Текст книги "Черные деньги"

Автор книги: Росс Макдональд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

Расмуссен вежливо произнес:

– Можно мне посмотреть этот снимок?

Я передал ему его, и он стал его рассматривать. С кофейником в руках к столику подошла официантка. Она предложила мне меню, заляпанное следами рук. Сама же она хранила на себе следы своих недавних деяний – и на любвеобильных губах, и в разочарованном взгляде, невымытых волосах и ленивой походке.

– Вы хотите сделать заказ? – спросила она Эрика.

– Я уже завтракал. Выпью кофе.

Я тоже заказал кофе. Официантка увидела снимок передо мной, когда наливала кофе.

– Я знаю эту девицу, – сказал она. – Она была здесь прошлой ночью.

Она изменила цвет волос, правда?

– А в какое время вчера?

– Должно быть, до семи. В семь я ухожу. Она заказала куриные сандвичи, все с белым мясом.

Она наклонилась и бесцеремонно спросила:

– Она кинозвезда или какая-то знаменитость?

– Почему вы думаете, что она кинозвезда?

– Не знаю. Она была так одета и так выглядела. Она очень симпатичная женщина. – Почему-то она была возбуждена и приглушила свой голос: Простите, я не хотела быть надоедливой.

– С этим все в порядке.

Она отошла и потом казалась несколько разочарованной. Расмуссен сказал, когда официантка не могла слышать:

– Забавно, конечно, но я также ее знаю.

– Вполне возможно, она говорит, что выросла здесь, в городе, где-то в районе железнодорожных путей.

– Ворд Расмуссен почесал свою стриженую голову:

– Я совершенно уверен, что видел ее. Как ее имя?

– Китти Гендрикс. Она жена, вернее, была женой Гарри Гендрикса, но они не живут вместе. Семь лет назад она жила с человеком, которого можно видеть здесь на снимке, – его имя Кетчел и, он, вероятно, жив до сих пор. Она накормила меня вымышленной басней о том, что была личным секретарем крупного бизнесмена, у которого Мартель похитил какие-то деньги. Но я не очень этому верю.

Вард сделал несколько пометок.

– Куда мы отправимся отсюда?

– Вы уже втянулись в это дело? Правда?

Он улыбался:

– Это лучше, чем наказывать людей за переход в неположенном месте.

Моя мечта – стать детективом. Кстати, можно я оставлю у себя экземпляр этого снимка?

– Прошу вас. Запомните, сейчас она на семь лет старше и рыжая. Поручаю вам выяснить все о ее родственниках и ее местонахождении. Она наверняка знает гораздо больше того, что рассказала мне. Она может вывести нас на Кетчела.

Он сложил снимок и сунул в записную книжку.

– Я займусь этим немедленно.

Перед уходом Вард записал адрес и телефон на листке в записной книжке. Он сказал, что живет с отцом, но скоро собирается жениться и переехать в другое место. Он дал мне вырванную страничку и вышел из кафе, заспешив куда-то еще. Парень мне очень понравился. Больше двадцати лет назад, когда я был новобранцем в отряде на Лонг-Бич, я испытывал то же, что он сейчас. Он впервые впрягся в это дело, и я надеюсь, что служебная сбруя не слишком глубоко врежется в его добропорядочность.

Глава 18

Теннисный клуб закрыт до десяти часов, как сказал мне Эрик. Я застал Рето Столла, управляющего, в его коттедже, расположенном рядом с коттеджем миссис Бегшоу. На нем был голубой блайзер с золотыми пуговицами, что весьма соответствовало темной мебели его жилой комнаты. В ней отсутствовали личные вещи и чувствовался затхлый запах ладана.

Столл приветствовал меня с официальной вежливостью. Он усадил меня в кресло, в котором сам, очевидно, читал утреннюю газету. Он беспрерывно потирал и массировал руки.

– Ужасно, это убийство миссис Фэблон.

