнь». В горле стоял ком, и ему всё ещё хотелось плакать, ведь всё это время он был несправедлив к своему усталому попутчику, который так и не смог оправиться от ран.

Стоило бы сказать о нём какие-то слова, но Кальдур так и не смог сформировать ни одной законченной мысли.

Опустел.

И не скоро нашёл в себе силы подняться.

Когда на душе была такая чернота, проще всего её было заполнить мыслями самыми простыми и приземлёнными. Он уже делал так и это помогло.

Он осмотрел своё тело, пытался сосредоточиться на том, что видит, слышит и чувствует. Он мог стоять, а это уже что-то. Он не истекал кровью, ему не нужно было запихивать назад свои кишки или заниматься другими вещами для своего спасения , которые ты уже никогда не сможешь развидеть. Вокруг не было опасности: синее небо, жаркое солнце, дикое поле. Его одежда больше напоминала лохмотья. Покойники, которых они видели на Умудзуке и которые пролежали там века, выглядели лучше.

Левая рука болела тупой болью, которая сменилась на острую, стоило ему двинуть хотя бы мышцей. Из неё не торчали кости, она неплохо сохранила форму, но Кальдур знал, что она сломана. Зубами и рукой здоровой, он изорвал лохмотья, и сварганил повязку. Шипя от боли и усталости, смог закрепить руку на повязке в районе солнечного сплетения. Закончив, он низко поклонился треснутому камню, как последнему пристанищу Мрачного Колосса, и выдавил из себя несколько нелепых слов благодарности.

Было за что. Судя потому, как почва вокруг взорвалась и обгорела, и какой глубины он оставил после себя яму – перелом руки был лёгкой царапинкой, о которой Колосс просто не смог позаботиться. Всего силы ушли на то, чтобы собрать Кальдура в Кальдура назад, из мешанины костей и мяса, которыми он стал после того как утащил гиганта в ничто.

Гигант не сдался сразу, хотя Кальдур подумал, что тот поймёт, где оказался и расслабиться, как он сделал тогда, когда его погребло под камнями. Пока их швыряло по междумирью, они сражались, и было не совсем ясно, что вообще мог в тот момент сделать Колосс, чтобы защитить Кальдура.

Мешанина.

Кальдур чувствовал себя именно так.

Он распрямился в полный рост, покачнулся от порывов ветра и закрыл глаза. Воздух был тёплым, и после царства Колосса и всего, что с ним случилось, он сулил жизнь, какие бы чёрные мысли не царили в его голове.

Кальдур заплатил свою цену. Он не знал, что выживет. Теперь ему нужно решить, что будет дальше.

***

Нечто быстро заставило его повернуть назад.

Это было странно, кругом были практически одинаковые поля и цветущие луга, но это чувство исчезло, только стоило ему увидеть знакомый ручей. Всё это время он шёл по полю, на которое смотрел десять лет, пока жил у дяди, просто впервые за десять лет это поле было покрыто травой и цветами, а не их саженцами.

Мрачный Колосс доставил его домой. Вот, что он имел в виду.

Возвращаться на пепелище ему не хотелось.

Но никаких других вариантов, куда ему идти, просто не осталось. Его Битва закончена. У него нет никаких сил или полезных умений, он бесполезен в равной мере, не умеет ни причинять вред, ни устранять его, и теперь будет только обременять друзей. И погибнет на их глазах в первой стычке. Нет никакого смысла искать пути назад. Нет никакого пути назад.

Забавная штука жизнь. Он и не питал никаких иллюзий на счет успешности их дела и того, на что он будет реально способен как герой. Спасти Госпожу, убить Алазама… это всё мечты, глупые и не соотносимые с их реальными возможностями. Он рассчитывал дойти до Скорби.

И всё.

На этом его путешествие должно было закончиться смертью или бегством. Исход их битвы он уже давно отдал в руки удачи.

С другой стороны, всё ушло, куда дальше спасения Анижи из Луката. Ему хватило духа и приличия не бросить товарищей, которые в нём нуждались. И на своём пути он помог многим людям… наверное.