– В газетах еще не давали информацию?

– Нет. Миссис Бегшоу сказала мне. Старушки в Монтевисте имеют свои каналы связи, – добавил он с усмешкой. – Эта новость была для нас как удар среди ясного неба. Миссис Фэблон являлась одним из самых замечательных членов клуба. Кому понадобилась смерть такой очаровательной женщины?

Я не сомневался, говорил он искренне, но в его голосе не было той теплоты, с которой говорят о женщинах.

– Может быть, вы поможете мне, мистер Столл?

Я показал ему несколько увеличенных снимков. – Вы знаете этих людей?

Он поднес снимки к скользящей стеклянной двери, открывающейся во дворик. Его серые глаза сузились, рот пренебрежительно искривился.

– Да, они находились здесь в качестве гостей несколько лет назад. По правде говоря, я не хотел их пускать. Это были люди не нашего круга. Но доктор Сильвестр поднял шум из-за них.

– Почему?

– Мужчина был его пациентом и, очевидно, очень нужным человеком.

– Он рассказывал что-нибудь о нем?

– Не было необходимости. Я узнал этот тип. Они жители Палм-Спринга или Лас-Вегаса, но не отсюда. – Он сморщил лицо, как от боли, и хлопнул себя по лбу:

– Я должен вспомнить его имя.

– Кетчел.

– Да, именно так. Я поселил его и женщину в коттедж рядом с собой. Чтобы они были у меня на виду.

– Вы что, наблюдали за ними?

– Они вели себя лучше, чем я ожидал. Не было диких пьяных вечеринок, лишнего шума, ничего подобного.

– Полагаю, они много часов занимались карточной игрой.

– О!

– Рой Фэблон принимал в этом участие?

Столл смотрел мимо меня. Он почувствовал, что может разразиться скандал.

– Откуда вы это знаете?

– От миссис Фэблон.

– Тогда можете считать, что это верно. Сам не помню.

– Не надо, Рето. Вы подсоединены к информационной системе Монтевисты, и вы должны были слышать, что Фэблон проиграл кучу денег Кетчелу. Миссис Фэблон обвинила его в смерти мужа.

Тень раздражения набежала на его лицо.

– Теннисный клуб за это не несет ответственности.

– Вы находились в клубе в ту ночь, когда исчез Фэблон?

– Нет, меня не было. Я не могу дежурить все двадцать четыре часа.

Он посмотрел на часы. Стрелки приближались к десяти. Он уже хотел закончить нашу беседу.

– Посмотрите еще вот этот снимок. Вы узнаете молодого человека в белом пиджаке?

Он поднес снимок к свету.

– Смутно припоминаю. Кажется, он находился здесь пару недель, – сказал он и добавил, глубоко вздохнув:

– Похоже, что это Мартель.

– Я совершенно уверен, что это он. Что он здесь делает? Помогает по ремонту автобусов?

Он сделал беспомощный жест руками, как бы обнимая и прошлое, и настоящее, и неясное будущее. Он сел.

– Не имею представления. Насколько помню, он был временным помощником, выполняющим больше работы по уборке. В разгар сезона я использовал иногда этих ребят на уборке коттеджей.

– Откуда вы их набирали?

– В Агентстве по найму работников. Они же представители неквалифицированной рабочей силы. Мы готовим их. Некоторых нанимаем в Бюро по трудоустройству при колледже. Я не помню, где мы нанимали этого.

Он снова посмотрел на снимок, затем помахал им.

– Я могу посмотреть в записях.

– Будьте добры. Это, возможно, самое важное, что вы сделаете в этом году.

Он запер дверь своего коттеджа и провел меня сквозь ворота на территорию бассейна. Вода, не потревоженная купальщиками, лежала как глыба зеленого стекла в солнечных лучах. Мы обошли вокруг и подошли к кабинету Столла. Он оставил меня восседать за своим столом, а сам ушел в комнату архива.

Он появился через пять минут с карточкой в руках:

– Я совершенно уверен, что это то, что нам нужно: если я могу доверять своей памяти. Но его имя не Мартель.

* * *

Его настоящее имя было Фелиц Сервантес. Его взяли через колледж, и он работал неполный день. После обеда и по вечерам за один доллар двадцать пять центов в час. Он работал недолго – с 14 по 30 сентября 1959 года.

– Его уволили?

– Он сам ушел. По записи, он уволился 30 сентября, не забрав двухдневный заработок.

– Это уже любопытно. Рой Фэблон исчез 29 сентября, Фелиц Сервантес уволился 30 сентября, Кетчел выехал 1 октября.

– И вы связываете все три события воедино, – сказал он.

– Трудно этого не заметить.

Я воспользовался телефоном Столла, чтобы назначить на одиннадцать часов встречу с главой Бюро по трудоустройству – человеком по имени Марин.

Я попросил его собрать всю информацию о Фелице Сервантесе.

Когда я находился в клубе, я зашел к миссис Бегшоу. Нехотя, но она дала адрес своих друзей в Джорджтауне, Плимсонов, которых якобы знает Мартель.

Я послал письмо воздушной почтой с вложением фото Мартеля человеку по имени Ральф Кристман, который содержит сыскное агентство в Вашингтоне. Я просил Кристмана опросить лично Плимсонов и сообщить результаты по телефону моему агентству в Голливуде. Мне они понадобятся, возможно, завтра, если мои предположения верны.

Глава 19

Колледж находился в районе, который еще недавно считался сельской местностью. На оголенных холмах, окружающих его, сохранились остатки апельсиновых рощ, ранее сплошным зеленым ковром покрывавших всю местность. На самой территории колледжа росли в основном пальмы, и казалось, будто их привезли сюда и высадили уже совсем выросшими. Студенты производили такое же впечатление.

Один из них, молодой и заросший бородой, похожий на Тулуз-Латрека, подсказал мне, как найти контору мистера Мартина. Вход в нее находился за бетонным экраном сбоку от административного корпуса, составлявшего вместе с другими зданиями просторный овал, окружающий открытый центр колледжа.

Я вступил из яркого царства солнечного света в холодное сияние флюоресцирующих ламп. Молодая женщина подошла к стойке и сказала, что мистер Мартин ожидает меня.

Он был лысым мужчиной в рубашке с рукавами и пристальным взглядом продавца. Отделанные деревом стены его заведения казались холодными и безличными, и он казался здесь совсем не на месте.

– Приятная контора, – сказал я, когда мы пожали руки.

– Не могу к ней привыкнуть. Просто забавно. В августе будет уже пять лет, как я работаю здесь, но я все еще испытываю ностальгию по тому казарменному сооружению, в котором мы начинали работать. Но простите, вас не интересует прошлая история.

– Я погружен в прошлое Фелица Сервантеса.

– Правильно. Это то самое имя. Фелиц значит «счастливый», вы знаете. Счастливый Сервантес. Так будем надеяться на это. Я не помню его лично, он не долго работал с нами, но я достал данные о нем. – Он открыл картонную папку на столе. – Что вы хотите знать о счастливом Сервантесе?

– Все, что у вас есть.

– Это не много. Скажите, почему мистер Столл интересуется им?

– Он вернулся в город пару месяцев назад под вымышленным именем. – Он что-нибудь натворил?

– Его разыскивают по подозрению в нападении, – ответил я спокойно. Мы пытаемся установить его настоящее имя.

– Я рад сотрудничать с мистером Столлом, он пользуется услугами многих наших парней. Но я не могу быть вам очень полезен. Сервантес, может быть, так же вымышленное имя.

– Разве ваши студенты не представляют подлинные документы об образовании, свидетельство о рождении и другие, прежде чем вы их зачислите?