Дукан всегда мыслил трезво, пускай он и считал себя кем-то вроде Её Избранного и ставил очень высокие цели. Кальдур вряд ли хоть когда-то был серьёзной опорой для его плана. Дукан проложит всем путь и без Кальдура. Так как и должно было быть изначально. Он ничего не потерял.

Розари его никогда не слушала, всегда всё делала по своему, и вряд ли смогла что-то взять от Кальдура. Да и было бы чего брать. Вся надежда на то, что мастер Лотрак не обманул её, и она действительно сможет столько же, сколько бы смогла сотня. Если не погибнет. Эта битва, да и прошлые, должны уже оставить зарубки на её острой черепушке, чтобы она начала думать и перестала подставляться.

Хорошей она была сестрой. Пускай и колючей, и распускала руки… Пусть у неё всё будет хорошо.

А вот по Аниже он будет скучать. Ничего бы у них не вышло. Без него ей будет лучше. Может, она наконец начнёт думать своей башкой и будет держаться подальше от этого. Последует его совету и проживёт долгую и счастливую жизнь. А не вот это всё.

Кальдур остановился и с силой всадил себе кулак чуть повыше виска. Новообретённая боль объёдинилась с болью старой и вместе они вытряхнули лишние мысли.

Он не узнал деревню.

Дорожки между сгоревшими домами уже начали зарастать бурной растительностью. Сгоревшие дома обрушились, пепел разнесло ветром, но место больше не выглядело пустым. Природа хотела своё назад и готова была поглотить то, что осталось от деревни, так словно тут ничего и никогда и не было.

Он добрёл до дома дяди, постоял немного в нерешимости, вздохнул и полез разбирать сгоревшие доски и балки.

***

Спал в дальнем амбаре.

В том самом, где любил прятаться от чужих глаз и отлынивать от работы. И откуда началось его «приключение» с лёгкой руки ублюдков-темников. Постройка выглядела настолько убогой, покосившейся, и не досчитавшейся пары стен, что сжигать её посчитали бессмысленным. Прошлогоднее сено внутри стало совсем жёстким, местами вымокло и прогнило, и теперь служило домом для целой плеяды мышей и полевых грызунов.

Кальдур был так измотан, что спокойно отдыхал в их компании их шорохов, попискиваний и редких любопытствующих забегов лапками по его телу.

Первые дня три он не ел, только пил воду из ручья, надеясь, что где-то в заводях не плавает разбухший труп кого-то из его соседей. Сил и желания доставать воду из колодца у него пока не было, на всякий случай он прикрыл его куском парусины, чтобы туда ничего не попало. Тратить время на его чистку совсем не хотелось.

К боли в руке он почти привык. Пальцы сгибались нормально, она держала нагрузку, и почти перестала опухать. Хороший знак и вечная благодарность Колоссу. Даже без доспеха он поправиться достаточного быстро. Шрамы, полученные от оружия из чёрной руды, которых он уже накопил немало, теперь чувствовались по-другому. Их тянуло, они чесались и сразу же сигнализировали болью и тяжестью от любых надвигающихся капризов погоды.

Он привык и к слабости. Легче не становилось, он передвигался с трудом, быстро уставал, но умирающим себя не чувствовал. Он просто платит цену за то, что пользовался дарами Госпожи и Её доспехом. Когда он расстался с Серой Тенью, он был куда моложе и бодрее, но схожее состояние, пускай и не такое мерзкое, преследовало его почти год.

На четвёртый день он понял, что не может дать себе слабеть дальше. Умереть от голода в родных местах было бы слишком глупым даже для него. Он побрёл на дальний луг, и стал есть цветы, жёлтые, синие и белые – те, которые точно считались съедобными и лечебными, и которые он уже точно успел попробовать от голода или любопытства. Горечь, острота, сладость и мята сбили столку не только его желудок, но и язык, который опух и перестал слушаться. Спустя полчаса Кальдур ощутил небольшой прилив сил и желание съесть что-то ещё.

К обеду он обнаружил на берегу реки готовую к работе удочку, и изрядно покопавшись в земле, нарыл нескольких жирный червей. Его добычей стала средних размеров хорь, которую он немного поел сырой. Разводить костёр на пепелище показалось ему кощунством.

***

«От хронической боли лучше всего лечит хроническая работа».