– Предполагается, что они обязаны их представлять. Но Сервантес не представлял их. – Мартин листал бумажки из папки. – Здесь есть памятка, где он претендует на то, что является студентом из латиноамериканского государства, поступившим в порядке перевода.

Мы приняли его временно при условии, что он представит документы к первому октября. Но к тому времени он уже ушел от нас, и даже, если его документы пришли, мы отправили их обратно.

– А куда он уехал?

Мартин пожал плечами, втянув лысую голову, как черепаха, в плечи.

– Мы не следим за судьбой наших выбывших, по сути дела, он никогда и не был нашим студентом.

Он не представил документов. Мартин, таким образом, считал, что его просто не существовало.

– Вы можете попытаться узнать его прежний адрес, если его он оставил.

Но это уже у миссис Грэнтам. Прибрежное шоссе, 148. Она сдает квартиры студентам.

Я сделал пометку об адресе.

– На каком факультете занимался Сервантес?

– У меня не записано. Он был здесь недостаточно времени, чтобы участвовать в экзаменах. Нас это не интересует. Можете справиться в деканате, если это важно. Деканат в этом же здании.

Я обошел здание и попал в деканат. Полногрудая брюнетка неопределенного возраста вела себя с подчеркнутой исполнительностью. Она записала имя Сервантеса на бумажке и пошла в архивное помещение. Она вернулась с информацией о том, что он проходил по факультету французского языка и литературы и современной европейской истории.

Теперь, когда было установлено, что Фелиц Сервантес и Мартель одно и то же лицо, мне стало даже жаль его. Он хотел сделать большой прыжок, но сорвался. Теперь он снова оказался в неудачниках.

– Кто преподавал ему французский язык и литературу?

– Профессор Таппинджер. Он все еще ведет курс в колледже.

– Я так и думал, что это должен быть профессор Таппинджер.

– О, вы его знаете?

– Знаком. Он сейчас в колледже?

– Да, но сейчас он на занятиях. – Женщина взглянула на часы на стене.

– Так, без двадцати двенадцать. Лекция закончится точно в двенадцать. Она всегда кончается в это время. – Казалось, что она гордится этим обстоятельством.

– Вы знаете где, когда и кто находится здесь, в колледже?

– Только некоторых, – сказала она. – Профессор Таппинджер – это один из наших столпов. – Он не похож на такого.

– Но он им является тем не менее. Он один из самых блестящих наших ученых. – Будто она сама являлась таким же столпом, она добавила:

– Мы считаем себя большими счастливцами, что заполучили его и что он работает у нас. Я боялась, что он покинет нас, когда он не получил назначения.

– А почему он его не получил?

– Хотите правду?

– Я не могу жить без нее.

Она наклонилась ко мне и приглушила голос, будто декан мог установить здесь подслушивающую аппаратуру.

– Профессор Таппинджер очень предан своей работе. Он не занимается политикой. И, откровенно говоря, жена ему не помощница.

– Мне показалось, она хорошенькая.

– Да, она достаточно миленькая. Но она не зрелый человек. Если бы у профессора был более зрелый партнер... – Предложение осталось незаконченным. На какой-то момент ее глаза мечтательно затуманились. Было нетрудно угадать, кого она имела в виду в качестве зрелого партнера для Таппинджера.

Она направила меня с видом хозяйки в его кабинет, находящийся в здании факультета искусств, и заверила, что он всегда заходит туда со своими бумагами перед тем, как отправиться на обед. Она была права. В одну минуту первого профессор появился, шагая вдоль коридора, разрумяненный, с блестящими глазами, что говорило о том, что лекция прошла успешно.

Он протянул обе руки, когда увидел меня:

– Как, это мистер Арчер? Меня всегда удивляет, когда я вижу кого-либо из мира реальности в этих окраинах.

– А все это нереально?

– Не реальная реальность. Это существует здесь не так долго, это прежде всего.

– Понимаю.

Таппинджер засмеялся. Вне своего семейства и вдали от жены он казался более жизнерадостным.