Слова и голос дяди прозвучали в воздухе, словно он был рядом. Кальдур поднял последнюю из обрушившихся балок, которые закрыли вход в подпол, и откинул её в сторону. Деревянный люк с железным кольцом вместо ручки почти не пострадал, но был весь чёрный от сажи, как и Кальдур.

Он взялся за кольцо, скривился от боли в левой руке, и с трудом вырвал деревяшку вверх. Старые доски пискнули, в воздух взвилось облако угольной пыли. Он спустился вниз.

Здесь он прятался первое время, когда очнулся в доме дяди и его раны затянулись. Темнота и подземелье, казались ему тем, что он заслуживает, после того как не справился. А потом, даже спустя годы, он спускался сюда просто для того, чтобы побыть наедине с собой и почувствовать себя в безопасности. Здесь хранились соленья на зиму, старые инструменты и редкие вещи, увидев которые Кальдур надолго погрузился в задумчивость.

Он потянулся за задвинутым небольшим ящиком, обитым железом, в котором они с дядей держали настоящие сокровища, достал его и открыл

Вот портрет дяди брата. Кривая и косая картина стоимостью едва ли в двадцать солов. Перед самой битвой брат дяди уехал со своей женой на юг, строить новую жизнь, дядя очень скучал, но больше они не увиделись. Кальдур сам не знал, чем ему понравилась уродливая картинка незнакомого человека. Может тем, что он не знал свою семью и просто хотел иметь такого человека, по которому мог бы соскучиться.

Его желание исполнилось. Жаль только брат был совсем не поход на дядю, а изображений самого дяди не осталось. Нужно будет отнести эту картинку на его могилу. Так будет правильнее.

Вторым он достал хрупкий и высушенный цвет, который он хотел подарить, но так и не подарил Хаим. Он сохранил его зачем-то, достал осторожно иногда и любовался, поднимая своё настроение мечтами. И иногда он мечтал, всё-таки взять этот цветок и спустя годы таки подарить его Хаим, рассказав его историю. Интересно, что с ней стало? Или же ему не стоит знать. Храни её Госпожа и найди ей мужа более достойного, чем глупый Кальдур. И пускай она переживёт всё, что грядет.

Внизу ящика, обмотанный остатками старой одежды и тряпок, лежал гитерн, на котором дядя бросил играть несколько лет тому назад. Петь он умел прекрасно, играл чуть хуже и никогда не рассказывал, где он смог научиться. Со временем он всё больше жаловался на спину и дрожь в руках, и всё меньше у него было настроения достать инструмент и порадовать ближних музыкой.

Кальдур прошёл пальцами по струнам, дёрнул их, но в его кривых руках, гитерн выдал лишь несколько расстроенных и жалких звуков. Это вещь дяди и ей место рядом с ним.

Последним он достал небольшой оберёг на грубой верёвке, который дяде подарил бродячий монах. Дядя так и не надёл его, подарил Кальдуру, но тот почему-то ему не понравился и не стал родной вещью. До этого момента.

Кальдур отряхнул от пыли и достал из ящика старую рубашку дяди. Она была изорванной и изношенной, но всяко лучше, чем рванина, в которой он ходил последние несколько дней. Оберег он спрятал под рубашкой, как и свои шрамы.

Достал с полки прошлогоднюю банку с квашенной капустой и свеклой, отвинтил крышку, сел на пол, закрыл глаза, зачерпнул из банки, ощутил на небё знакомый вкус, и попытался забыть о том, что его дом сгорел.

***

Неправильно было хоронить только дядю.

Оставлять его соседей, которые были пускай и не самыми добрыми, и скорее даже не знали и не желали знать его, гнить под солнцем и зубами животных было неправильным. Он должен был похоронить их всех.

Он рассчитывал, что сюда рано или поздно заглянут люди из соседних деревень и сделают эту работу, как однажды делал Кальдур. Они выждали целый год, чтобы чума, убившая соседнее село, стала не такой опасной. Замотали свои лица и руки тряпками, вскрывали заколоченные дома, выносили оттуда мумифицированные и уже не так воняющие тела, и клали их в большой костёр. На месте этого костра они сложили курган.