– Мы оба находились здесь достаточно долго, чтобы понять, кто мы. Но не заставляйте меня стоять. – Он отпер дверь кабинета и пропустил меня внутрь. Две стены с полками, заваленными книгами, многие французские без переплетов и собрания сочинений.

– Я думаю, вы пришли доложить о результатах экзамена?

– Частично. С точки зрения Мартеля, это был успех. Он ответил правильно на все вопросы.

– Даже по поводу шишковидной железы?

– Даже на этот.

– Я поражен, искренне поражен.

– Это может служить комплиментом и вам. Мартель, кажется, был вашим студентом. Он занимался с вами неделю или две, во всяком случае, семь лет тому назад.

Профессор бросил на меня тревожный взгляд.

– Как это могло быть?

– Я не знаю, может быть, это простое совпадение.

Я достал фото Мартеля и показал ему. Он склонил голову над ним.

– Я помню этого парня. Он был замечательным студентом, один из самых замечательных, которые у меня были. Он выбыл как-то незаметно, даже не попрощавшись.

Его оживление пропало. Теперь он качал головой из стороны в сторону.

– С ним что-то произошло?

– Не знаю ничего, за исключением того, что он объявился здесь семь лет спустя с кучей денег и под новым именем. Вы помните, под каким именем он занимался в вашем классе?

– Таких студентов не забывают: Фелиц Сервантес.

Он снова посмотрел на снимок.

– А кто остальные?

– Гости Теннисного клуба. Сервантес там работал пару недель в сентябре 1959 года. Он был на неполном рабочем дне, помогал в уборке. Таппинджер кашлянул.

– Я помню, он нуждался в деньгах. Одно время я приглашал его домой, он тогда ел все подряд. Но вы говорите, у него сейчас много денег?

– По крайней мере, сто тысяч долларов. Наличными.

– Это как раз десятигодовое мое жалование. Откуда они у него?

– Он говорит, что это семейные деньги, но я совершенно уверен, что он врет.

Он снова посмотрел на фото, будто его немного путало двойное имя Мартеля.

– Я уверен, что у него нет семьи.

– Вы имеете представление, откуда он происходит?

– Полагаю, что он латиноамериканец, может быть, мексиканец в первом колене. Он говорил с явным акцентом. Его французский был лучше английского.

– Возможно, он все-таки француз?

– С именем Фелиц Сервантес?

– Мы не знаем также, настоящее ли это его имя.

– По документам можно узнать его настоящее имя, – сказал Таппинджер.

– Но в его папке их нет. Предполагалось, что он поступил в Латиноамериканский Государственный колледж до того, как он оказался здесь. Может быть, они могут нам помочь?

– Я выясню. Мой прежний студент преподает на французском факультете в этом колледже.

– Я могу связаться с ним. Как его имя?

– Аллан Бош, – он назвал имя по буквам. – Но я думаю, что будет лучше, если я сам свяжусь с ним. Мы, университетские преподаватели, имеем определенные, я бы сказал, подходы, когда разговариваем о наших студентах. – Когда я могу узнать результаты ваших разговоров?

– Завтра утром. Сегодня я очень занят. Моя жена ждет меня к обеду, а я еще должен вернуться обратно, чтобы просмотреть свои записи к двухчасовому уроку.

Вероятно, на моем лице мелькнула тень неудовольствия, так как он добавил:

– Послушайте, старина, пойдемте ко мне обедать.

– Я не могу.

– Но я настаиваю. Бесс будет просить также. Вы ей очень понравились. Кроме того, она может вспомнить что-то и о Сервантесе, что я позабыл. Помнится, он произвел на нее впечатление, когда был у нас в гостях. А люди, признаться, не мое ремесло.

Я сказал, что встретимся у него дома. По пути я купил бутылку розового шампанского. Мой брифкейс начал разваливаться.

* * *

Бесс Таппинджер была в хорошеньком голубом платье, с напомаженными только что губами и в облаке духов. Мне не понравился игривый огонек в ее глазах, и я начал испытывать сожаление по поводу бутылки с розовым шампанским. Она взяла бутылку из моих рук с таким видом, будто собиралась разбить ее о корпус судна.

Обеденный стол был накрыт свежей льняной скатертью, перекрещенной следами от складок.

– Надеюсь, вы любите ветчину, мистер Арчер. Все, что у меня есть, это холодная ветчина и картофельный салат. – Она обернулась к своему мужу – Папаша, что говорят винные путеводители о ветчине и розовом шампанском? – Уверен, что они соседствуют очень хорошо, – произнес он отрешенно. Таппинджер утратил свое возбуждение. Стакан шампанского не возродил его. Он рассеянно жевал свой бутерброд с ветчиной и задавал мне вопросы о Сервантесе-Мартеле. Мне пришлось признаться, что его бывший студент разыскивается по подозрению в убийстве. Таппинджер покачал головой по адресу рухнувших надежд молодого человека.

Шампанское привело в возбуждение Бесс Таппинджер. Она хотела нашего внимания:

– О ком вы говорите?

– О Фелице Сервантесе. Ты помнишь его, Бесс?

– Предполагается, что я помню?

– Я уверен, что ты помнишь его – молодой испанец. Он пришел в наш кружок «Французский ледокол» семь лет назад. Покажите его фотографию, мистер Арчер.

Я положил ее на льняную скатерть около ее тарелки. Она узнала Мартеля сразу же.

– Конечно, я его помню.

– Я так и думал, – многозначительно произнес профессор. – Ты часто вспоминала о нем впоследствии.

– Что вас поразило в нем, миссис Таппинджер?

– Он мне показался приятным, сильным, мужественным. – В ее глазах блеснул злой огонек. – Мы, факультетские жены, устали от бесцветных, унылых лиц ученых личностей.

Таппинджер не удержался и возразил:

– Он был блестящим студентом. У него была страсть к французской цивилизации, являющейся величайшей после Афин, и удивительно чувствительное восприятие французской поэзии, при этом не забывай о недостаточности его подготовки.

Его жена наливала новый бокал шампанского.

– Ты гений, папаша. Ты из одного предложения сделаешь пятидесятиминутную лекцию.

Возможно, она хотела лишь слегка задеть мужа, о чем говорила ее милая улыбка, но слова прозвучали зло и неуместно.

– Пожалуйста, прекрати звать меня «папашей».

– Но тебе же не нравится, когда я называю тебя Тапсом. И потом – ты отец наших детей.

– Детей здесь нет, и я вполне определенно не твой «папаша». Мне всего сорок один.

– Мне только двадцать девять, – сказала она, обращаясь к нам обоим.

– Двенадцать лет – не большая разница, – он резко прекратил разговор, будто захлопнул ящик Пандоры. – Кстати, где Тедди?

– В детском саду. Я заберу его после дневного сна.

– Бог мой!

– Я собираюсь в Плазу после обеда, мне нужно сделать кое-какие покупки.

Конфликт между ними, затихший на момент, вспыхнул с новой силой.

– Ты не можешь. – Лицо Таппинджера побледнело.

– Почему?

– Я заберу «фиат». У меня в два часа лекция. – Он посмотрел на часы.

– По сути, я должен отправиться в колледж уже сейчас. Мне нужно подготовиться.

– У меня не было возможности поговорить с вашей женой, – сказал я.

– Понимаю. Сожалею, мистер Арчер. Дело в том, что я должен быть пунктуальным, как часы, в буквальном смысле слова, как рабочий на конвейере. А студенты становятся все больше и больше продуктом такого конвейерного производства, приобретающего тонкую прокладку образованности, когда мы за этим следим. Они учат неправильные глаголы. Но они не знают, как вставлять их в предложения. На деле очень немногие из них способны составить правильную фразу на английском, оставим в стороне французский, являющийся языком привилегированного класса.

Было похоже, что обиду на жену он переводит на свою работу и все вместе на предстоящую лекцию. Она смотрела на меня с легкой улыбкой, будто уже забыла о Нем. – Почему бы вам не подвезти меня в Плазу, мистер Арчер? Это также даст нам возможность завершить нашу беседу.

– Буду очень рад.

Таппинджер не возражал. Он завершил еще один параграф о тяготах преподавания во второсортном колледже и отстранился от остатков обеда. Уже через минуту его «фиат» зафырчал, отъезжая. Бесс и я сидели в столовой и попивали шампанское.

– Ну вот, – сказала она, – мы и прикончили шампанское.

– Как вы и рассчитывали.

– Я не рассчитывала на это. Вы – да. Вы купили шампанское, а я не могу перед ним устоять. – Она посмотрела на меня кокетливо.

– А я могу.

– Кто вы такой, – ядовито спросила она, – еще одна холодная рыба?

Бесс становилась резкой. Они становятся такими иногда, когда выходят замуж слишком молодыми и запираются на кухне и просыпаются десять лет спустя, удивляясь, куда подевался белый свет. Будто угадав мои мысли, она сказала:

– Я знаю, я как назойливая муха. Но у меня есть на то причины. Он засиживается в своем кабинете каждый день за полночь. И что же, моя жизнь должна окончиться на этом, потому что все, что его интересует, – это Флобер и Бодлер и эти ужасные студенты? Они делают меня больной, когда толпой ходят вокруг него и говорят, какой он чудесный. – Она глубоко вздохнула и продолжала:

– Мне следовало бы знать, в первые годы замужества, что он не такой уж чудесный. А я прожила с ним двенадцать лет и притерпелась к его темпераменту и его хамству. Можно подумать, что он Бодлер или Ван Гог, если посмотреть, как он себя ведет. И я продолжаю надеяться, что куда-нибудь он придет. Но этого никогда не было. И не будет. Мы увязли в этом вшивом колледже, и он даже не имеет мужества поговорить о себе и о продвижении по службе.

Потрепанная маленькая дурочка, или, может быть, повлияло шампанское, начала произносить речи. Я сделал замечание:

– Вы слишком резко говорите о муже. Ему приходится бороться с трудностями, и для этого ему нужна ваша поддержка.

Она наклонила голову, ее волосы в беспорядке растрепались и свесились на лоб.

– Я знаю. Я пытаюсь оказать ему эту поддержку, честно.

Она опять стала говорить голосом маленькой девочки. Это не соответствовало ее состоянию, к счастью, она скоро прекратила говорить. Она сказала ясным резким голосом, таким, как накануне говорила со своим сыном:

– Нам не следовало бы жениться, Тапсу и мне. Ему вообще не следовало бы это делать. Иногда он напоминает мне средневекового священника. Два самых счастливых года в его жизни – это всего лишь два года до нашей свадьбы. Он часто говорит мне об этом. Он провел их в Национальной библиотеке в Париже, незадолго до войны. Я, конечно, все это знала, но я была всего лишь подростком, а он был светлой надеждой французского факультета в Иллинойсе, и все сокурсники говорили, как было бы чудесно выйти за него замуж, с его импозантным видом Скотта Фицджеральда, и я подумала, что смогу закончить свое образование сидя дома. Вот это я точно смогла.

– Вы вышли замуж очень рано.

– Мне было семнадцать. Самое ужасное то, что я сейчас чувствую себя семнадцатилетней. – Она провела рукой меж грудей. – И что у меня все впереди, вы понимаете? Но годы бегут, и ничего нет.

Впервые в ней прорвалась женщина.

– Но у вас есть ваши дети.

– Конечно, наши дети. И не думайте, что я не делаю все, что могу, для них, и я всегда буду все для них делать. И тем не менее это все – и больше ничего!

– Это больше, чем имеют многие.

– Я хочу больше. – Ее хорошенький красный ротик выглядел удивительно жадным. – Я хотела большего в течение долгого времени, но у меня не хватало духу завладеть этим.

– Иногда приходится ждать всю жизнь, пока вам этого не дадут, – сказал я.

– Вы полны нравоучительных сентенций, вам не кажется? Вы ими нашпигованы больше, чем Ларошфуко или мой муж. Но действительные проблемы словами не решишь, как думает Тапс. Он не понимает жизни. Он ничто – просто говорящая машина с компьютером вместо сердца и центральной нервной системы.

Мысль о муже преследовала ее постоянно. Она прониклась даже красноречием, но мне начала надоедать ее загнанная внутрь распаленность. Возможно, я сам спровоцировал ее, но в принципе я не имел к ней никакого отношения. Я сказал:

– Ваш рассказ очень затронул меня, я вам сочувствую, но вы собирались рассказать о Фелице Сервантесе.

– Собиралась? Правда? – Ее лицо приобрело задумчивое выражение. – Он был очень интересный человек. Горячая кровь, агрессивный, такой, каким по моему представлению должен быть тореро. Ему было только двадцать два или три – столько же и мне. Но он был мужчина. Понимаете?

– Вы разговаривали с ним?

– Мало.

– О чем?

– Большей частью о картинах. Он очень любил французское искусство. Он сказал, что решил побывать в Париже когда-нибудь.

– Он это сказал?

– Да, это неудивительно. Каждый студент французского факультета хочет побывать в Париже. Когда-то и я хотела поехать в Париж.

– Что еще он говорил?

– Это почти все. Появились другие студентки, и от отошел от меня.

Тапс сказал впоследствии, у нас была ссора после вечеринки, он сказал, что подозревает, что я была нежна тогда с молодым человеком. Думаю, Тапс привел вас сюда, чтобы заставить меня признаться. Мой муж очень изощренный истязатель и мстительный.

– Вы оба для меня слишком изощренные. Признаться в чем?

– Что я интересовалась Фелицем Сервантесом. Но он мной не интересовался. Я даже близко к нему не подходила.

– Этому трудно поверить.

– Неужели? На этой вечеринке была молодая блондинка из группы новичков Тапса. Он преследовал ее с глазами, как у Данте, когда тот встречался с Беатриче. – Ее голос звучал враждебно и холодно.

– Как ее имя?

– Вирджиния Фэблон. Я думаю, она все еще в колледже.

– Она ушла, чтобы выйти замуж.

– Действительно? И кто же счастливчик?

– Фелиц Сервантес.

Я рассказал, как это произошло, и она выслушала меня не прерывая.

В то время как Бесс готовилась к походу в магазин, я обошел дом, знакомясь с репродукциями того мира, который так и не отважился войти в жизнь. Дом представлял большой интерес для меня как исторический монумент или место рождения великого человека. Сервантес-Мартель и Джинни встречались в этом доме, что делало его также и местом действия в моей детективной версии.

Бесс вышла из своей комнаты. Она переоделась в платье, которое застегивалось на крючки сзади, и я был избран для этой работы. Хотя у нее была красивая спина, мои руки старались как можно меньше касаться ее. Легкая добыча всегда доставляет неприятности: это либо фригидные, либо нимфы, шизоидные, коммерциалки или алкоголички, иногда все это вместе. Их красиво упакованные подарки в виде самих себя часто оказываются самодельными бомбами или стряпней с начинкой из мышьяка.

Мы ехали к Плазе в абсолютном молчании. Это был новый большой торговый центр с залитыми асфальтом территориями вместо зеленых лужаек. Я дал ей деньги на такси, которые она приняла. Это был дружеский жест, слишком дружеский в тех обстоятельствах. Но она смотрела на меня так, будто я обрекал ее на судьбу более худшую, чем сама жизнь.